Хомут на лебединую шею

Маргарита Южина, 2004

У Гутиэры Власовны Клоповой была довольно редкая, но очень нужная людям профессия. Она работала свахой – как блины пекла счастливые браки. Хотя клиенты ей попадались весьма капризные. Один искал только бесхозяйственную жену, полагая, что именно с такой он найдет свое счастье; другой пытался по следу укуса на самых разных продуктах – мясе, сыре или шоколаде – определить характер и склонности будущей спутницы жизни… Но однажды в доверие к свахе и ее семье втерся опасный преступник-убийца, прикинулся женихом. И началось… Теперь вместо счастливых пар в окружении семейства Клоповых стали появляться самые настоящие трупы. Гутиэре ничего другого не оставалось, кроме как переквалифицироваться из свахи в сыщицу – и только так вычислить злодея…

Глава 3

Как хорошо быть генеральшей…

— Давайте-ка, расскажите нам с Варей, что вы по заданному адресу выяснили, а потом я расскажу, что узнал у его жены. Только теперь у другой, — предложил Фома.

— Боже мой, и сколько же у него жен? — простонала Аллочка, хотела было в расстройствах рухнуть на пол, но Гутя уже рассказывала про молодого папашу, с которым они встретились по адресу Кукиной.

Выслушав тещу, Фома так же подробно рассказал все, что ему передала Вера Антоновна. Варьке рассказывать было нечего, поэтому она решительно хлопнула по столу рукой и заявила:

— У меня есть версия! Какая-то из обиженных женщин решила не попадать в его книгу и отомстила — застрелила его на фиг, и дело с концом.

Гутя поспешно притащила тетрадочку, в которой записывала адреса женихов и невест, и произнесла:

— Надо все версии записывать на листок. Будем учиться правильно вести дела. Вот у тебя, Варя, одна версия: преступник — одна из оскорбленных дам, которая не хотела попасть на страницы его книги. А у меня еще одна — какая-нибудь женщина, которую Псов обобрал. Ведь такое тоже может быть, правда?

— Правда, — одобрительно кивнул Фома. — Еще одна. Может, что-то с его работой связано. Он на заводе работал, охранником. Вдруг кто-то что-то вытащил, а Псов углядел. Это тоже запиши.

— И у меня версия, — надула губы Аллочка. — Вдруг Псова убили из-за ревности?

— Эту версию, мам, припиши к обиженным женщинам. В первый пункт.

— Не надо к обиженным. Я говорю про ревность ко мне, — заявила Аллочка. — Мало ли, вдруг кто-то тайно в меня влюблен, а сказать боится, а тут Псов появился, ну… влюбленный не сдержал своих чувств и… пристрелил беднягу. А что? Такое тоже случается.

Фома воздел глаза к потолку, а Варька незаметно покачала головой, смеяться над убогими ей не позволяла совесть.

— Господи! Да если б он был, этот влюбленный! Да я бы сама за ним по пятам бегала, просила тебя замуж взять, я б его… — всплеснула руками Гутя. — А то ведь ты у меня, Аллочка, как антирекламный ролик — я, такая удачливая сваха, а родную сестру никому спихнуть не могу!

— Короче, так, — решил Фома. — Гутиэра Власовна, вы садитесь к телефону, прозванивайте своих невест и узнавайте, не был ли с ними знаком завидный жених Псов. А я завтра же еду на завод, узнаю, может, там кто-нибудь в его поведении нечто необычное заметил. Что-то не совсем понятное у нас тут получается. Псов появляется у нас как девственный жених, а на самом деле Кукина утверждает, что он уже семнадцать лет живет с ней в гражданском браке. Ну, допустим, мы ей поверили и Псов на самом деле ходит женихаться только с целью вытягивать деньги из дам. Но тогда в этот сюжет совсем не вписывается Вера Антоновна, у которой я сегодня был. По ее словам, Псов покинул их с сыном, когда Саша был уже взрослый. Это никак уж не семнадцать лет назад. То есть времени у Назара, чтобы так долго жить с Кукиной, не было. И почему-то мне хочется верить именно Вере Антоновне.

Гутя, обуреваемая жаждой новой, неизвестной доселе деятельности, тут же кинулась к телефону.

— Алло, Инночка?.. Да-да, это Гутиэра. Как там твоя супружеская жизнь?.. Ага… Ага… а скажи… я поняла… да, я верю, что он самый лучший, а скажи… да-да, я поняла… Инна, тебе… да послушай ты меня! Тебе незнаком некий Псов Назар Альбертович?.. Ну конечно, тебе теперь не до собак… я поняла…

— Алло, Катюша? Это я, Гутиэра…

— Пойдем, Варь, чего-то у меня голова, как котел, — позвал Фома Варьку в свою комнату, но жена сидела на диване и не спешила уединяться с супругом. — Варь, ну ты чего?

— Ничего, — фыркнула она.

Совсем не вовремя ей опять вспомнился приход Ленки Сорокиной, которая с упоением смаковала вспыхнувшую страсть Ирки Серовой к Фоме.

— Ты сегодня ушел в отпуск? — подозрительно спросила жена.

— Ну да. Федорин не подвел — сказал, что подпишет заявление, и подписал.

— А почему он тебе так долго подписывал? Ты позже меня домой заявился!

— Так ведь я ездил на Калининскую! Я же говорил! — возмутился Фома.

Варька хитро прищурилась:

— И что, на работе даже не задерживался? И даже никто к тебе на прием не приходил?

— А чего это ты? — насторожился Фома, и ему сразу представилось, что вредная санитарка Евдокимовна, которую он частенько гоняет за то, что та притаскивается на работу с похмелья, насплетничала жене черт-те что. — У меня нет никаких привязанностей к женскому полу, если тебя это волнует. Кроме тебя, конечно.

— Варь, я есть хочу. Может, оладушек состряпаешь, — загундосила Аллочка, наплевав на разборки супругов.

Варька сверкнула глазами и обиженно всхлипнула:

— Тогда почему ты вчера пришел так поздно? И позавчера? И еще… не помню когда? Ты всегда приходишь поздно!

— Да потому что я — врач! — начал распаляться Фома. — Потому что я не могу оставить больного у двери и уйти!

— Ты никого не можешь оставить!

— Да! Я никого не могу оставить! И у двери! И на дороге! И в подвале!

— Варь, ну состряпай, — ныла Аллочка.

— А ты иди… А ты иди и стряпай себе сама! Ты не видишь, что Варька работает, убирает, варит, стирает! Ты целый день дома сидишь! Теперь ты будешь печь и варить! — вконец разошелся Фома. — Она от усталости бесится, а потом на меня накидывается! Вот иди и напеки нам оладушек. И завтра… Варь, во сколько ты завтра домой придешь?

Варька оторопело уставилась на мужа. Он крайне редко выходил из себя.

— Я не знаю… Наверное, в шесть.

— Точно в шесть? Не позже, не раньше? — уточнил муж.

— Точно в шесть.

— Так вот, Аллочка, завтра в шесть чтобы Варьку ожидал ужин и чистая квартира, понятно?

Аллочка удивленно пожевала губами, потом пожала плечами:

— Так это… Чтобы завтра чистая квартира была, да еще и ужин, Варьке сегодня надо к плите вставать, а потом всю ночь убираться. Варь, на фига тебе стерильность?

Фома со стоном схватился за голову, а Варька, враз повеселев, скорчила Аллочке смешную рожицу.

Утром можно было спать сколько угодно. Фома отвез Варьку на работу, и теперь Гутя осталась дома с Аллочкой одна. Но, поскольку младшая сестрица и сама любила поваляться в постели, торопиться было некуда. Гутя только перевернулась поудобнее, как раздался звонок в дверь. Сначала Гутиэра решила не открывать — она еще не готова принимать гостей. Однако, вспомнив, что теперь у них совершенно новая жизнь — жизнь детективов, она вскочила. Кто знает, что может принести даже случайный гость.

— Гутиэра Власовна-а, — ввалился в двери здоровенный детина. — Помогите!

— Что случилось? Откуда вы меня знаете? Кто вы такой? — сыпала Гутя вопросами, ища глазами, где, собственно, необходима помощь.

Детина прекратил выть и возмутился:

— Да вы что?! Вы меня не помните?! Я же Поросюк!

Да уж. Мужчину с такой фамилией не запомнить было нельзя. Гутиэра тут же вспомнила эту замечательную пару. Сначала к ней обратилась приятная молодая женщина — Виолетта Эмилиевна. Потом, через какое-то время, Гутя удачно подыскала ей жениха по объявлению в газете. Тарас Тарасович Поросюк оказался удивительно добрым, ласковым и понимающим человеком. К тому же он имел скромненький кирпичный заводик. Виолетте Тарас нравился, и все бы ничего, но…

— Вы себе не представляете, — шмыгнула Виолетта Эмилиевна аккуратненьким носиком, — я всю жизнь мучаюсь! Я маме уже говорила — ну как она могла девочку с такой фамилией назвать столь пышным именем! Вы только вслушайтесь — Виолетта Эмилиевна Кукурузко! Кошмар! А мама мне отвечала — ничего, было бы имя. Вот выйдешь замуж и поменяешь фамилию, выберешь себе, какую хочешь! И что же? Я теперь буду Виолетта Эмилиевна Поросюк?

Женщина ревела недолго, все же кирпичный заводик перевесил, и супружеская пара благополучно состоялась. А вот теперь врывается Тарас Поросюк и требует помощи.

— Скажите прямо, что вы ревете, точно голодный слон! Она вас бросила? — нетерпеливо перебила рыдания мужчины Гутиэра.

— Кто бросил? Виолетта? Да вы в своем уме?! — обиделся бывший клиент.

— Ну тогда что?! Что произошло?

— Она меня бьет! — горестно сообщил Поросюк.

Гутя прекрасно помнила милую, хрупкую Виолетту Кукурузко. Добрейшая женщина если и была на что-то способна, так потихоньку пить кровь из своего мужа-бугая, но чтобы бить…

— Вы меня разыгрываете, да? — с недоверием спросила Гутя. — Она же весит не больше нашего Матвея. Кота.

— Не беспокойтесь, я отлично знаю, сколько она весит! И она, между прочим, тоже. Поэтому она бьет меня сковородкой. Все время по спине, ну и… ниже. Потому что до головы не достает. У меня скоро будет отбита вся печень!

— А вы сами ее не пробовали бить? — очень серьезно спросила Аллочка. — Иногда это здорово помогает. Я не знаю, у нас в деревне все время отец матушку гонял, скажи, Гутя. И ничего. Я даже не припомню, чтобы она за ним со сковородкой носилась.

Мужчина посмотрел на Аллочку, как грач на червяка, с глубоким сожалением. Гутя даже всерьез испугалась, что Поросюк сейчас тюкнет сестрицу по темечку.

— Виолетта беременна, вы хоть знаете, что это такое? — медленно, с долей презрения проговорил Поросюк.

— Господи, ну откуда же ей знать, она и замужем еще не была, — затараторила Гутя и радостно заулыбалась. — Вот, значит, как! Такая милая женщина. Значит, беременные женщины могут… вот так вот, ни с того ни с сего, на своих мужей кидаться?! Господи! Счастье-то какое! А я-то думаю, что только моя дочь зятя поедом ест! Вот, значит, как! Аллочка, ты слышишь?! Наша Варенька беременная! Ты слышала, что Тарас Тарасович сказал, — наша Варя скоро станет матерью!

— Да я про Вареньку-то не знаю. Я про свою жену говорил. Моя Виолетта беременная, это точно. Нам и врач сказал.

— Ну… Нам тоже скажет. У нас Варька на Фому еще не так кидается. Подождите, я вас, кажется, перебила. Так что вы от меня хотите?

Тарас Тарасович Поросюк смущенно потоптался, потом снова попросил помощи:

— Ну так я и говорю — помогите. Я ж ведь не знаю, что мне с ней делать! А дерется она больно. И, самое главное, не из-за чего! Я уже и пить бросил, и курить, даже на работу не хожу, а ей все не ладно.

— А чего это вы работу бросили? Идите на свой завод, работайте, как и раньше, а жене своей купите «грушу», пусть ее лупит. Может, она боксера носит.

Поросюку очень понравилось предположение, что у него скоро родится свой, собственный боксер. Он разулыбался так, что его уши съехали на затылок.

— Гутиэра Власовна, голубушка! Как же это я сам не допер! Сегодня же «грушу» куплю. Ах да, магазины же закрыты… Ну да ничего, значит, сопру где-нибудь! — откровенно поделился планами будущий папаша и спохватился: — А у меня ж и братец хочет жениться! Точно! У него девушка-то была, да, но я его отговорил. Зачем, мол, тебе, Андрюха, уже готовая? Сейчас, мол, жить по-современному нужно, иди к Гутиэре, она тебе какую хочешь девицу сосватает. Так он со своей барышней распрощался, к нам приехал, уж вы ему найдите кого…

Гутиэра, конечно, очень любила, когда к ней обращались мужчины, потому что их всегда был недобор. Но опять же до такой крайности не доходило, чтобы женихи прежних невест бросали, чтобы им Гутиэра новую нашла.

— Ну что уж вы так… Скажите брату, пусть едет обратно, девушка, наверное, от слез высохла…

— Да не высохла девушка. Она уже замуж выскочила. Так что вы Андрюху-то пристройте. Он молодой еще, ему тридцатника нет.

— А у Гутиэры как раз на примете славная невеста есть, — хитрой лисой пропела Аллочка. — Признайся, Гутенька, у тебя же еще сестричка не пристроена!

— Вы мне позвоните попозже. — Гутиэра стала выталкивать Поросюка за двери. — Я подберу, поищу, звоните.

Едва Тарас Тарасович откланялся, как Гутя накинулась на Аллочку:

— Да ты с ума сошла! Мальчишке еще тридцати нет, а ты в жены набиваешься! Ты что, хочешь мне всю репутацию с корнем выдернуть?!

— Ага, а чего это, всем так находишь женихов, а я будто не родная. А мама, между прочим, на тебя так надеялась, — пробасила Аллочка и даже выкатила слезу. — Говорит, езжай, Алиссия, к Гутьке, может, она тебе какого полоумного сыщет…

У Гути вдруг просветлело лицо.

— Не реви. Я знаю, что делать. У меня есть группа девушек, им за шестьдесят, так вот мы с ними каждую неделю ездим в госпиталь. Там такие женишки хранятся, я тебе скажу! Конечно, молоденьких мы не трогаем, а вот зрелый контингент, то есть те, кому уже к восьмидесяти, — просто принцы! Я уже четырех своих клиенток пристроила, не нарадуются.

— Вот сама бы и искала там себе принца! Тоже мне, Золушку нашла. Мне не надо к восьмидесяти. Молоденького хочу! — басом капризничала сестричка.

— Ты только подумай — сейчас молоденьких девчонок на стариков тянет. Оглянись вокруг-то! Девчушке двадцати нет, а муж у нее пенсионер! А все потому, что удобно. Скажи мне, ну зачем тебе молодой кузнечик? Ни слова сказать, ни жену обласкать. А вот выйдешь за зрелого мужчину, сразу генеральшей станешь. Чем плохо?

Аллочка мигом захотела стать генеральшей. Прямо сейчас. Она стремительно унеслась в комнату, сидела там пятнадцать минут и вынеслась к сестре совсем в другом виде. Обрюзгшие щеки и неправильный прикус Аллочки всегда делали ее похожей на английского бульдога. Теперь же ее веки хлопали накрашенными ресницами так, что с них кусками валилась тушь, ланиты горели свекольным румянцем, а губы были старательно обведены Варькиной праздничной помадой и блестели, будто Аллочка только что грызла кусок сала. Дополнял образ невыносимый шлейф духов, которые, вероятно, сестрице остались еще от матушки.

— Все, я готова. Едем в госпиталь, — горделиво выпятила грудь девица на выданье.

— Нет уж. Сначала дела. Ты же помнишь, тебе Фомка сказал, чтобы ты обеды-ужины готовила. Вот и пойдем в магазины. А потом я усядусь к телефону. Надо же все же найти тех дам, которых Псов облапошивал, — изложила свой план Гутя.

— И что, весь мой макияж даром пропадет?

— Подаришь свою красоту продавцам и простым покупателям, — вздохнула Гутя и вышла из двери.

Не успели женщины выйти из подъезда, как случилось нечто непонятное — со скамейки, которая всю жизнь стояла у газона, поднялся приятный, прилично одетый мужчина и прямиком направился к сестрам.

— Извините, это вы Гутиэра? — спросил он Гутю и уставился на Аллочку.

— Да… а вы, вероятно, по объявлению? Жениться хотите? — бросила наметанный глаз Гутиэра Власовна.

— Да хочу… На вашей сестре, — печально произнес красавец. — Вон на ней.

Аллочка задохнулась от восторга, потупилась и залилась румянцем. Причем румянец охватил и шею, и уши, и даже, кажется, руки. Гутя беззвучно зашлепала губами, а потом наконец вымолвила:

— А у вас… справка есть? Ну… что никаких черепных травм… я не знаю…

— У меня все нормально, я вас уверяю, просто… просто я очень хочу жениться на вашей сестре, — еще раз повторил интересный мужчина, с тоской разглядывая облака. — Все со мной нормально, не беспокойтесь.

— Ну… я не знаю… тогда приходите завтра… Поговорим как следует, познакомимся… — не слыша себя, лопотала Гутя. Она хотела еще что-то сказать, но тут вдруг ожила «невеста» и понесла откровенную чушь:

— Я прям и не знаю. У меня уже почти муж генерал… Гутя, ты же мне обещала генерала! Молодой человек, а у вас какое звание?

Мужчина вдруг сообразил, что даму могут увести, и заволновался:

— У меня никакого звания. А зачем оно мне? А вам оно зачем? Мы с вами будем жить долго и счастливо без этого самого звания. Так я к вам завтра приду?

Гутя только молча кивнула, и мужчина, еще раз со вздохом глянув на невесту, убежал, высоко задирая длинные ноги.

— Аллочка… что это было?

— Гутя, ну идем же в магазин! Кстати, я совсем не хочу выходить замуж за этого кузнечика. Я хочу генерала!

Фома несся на стареньком «жигуленке» на завод, где в последнее время трудился Псов. Нужное предприятие он отыскал без труда, а вот как туда попасть, еще не придумал. Завод был обнесен высоченным забором из бетонных плит, и пройти на территорию можно было только через проходные. Проходных было две. Там на посту сидели преклонного возраста женщины и бдительно охраняли блестящие вертушки, через которые полагалось проходить народу. Фома остановился возле одной такой вертушки, и, пока придумывал, что бы такое сказать, женщина с грозным лицом неприветливо его окликнула:

— Ты когойт здеся выглядывашь?

И Фому понесло. На чело наплыла грусть, в глазах появилась влага, и он, старательно отводя взгляд, хлюпнул:

— Да вот… брат у меня здесь работал… Псов Назар Альбертович… Пришел… Думал, может, у него кто из друзей здесь есть… Так поговорить о брате захотелось…

— Погодь-ка… Псов… Это же Назарка, из нашей смены… Его ж хоронили уже, да? — обратилась охранница к подруге, такой же седой тетушке. — Слышь-ка, Николавна, к Назарке брат пришел.

— Так нету ж его, — удивленно вздернула реденькие бровки Николавна.

— Ну… с другом хочет брат-то поговорить… Чево с им делать-то, пропускать?

Николавна поднялась, подошла к окошку и крикнула Фоме:

— Ты, слыш чево… Ты паспорт покажи свой.

Фома протянул паспорт.

— Дык а чевой-то у вас разны фамильи? — насторожилась охранница.

— У нас с ним матери разные были… — со слезой в голосе проговорил Фома. — У нас только отец общий… Вот поэтому и получилось, что он Псов Назар Альбертович, а я Неверов Фома… Леонидович.

— Ну чево ж, быват, — вошла в положение Николавна и щелкнула кнопочкой. Вертушка закрутилась, пропуская «несчастного брата» на завод.

— Ты вон туда иди, вишь, откуда дымок? Там Борька Аникеев работает, он больше всех с Назаркой-то дружил. Ты иди, спросишь Аникеева, тебе покажут.

Фома и правда спросил, ему и правда показали. Аникеев был щуплым мужичонкой, с добрыми красными глазами и с младенческим пушком на голове. Он упоенно швырял уголь лопатой в жаркую пасть печи, и по его костлявой спине сбегали струйки пота.

— Здравствуйте! — крикнул Фома. — Мне бы поговорить…

— Мне бы тоже, так вот видишь, едри ее! Не отпускает милашка моя. Сто потов сойдет, пока накормишь. А чего за разговор?

— Брат у меня… Псов Назар… Погиб брат, на похороны я не успел, добирался долго, вот и хочу сейчас с кем-нибудь о нем поговорить, вспомнить…

— Помянуть, что ль? — уже внимательнее посмотрел на непрошеного гостя Аникеев.

— Ну да… и помянуть.

— Так чего сюда пришел? На заводе нельзя, сразу всех премий лишат, а то, чего доброго, и вовсе выпрут. Сейчас сколько времени?

— Так уже час.

— У меня в четыре смена заканчивается. Ты к проходной подъезжай к четырем, я тебя встречу, и помянем. Только не забудь.

До четырех Фома успел съездить в забегаловку, купить нехитрой закуски, выпивки, взял в киоске журнал «Колесо» и уселся дожидаться назначенного часа.

Аникеев не подвел, появился ровно в четыре. Выйдя из проходной, он повертел головой в разные стороны и, заметив, что Фома машет рукой ему из «Жигулей», радостно кинулся к машине.

— Не подвел, значит, молодец, — похвалил он Фому-самозванца. — Ох, а ты и накупил всего! Пра-ально, негоже поминать на сухую-то. Токо слышь че… я это… не могу возле завода. Прям кто как за руку держит. Ты гришь, что добирался долго, значит, нездешний, выходит, к тебе не поедем. К себе позвать тоже не могу, жена у меня хорошая баба, но мегера. Чистый Геринг. Так что, ежли не брезгуешь, поехали ко мне в гараж.

Фома не стал брезговать, тем более что пить он и вовсе не собирался — за рулем. И вскоре новые друзья остановились возле подземных гаражей.

— Ты машину-то здесь оставь, не тронут, а сами пойдем, посидим, — позвал Аникеев. — У меня там чисто, не боись.

В гараже было на самом деле чисто. Диванчик застелен пледом, подушка с шелковой цветастой наволочкой, в углу то ли маленький столик, то ли тумбочка и… никаких следов машины.

— Машину-то у меня угнали еще лет семь тому назад. Да, — пожаловался Аникеев, будто подслушав мысли Фомы. — А вот здесь твой братец и жил…

— Как… как это здесь? — разволновался Фома.

— Да как… Каком кверху! Ты чего не разливаешь-то? Вот ведь я поставил стопки. Здесь он жил… Не всегда, конечно, когда с очередной бабой не уживался… А он отчего-то никогда ни с одной бабой ужиться не мог. Такой прям нежный был, не приведи господь. Я вон со своей уже сколько мучаюсь, а ведь ничего, терплю. А он нет, чуть что не так, и ко мне в гараж. Гордый был. Давай помянем. А тебе нельзя, ты за рулем. Ну да я один.

Фома терпеливо ждал, пока мужичок выпьет, потом тщательно закусит все это дело порезанной колбаской и настроится на продолжение разговора.

— Мы с Назаркой-то и подружились через этот гараж. Мужики у нас на работе болтают про комнатку-то эту, сами здесь не раз пили, ну и ему, видать, болтанули. Вот он и прицепился — пусти да пусти жить. Тебе же, говорит, удобнее. Сам дома спишь, а я в гараже. И уж точно знаешь, что никакая холера сюда не сунется. Я пустил, конечно, мне не жалко. А только потом подумал — а какого хрена ко мне кто залезет, машину-то все равно уже сперли! А только Назару ничего не говорил, пусть живет, ежли негде больше. А вот ты мне скажи… как тебя?

— Фома.

— Вот и скажи мне, Фома, чего ж ты брату-то не помог? Не дело ж это, чтоб человек без угла проживал.

— Да я… Дурак был. Вот теперь каюсь… А у брата были вещи какие-нибудь, может, письма, записки?

— Думаешь, он деньги запрятал? Не было у него денег, он мне сам говорил.

— Мне не нужны его деньги, мне… ну, может, письма, я не знаю…

— А ты налей, пока я вспоминать буду, — распорядился Аникеев.

Фома щедро налил водки в стопку и пододвинул хозяину гаража. Борис опрокинул в себя стопочку, на короткий миг перекосился, выдохнул и сообщил:

— Вон в том столе посмотри. Там у него валялись какие-то бумажки. Мне-то некогда у него по ящикам рыться, а тебе если что надо — забирай. Как-никак ты — родная кровь… Хоть и хреновая!

Фомка залез в столик. На верхней полочке аккуратно стояли банки с солью, с сахаром и, кажется, еще с какой-то крупой. Тут же находились красная пачка чая и кружки с чайными ложками. На нижней же полке лежал обыкновенный детский портфель, с которым детишки ходят в школу. Портфель был тоненький и ужасно потрепанный.

— Вот это можно мне с собой взять? — дрожащим голосом спросил Фома.

— Покажь, чего там? — пьянел прямо на глазах Аникеев.

Фома нажал на блестящий замочек, и портфель открылся. Два любовных романа, смятый журнал с откровенными снимками, ручка, карандаш красного цвета и целая подборка из старых газетных листов, бережно сцепленных скрепкой.

— Забирай, — махнул рукой Аникеев. — Наливай давай, что ты сюда, за этим хламом, что ли, притащился?

Фома и не надеялся, что ему попадется такой «хлам»! Обретя такую находку, захотелось поскорее остаться одному. Он еще не успел толком разглядеть, что там такое под скрепками, но справедливо полагал, что это было Псову дорого. Однако к Аникееву тоже каждый день бегать не станешь, поэтому Фома налил хозяину еще стопку и спросил:

— Я вижу, ты друг хороший, надежный, а врагов на работе у брата не было?

Конец ознакомительного фрагмента.