От власти идеи – к идее власти. Из истории Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС

Мансур Мухамеджанов, 2018

В книге впервые в отечественной и зарубежной историографии исследуется история уникального научно-исследовательского учреждения Коммунистической партии СССР – Института марксизма-ленинизма (ИМЛ) при ЦК КПСС за все 70 лет его деятельности, с 1921 по 1991 год. Сквозь призму истории ИМЛ прослеживается роль идеологии марксизма-ленинизма в жизни советского общества – от сплачивающего, мобилизирующего фактора до ее трансформации в ортодоксальную, догматическую доктрину, следование которой привело к распаду СССР. Автор – доктор исторических наук, профессор М. М. Мухамеджанов, будучи более четверти века сотрудником Института, являлся свидетелем и участником научного процесса и повседневной жизни этого идеологического центра партии и на своем опыте испытал жесткий прессинг политической цензуры. Исследование проведено на базе архивных документов ЦК КПСС и Института марксизма-ленинизма, печатных изданий ИМЛ, а также воспоминаний его бывших ведущих научных сотрудников, в том числе дневниковых записей автора. Издание рассчитано на широкую читательскую аудиторию – от исследователей советского периода истории России до молодых читателей, интересующихся нашим недавним прошлым.

Глава II

Институт Маркса-Энгельса-Ленина в условиях укрепления сталинского единовластия (1931–1941)

Монополизация исследований проблем марксизма-ленинизма и истории ВКП(б)

3 ноября 1931 года Президиум ЦИК Союза СССР принял постановление «Об объединении Института Карла Маркса и Фридриха Энгельса при Центральном Исполнительном комитете Союза ССР с Институтом Ленина при ЦК ВКП(б)». В нем указывалась цель слияния: для объединения работы по изданию сочинений Маркса, Энгельса и Ленина и для разработки вопросов марксизма-ленинизма и истории их развития. Новое учреждение называлось Институт Маркса-Энгельса-Ленина при ЦК ВКП(б)²⁰⁰. Таким образом, централизация научно-исследовательской деятельности по проблемам марксизма-ленинизма и истории партии была завершена созданием единого научного центра, работающего непосредственно под руководством ЦК ВКП(б).

Формально речь шла об объединении научной и материальной базы, а также кадрового состава двух учреждений. Но в действительности причина объединения не организационная, а политическая. По существу произошло не слияние двух высших научно-исследовательских центров по вопросам марксоведения и лениноведения, а ликвидация ИМЭ. Прежний институт, которым руководил Рязанов, не мог больше существовать, поскольку, с точки зрения партийных верхов, он был антипартийным центром, под крышей которого сформировалась контрреволюционная группа. Бывший директор ИМЭ обвинялся в том, что он рассматривал ленинизм в отрыве от марксизма, а в практической работе недостаточно связывал теорию Маркса с текущими задачами строительства социализма. Это считалось грубейшей политической ошибкой. Институт Маркса и Энгельса был поглощен Институтом Ленина, получившим статус партийного учреждения, что усиливало контроль со стороны ЦК ВКП(б) и по замыслу являлось гарантией от повторения политических инцидентов. В ИМЭЛ объединения кадров не произошло, так как уникальные специалисты-марксоведы были разогнаны. Преемственность научной работы прервана, опыт и традиции Института, руководимого Рязановым, признаны непригодными.

В 1929 году Институт Ленина заимствовал у ИМЭ кабинетную систему организации научно-исследовательской деятельности. Руководство исходило из того, что «кабинет есть целесообразная и оправдывающая себя форма организации работы» и должен стать «плацдармом, где и другие отделы и их научные сотрудники могли бы с успехом выполнять определенные задания»²⁰¹. Но после ликвидации ИМЭ В. В. Адоратский пересмотрел принцип структурного деления. Взамен кабинетов были образованы сектора и секции.

Структура Института Маркса-Энгельса-Ленина была подчинена расширенным задачам и выглядела следующим образом: 1. Сектор научной биографии и издания трудов Маркса и Энгельса; 2. Сектор научной биографии Ленина и издания его работ; 3. Сектор марксизма-ленинизма; 4. Сектор истории Коминтерна; 5. Сектор истории ВКП(б); 6. Сектор партийного строительства; 7. Сектор юношеского движения; 8. Сектор научной популяризации; 9. Архив; 10. Библиотека; 11. Музей Маркса-Энгельса-Ленина; 12. Редакционно-издательская часть; 13. Ученый секретариат; 14. Управление делами.

Все научные сектора состояли из секций, образованных по тематическому, хронологическому и иным принципам. ИМЭЛ осуществлял контроль над деятельностью институтов истории партии на местах. Историко-партийный Институт красной профессуры и Общество старых большевиков работали под эгидой ИМЭЛ. Институту Маркса-Энгельса-Ленина поручалось осуществлять наблюдение за идеологической стороной деятельности Музея революции при ЦИК СССР²⁰².

Руководство ИМЭЛ состояло всего их двух лиц — В. В. Адоратского и И. П. Товстухи. Их просьбы пополнить дирекцию долго не рассматривались Центральным комитетом партии. По-видимому, не могли найти подходящие кандидатуры. В течение длительного времени ряд основных подразделений оставался без заведующих. В итоге объединенный институт попал в крайне тяжелое положение. Образовался невосполнимый кадровый дефицит при том, что объем заданий значительно увеличился. Заполнение штатов шло с большим трудом. К началу 1934 года организационное положение Института несколько улучшилось. «После объединения двух институтов, — говорится в отчете ИМЭЛ XVII партийному съезду, — новое руководство развернуло работу по ликвидации остатков рязановщины в области работы над литературным наследством Маркса и Энгельса, расчистило аппарат Института от рязановских, рубинских и т. п. элементов. Под руководством ЦК партии были сформированы новые партийные кадры Института и организована работа по изданию Сочинений Маркса и Энгельса на новых началах»²⁰³.

Данные о привлечении новых кадров явно преувеличены. Нехватка специалистов стала хронической болезнью Института. Адоратский неустанно теребил ЦК просьбами решить вопрос о заполнении штатов. Что касается «ликвидации остатков рязановщины», то Адоратский и Товстуха поработали действительно неплохо, но у ЦК партии была своя оценка. Оба руководителя ИМЭЛа присутствовали на партийном съезде, но не получили слова для выступления. В РГАСПИ в фонде И. П. Товстухи сохранился текст подготовленной им речи на XVII съезде ВКП(б). Документ начинается утверждением, что товарищ Сталин является лучшим ленинцем, лучшим теоретиком марксизма-ленинизма, а заканчивается здравицей вождю мирового пролетариата товарищу Сталину. Но Товстуха был абсолютно прав, когда хотел в своей речи отметить, «что при всем огромном объеме работы товарища Сталина, он всегда проявлял величайший интерес и величайшее внимание делу публикации литературного наследства Маркса-Энгельса-Ленина»²⁰⁴. Отныне Институт не мог ничего предпринять без разрешения Сталина, будь то публикация документов, приобретение рукописей и книг, проведение внутренних мероприятий. Товстуха в особую заслугу Центральному комитету ставит разгром рязановщины. Якобы ЦК обеспечил тем самым овладение революционным наследием Маркса и Энгельса, ранее скрытым от общественности.

Итак, спустя два с половиной года новое руководство ИМЭЛ все еще опиралось на «политический капитал», приобретенный за счет расправы с кадрами ИМЭ. На протяжении нескольких последующих лет Адоратский и Товстуха спекулятивно использовали ярлык «рязановщины», в одних случаях — чтобы напомнить о своих заслугах, в других — для оправдания неудач.

Адоратский причислил своего предшественника к фальсификаторам марксизма, который отличается от Каутского лишь тем, что применял «более тонкие приемы». В работе, посвященной вопросу популяризации изданий произведений Маркса и Энгельса, он писал, что Рязанов, будучи директором ИМЭ, не вел борьбу против социал-демократов. В своих предисловиях к Сочинениям Маркса, писал далее Адоратский, он культивировал академизм, «отвлеченную беспартийную ученость, которая в нашей революционной обстановке не могла не привести к прямой измене делу пролетариата»²⁰⁵.

Конечно, отношение Адоратского к бывшему Институту Маркса и Энгельса определялось не личной антипатией к Рязанову. Оно диктовалось политической обстановкой в стране, находившейся в стадии «великого перелома». Разгром сталинским руководством оппозиционных групп в партии, устранение потенциальных соперников в высших органах власти сопровождалось нагнетанием атмосферы троцкистской опасности, усилением политического и психологического давления на общественное сознание. В этой обстановке при мощном воздействии средств массовой информации формировался культ личности Сталина как верного ученика Ленина, мудрого вождя советского народа и трудящихся всего мира. Сталин взял под личный контроль важнейшие сферы государственной, общественной и культурной жизни. Особый интерес он проявлял к тому, что делалось в области общественных наук и, в частности, в Институте Маркса-Энгельса-Ленина. Провозглашенный выдающимся теоретиком марксизма-ленинизма, «мудрый учитель» считал своим долгом поучать ученых-обществоведов. Его слово приобретало силу закона, его критика звучала как приговор.

В 1931 году в шестом номере журнала «Пролетарская революция» было опубликовано письмо И. В. Сталина «О некоторых вопросах истории большевизма». Поводом для письма послужила статья А. Слуцкого «Большевики о германской социал-демократии в период ее предвоенного кризиса», напечатанная в этом журнале в 1930 году. Сталин решительно осудил действия редакции, поместившей работу Слуцкого на страницах органа Института Маркса-Энгельса-Ленина. Он назвал автора статьи клеветником и фальсификатором. Возмущение Сталина вызвал тезис Слуцкого о том, что Ленин недооценивал опасность центризма в германской социал-демократии в предвоенные годы. Прибегая к приемам схоластики, Сталин сделал следующее заключение: «Выходит, таким образом, что Ленин в период перед войной не был еще настоящим большевиком, что лишь в период империалистической войны, или даже в исходе этой войны, Ленин стал настоящим большевиком»²⁰⁶. Конечно, не Слуцкий был мишенью Сталина, хотя он и назвал его учеником Троцкого. Удар наносился по троцкизму и тому направлению историко-партийной науки, которое еще не присоединилось к восхвалению нового большевистского лидера, сокрушившего троцкизм и прочие антипартийные фракции и блоки.

Сталин поставил в один ряд левых социал-демократов II Интернационала, прежде всего германской партии, и Троцкого, склонявшегося, по убеждению автора письма, к меньшевизму. Он писал, что германские левые Парвус и Роза Люксембург сочинили утопическую, полуменьшевистскую схему перманентной революции, которую подхватил Троцкий и превратил ее в орудие борьбы против ленинизма. Сталин считал, что Троцкий взял также на вооружение у левых социал-демократов полуменьшевистскую теорию империализма, которая отрицала принцип самоопределения наций и революционную роль национально-освободительного движения колониальных и зависимых стран. Главный вывод Сталина сводился к тому, что левые социал-демократы, прежде всего германские, не освободились от меньшевистского багажа. Поэтому они нуждались в серьезной критике со стороны большевиков²⁰⁷.

Еще до опубликования письма Сталина редакция журнала «Пролетарская революция» в письме от 20 октября 1931 года в ЦК ВКП(б) вынуждена была признать, что допустила ошибку, напечатав статью Слуцкого в качестве дискуссионного материала. Реагируя на это покаянное письмо, Сталин подчеркнул, что данный вопрос относится к числу аксиом и не нуждается в дополнительном обсуждении. «Клевету нужно заклеймить, а не превращать в предмет дискуссии»,²⁰⁸ — заявил он. По его мнению, причина ошибки редакции журнала заключалась в «гнилом либерализме», считавшем троцкизм фракцией коммунизма. Нет, утверждал Сталин, троцкизм является передовым отрядом контрреволюционной буржуазии. Либерализм в отношении троцкизма есть «головотяпство, граничащее с преступлением, изменой рабочему классу»²⁰⁹.

В своем письме Сталин коснулся и вопроса о методах исторического исследования. Он высмеял утверждение «новоявленного историка» Слуцкого о том, что не найдено достаточного количества документов, говорящих о решительной борьбе Ленина и большевиков против центризма. Сталин назвал это утверждение галиматьей и жульническим крючкотворством. По мысли Сталина, есть вопросы, которые не нуждаются в документальном подтверждении. «Кто же, кроме безнадежных бюрократов, может полагаться на одни лишь бумажные документы? Кто же, кроме архивных крыс, не понимает, что партию и лидеров надо проверять по их делам, прежде всего, а не только по их декларациям?»²¹⁰ — таково было наставление Сталина историкам.

В числе историков в кавычках Сталин мимоходом упомянул Волосевича, а также отметил, что некоторые настоящие историки не свободны от ошибок, льющих воду на мельницу Слуцких и Волосевичей. В этой связи Сталин назвал Ем. Ярославского, книги которого по истории партии, несмотря на достоинства, содержали якобы ряд ошибок принципиального и исторического характера.

Истинный смысл письма Сталина был отнюдь не в том, чтобы пресечь попытки фальсификации истории большевизма. Наоборот, сквозь лозунги борьбы с извращениями истории партии явно просвечивало стремление автора письма превратить ее из научной дисциплины в орудие пропаганды его личных заслуг и дискредитации его политических соперников. По существу, указания Сталина означали директиву на всеобщую фальсификацию истории большевизма. В антисталинской платформе «Союза марксистов-ленинцев» («группа Рютина») прямо указывалось, что это «историческое письмо» окончательно и со всем цинизмом обнаружило его истинные намерения: «Переделать историю так, чтобы Сталин занял в ней “подобающее” ему место великого человека — вот сокровенный смысл статьи Сталина. Теперь через 15 лет пролетарской диктатуры все учебники по истории партии оказались негодными, содержащими «троцкистскую контрабанду». Отныне историю партии будут писать, вернее, фабриковать заново»²¹¹.

В ноябре-декабре 1931 года в стране была развернута широкая кампания по обсуждению письма Сталина. В нее были вовлечены как научные учреждения и учебные заведения, так и трудовые коллективы предприятий, служащие, работники культуры и искусства. Проработка сталинских указаний шла под лозунгами «За большевистскую непримиримость», «Выше партийную бдительность», «Против троцкистской контрабанды», «Против гнилого либерализма». В результате обсуждения выявлялись скрытые меньшевики и троцкисты, «двурушники», «контрабандисты», «примиренцы», в отношении которых принимались организационные меры — их исключали из партии, увольняли с работы. Коммунист А. Слуцкий был лишен партийного билета как троцкист²¹². Редакция журнала «Пролетарская революция» была разогнана, выпуск органа приостановлен.

Особо жесткий характер кампания по разоблачению небольшевистского освещения истории партии принимала в научно-исследовательских учреждениях. К именам, названным Сталиным, добавились новые «фальсификаторы» — из числа профессиональных историков, публицистов, мемуаристов: А. Слепков, А. Шляпников, К. Радек, Н. Эльвов, С. Покровский, К. Попов, Н. Никитин, А. Гуревич и др. Уличенных в политических ошибках и колебаниях принуждали к публичному покаянию на партийных собраниях и через прессу. В редакцию «Пролетарской революции» направили свои признания в ошибках Ем. Ярославский, Д. Баевский, К. Попов, С. Бантке, В. Карпинский, В. Рахметов, В. Волосевич и др.²¹³ Некоторые историки, к которым не было претензий, сами находили ошибки в своих работах и открыто заявляли о них. Например, С. Бантке в своем письме в редакцию журнала «Пролетарская революция» написал, что указания Сталина помогли ему придти к убеждению, что он принципиально неверно освещал роль Ленина и большевизма на международной арене и тем самым помогал «протаскивать троцкистский хлам в нашу литературу»²¹⁴.

Многие раскаявшиеся авторы стали активными пропагандистами выдающихся заслуг Сталина. Показательна в этом отношении метаморфоза, произошедшая с Ярославским. Он являлся одним из старейших деятелей партии, видным ее историком. На то время был членом Центральной ревизионной комиссии ВКП(б). Четырехтомная история партии, подготовленная под его редакцией, представляла собой, пожалуй, самое фундаментальное исследование. После сталинского письма «О некоторых вопросах истории большевизма» этот труд подвергся разгромной критике в печати на заседании президиума Общества историков-марксистов. Ярославский вынужден был выступить публично с признанием ошибок в четырехтомнике «Истории ВКП(б)»²¹⁵.

«Ошибка» Ярославского и авторского коллектива этого издания состояла в том, что они недостаточно осветили роль Сталина. Вся последующая научная деятельность Ярославского была направлена на то, чтобы возвеличить Сталина и превратить его, наряду с Лениным, в выдающегося теоретика марксизма, вождя партии и народа. В этом духе он переработал свой учебник «Краткая история ВКП(б)». 26 февраля 1933 года Ярославский направил Сталину переработанный текст книги с сопроводительным письмом, в котором говорилось: «Я исправил его самым тщательным образом, приняв во внимание все сделанные Вами и т. Стецким указания»²¹⁶. Однако разрешение на выпуск своей книги Ярославский не получил. По-видимому, Сталин и заведующий отделом пропаганды и агитации ЦК партии А. И. Стецкий посчитали, что книга еще не готова к изданию. Автор продолжал работать над ней, чтобы раскрыть «исключительную роль» Сталина в истории партии и Советского государства²¹⁷. Когда поставленная цель была достигнута, учебник Ярославского вышел из печати.

Сталинская критика состояния истории большевизма имела непосредственное отношение к деятельности Института Маркса-Энгельса-Ленина. Во-первых, потому что журнал «Пролетарская революция» был органом Института, в редакцию журнала входил директор ИМЭЛ. Во-вторых, критика Ярославского относилась к Институту, поскольку в подготовке четырехтомной истории партии участвовали его сотрудники. В-третьих, в томах Сочинений Ленина и «Ленинских сборниках» «выдающиеся заслуги» Сталина не отмечались. В них значительное место занимали люди из ленинского окружения, позже примкнувшие к оппозиции. Следовательно, вопрос о «троцкистской контрабанде» в изданиях ИМЭЛ должен был быть неизбежно поставлен для общественного обсуждения.

Ждать долго не пришлось. В центральном органе партии, газете «Правда», появилась статья «“Взрыв” государства и диктатура пролетариата», подписанная шестью авторами (А. Ангаров, З. Атрофян, Я. Берман, П. Блинов, М. Доценко, И. Суворов). В ней были подвергнуты критике примечания к IV тому «Избранных произведений» В. И. Ленина²¹⁸. Продолжая поиск троцкистских ошибок в работе ИМЭЛ, Андреасян и Пескарев обнаружили их и в примечаниях к XIV тому Сочинений Ленина, написанных Н. Овсянниковым²¹⁹. Дирекция ИМЭЛ, согласившись с обвинениями, уточнила, что ошибки были совершены в период, когда директором был Каменев²²⁰.

Дирекция ИМЭЛ расценила сталинское письмо как новый этап в работе Института. «Указания, содержащиеся в письме т. Сталина, — говорилось в отчете Института, — имея огромное значение для всего нашего теоретического фронта, являются той основой, на которой Институт перестроил свою работу»²²¹.

После длительного перерыва, в 1933 году было возобновлено издание «Пролетарской революции». Изменился состав редакционной коллегии. В нее вошли В. Кнорин (ответственный редактор), Е. И. Короткий, П. Н. Поспелов (ответственный секретарь), К. Ф. Сидоров, И. П. Товстуха. Изменились характер и тематика публикуемых материалов. Редко стали появляться серьезные аналитические работы, вовсе исчезли дискуссионные статьи, все скупее стала информация о деятельности Института.

27 мая 1937 года редакция журнала собрала совещание историков партии, в котором участвовало 43 человека. С основным докладом выступил Кнорин, давший неудовлетворительную оценку работе журнала. Недостатки состояли в том, что журнал выходил всего 1–2 раза в год, содержание публикуемых материалов не отличалось актуальностью. Особо подчеркивалось, что ни один из важнейших вопросов, поставленных Сталиным, журнал не осветил. Ответственный редактор пожаловался на то, что историки не дают нужного материала, раскрывающего социальные корни, причины уклонов и возникновения оппозиционных групп в партии. Сотрудник редакции Рыклин уточнил, что в Москве проживали 62 историка, которые могли бы писать для журнала, но никто из них ничего не написал. Адоратский укорял Институт истории в нежелании сотрудничества с ИМЭЛ. О причинах такого положения умалчивалось. Определенный намек высказал Соколов, отметивший, что раньше довольно часто устраивались собрания и совещания ученых, существовало Общество историков-марксистов, а ныне все это прекратилось, значительная группа историков оказалась врагами народа²²².

Главное направление перестройки работы Института состояло в очищении кадров от «примазавшихся контрреволюционных лиц». В декабре 1933 года в ИМЭЛ была проведена чистка партийной организации. Подводя итоги своей работы, комиссия по чистке отметила заслугу дирекции Института в том, что она провела решительную борьбу по ликвидации остатков «контрреволюционной рязановщины» и «меньшевистских и троцкистских элементов» (Рубин, Николаевский, Тер-Ваганян, Рохкин и др.). Но этого было явно недостаточно. Общеинститутское и цеховые партийные бюро выявили теоретические и политические ошибки в публикациях ряда сотрудников (К. А. Попов, Кардашев, В. Е. Корнеев), в деятельности польской редакции «Z pola walki» («С поля борьбы»). Бюро разоблачило «контрреволюционный троцкизм и двурушничество» Брауна, примиренческое отношение к антипартийным взглядам (Гармс, Гениш, К. Шмидт, Герет Фрейлих, Гольда Фрейлих, Зауэр, Нейбауэр, Штаммер, Шевес), академизм и аполитичность (Цобель, Заходеев, Удальцов). Комиссия исключила из партии заведующего издательской частью Георгиевского за срыв производственного плана, а также трех научных сотрудников первого разряда — по политическим мотивам²²³.

Несмотря на то, что 95 процентов прошедших чистку коммунистов были отнесены к стойким большевикам, в работе партийной организации ИМЭЛ комиссия обнаружила серьезные недостатки. И важнейшим из них был такой: партбюро не осознало, что письмо Сталина в редакцию журнала «Пролетарская революция» «имеет всемирно-историческое значение и мобилизует силы всех партий Коммунистического Интернационала на повышение большевистской бдительности и борьбу с контрабандой контрреволюционного троцкизма и гнилым либерализмом на всех участках теоретического фронта»²²⁴.

Институт испытывал острейшую нехватку специалистов и тем не менее вел линию на освобождение от старых квалифицированных работников, прежде всего беспартийных. В конце 1933 года в штате ИМЭЛ состояло 483 человека, из них членов ВКП(б) — 192, комсомольцев — 30, беспартийных — 261²²⁵. Такое положение было признано ненормальным для партийного учреждения. Дирекция приняла решение о коммунизации кадров, особенно в секциях обработки документов, путем переброски членов партии с других участков работы.

В июне 1934 года работала новая комиссия по проверке состава сотрудников, которая предложила освободить от работы в ИМЭЛ 9 человек, среди них — сотрудники Музея Маркса и Энгельса Рукавишников, И. Смирнова, Рабинович, работник библиотеки Этингоф, остальные — служащие из административно-хозяйственной части. Предлагалось перевести на другую работу по мере замещения должностей 25 человек, прежде всего из сектора Маркса и Энгельса. В этом списке были Быховский, Генищ, Штаммер, Левит, замена которых обусловливалась политическими мотивами. Вместе с тем комиссия отмечала, что с производственной стороны они удовлетворяли предъявляемым научным требованиям²²⁶

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

200

См.: Институт Маркса-Энгельса-Ленина при ЦК ВКП(б): Отчет XVII съезду ВКП(б). М., 1934. С. 3.

201

РГАСПИ. Ф. 347. Оп. 1. Д. 10. Л. 31.

202

Там же. Ф. 71. Оп. 3. Д. 32. Л. 152–156.

203

Институт Маркса-Энгельса-Ленина при ЦК ВКП(б). Отчет XVII съезду ВКП(б). М., 1934. С. 16.

204

РГАСПИ. Ф. 155. Оп. 1. Д. 87. Л. 3.

205

Там же. Ф. 559. Оп. 1. Д. 118. Л. 10.

206

Сталин В. И. Соч. Т. 13. С. 84.

207

См.: Там же. С. 92–93.

208

Там же. С. 86.

209

Там же. С. 99.

210

Там же. С.96.

211

Реабилитация: Политические процессы 30–50-х годов. М., 1991. С. 336.

212

См.: Правда. 1931. 14 декабря.

213

РГАСПИ. Ф. 72. Оп. 1 Д. 7. Л. 17.

214

Там же. Оп. 2. Д. 117. Л. 6–7.

215

См.: Правда. 1931. 10 дек.

216

РГАСПИ. Ф. 89. Оп. 8. Д. 827. Л. 1.

217

См.: Маньковская И., Шарапов Ю. Культ личности и историко-партийная наука // Страницы истории КПСС: Факты. Проблемы. Уроки. М., 1998. С. 523.

218

См.: Правда. 1931. 22 ноября.

219

См.: Правда. 1931. 15 декабря.

220

РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 3. Д. 32. Л. 242.

221

Институт Маркса-Энгельса-Ленина при ЦК ВКП(б): Отчет XVII съезду ВКП(б). М., 1934. С. 16.

222

РГАСПИ. Ф. 72. Оп. 1. Д. 1. Л. 2–8, 69–70.

223

Там же. Ф. 71. Оп. 3. Д. 53. Л. 1–2.

224

Там же. Л. 1.

225

Там же. Л. 11.

226

РГАСПИ. Ф. 72. Оп. 1. Д. 1. Л. 30–31.