История Золушки

Маргарита Максимова, 2023

Это другой мир, пусть он и похож на наш собственный. Идет война, отдаленно напоминающая Вторую мировую. Незнакомые нам люди, чем-то все-таки похожие на реальных героев былых времен. И это история большой любви. Бывает же такое: она – командир эскадрильи, а он ее ведомый. Она – одна из немногих женщин, добившихся права летать и сражаться в воздухе, он – аристократ голубых кровей, которого не повышают в званиях и не награждают орденами, потому что он отказался уйти в тыл, жениться и завести наследников. Два очень разных человека, интересный мужчина и красивая женщина, две ничем не похожих одна на другую судьбы и одна огромная любовь на двоих.

Глава 2

На аэродроме их уже ждали. Оказывается, Сиротин озаботился и этим, телефонировав в эскадрилью загодя. И вскоре дежурный офицер, сопровождаемый выдернутым под «такое дело» младшим чином, доставил Киру и ее средних размеров чемодан «по месту дислокации». База на озере Гаардс была старая, еще довоенная, а значит, хорошо обустроенная. Несколько в стороне от капониров и взлетно-посадочных полос, — дежурный офицер сказал, в трех километрах к югу ВПП, — под прикрытием скал и каких-то неразличимых в темноте деревьев устроился крошечный авиагородок. Рассмотреть его в свете немногочисленных ламп, к тому же выкрашенных для маскировки в синий цвет, было невозможно, но со слов подпоручика Арсеньева, поселок состоял из коттеджей офицерского состава, двух казарм для младших чинов, нескольких домиков, в которых жили семейные унтерофицеры, здания штаба, где у комэска, как выяснилось, имелся собственный кабинет, радиостанции, санчасти и небольшого ангара, в недрах которого располагались офицерская столовая — она же клуб с буфетом, открывавшимся сразу после ужина, — комната отдыха с бильярдным столом, радиоприемником и книжным шкафом, и лавка военторга, работающая через два дня на третий и предлагавшая местным обитателям «широкий выбор товаров» от зубных щеток до консервированных огурцов.

В свою очередь, офицерские кирпичные коттеджи были разделены на четыре комнаты каждый. Такую вот «четвертушку» Кира и получила в свое распоряжение. Небольшая комната. Кровать, шкаф, стол, стул и две табуретки. На окне плотные шторы — светомаскировка, на полу тряпичный коврик, рядом с дверью раковина и полка для туалетных принадлежностей и все, собственно. Из непременных достоинств — электричество, водопровод и теплая стенка общей на две смежные комнаты печи с топкой в сенях. Там же, в сенях, находились вешалка для верхней одежды и теплый сортир, опять же общий для двух проживающих по соседству офицеров.

— Душевые в конце улицы, — пояснил подпоручик, завершив «краткий обзор» доступных к употреблению удобств и услуг. — Там же у нас баня устроена на шведский манер. Называется басту… Хорошая баня. Вы, госпожа штабс-капитан, могли бы скооперироваться с подпоручиком Кленовой из санчасти и начальником радиостанции подпоручиком Левиной. Баня в наших краях — первое дело, сами понимаете!

Арсеньев явно робел, стеснялся и не знал толком, о чем говорить и как себя вести с комэском, который, на беду, оказался красивой молодой бабой. Вслух он Киру «бабой» никогда бы не назвал — интеллигентный юноша, воспитанный, наверняка из хорошей семьи, — но про себя наверняка так и кличет. Впрочем, Кире не привыкать. Она уже десять лет в строю, а если считать с училищем, так и все двенадцать.

— Постельное белье, подушка, одеяла… — продолжал между тем подпоручик. — Остальное выдадут завтра, когда вахмистр Кутейкин откроет каптёрку…

— Ну и ужин! — вспомнил он вдруг, споткнувшись взглядом о некий невразумительный натюрморт, расположившийся на столе и скрытый от глаз белой салфеткой. — Буфетчик специально для вас собрал, Кира Дмитриевна, как только из штаба телефонировали…

Что ж, пока все выглядело более чем цивилизованно. Кире приходилось служить и в менее комфортных условиях. Особенно в начале войны, а здесь — что ж, нормальный довоенной постройки аэродром, и все «удобства» при нем.

— Спасибо! — поблагодарила она сопровождающего и добавила, прощаясь с ним в дверях:

— Завтра в восемь встреча с офицерами… Где у вас обычно собираются?

— Можно в столовой, — предложил Арсеньев, — или в комнате для инструктажа, но там тесновато будет, если всех офицеров разом собрать. Это же, получается, и инженер, и…

— Тогда в столовой, — мягко прервала его Кира. — И запишите меня, пожалуйста, на полеты. Где-нибудь в полдень. Хочу пройтись ведомой за кем-нибудь, кто хорошо знает местность. Облет района, так сказать, как в учебке, вы меня понимаете?

— Будет исполнено, госпожа комэск!

— Спокойной ночи! — кивнула Кира и, закрыв дверь, вернулась в комнату.

Умылась с дороги. Разложила вещи, засунув сильно опустевший чемодан под кровать. И только закончив с первоочередными делами, сняла с ужина салфетку. Трудно сказать, знал ли буфетчик, что комэск — женщина, но если и знал, то ничем своего знания не выдал. Ужин состоял из двух больших ломтей ржаного хлеба, приличных размеров куска ветчины, трех тонких пластиков желтого сыра и двух яиц, сваренных вкрутую. К основному блюду прилагался стакан давно уже остывшего, но зато крепкого до умопомрачения и сладкого чая, несколько штук галетного печенья «Мария» и четверть стакана водки, которая по нынешнему настроению Киры оказался отнюдь не лишней.

Вообще-то, Кира спиртным не злоупотребляла. И не только потому, что берегла здоровье, и не из соображений морали, вбитых в нее еще в детстве одной из особо набожных сестер ее отца. На самом деле, больше всего Кира боялась, что, находясь под воздействием винных паров, может наделать глупостей. Были, так сказать, прецеденты. Но сегодня — здесь и сейчас — после плотного ужина-обеда и перед сном, она могла позволить себе выпить водки, не угрызаясь совестью и не опасаясь последствий…

* * *

Утро выдалось холодное и ясное. Во всяком случае, в шесть часов утра, когда она вышла в палисадник делать зарядку, предрассветный сумрак казался прозрачным, и при дыхании изо рта вырывался пар. Место для упражнений было так себе — у всех на виду, чего Кира категорически не любила, но и отказываться от своих привычек, только потому что на нее глазеют подчиненные, многие из которых даже не подозревают, кто она такая, Кира не собиралась. Надела спортивный костюм и вышла из дома.

Кивнула какому-то нижнему чину, спешащему вдоль улицы по своим неотложным военно-воздушным делам, отчего несчастный даже споткнулся на ровном месте, и принялась за дело. Ничего особенного она не делала, обычные упражнения: приседания, наклоны, отжимания и прочее в том же духе. Однако, несмотря на свою видимую простоту, утренняя зарядка позволяла Кире держать себя в тонусе и поддерживать форму. Турник и все прочее то ли еще будет, то ли нет, а комплекс простейших упражнений всегда с тобой. И это хорошо, поскольку физическая сила летчику жизненно необходима, если, конечно, хочешь жить, ну а тонус — залог ясной головы и способности концентрировать внимание, даже тогда, когда смертельно устал и хочешь спать, а такое с пилотами случается не так уж и редко.

Впрочем, утренняя зарядка, как показывала практика, обычно превращалась «в показательные выступления», — а по-другому никак не получалось — и, соответственно, имела свои недостатки. Проблемой, как всегда, являлись особенности женской анатомии. У Киры, если что, грудь хоть и упругая в достаточной мере, но третьего размера, и без бюстгальтера при резких движениях «призывно» колышется, привлекая ненужное мужское внимание. Однако Кира, как назло, бюстгальтеры носить не любила, и уж тем более во время занятий спортом. Выход из положения нашла в свое время Ольга Скавронская, изобретательный ум которой был способен на многое. С тех пор Кира во время занятий спортом, включая сюда бег, самбо и любимый пилотами волейбол, поддевала под спортивный костюм трикотажный слитный купальник. Получалось неплохо, тем более что еще в начале войны, в Сербии, Кира разжилась несколькими просто замечательными эластичными и в то же время тугими итальянскими купальниками, которые, к слову сказать, использовала в свободное время и по прямому назначению. А после заплыва в шелковом белье стала надевать купальник и под летный комбинезон.

Завершив зарядку, Кира еще минут десять попрыгала через скакалку, стремительно наращивая темп до максимально возможного, и вернулась в дом, столкнувшись в сенях с выходящим из ватерклозета поручиком Львовым.

— Так мы, оказывается, еще и соседи?.. — неискренно удивилась Кира, но Львов и бровью не повел.

— В вашей «каюте», Кира Дмитриевна, — вежливо объяснил он, — квартировал покойный капитан Федоров, наш прежний комэск.

Вот вам ее и предоставили, чтобы не плодить сущности без нужды^[8].

— Какой университет заканчивали? — сделала Кира очередную безуспешную попытку «пролить свет».

— Без комментариев, — улыбнулся в ответ поручик. — Но попытка засчитана, госпожа комэск. Завтракать пойдете?

— Предлагаете компанию?

— Буду вашим Вергилием^[9], если не возражаете.

— Не возражаю, — перешла Кира к делу. — Мне нужно четверть часа, чтобы привести себя в порядок.

— А мне еще бриться, — тяжело вздохнул Львов. — Давайте встретимся здесь через двадцать минут.

— Идет!

Кира вернулась в комнату, проверила, плотно ли задернуты шторы, и, раздевшись донага, обтерла тело холодной водой из-под крана. Затем смазала под мышками немецким кремом-дезодорантом фирмы Байерсдорф^[10], — она ненавидела, когда от нее пахнет потом, хотя из кабины истребителя порой вылезала в том еще виде, — и перешла к одежде. Еще с училища она не носила юбок, разрешенных уставом для женщинофицеров, предпочитая ходить в брюках, лишь немного ушитых по фигуре. Высокий рост и относительно узкие бедра вполне это позволяли. За брюками последовали ботинки с высокими берцами, сшитые на заказ в Петрограде, белая «мужская» сорочка, черный форменный галстук и темно-синий «авиаторский» китель с орденами, которых у Киры было два: Святой Владимир и Святой Витовт, и оба, что характерно, второй степени. Пристегнув к поясному ремню кобуру с неуставным «люгером» — вольность, которую командование негласно дозволяло фронтовым офицерам, — надела кожаный реглан и фуражку и вышла в сени с последними секундами двадцатой минуты. Впрочем, опередить Львова ей не удалось: поручик вышел из своей комнаты практически одновременно с ней.

«Он что, за дверью меня дожидался?»

Могло, конечно, случиться и так, но верилось с трудом. По успевшему сложиться у Киры впечатлению, не тот был человек Яков Львов, чтобы притворяться или выпендриваться. Не тот стиль. Неподходящий характер.

— Чему улыбаетесь, командир? — спросил поручик, когда они вместе вышли на улицу.

— Да так! Ерунда… А чем, к слову, у вас кормят на завтрак?

— Как и везде, кашей, — усмехнулся Львов. — Любите, Кира Дмитриевна, манную кашу?

— Люблю, даже если сварена на воде.

Кира не лукавила. Она, в принципе, ела все. Давно научилась, еще в курсантские годы. Но, как и любой другой человек, имела свои пищевые предпочтения, и манная каша, как ни странно, входила в число ее любимых блюд. Схитрила она только в одном: она предпочитала манную кашу, сваренную на молоке. Впрочем, рацион летчиков — тем более на севере — всегда включал если и не парное, то уж консервированное молоко наверняка.

Однако вскоре — после положенных по уставу «господа офицеры!» — выяснилось, что вместо каши сегодня на завтрак подают макароны по-флотски^[11], бисквиты с джемом, сыр и кофе. К кофе предлагалось сгущенное молоко, но Кира терпеть не могла кофе с молоком и, если была такая возможность, всегда пила черный кофе без сахара. Однако сегодня в связи с предполагаемым вылетом в зону боевых действий — пусть даже это был по определению учебный вылет — она получила положенный пилотам истребителей шоколад «Псковский особый» с усиленной дозой кофеина и амфетамином^[12].

Принимать пищу под любопытными взглядами окружающих, от поварихи и официанток до господ авиаторов включительно, было неуютно, но Кире не привыкать. Так было всегда, с первого дня в училище. Потом люди, разумеется, привыкают, и интерес к ее персоне постепенно угасает, но вначале всегда так, хотя в Каче внимание все-таки распределялось между тремя девушками-курсантами: Кирой, Ольгой и Клавой. В таком порядке, к слову, они стояли в строю. Кира — самая высокая, а Клава — самая маленькая, за что и получила от курсантов прозвище Дюймовочка. Не самое обидное, если честно, даже где-то милое прозвище, потому что сама Кира на первых порах проходила в училище под неприличной кличкой Сиськи. Не в лицо, разумеется, а за глаза. Но лет через несколько ей рассказал об этом сокурсник, с которым она потом вместе служила в Дальневосточной особой армии.

Воспоминание об этом случае придало мыслям Киры определенное направление, и, вероятно, поэтому свое официальное знакомство с офицерами полка она начала в атакующей манере.

— Прошу прощения, господа, — сказала она с доброй улыбкой, подверстав заодно к «господам» и двух молодых женщин в звании подпоручиков, — но я родилась женщиной. С анатомией не поспоришь. Как господь распорядился, так теперь и будет. Но во всем остальном прошу считать меня мужчиной и относиться соответственно. Не считая указа от седьмого сентября, никаких ограничений в боевой работе не имею. И ордена, — указала она на свою грудь, — получила не за размер бюста. Я на войне с первого дня, пилотирую практически все, что летает, но по факту большую часть времени провела на штабных должностях или в качестве инструктора в запасном полку. Тем не менее я совершила шестьдесят девять боевых вылетов, участвовала в семнадцати воздушных боях и сбила в них восемь самолетов противника, включая и один «тришкин болт»…

Последнее, как она и ожидала, произвело на господ летчиков-истребителей особое впечатление.

* * *

Полк летал на истребителях ПоЛ-9^[13]. Это был новый и, по мнению Киры, весьма удачный самолет. В отличие от ПоЛ-7, «сулица»^[14] — ее еще называли по-простому «половинкой» — имела цельнометаллическую конструкцию и крыло с ламинарным обтеканием, отличную рацию, хорошие навигационные приборы и мощное вооружение: две 23-миллиметровые авиационные пушки и два 12-миллиметровых пулемета. Единственным естественным врагом этого зверя оставался все тот же «Т-болт» последних серий, имевший большую массу и ненамного, но превосходящий «сулицу» по скорости и предельной высоте.

Кира на «половинках» уже летала, когда служила помначштаба запасного полка. Истребитель ей в целом нравился, а частные оговорки по большому счету большого значения не имели. У всех свои недостатки, как говорится. И сейчас, снова оказавшись в кокпите «сулицы», она привычно готовилась к полету. Надела парашют, проверила привязные ремни, затем закрыла глаза и нащупала приборы, тумблеры, рукоятки. Порядка полусотни последовательных движений руками необходимо было выполнить в определенном порядке, быстро и очень точно. Ремни… ход ручки управления… рычаг газа… вентиль аварийного выпуска шасси… шкалу прицела на нуль… Все работало штатно и находилось там, где положено, даже сиденье было подогнано по ее росту.

«Ну, с богом!»

Она включила электрический стартер и завела моторы. Пока они прогревались, натянула шлем с наушниками, присоединила шнур шлемофона к разъёмной колодке и сообщила на КДП^[15], что готова к взлету. Связь работала хорошо. Слышимость была нормальной, шумов мало.

— Взлет разрешаю! — откликнулась «вышка», расположившаяся в выкрашенном камуфляжной краской бревенчатом домике, спрятавшемся между огромными ледниковыми валунами чуть в стороне от ВПП^[16].

Первым взлетал поручик Панкратьев, хорошо знавший район боевых действий и взявшийся показать Кире основные ориентиры на местности. Следом за ним она, хотя ширина взлетно-посадочной полосы позволяла взлетать сразу парами, стартовали они все-таки один за другим.

Быстрое тестирование двигателя, вспышка зеленой лампочки, и Кира порулила к старту.

Вышла на прямую и дала полный газ. Самолет задрожал. Скорость увеличилась от шестидесяти до восьмидесяти, затем до ста и, наконец, до ста двадцати километров в час. Ручку на себя, форсаж, и самолет отрывается от земли.

Непередаваемое ощущение. Невероятный опыт. Разбег, отрыв, перевод в набор высоты…

Машина шла уверенно, легко набирала скорость и высоту. Температура масла и головок цилиндров была в норме. Кира ведь не только для разведки местности вылетела, она хотела заодно «обкатать» свою новую машину. В капонирах базы находилось четыре новых истребителя, только недавно перегнанных с тыловой базы для пополнения самолетного парка полка. Пилотов для них пока не было, и Кира могла выбрать любой. Она и выбирала. Долго ходила вокруг да около, осматривала, «обнюхивала», задавала вопросы механикам. В общем, вела себя, как и положено женщине, выбирающей дорогой наряд или ювелирное украшение. Но для Киры все было гораздо сложнее, можно сказать, интимнее. В конце концов, она не шляпку выбирала, а друга и оружие. Друга, чтобы не подвел в бою, оружие, чтобы бить наверняка. Ну и о красоте не забывала. Оттого, быть может, и остановилась на «чертовой дюжине».

Летчики в большинстве своем люди суеверные и среди прочего не жалуют число «тринадцать». Но Кире число «13» как раз нравилось. Бог знает почему, но число это она считала своим еще с раннего детства. И сейчас «тринадцатая половинка» изо всех сил доказывала, что Кира сделала правильный выбор. Можно сказать, безукоризненный.

«Да, — думала Кира, снимая оружие с пневмопредохранителя, — мне бы такую ”сулицу” три года назад! Эх!»

Но три года назад на Адриатике у них были только И-16…

«Зато не было указа от седьмого сентября!»

Тоже верно. Тогда и там Кира летала где хотела. Пару раз залетала даже в Италию. Страха не то чтобы не знала, но не принимала опасность быть сбитой над вражеской территорией всерьез. Просто не задумывалась над этим…

А сейчас под ней расстилался совсем другой пейзаж. Не юг с его яркой зеленью и сочной желтизной, белыми домиками под красными черепичными крышами и аквамарином теплых морей. Скалистые горы, каменистая земля, все еще покрытая кое-где зеленой травой, — или уж что тут у них растет на камнях, — темные пятна хвойных лесов, сизые пятна зарослей вереска, длинные узкие фьорды с темными языками стылой воды, редкие признаки человеческого жилья. Домишко там, деревенька тут. Рыбачий поселок. Радарная станция раннего оповещения. Железная дорога и маленький городок, а потом снова холодное море цвета оружейной стали и скалистые острова среди бурных вод.

— Линия фронта проходит по цепи островов, — между тем комментировал увиденное поручик Панкратьев. — Вам, комэск, залетать туда запрещено.

«Спасибо, милый, а то я забыла!»

— Но там нам всем делать нечего.

Снизились, прошлись над водой, чтобы Кира смогла оценить высоту волн, разбивающихся о поднимающиеся на головокружительную высоту отвесные стены береговых скал. Она и оценила.

«Н-да, не Адриатика и не Крым!»

Ну, где-то так все и обстояло. Нурдланд^[17] мало похож на Сербию или Таврию. Холодно, депрессивно, кое-где попросту уныло.

«Но, может быть, когда выпадет снег…»

Впрочем, когда наступит зима, задуют ледяные ветры и выпадет снег, никому мало не покажется!

* * *

Ближе к вечеру позвонил начдив. С генералом Орловским Сиротин был знаком давно. Не друзья, тем более не приятели, но и холодноватого отчуждения, часто возникающего между вышестоящими начальниками и их подчиненными, не было тоже. Нормальные уважительные отношения, причем с обеих сторон. А это дорогого стоит.

— Ну, как там моя «крестница»? — поинтересовался Орловский после обычного обмена формальными приветствиями.

— Неплохо, — оценил Амелину комполка. — Никого пока не застрелила, ни разу не напилась и, по моим данным, не блудит. Ну, или не попадается, что тоже хорошо. Две недели продержалась, значит, прижилась. Жалоб нет, кляуз не пишут. Летает регулярно. Видел ее пару раз в воздухе. Впечатление производит хорошее. Так что, думаю, не подведет.

— Да я, Григорий Леонидович, в ней и не сомневаюсь, — согласился с Сиротиным начдив, — иначе, сам понимаешь, на эскадрилью никогда бы не поставил. Но как-то, знаешь ли, тревожно. Женщина все-таки.

— Женщина, — согласился Сиротин. — Красивая. Но безобразий, как я уже отметил, не чинит. В воздушном бою — это, значит, третьего дня, когда супостаты к Нарвику прорывались, — держалась молодцом. Это мне по секрету один из ее пилотов настучал. Голову не теряет. Расчетлива. И про своих не забывает. Ведомого как мамка родная опекает, хотя, по идее, все должно быть с точностью до наоборот. Решения принимает быстро. Действует разумно. Вместо того чтобы устроить «утиную охоту», разбила противнику строй и принудила к ретираде. Сама, правда, никого не сбила, но зато другие получили преимущество. Трех бомберов завалили. Хороший результат!

— Согласен! — поддержал мнение Сиротина генерал. — Рад, что не ошибся. Сам понимаешь, поставить женщину на эскадрилью — решение не из простых. Ну, да бог с ней, с Амелиной! Теперь расскажи мне, Григорий Леонидович, про поручика Львова.

— А что Львов? — не понял вопроса Сиротин.

— Как он там?

— Так по-прежнему. Жив-здоров, пьет умеренно, летает хорошо. Вот он как раз и сбил один из тех трех «ланкастеров».

— А! Ну-ну. Ладно тогда! Прощай! — и генерал прервал связь.

«Ну, и что это было?» — задумался Сиротин.

«Наверное, — решил он через пару минут, — Орловского кто-то с самого верха достал. Вот он и забеспокоился. Вопрос, однако, о ком шел сейчас разговор, об Амелиной или о Львове?»

Две недели назад, когда здесь же, в этом самом кабинете, он беседовал со штабскапитаном Амелиной, Сиротин сказал ей, что ничего толком о Львове не знает. Полковник, разумеется, лукавил. Не бывает такого, чтобы человек был, а слухов о нем не было. Армия только кажется большой и путаной, как столичный город, а на самом деле тут все, как в деревне: утаить что-нибудь вроде этого совсем непросто. Другое дело, что и болтать с кем ни попадя про все, что знаешь — а штабс-капитан Амелина, как ни крути, особых прав пока не заслужила, — Сиротин не хотел. Потому и «скормил» ей, ведь что-нибудь он все-таки должен был сказать новому комэску, историю про кого-то, кто якобы что-то такое видел в самом начале войны.

Ретроспекция 2

На самом деле, видел тогда Львова — в форме флотского офицера и при орденах — не кто иной, как сам Сиротин. И знал он, увидел и услышал там и тогда гораздо больше, чем стал бы рассказывать незнакомому комэску.

А дело было так. В сентябре сорок седьмого капитан Сиротин принял эскадрилью в 23-м полку, прикрывавшем военно-морскую базу и порт Берген. Время было тяжелое. В Норвежском и Северном морях не утихала морская война «малой интенсивности». Это была все та же «Битва за Атлантику», но после тяжелых потерь, понесенных противоборствующими сторонами в первые месяцы войны, и атлантисты, и континентальный союз опасались вводить в бой эскадры тяжелых кораблей. Сражались в основном легкие силы, подводные лодки и эсминцы, но зато много и тяжело работала авиация. Русские и прусские бомбардировщики атаковали Англию, Данию и Нидерланды, атлантисты бомбили Пруссию, Саксонию и русские провинции от Варшавы до Москвы. Но тяжелее всего приходилось передовым базам флота. Берген иной раз переживал по два налета за ночь, и летчики истребительной авиации буквально валились от усталости с ног. Жили, казалось, на одном кофеине с амфетамином, но заменить этих пилотов было некем.

Страна только еще втягивалась в войну и не успевала восполнять потери в технике и личном составе. К этому времени мобилизовали уже всех кого можно и практически все, что летало, но этого, к сожалению, оказалось недостаточно. Промышленность наращивала темпы выпуска самолетов и разворачивала новые мощности на базе заводов и фабрик, производивших в мирное время исключительно гражданскую продукцию. Но все это требовало времени и не могло быть сделано сразу вдруг. То же самое происходило и с подготовкой пилотов. В России, слава богу, имелось большое количество летчиков гражданской авиации, и это не считая пожарных, почтарей и прочих «пейзан», а также спортсменов и владельцев частных самолетов. Но всех их надо было переучивать на новую военную технику или вообще готовить в качестве военных летчиков с нуля. Но выбора не было, военные училища летчиков восполнить потери, не говоря уже о наращивании сил армии и флота, попросту не могли. Кого можно было выпустить сразу после ускоренного курса, то есть курсантов старших курсов, уже выпустили, а новых надо было еще чему-нибудь научить, а это требует времени.

Такова была ситуация, когда разведка раскрыла планы англичан высадить комбинированный десант — одновременно с моря и с воздуха — в районе Бергена и Ставангера. Вот тогда — не иначе, как от отчаяния, — командование и ввело в Фенсфьорд авианосцы «Царь Борис» и «Архангел Гавриил». С моря их прикрывали минные поля и эсминцы сопровождения, а от атак с воздуха — секретность, маскировка, крейсер ПВО «Микула Селянинович» и береговые зенитные батареи. Авиация же, базировавшаяся на кораблях, — а это были на тот момент практически одни истребители ВМФ, — прикрывала возможные районы высадки десанта. Но секретность секретностью, а на казарменном положении — в данном случае на борту авианосцев — такую ораву молодых половозрелых мужиков не удержишь. И вскоре вновь прибывшие флотские, не исключая пилотов палубной авиации, стали появляться в кабаках, расположенных вокруг военно-морской базы, а иногда и на дальних окраинах Бергена. Ну, а там, как водится, в своем кругу да под действием винных паров, нет-нет да сказанет кто-нибудь лишнее. Не то чтобы уж самую что ни на есть страшную военную тайну выдаст, хотя случалось и такое, но порой за кружкой пива «с прицепом» можно было услышать много интересных историй и узнать немало удивительных фактов, за которые вражеская разведка наверняка не поскупилась бы хорошо заплатить.

Так, собственно, Сиротин и узнал, что на «Царе Борисе» базируется истребительная авиагруппа, специально собранная еще в первые дни войны из асов морской авиации капитаном 1-го ранга князем Курбским. Позже услышал и самоназвание морских истребителей — «Адские плясуны». Сообщалось — впрочем, вполне возможно, что это были всего лишь слухи, — что люди Курбского рисуют на фюзеляжах своих «сикорских» карточных джокеров, из-за которых их и прозвали адскими плясунами. Другие, впрочем, утверждали, что прозвище появилось вследствие того впечатления, какое производили воздушные бои с участием этих пилотов. Они же не зря считались асами: фигуры высшего пилотажа крутили на раз и в таком бешеном темпе, что у посторонних просто дух захватывало. Однако, так или иначе, но адские плясуны каперанга Курбского ходили в те же кабаки и бордели, что и все прочие выпущенные в увольнение офицеры. Так что временами, и не так чтобы редко, те и другие пересекались.

Про самого князя известно было мало. Крутой аристократ — ну, об этом по одной фамилии можно было догадаться, — любимец императора, такие, во всяком случае, ходили о нем слухи, и отличный пилот. И все остальные асы в его авиагруппе, в большинстве своем, хотя, положим, и не все, испечены были из того же «сдобного» теста. Если не титулованные аристократы, то уж, верно, выходцы из старых дворянских фамилий. Все как один кадровые, и да, действительно, отличные истребители.

С одним из них Сиротин даже познакомился лично. Лейтенант флота Симон де Монфор, невысокий темноволосый и темноглазый крепыш, оказался своим в доску парнем, и лишь много позже, из некролога, случайно попавшегося ему на глаза, Сиротин узнал, что выпивал тогда с «наследным принцем» — будущим, если, разумеется, доживет, Симоном XI де Монфор-л’Амори графом де Эврё герцогом Анжуйским. Вот в компании этого так и не состоявшегося герцога и появился однажды в ресторации «Ла паризьен» нынешний поручик Львов. Но тогда он носил черную с серебром форму офицера флота, а над узлом галстука у него поблескивала в свете хрустальной люстры «Полярная звезда». Других наград у «Львова» тоже хватало, но он стал первым кавалером «Полярной звезды», которого Сиротин встретил вживую. Оттого, наверное, и запомнил. Но сам он сидел за другим столиком — довольно далеко от де Монфора и «Львова», и подойти, чтобы представиться, постеснялся…

* * *

Снилась всякая хрень. То рождественский бал в гимназии, то первый выход в самостоятельный полет, а то и вовсе заплыв в шелковом белье в «ласковых» водах Адриатики. Сны были рваными. Сцена тут, фраза там. Никакого порядка, никакой цельности, логики и системы, сплошной морок и душевное томление.

Кира проснулась и некоторое время просто лежала не шевелясь и не открывая глаз. Надеялась, что сумеет еще раз ускользнуть в объятия красавчика Морфея, но сон, как назло, не шел. Возможно, сын Гипноса просто не велся на баб, предпочитая мужчин. Не исключено, но по факту, пришлось окончательно проснуться, открыть глаза и «ожить». Часы показывали четыре двадцать три, и было очевидно, что еще раз заснуть не получится. То есть можно, конечно, выпить полстакана водки и завалиться обратно в постель. Может быть, ей удастся задремать, но спать останется всего ничего. Вставать-то все равно в шесть!

«Ладно, — решила тогда Кира, — сбегаю, раз такое дело, на аэродром. И польза для здоровья, и делом займусь».

До аэродрома, вернее, до командного пункта и домика, в котором коротают ночь дежурные пилоты, бежать всего четыре километра. Это, если по дороге, а не по прямой. Но напрямки в темноте даже ходить не следовало, не то что бежать. Каменистая всхолмленная местность, ледниковые валуны, скальные выходы, кустарники и негустая березово-сосновая рощица — тут и днем все ноги переломаешь. А дорога между тем вполне приличная, накатанная и, говорят, даже в распутицу не раскисает. По ней на аэродром постоянно ездят автомашины и колесные тракторы. Кира тоже обычно туда ездила, тем более что кроме попуток в ее распоряжении имелись штабной вездеход, напоминающий внешним видом американский джип, и мотоцикл. Мотоцикл был ее собственный — «цундап» последней довоенной модели, купленный по случаю еще в Сербии. Его вместе с сундуком, в котором находилось остальное Кирино имущество, не поместившееся в чемодан, доставили пять дней назад на грузовике с ближайшей к полку железнодорожной станции. Но сейчас ехать не хотелось, хотелось пробежаться. Четыре километра туда, столько же обратно — вполне приличный забег.

Сказано — сделано. Кира всполоснула лицо холодной водой, надела спортивный костюм и кеды, добавила, подумав, наплечную кобуру с «люгером» — все-таки война, ночь, пустынная местность — и побежала. Было довольно темно, тем не менее дорогу перед собой различить можно. Так что бежала Кира без напряжения и, как только вошла в ритм, думать о том, как дышать и куда ставить ногу, сразу же перестала. Бежала и думала о своем, «о девичьем».

Возможно, это сны ее дурацкие навеяли, а может быть, по какой-то другой причине, но вспомнилась ей сейчас учеба в Каче. Училище стало для восемнадцатилетней Киры настоящей школой жизни. Там она совершила свой первый прыжок с парашютом и выполнила первый самостоятельный полет. Выпила водки и поучаствовала в пьяной драке. В училище она первый раз дала и взяла первый раз тоже там и тогда. Хорошо хоть ума хватило не путаться с курсантами. Нашла себе симпатичного студента на вакациях, с ним и попробовала. Ни то, ни другое по первому случаю ей не понравилось, как, впрочем, не пришелся по душе и опыт «любви девочки с девочкой», который преподала ей в шикарной севастопольской гостинице Ольга Скавронская. Что нравилось Кире, на самом деле, так это летать. Но одно дело парить на планере — планерным спортом она занималась с пятнадцати лет — и совсем другое — самостоятельно пилотировать аэроплан. Даже если это не истребитель, а учебный биплан У-2.

Запомнился первый полет. Вывозил ее мичман^[18] Ковалев. Он сидел в передней кабине, а она в задней, соединенная с инструктором лишь переговорным устройством. В общем, как в песенке, которую сочинили курсанты о Клаве Неверовой:

А в задней кабине учлета

Лишь пара голубеньких глаз

Смотрели в кабину пилота,

Быть может, последний уж раз^[19].

Но и это еще не то. Впечатляет, но не более. Пассажиром летать не интересно, особенно для того, кто уже попробовал небо «на зубок». Кира попробовала, летая на планерах, поэтому и ждала, как светлого праздника, когда же ей разрешат наконец самостоятельный вылет. Дождалась, в конце концов. Взлетела, сделала пару кругов над аэродромом и села.

— Безупречно! — констатировал лейтенант Корнилов, руководивший в тот день учебными полетами. — Со следующей недели, курсант Амелина, приступаете к полетам в зону.

А пилотаж в зоне — это виражи, бочки, мертвая петля, когда весь мусор из кабины сыплется на тебя сверху, и ты вместо того, чтобы наслаждаться полетом, отплевываешься от сухой земли и пыли… Впрочем, на У-2 сильно не разгуляешься. Перестараешься ненароком, превысишь допустимые нагрузки, и прости-прощай, жизнь молодая, — развалится «фанерка» на хрен. Но Кира никогда не зарывалась, задания выполняла осмысленно, аккуратно, «без истерик и фанатизма», и за грань возможного (читай, разрешенного инструкцией) ни разу не зашла. Кое-кто — капитан 2-го ранга Зосимов, например, — глядя на такую ее «сдержанность» посмеивался в усы:

— Девка! Что с нее взять!

— Да и не нужно ей, — поддакивали другие. — Все равно истребителем ей не быть.

Ошибались эти деятели практически во всем. Кира в небе гормонам командовать собой не позволяла. Это парни могли буянить на всю катушку. Оттого и бились несчетно. Не только по неумению, но и по дурости, из-за ненужного лихачества, позерства или обыкновенного мужского раздолбайства. Там что-то не проверил, тут понадеялся на авось или еще как, а выходит все это обычно боком. Кира действовала иначе. Не трусила — не из пугливых! — но и не лезла на рожон. Действовала осторожно. Трезво оценивала риски. Всегда знала, что делает и почему. И разумеется, как. И на войне — позже — летала точно так же. С одним, но немаловажным уточнением. Когда доходило до «жареного», она при своей технике пилотажа творила на истребителе такое, о чем многим другим и мечтать не приходилось. Потому что, во-первых, умела, а, во-вторых, могла держать нервы в узде.

А тогда, в училище, она одной из первых пересела на И-15. Старенький, но все-таки истребитель. И вот на нем уже можно было делать практически все: мертвую петлю, горку, боевой разворот, штопор… в общем, все, что душа пожелает. А желала она странного, и все это позже пригодилось ей на войне, в настоящем бою…

* * *

На аэродроме ее визиту удивились, но от комментариев воздержались. И правильно: она командир, ей виднее. Отрапортовали, как положено, показали поступившие из штаба полка сводки — метеорологическую и оперативную, — пожаловались для проформы на нехватку электрических ламп нужной мощности. Все-таки при ночных вылетах только подсветка позволяет летчикам видеть границы ВПП. Да и, вообще, сориентироваться, где что, когда уже взлетел.

Кира все это внимательно выслушала, игнорируя украдкой брошенные на ее «фигуру» взгляды, напомнила, что требования на лампы давно уже отправлены наверх, заглянула к пилотам дежурного звена и побежала обратно.

Ночь выдалась спокойная. «Окаянцы» притихли, но наверняка ненадолго. День-два отдохнут и снова полезут. Уж больно лакомые цели прикрывает 7-й ИАП. Так что покой, как говорится, нам только снится. Но Кире — ради разнообразия, наверное — снилась, увы, всякая дребедень.

«Лучше бы мужики снились, ей-богу! — подумалось на бегу. — Все-таки с мужчинами лучше, чем без них!»

Ну кто бы спорил! Кире тридцать. Женщина, можно сказать, в самом расцвете лет, да еще и под богом ходит едва ли не каждый день. А от понимания скоротечности жизни «аппетит» порой так разыграется, что хоть на луну вой. Но ни выть, ни по мужикам бегать нельзя. Она командир, да ко всему еще и новый в полку человек. Репутации определенной не имеет, поскольку попросту не успела ее заработать. К тому же женщина. А от женщин в таких случаях всегда ожидают крайностей: или шлюха, или синий чулок, и никаких промежуточных градаций. В этом смысле лучше уж прослыть «фригидной старой девой», чем потаскухой. Это докторицы да переводчицы из разведотдела дивизии могут позволить себе все, что в голову взбредет или «передок» захочет, а истребителю такое невместно. Офицерская честь — она дороже девственности. Потому что без целки, как показывает жизнь, можно легко обойтись, а вот без чести офицеру никак!

Под эти не подлежащие огласке размышления Кира добежала до своего коттеджа и, бросив взгляд на часы, решила, что на гимнастику у нее осталось не более получаса.

«Тоже деньги!» — она быстро вбежала в комнату, отстегнула кобуру и поспешила в палисадник, но по дороге, как назло, встретила Львова.

«Помяни черта!»

Львов по своему обыкновению вышел ей навстречу прямо из уборной. Такого рода утренние встречи становились у них традицией. Бог его знает, как это у него получалось, но чаще всего по утрам они с Кирой сталкивались именно в сенях. Исключением являлись только те дни, когда они вместе заступали на ночное дежурство.

— Хотели застать меня со спущенными штанами, комэск?

— И не мечтайте! — усмехнулась в ответ Кира, вспомнив по случаю свои давешние мысли о мужчинах.

— Вижу, вы с пробежки.

Ну еще бы не увидел, она же, несмотря на ранний час, успела уже не по-детски вспотеть.

— Да, — кивнула Кира. — Решила проведать КДП.

— Ну, и как там?

— Штатно, — пожала она плечами и вдруг спросила, возможно, оттого, что стояла с ним лицом к лицу: — Яков Иванович, а вам приходилось видеть противника в лицо?

Если честно, глупый вопрос для пилота, во всяком случае, в большинстве случаев.

— Пару раз, — не задумываясь ответил Львов. — Запоминающееся зрелище, не правда ли?

— Да, пожалуй, — согласилась с ним Кира. — Такое и захочешь, да не сможешь забыть…

Ретроспекция 3

Задачи у истребителей в большинстве случаев формулируются просто: «чужих оттеснить», а «своих защитить». Конкретно в тот раз они защищали. А если быть совсем точным, сопровождали штурмовики. Летели над морем. Не то чтобы совсем уж прижимаясь к воде, но и невысоко, а внизу была такая красота, что глаз не оторвешь. Адриатика, штиль, и солнце светит под таким углом, что все внизу сияет и искрится, и переливается всеми оттенками зелени и ультрамарина. Но, к счастью, Кира, шедшая командиром звена, всегда тонко ощущала характер момента и умела правильно расставлять приоритеты. Она взглянула вниз мельком и то не столько для того, чтобы полюбоваться феерией красок и света, хотя моментальное впечатление радости осталось с ней навсегда, сколько для того, чтобы убедиться, что они не налетят сдуру на какой-нибудь итальянский крейсер, способный поставить в небе стену огня. Взглянула и тут же подняла глаза, оглядываясь через плечо, и сразу же переключилась на верхнюю полусферу. Оказалось, вовремя. Она сразу увидела «макаронников», заходящих на их построение сверху справа, и немедленно передала во внезапно ставший враждебным эфир:

— Я шестой! Пара «макки» на три часа, высота на глаз две тысячи. Атакуют!

Это еще хорошо, что шел четвертый месяц войны, и русские истребители успели пересесть на Ла-5 радиофицированные. Без радиосвязи в тот раз плохо бы им пришлось.

Итак, Кира увидела два итальянских истребителя, явно заходящих в атаку. Не так, чтобы очень страшно. Отражение такой атаки входило, что называется, в комплекс обязательных упражнений, и Кире не пришлось даже отдавать каких-либо специальных приказов. Все и так знали, что и как делать, и сразу же начали перестраиваться. Тем не менее на душе было неспокойно, хотя, казалось бы, откуда мандраж? Их четверо, а итальянцев двое. Вот только Кира в такие удачи никогда не верила. И правильно делала, что не верила. Внезапно из ниоткуда появилась вторая пара «макки», буквально материализовавшаяся в хрустально прозрачном воздухе из ничего и с ходу рванувшая валить в море русские штурмовики.

Но и это, в общем-то, еще не катастрофа. Пара на пару вполне нормальный расклад, и, послав Ивлева на перехват первой двойки, Кира вступила в бой со второй. И вот тут с ней произошла одна из тех историй, каких на самом деле немало случается с теми пилотами, которые достаточно долго живут, чтобы об этом рассказать. Но уж точно, что запоминаются такие случаи на всю оставшуюся жизнь, главное, чтобы была она, эта жизнь, и чтобы оставалось ее побольше.

Отбивая очередную атаку итальянца, Кира успела развернуть свой истребитель прямо ему в лоб. Но вражина тоже не сопляк — лобовой не принял, а резко взмыл почти вертикально вверх, выполнив практически идеальный хаммерхед^[20]. Кира, естественно, рванула вдогон и неожиданно оказалась всего в нескольких десятках метров позади и сбоку от карабкающегося в жестокое небо итальянца. Совсем рядом, настолько близко, что отчетливо видела нижнюю часть фюзеляжа и красную молнию в круге на чужих плоскостях, но выстрелить сначала не успела, зависнув на месте на пару критически важных секунд, а потом уже не смогла.

И вот оба они, Кирин Ла-5 и вражеский макки, лезут вверх, но уже не один за другим, а как бы параллельно, хотя и с разницей по высоте, а скорость падает, и тут уж не столько от тебя зависит, что случится потом, сколько от техники и везения. Хрен его знает, кто первым сорвется в штопор. Что же делать дальше, думает Кира, лихорадочно перебирая варианты. Как изловчиться и дать по сукину сыну очередь? Но ведь и итальянский летчик — мать его за ногу! — думает о том же самом, потому что оба они истребители, читай охотники, если кому так нравится, или гладиаторы, или просто убийцы, если говорить начистоту. И оба хорошо понимают: кто свалится без скорости первым, тот и будет убит.

А «лавочкин» уже качается из-за малой скорости. Он на пределе. И Кира давит левой рукой на секторы газа и шага винта, а сама не сводит взгляда с «макки» и видит, как закачался вдруг итальянский истребитель — скорость потеряна! — и в тот же миг сваливается вниз, в пикирование. И Кира готова уже торжествовать: в упор, мол, расстреляю гада. Но машина не слушается, вздрагивает, вот-вот сорвется в штопор. И вместо того, чтобы развалить противника убийственным с такой дистанции огнем двух двадцатимиллиметровых пушек, Кира плавно переводит ее в пикирование, но враг быстро уходит, дистанция увеличивается, и его уже не догнать.

Однако в тот краткий миг, когда они снова оказались «лицом к лицу» на встречных курсах, Кира на миг действительно видит лицо итальянца, в шлемофоне, без очков, и взгляды их встречаются, чтобы сразу же разойтись. Но мгновенное впечатление от этой встречи остается, как моментальная фотография, буквально выжженная ярким солнцем и кипящим в крови адреналином на серой поверхности Кириного мозга, который занят в этот момент совсем другим.

Объяснить, что Кира тогда почувствовала, невозможно. Нет таких слов. Ее понял бы, вероятно, волк, промахнувшийся по оленю. А нормальным людям такое не дано и не надо. Она дала — «для порядка» — длинную очередь вдогон, но, увы, безрезультатно. Выходило, что они с итальянцем только посмотрели друг на друга и чинно разошлись. Такого не должно было случиться, ведь в маневре Кира получила явное преимущество, однако реализовать его не сумела. А, кроме того, оторвалась от ведомого, потеряв того где-то на подъеме, и осталась одна.

Она в последний раз посмотрела вслед уходящему «макки» и, развернувшись, на максимальной скорости пустилась догонять своих.

Примечания

8

Свободное переложение так называемой Бритвы Оккама — методологического принципа, получившего название от имени английского монаха-францисканца, философа-номиналиста Уильяма из Оккама (1285–1349). В кратком виде этот принцип гласит: «Не следует множить сущее без необходимости» (либо «Не следует привлекать новые сущности без крайней на то необходимости»).

9

Намек на «Божественную комедию» Данте Алигьери (1265–1321), в которой Вергилий знакомит Данте с устройством Рая, Ада и Чистилища.

10

Вполне соответствует действительности. Торговая марка «NIVEA» принадлежит фирме Байерсдорф с начала XX века, а дезодорант-крем и шариковый аппликатор для него начали производить в США еще в 1930 году.

11

В нашей реальности макароны по-флотски приобрели широкую известность уже после завершения Второй мировой войны.

12

Аналог реально существовавшего шоколада в немецкой армии.

13

Альтернативно-исторический истребитель Поликарпова — Лавочкина. Примерно соответствует по характеристикам Ла-9.

14

Сулица — метательное копьё, имеющее железный наконечник длиной 15–20 см и древко длиной 1,2–1,5 м.

15

КДП — контрольно-диспетчерский пункт.

16

ВПП — взлетно-посадочная полоса.

17

Нурдланд — северо-западная Норвегия.

18

В РИА мичман — первый обер-офицерский чин на флоте, соответствовал поручику в армии.

19

Песня позаимствована из воспоминаний летчикаистребителя Виталия Ивановича Клименко, приведенных в книге Артема Драбкина «Мы дрались на истребителях».

20

Фигура высшего пилотажа, когда самолет уходит от противника, идущего встречным курсом, вертикально вверх.