Бестолочь. Приключенческая проза

Марат Валеев

Сборник «Бестолочь» представляет собой приключенческую, порой полную драматизма и в то же время сдобренную юмором остросюжетную прозу. Рассказы Марата Валеева написаны легким, образным слогом, который захватывает читателя с первой же строки и не отпускает его до конца повествования. Итак, вперед, в мир реальных приключений, дорогой читатель!

Тварь

Моя однодневная поездка тем февральским днем в это прииртышское казахстанское село, оно же центральная усадьба совхоза, за материалами для районки уже подходила к концу. Напоследок я зашел к участковому старшему лейтенанту Даурену, с которым был хорошо знаком.

Кабинет старлея находился в конце конторы центральной усадьбы.

На мое счастье, Даурен был на месте, и сердито пыхтя, писал какую-то бумагу.

— Не люблю эту писанину, а приходится, — пожаловался он мне, бросая ручку на стол. — Садись, кури.

Форточка в окне за его спиной была открыта, и мы оба закурили.

— Ну, чего тебе от меня в этот раз понадобилось, старче? — молвил Даурен, с удовольствием затягиваясь «Примой».

— Да как обычно, расскажи, сколько преступлений раскрыл, чего делаешь для их профилактики.

— Да какие там преступления, — досадливо тряхнул черноволосой головой старлей. — Ну, барана тут один тип у соседа украл, сварил его и слопал. А шкуру, дурак, на заборе повесил. Вот по ней и раскрыли кражу. Чего еще? На третьем отделении парни на танцах подрались, одному нос сломали, зачинщик пятнадцать суток получил…

Я торопливо записывал за ним, и тоскливо думал: боже, какая фигня! Что можно написать по этим мелким делам?

И тут с улицы через форточку до наших ушей донесся жуткий, просто нечеловеческий визг. Он то утихал, то нарастал, перекрывая чьи-то громкие матерные крики.

— А ну пошли! — тут же соскочил с места, прислушавшись, участковый. — Это, похоже, алкаш Саркамысов. Снова, тварь, жену свою бьет…

— Или убивает, — с тревогой добавил я, напяливая на голову шапку. — Вон как истошно визжит. Ты оружие-то возьми.

Но Даурен только рукой махнул и выскочил из кабинета, как был — в свитере и без шапки. И лишь галифе с красным милицейским кантом, заправленные в начищенные до зеркального блеска сапоги, служили подтверждением того, что он милиционер. Впрочем, в этом совхозе и так все знали, кто такой Даурен.

Я нахлобучил шапку, а куртка и так была на мне, и побежал за Дауреном.

Оскальзываясь на начавшем подтаивать утоптанном снегу, мы проскочили приконторский скверик, перебежали пустынную улицу и оказались у трехоконного приземистого дома с голубыми ставнями, с распахнутой настежь щелястой калиткой.

Оттуда, из глубины двора, и доносились эти жуткие крики. Старлей, не останавливаясь, влетел во двор, я за ним. И нам открылась кошмарная картина. Мужик в потертом, лоснящемся полушубке, стоя на коленях, обеими руками буравил в собачьей будке каким-то непонятным инструментом с торчащей из-под локтя отполированной рукояткой, и хрипло орал:

— Ах ты, сволочь, хозяина кусать? Сдохни, падаль!..

А из будки доносился истошный непрекращающийся вой, переходящий в самое настоящее высокоголосое рыдание.

Не смея приблизиться к расправляющемуся с собакой мужику, в нескольких метрах от него все всплескивала руками средних лет тетенька, с накинутым на голову и плечи серым вязаным платком, с уже начавшим желтеть застарелым синяком под глазом, и плачуще причитала:

— Гришенька, голубчик, что ж ты делаешь?! Не трожь Пирата!

У меня потемнело в глазах и ноги сделались ватными. Такого зверства я в своей жизни еще не видел, и просто впал в ступор. Спасибо Даурену — он, не растерявшись, сходу подлетел к мужику, корячившемуся у будки, схватил его за плечи и с размаху откинул назад.

Мужик кулем свалился на спину. При этом орудия своего из рук не выпустил, и так и упал с ним, держа над собой. Это оказалась пешня для пробивания прорубей во льду, с вытянутым, как жало, и окровавленным острием.

— Ты что, гад, творишь, а? — сиплым от ярости голосом выкрикнул Даурен, выкручивая из рук поверженного Гришеньки окровавленную пешню. — Ну, застрелил бы его, если уж так приспичило. Что ж ты изгаляешься над псиной?

— Пошел на хер, мент! — хрипел мужик, не желая расставаться с пешней и покраснев от натуги. — Моя собака! Че хочу, то с ней и делаю! Она меня, гнида, укусила!

— А я тебе говорила — не лезь к Пирату пьяным, не лезь! — заголосила подоспевшая тетка — видимо, жена укушенного мужика. — Они ж пьяных не любят, хозяин ты или не хозяин. Вот она тебя и тяпнула!

— Уйди, сука! — орал Гришенька, из последних сил держась за выкручиваемую из его рук пешню и уже непонятно, к кому обращаясь. — Убью-ю!

Наконец, я пришел в себя и поспешил на помощь к Даурену. Вдвоем мы таки вырвали страшное оружие из неожиданно цепких рук озверевшего хозяина двора. От него за метр разило сивухой.

В это время из будки вылезла собака — это был молодой кобелек, обычная черно-белая дворняга. Поджав хвост и жалобно скуля, псина поползла в дальний угол двора, волоча задние лапы и оставляя за собой кровавый след.

— Ну, Даурен, морда твоя ментовская, попадешься ты мне где-нибудь один на один, да без твоей пукалки, — ворочаясь на утоптанном, грязном снегу, продолжал угрожать участковому потерявший всякий страх Гришенька.

И тут импульсивный Даурен, увидев, что сделал с собакой этот (здесь перейду на высокий штиль) потерявший человеческий облик алкаш, да еще и вынужденный выслушивать его угрозы, не выдержал.

Прорычав что-то нечленораздельное, он пнул Гришеньку в грудь, возвращая его в горизонтальное положение и, нагнувшись, сцапал валяющуюся у ног пешню, перехватил ее поудобнее и стремительно и мощно занес над головой.

— Даурен!!! — в ужасе закричали мы хором, я и тетенька, жена этого придурка Гришеньки. А Гришенька испуганно заслонил голову обеими руками.

Увы, разъяренного Даурена это не остановило. И окровавленная пешня, тускло сверкнув в лучах заходящего солнца, обрушилась на валяющегося в его ногах Гришеньку.

Я зажмурился, ожидая предсмертного вопля изверга, приговоренного решительным и суровым милиционером к такой ужасной экзекуции — эквивалентной, кстати, совершенному им злодейству.

Но Гришанка лишь тоненько взвизгнул и вывалил на участкового новую порцию грязных ругательств.

Я несмело открыл глаза. Этот редиска, этот Гришенька Саркамысов был жив, и снова пытался встать на ноги. Но пешня была точно и намертво вогнана Дауреном между его ног в опасной близости от причиндалов и, пробив полушубок, намертво пригвоздила его к земле.

— Ты мне ответишь за полушубок, мент! — брызжа слюной, орал он на Даурена.

— Да, да, мы на тебя заявление напишем! — вторила ему издали жена. Затем она все же боязливо приблизилась к мужу и стала обеими руками раскачивать пешню, пытаясь выдернуть ее из стылой земли и таким образом освободить своего раздолбая Гришеньку.

Даурен, не обращая более на них внимания, прошел к забившейся за поленницу собаке, стал внимательно осматривать ее кровоточащую рану. Пес тихонько поскуливал и не мешал старлею.

— Вот урод, позвоночник вроде зацепил, — с горечью констатировал Даурен.

— Что будем делать? — спросил я, тоже присев у Пирата на корточки и осторожно поглаживая его по голове. Пес благодарно лизнул мне руку горячим влажным языком.

— К ветеринару понесу, — решительно сказал Даурен, и начал расстегивать на Пирате ошейник. Отшвырнув его, негромко лязгнувший цепью, в сторону, он осторожно взял громко взвизгнувшего от невольно причиненной ему боли пса на руки, и мы пошли к выходу со двора.

Причитающая жена Саркамысова все еще пыталась раскачать мертво сидящую в землю пешню.

— Куда понесли мою собаку, вы, уроды? — сварливо сказал Гришенька.

— Моли Бога, чтобы она живой осталась! — недобро сверкнул в его сторону черными раскосыми глазами Даурен.

— А то что?

— Самого пристрелю, как собаку! Тварь!

Мы вышли с этого проклятого двора, и Даурен размашисто пошагал вдоль улицы, мимо конторы, где оставался незапертым его кабинет.

— Слушай, там же у тебя не закрыто, — напомнил я, шагая рядом и время от времени поглаживая тихо поскуливающего Пирата.

— Да никто ничего там не тронет, — отрывисто сказал участковый. — Все уже разошлись по домам. Рабочий день-то окончился.

Я понимал, что сейчас не время и не место донимать его расспросами, и все же спросил:

— А что ты с этим придурком, как его, Саркамысовым, делать будешь?

— Да что с ним сделаешь, — тяжело вздохнул Даурен. — Посадить я его не посажу, вроде как не за что — не убил же никого. Обычное дело — домашний дебошир. Вызову завтра к себе, пропесочу, а потом где-нибудь одного поймаю, да морду набью без свидетелей. Ну, еще можно привлечь за оскорбление меня, как представителя власти. Если что, дашь письменное подтверждение?

— Еще как дам! — с жаром сказал я, и снова потянулся рукой к беспокойно завозившемуся на руках участкового псу.

— И это… Не пиши пока об этом ничего, ладно? — просительно сказал Даурен, когда мы минут через пять ходьбы подошли к какому-то большому дому из красного кирпича, с нарядными ставнями и резными наличниками, и он взялся за щеколду калитки. — А я тебе потом дам хорошее интервью, как я ловил цыган-конокрадов. Ладно?

Конец ознакомительного фрагмента.