Магия ворона

Маргарет Роджерсон, 2017

Изобель – вундеркинд со способностями к рисованию. Ее клиенты – фейри, бессмертные существа, которые не могут испечь хлеб или взяться за ручку для письма, не рассыпавшись в прах. Они привыкли пользоваться плодами человеческого Ремесла, недоступного им самим, поэтому портреты художницы высоко ценятся в здешних местах. Но когда девушка заполучает клиента королевских кровей, она совершает ужасную ошибку: рисует в глазах принца слабость, которая в его землях может стоить жизни. Теперь сопровождаемая им Изобель должна предстать перед судом за то, чего не совершала. Но что, если ее Ремесло и правда представляет собой угрозу, с которой существа не сталкивались за все тысячелетия своей жизни? Впервые портреты способны заставить их чувствовать…

Глава 2

— ЗАВТРА! Овод сказал — завтра. Ты знаешь, как они относятся к концепту времени, придуманному смертными. Что, если он объявится на пороге в половину первого ночи и потребует, чтобы я начала работу прямо в ночной рубашке? А в моем лучшем платье прореха, и к тому моменту я не успею ее зашить — придется встречать его в голубом. — Я капнула на руки льняного масла и принялась докрасна тереть пальцы тряпкой. Стирать краску самостоятельно не входило у меня в привычку, однако и работать на фейри королевского рода — тоже. Мало ли какая мелочь могла их оскорбить. — А еще у меня осталось мало желтого сурика, так что этим вечером мне придется ехать в город… Вот говно! Прости, Эмма.

Я приподняла полы юбки, спасаясь от воды, растекающейся по полу, и рванулась поднимать упавшее ведро.

— Господи, Изобель, все будет хорошо. Март, — моя тетя опустила очки и прищурилась, — нет, Май, можешь, пожалуйста, помочь сестре вытереть лужу? У нее выдался непростой день.

— Что значит «говно»? — робко осведомилась Май, прыгая у моих ног с тряпкой.

— Это слово, которое ты говоришь, если случайно опрокидываешь ведро с водой, — уклончиво заявила я. Правда стала бы для нее слишком опасным источником вдохновения. — Где Март?

Губы Май растянула беззубая улыбка.

— На шкафу.

— Март! Слезай со шкафа!

— Но ей там весело, Изобель, — сказала Май, случайно плеснув водой мне на туфли.

— Ей не будет весело, если она свернет себе шею, — ответила я.

Март соскочила со шкафа с восторженным блеянием, столкнула на пол стул и поскакала по комнате, направляясь к нам. Я подняла руки, чтобы в случае чего остановить ее, но она бежала не ко мне, а к Май, которая как раз поднялась на ноги. Они оглушительно стукнулись лбами и зашатались по комнате в состоянии легкого сотрясения. Я вздохнула. Мы с Эммой пытались отучить их от этой привычки.

Мои сестры-двойняшки были не совсем людьми. При рождении это была пара козлят, пока один перебравший вина фейри не решил превратить их ради забавы. Прогресс шел медленно, но все-таки шел. Еще год назад они вовсе не были приучены к жизни в доме. Им повезло, что чары сделали их практически бессмертными: Март, например, однажды сгрызла разбитый горшок, древесину ядовитого дуба, ягоды белладонны и нескольких незадачливых саламандр и не испытала ни малейшего недомогания. По правде сказать, ее лазанье по шкафам представляло куда большую опасность для кухонной мебели, чем для нее самой.

— Изобель, подойди-ка на минутку, — прервал мои размышления голос тети. Она подождала, пока я повинуюсь, глядя на меня поверх очков, а потом взяла мою руку, чтобы оттереть пятно, которое я не заметила. — Ты отлично справишься завтра, — твердо сказала тетя. — Я уверена, что осенний принц не сильно-то отличается от остальных фейри. И даже если отличается, помни: в этом доме ты в безопасности. — Она крепко сжала мою ладонь обеими руками. — Помни о том, что ты для нас заработала.

Я сжала ее руки в ответ. Возможно, сейчас я правда заслуживала того, чтобы со мной говорили как с маленькой. Постаравшись не звучать испуганно, я ответила:

— Просто не знаю, чего ожидать. И мне это не нравится.

— Не знаешь. Но ты готова к этому лучше, чем кто бы то ни было во всем Капризе. Мы знаем это, и фейри тоже знают. Вчера на рынке я подслушала чей-то разговор: люди думают, что такими темпами тебе прямая дорога к Зеленому Колодцу…

Я в ужасе отдернула руку.

— Это не так, конечно. Я знаю, что ты ни за что не выберешь этот путь. Просто хочу сказать, что если фейри кто-то из людей и кажется незаменимым, то это ты. И это дорогого стоит. Завтра все будет хорошо.

Я медленно выдохнула и пригладила юбки.

— Наверное, ты права, — произнесла я, хотя ее слова не особо меня убедили. — Мне нужно идти, если хочу вернуться до темноты. Март, Май, постарайтесь не свести Эмму с ума за то время, пока меня не будет. Я надеюсь увидеть эту кухню в идеальном состоянии, когда приду домой.

Я смерила многозначительным взглядом перевернутый стул.

— Ну, по крайней мере мы не изговняли тут весь пол! — заорала мне вслед Май.

Когда я была маленькой, каждое путешествие в город казалось мне незабываемым приключением. Сейчас я не могла дождаться, когда смогу отсюда уйти. В желудке что-то переворачивалось всякий раз, когда кто-то проходил по улице мимо окна лавки.

— Только желтый сурик? — спросил мальчик, стоявший за прилавком и аккуратно заворачивавший кусок мела в оберточную бумагу. Финеас устроился сюда на работу всего несколько недель назад, но уже научился очень точно угадывать мои привычки.

— Пожалуй, я все-таки возьму еще кусок «зеленой земли» и два — киновари. О! И весь ваш уголь, пожалуйста.

Наблюдая за тем, как он собирает мой заказ, я в отчаянии размышляла о том, сколько работы еще предстояло переделать сегодня вечером. Нужно было истолочь и смешать все пигменты, выбрать палитру, растянуть новый холст. Скорее всего, на завтрашней сессии успею лишь закончить скетч портрета принца, но я не могу вынести даже мысли о том, что не буду готова ко всему.

Финеас куда-то пропал, и я выглянула из окна. Стекло было покрыто толстым слоем пыли, и само местонахождение магазинчика — на углу между двумя более высокими зданиями — придавало ему атмосферу местечка мрачного, ветхого, куда мало кто заходит. Ни единого заклинания, чтобы осветить лампы, или оповестить хозяина об открывшейся двери, или очистить углы от пыли. Представителям прекрасного народца не было дела до этой лавки. Материалы, которые использовали в своей работе Ремесленники, нисколько не интересовали их. Внимание фейри могли привлечь только законченные продукты.

У остальных заведений на этой улице судьба выдалась более завидная. Юбки мелькнули и исчезли в дверях магазина «Фирт и Мейстер», и одного взгляда было достаточно, чтобы узнать в этой женщине фейри. Смертные не могли позволить себе расшитые шелковые платья, которые там продавались. Люди не покупали товары и в соседней кондитерской, вывеска на двери которой обещала клиентам марципановые цветы. Эти редкие сладости готовили из миндаля, доставляемого из Запредельного Мира с большим трудом и по огромной цене. За Ремесло подобного калибра можно было расплатиться заклинаниями — и только заклинаниями.

Когда Финеас наконец перестал ползать под стойкой и распрямился, я заметила в его глазах знакомый блеск. «Знакомый», впрочем, было еще слабо сказано. Я ждала и боялась этого выражения. Финеас робко смахнул прядь волос со лба, и мое сердце екнуло. «Пожалуйста, — взмолилась я мысленно, — только не начинай».

— Мисс Изобель, вас не затруднит взглянуть на мое Ремесло? Я знаю, мне до вас далеко, — добавил он поспешно, изо всех сил стараясь сохранить самообладание, — но мастер Хартфорд поощрял мои старания — именно поэтому он и взял меня к себе, — и все эти годы я много практиковался.

Он прижимал картину к груди, стеснительно скрывая ее переднюю часть, как будто страшился показать не холст, а собственную душу. Мне очень хорошо было знакомо такое чувство, и от этого предстоящая процедура оценки творчества не становилась легче.

— Я буду рада, — был мой ответ. По крайней мере, фальшивая улыбка удавалась мне просто — в силу богатого опыта в этой области.

Он протянул мне картину, и я перевернула раму. Тусклому освещению магазина открылся пейзаж. Меня захлестнуло чувство облегчения. Слава богу, не портрет. Должно быть, это прозвучит ужасно высокомерно, но мое Ремесло ценилось настолько высоко, что прекрасный народец заказывал работы мне и только мне, и это положение вещей вполне могло сохраниться до самой моей смерти — вернее, до того момента, когда фейри поняли бы, что я скончалась (на это им, возможно, потребовалось бы еще несколько десятилетий). Я с отчаянием ждала, что на пике моей славы меня вдруг превзойдет какой-нибудь новый многообещающий талант. Возможно, у Финеаса были на это шансы.

— Очень хорошая работа, — честно сказала я, возвращая картину. — У тебя отличное чувство цвета и композиции. Продолжай тренироваться. Но даже сейчас, — я немного помедлила, — у тебя может получиться продавать свое Ремесло.

Его щеки порозовели, и он как будто стал выше ростом. Облегчение, которое я на мгновение почувствовала, испарилось. Следующая часть обычно была еще хуже. Финеас задал именно тот вопрос, какой я от него ожидала:

— Не могли бы вы… может быть, вы могли бы порекомендовать меня одному из своих покровителей, мисс?

Я рассеянно перевела взгляд к окну. В глаза мне бросилась фигура миссис Фирт: стоя в витрине своего магазина, она прикрепляла к манекену новое платье. В юности я была уверена, что она тоже фейри. У нее были безупречная кожа, голос слаще пения птицы и копна удивительных каштановых кудрей — слишком блестящих, чтобы быть настоящими. Ей было около пятидесяти, но выглядела не старше двадцати. Только потом, когда научилась распознавать действие чар, я осознала свою ошибку. Год за годом меня все больше разочаровывали чары — ложь, да и только. Как бы ловко они ни были произнесены, любые чары — кроме, пожалуй, самых банальных — со временем начинали горчить. Ну а те, что не были произнесены ловко, могли разрушить жизни. За свою осиную талию миссис Фирт заплатила неприятную цену: она не могла проговорить ни единого слова, начинающегося с гласной буквы. А год назад в октябре шеф-повар местной кондитерской случайно променял три десятилетия своей жизни на голубой цвет глаз, и жена его осталась вдовой. Но обаяние красоты и богатства не переставало увлекать жителей Каприза: Зеленый Колодец все еще многообещающе маячил на горизонте, как настоящий рай на земле.

Почувствовав мое сомнение, Финеас поспешил добавить:

— Я не имел в виду никого особенно важного. Тот фейри по имени Ласточка, например, мог бы подойти. Я иногда вижу его в городе, когда он скупает Ремесло на улицах. И говорят, фейри из весеннего двора доброжелательнее других. И сделки с ними удачнее.

Проблема была в том, что никого из фейри я не могла бы назвать доброжелательным, из какого бы рода они ни происходили. Они лишь притворялись таковыми. От мысли о том, чтобы подпустить Ласточку к Финеасу даже на десять метров, меня передернуло. Ласточка, возможно, обладал еще не самым извращенным воображением, но слова несчастного парня он бы исказил так, что тот отдал бы своего первенца в обмен на пару излеченных прыщей.

— Финеас… ты, вероятно, понимаешь, что благодаря своему Ремеслу я больше всех в Капризе знакома с прекрасным народцем, — произнесла я, встретившись с ним взглядом. Лицо Финеаса стало несчастным: он, несомненно, решил, что ему грозит отказ. Я поспешно продолжила: — Так что, поверь мне, если ты хочешь иметь с ними дело, нужно быть очень осторожным. Они не умеют врать, но это не значит, что они честны. Фейри попытаются обмануть тебя на каждом шагу. Если они предлагают тебе что-то и тебе кажется, что это звучит слишком заманчиво, чтобы быть правдой, соглашаться нельзя. В формулировке чар не должно оставаться ни малейшей зацепки, чтобы тебе навредить. Ни малейшей.

Лицо Финеаса просветлело: так заметно, что я испугалась, будто все мои усилия оказались напрасны.

— Так это значит, вы все же порекомендуете меня?

— Может быть, но не Ласточке. Не соглашайся продавать Ремесло ему, пока не выучишь их привычки.

Пожевав щеку, я снова бросила взгляд в сторону улицы и краем глаза заметила фигуру, выходящую из дверей «Фирт и Мейстер». Овод. Ну конечно, где бы он еще покупал свою вышивку. Хотя я в этом темном магазине через дорогу наверняка была практически невидима, он безошибочно взглянул в мою сторону, просиял и поднял руку в приветственном жесте. Все прохожие на улице — включая стайку молодых женщин, поджидавших его у входа, — с нетерпением вытянули шеи, пытаясь понять, какая же важная персона привлекла его внимание.

— Он подойдет, — объявила я. Положила на стойку монеты и закинула на плечо сумку, старательно избегая смотреть на Финеаса, чей восторг только что достиг новых невиданных масштабов. — Овод — мой самый уважаемый покровитель, и ему доставляет удовольствие, если он первым открывает новое Ремесло. Твои шансы с ним наиболее велики.

Я говорила о шансах не только в смысле удачных продаж. Сотрудничество с Оводом было бы для Финеаса также наиболее безопасным. Если бы в свои нежные двенадцать лет я, начиная карьеру Ремесленницы, имела дело с кем-то другим, то даже с помощью Эммы вряд ли дожила бы до семнадцати. И даже несмотря на это, я не могла избавиться от чувства, что моя услуга Финеасу — как обоюдоострый нож, что это сокровенное желание, которое я исполняю, однажды либо уничтожит парня, либо просто разочарует его. Чувство вины преследовало меня до самой двери. Но, обхватив ручку двери, я вдруг оцепенела.

Рядом со входом на стене висела картина. Потускневшая от времени, она изображала мужчину на холме, окруженном деревьями со странной разноцветной листвой. Лицо мужчины было затемнено, но в руках он держал меч, чей клинок мерцал ярко даже в полумраке. Туча бледнотелых гончих роилась у подножия холма; некоторые рвались к вершине, замершие в полупрыжке. Волоски на моих руках встали дыбом. Я знала эту фигуру. Он был довольно популярным персонажем картин, написанных три сотни лет назад или раньше. Тогда он вдруг перестал посещать Каприз, не предоставив никаких объяснений. Каждая из работ изображала его вдалеке, в пылу сражения с Дикими Охотниками.

И завтра он окажется в моей студии.

Я толкнула дверь, коротко поклонилась Оводу и торопливо зашагала прочь от магазина, пробираясь через толпу прохожих с опущенной головой. Кто-то позвал меня по имени, вероятно, надеясь на ту же услугу, что и Финеас. Теперь, когда Эмма сообщила мне об этом, я и сама замечала: правда была написана у каждого на лице. Все они следили за мной, ждали, когда я приму приглашение, над которым я даже под страхом смерти не стала бы раздумывать и секунды. Я не смогла бы объяснить это никому из них, но для меня Зеленый Колодец вовсе не казался райской наградой за труды. Это был настоящий ад.

Низкое солнце жарило мне в спину, пока я шла домой. Башмаки шлепали по тропе, ведущей через пшеничное поле, под ритмичную трескотню кузнечиков, и под прямыми лучами летняя жара казалась особенно невыносимой. Наконец, вся моя шея взмокла от пота; я чувствовала неприятный липкий холод всякий раз, когда налетал порыв ветра, сдувавший мои волосы. Кривые, ярко раскрашенные крыши города вскоре скрылись за холмами, которые моя тропа пересекала, как пробор в женской прическе. Быстрым шагом мне было ровно тридцать две минуты пешего ходу до дома.

В Капризе всегда стояло лето. Здесь времена года не сменяли друг друга по прошествии времени, как в Запредельном Мире. Даже представить себе такое было трудно. Странные разноцветные деревья с той картины, что я увидела, преследовали мое сознание, как недавний сон. Осень казалась мне пугающим временем: увядание мира, исчезновение птиц, обесцвеченные листья, падающие с деревьев на землю, как мертвые. Конечно, то, что происходило у нас, было намного лучше. Безопаснее. Бесконечно голубые небеса и вечно золотая пшеница могли наскучить, но я повторяла себе, уже не в первый раз, что глупо стремиться к чему-то другому. Были вещи и похуже скуки. Люди из Запредельного Мира знали эти страдания не понаслышке.

Неожиданное дуновение ветра, принесшего запах гнили, выдернуло меня из размышлений. Здесь моя тропа вилась вдоль края леса, и я бросила настороженный взгляд в сторону тенистой глуши. Густые заросли жимолости и цветущего шиповника преграждали путь как живая изгородь. Давным-давно, во времена куда менее спокойные, когда железо еще не было объявлено вне закона, фермеры рисковали жизнями, забивая железные гвозди в деревья на границе леса, чтобы отвадить зловредных фейри. Эти старые изогнутые гвозди, заржавевшие и истерзанные до неузнаваемости, всегда казались мне жутковатым зрелищем.

Снова бросив взгляд в тени подлеска, я не заметила ничего странного. Скорее всего, из колеи меня выбил труп какой-нибудь белки, гниющий неподалеку. Немного успокоившись, я наклонилась, чтобы уже в четвертый или пятый раз проверить свою сумку и убедиться, что я ничего не оставила в магазине. Странная привычка, ведь я никогда ничего не забывала. Когда я снова подняла голову, что-то было не так. На следующем холме, под одиноким дубом, который отмерял половину пути до моего дома, стояло какое-то существо.

Сначала я приняла его за оленя. Невероятно огромного, но форма тела была более-менее похожей: четыре ноги, два ветвистых рога. Но потом оно повернулось ко мне, и я сразу поняла, что ошиблась.

Все вокруг изменилось в одночасье. Ветер стих; воздух застыл и стал невыносимо душным и горячим. Птицы перестали петь, кузнечики — стрекотать, и даже колосья поникли в неподвижном воздухе. Запах гниения сделался нестерпимым. Я бросилась наземь, но было уже поздно.

Не-олень следил за мной.

Несмотря на жару, лихорадочная волна холода пробежала по моей коже и свернулась в клубок где-то в желудке. Я знала, что это было за существо. Я также знала, что мне не жить. Никто не мог убежать или спрятаться от такого чудовища. Оно выбралось из могильного кургана — гротескное слияние магии фейри и древних человеческих останков. Некоторые такие существа служили или охраняли своих хозяев. Некоторые выползали из-под земли без приглашения. Один из таких монстров убил моих родителей, когда я была маленькой — так жестоко, что Эмма не позволила увидеть их тела. И теперь мне была уготована такая же смерть. Мое сознание не могло справиться с этой мыслью, поэтому следующим, о чем я подумала, было то, что не следовало тратить деньги на новые пигменты: использовать их мне уже все равно было не суждено.

Чудовище опустило голову и оглушительно заревело. Это был глубокий, поразительный и в то же время отвратительный звук — как будто кто-то подул в древний, когда-то драгоценный охотничий рог, до краев набитый гниющим мхом. Тяжеловесное тело заходило ходуном, когда он, выставив рога вперед, бросился вниз с холма.

Я подскочила на ноги и бросилась бежать. Не в сторону дома, который уже виднелся вдалеке, в километре отсюда, а в противоположном направлении, в поле. В последние мгновения своей жизни стоило сделать хоть что-то небесполезное: например, отвести эту тварь как можно дальше от семьи.

Пшеница расступалась вокруг моих юбок. Стебли гнулись под подошвами башмаков, и зрелые колосья до рубцов хлестали меня по голым рукам. Тяжелая сумка болталась из стороны в сторону и била меня по бедрам, затрудняя бег. Сначала я не слышала ничего, только собственное лихорадочное дыхание. Все казалось нереальным. Как будто я бежала по полю в этот прекрасный солнечный день просто для удовольствия.

Потом холодная тень накрыла мою взмокшую спину, и тьма окутала меня. Пшеница билась, как волны океана в грозу. Копыто врезалось глубоко в землю рядом со мной. Я отшатнулась, оступилась и упала, барахтаясь в высоких стеблях. Чудовище нависло надо мной.

По обманчивому облику оленя прошла рябь, как блики солнца на воде. В темных дырах иллюзии стало заметно скелетоподобное создание из разлагающейся древесной коры, обвитой лозами, похожими на щупальца: выхолощенный череп вместо лица и гигантские рога из пары кривых шипастых веток длиной в человеческий рост. Существо было поражено болезнью: когда оно фыркнуло и подняло одну из дрожащих ног, кусочки коры откололись и посыпались на землю. Блестящие жуки разбежались от них во все стороны, заползая мне в чулки. Меня замутило от вкуса гнили во рту.

Чудовище поднялось на дыбы, заслоняя солнце. «Последним, что я увижу, — подумалось мне, — будет это созвездие личинок, расползающихся у него по животу».

Я не сразу поняла, что произошло, но в следующий момент чудовище вдруг просто упало наземь передо мной, превратившись в обмякшую кучу древесины, изъеденной червями. Многоножки длиннее моей руки уползли в траву; вспорхнули два огромных пятнистых мотылька. Кузнечики снова начали стрекотать, как будто ничего не произошло, а я продолжала лежать на земле. Все мое тело дрожало, и в ушах стучала кровь. С воплем отвращения я пнула кучу останков. Кости рассыпались во все стороны вместе с корой. Человеческий труп, на котором существо паразитировало, был уничтожен.

— Я выслеживал его целых два дня. Мог бы и не нагнать, если бы вы не привлекли его внимание, — произнес теплый, жизнерадостный голос. — Оно называется тан, если вам это интересно.

Я перестала смотреть на останки чудовища и вскинула голову. Передо мной стоял мужчина; солнце било ему в спину, поэтому я не могла разобрать черт его лица, только то, что он был высок, тонок и сейчас как раз возвращал обнаженный меч в ножны.

— Привлекла его… — Я запнулась в смятении, пораженная этими оскорбительными словами. Он говорил, как будто для него это было каким-то спортом, как будто моя жизнь ничего не значила. Это, впрочем, все объясняло. Незнакомец, может, и выглядел как человек, но он им определенно не был.

— Спасибо, — опомнилась я, не собираясь более протестовать. — Вы спасли мне жизнь.

— Неужели? От тана? Что ж, полагаю, да. В таком случае был рад помочь… О, я не знаю вашего имени.

Дрожь беспокойства пробежала по коже, как гром в ночи. Он не узнавал меня, а это значило, что Каприз он посещал редко. Кем бы он ни был, он должен быть опаснее всех фейри, с кем я когда-либо встречалась. И, как и все представители своего вида, он не мог не спросить у меня мое настоящее имя. Я помедлила, оценивая свой разум и чувства, и пришла к выводу, что он не наложил на меня никаких чар, развязывающих язык и заставляющих открывать опасные секреты. В Капризе никто не использовал имя, данное при рождении. Это могло сделать человека уязвимым для действия приворота, позволяющего фейри вечно контролировать тело и душу смертного так, что тот даже не будет об этом догадываться, — такое могущество крылось всего в одном тайном словечке. Это была самая опасная форма магии фейри, и ее боялись больше всего.

— Изобель, — представилась я, поднимаясь на ноги и делая книксен.

Если он и понял, что я дала ему свое ненастоящее имя, то не показал виду. Перешагнув через кучу останков чудовища одним махом, мужчина низко поклонился и взял меня за руку, потом слегка поднял и поцеловал. Я скрыла свое недовольство. Если уж ему так надо было прикоснуться ко мне, мог бы хотя бы позволить сначала встать.

— Был рад помочь, Изобель, — произнес он.

Прикосновение его губ к моим костяшкам было холодным. Когда он стоял так, со склоненной головой, я могла видеть только его волосы — непослушные, курчавые и темные, с едва заметным в солнечном свете красноватым отблеском. Эта отчетливая неопрятность делала его похожим на сокола или ворона, чьи перья раздул случайный порыв ветра. И, как и с Оводом, я чувствовала его запах: пряность хрустящих сухих листьев, прохладных ночей под ясной луной, дикость, тоску. Мое сердце все еще колотилось из-за встречи с чудовищем и — не менее опасной — встречи с фейри в безлюдном поле. Поэтому прошу простить мою глупость, но внезапно подумалось, что этот запах — то, чего бы мне хотелось больше всего на свете. Мне хотелось его, и эта жажда была практически пугающей. Не конкретно его, этого незнакомца, нет, но чего-то великого и таинственного, с чем был связан этот запах, — обещания, что где-то там, далеко, мир был иным.

Ну, так дело не пойдет. Я наконец решилась продемонстрировать свое раздражение, подняв его, как флаг на мачту.

— Никогда так долго не наслаждалась поцелуем руки, сэр.

Он выпрямился.

— Для фейри нет такого понятия, как «долго», — ответил незнакомец с легкой улыбкой.

На вид мужчина казался всего годом или двумя старше меня, но, конечно, его истинный возраст был примерно в сотню раз больше. Аристократические черты лица контрастировали с непослушными волосами, а рот показался мне настолько экспрессивным, что я сразу же захотела его зарисовать. Тени на уголках губ, небольшой изгиб с одной стороны, где его улыбка становилась немного кривой…

— Я сказал, — заметил он, — что для фейри нет такого понятия, как «долго».

Я подняла глаза. Он разглядывал меня озадаченно и заинтересованно, с неизменной улыбкой. Вот где таился его изъян: цвет глаз странного аметистового оттенка, выделяющийся на фоне его золотисто-бронзовой кожи, напоминавшей опавшие листья в блеске вечернего солнца. Необычный цвет был не единственным, что показалось мне странным в его глазах, но я при всем желании не могла понять почему.

— Прошу прощения. Я художница-портретистка и имею привычку разглядывать людей, в процессе забывая обо всем, что со мной происходит. Я услышала, что вы сказали. Мне просто нечего ответить.

Взгляд фейри скользнул по моей сумке. Когда он снова поднял глаза на меня, его улыбка исчезла.

— Конечно. Могу представить, что наши жизни находятся за пределами человеческого понимания. По большей части.

— Знаете ли вы, почему тан вышел из леса в Каприз, сэр? — спросила я. Мне показалось, что он ждет от меня какого-то одобрения своей загадочности. Я, впрочем, хотела, чтобы этот разговор получился коротким и практичным. Чудовищ у нас видели редко, и это неожиданное появление было более чем пугающим.

— Не могу сказать. Возможно, его выгнали Дикие Охотники, а возможно, ему просто захотелось прогуляться. В последнее время их стало больше, и из-за этого у всех неприятности.

«В последнее время» могло значить что угодно в его понимании. Этот промежуток времени мог захватывать и смерть моих родителей.

— Да, смерти людей бывают… неприятными.

Его брови чуть приподнялись, и на переносице появилась морщинка; взгляд стал испытующим. Он знал, что чем-то расстроил меня, но, как любой фейри, не мог взять в толк, чем. Горе человеческой смерти было понятно ему не более, чем лисе было бы свойственно оплакивать убийство мыши.

Я знала одно: не стоило оставаться здесь, пока он не решит, что это замешательство чем-то оскорбило его самого и причина этого замешательства заслуживает мести в виде какого-нибудь мерзкого проклятия.

Я склонила голову и снова сделала реверанс.

— Люди Каприза благодарны вам за защиту. Я никогда не забуду того, что вы для меня сегодня сделали. Хорошего вам дня, сэр.

Я подождала, пока он поклонится в ответ, а потом развернулась, чтобы уйти.

— Подождите, — произнес он.

Я оцепенела.

Позади меня послышался шорох колосьев.

— Я что-то не так сказал. Прошу извинить меня.

Я медленно оглянулась на него через плечо. Он смотрел на меня странно, неуверенно. Я понятия не имела, как реагировать. Фейри время от времени высказывали свои извинения — так как очень высоко ценили хорошие манеры, — но по большей части следовали системе двойных стандартов, согласно которой они требовали вежливости от людей, в свою очередь делая все возможное, лишь бы только не признавать неадекватность собственного поведения. Я была шокирована. Так что в ответ ляпнула первое, что пришло мне в голову:

— Ваши извинения приняты.

— О, хорошо. — Он снова улыбнулся, и вместо неуверенности в его выражении мгновенно появилось самодовольство. — В таком случае увидимся завтра, Изобель.

Я уже начала шагать прочь по дороге, когда смысл слов наконец достиг моего сознания. Я быстро обернулась, но фейри, который оказался никем иным, как осенним принцем, уже исчез: на пустой траве качались стебли пшеницы, и единственным живым существом во всем поле был только ворон, летящий в сторону леса. Его перья блеснули красноватым, заиграв на солнце.