Ведя Взмокин – наш товарищ

Максим Сергеевич Макаров, 2014

Это самая первая из всех моих книг в прозе. Я сочинил эту историю в 2014 году, в 2016 опубликовал в издательстве "Спутник+". Сейчас вниманию уважаемых читателей я представляю вторую редакцию книги. Вся сюжетная линия сохранена; смещены отдельные акценты, а также проведена стилистическая правка.

Предисловие

Эта история не содержит достоверных фактов. Она основана исключительно на авторской фантазии, от начала и до конца, однако некоторые из придуманных здесь событий вполне могут иметь реальное основание. Автор считает, что его труд не относится к какому-то определенному жанру, но является сочетанием нескольких жанров, таких как:

— сказка;

— мифология и эпос;

— приключения и авантюра;

— научная фантастика;

— поэма.

Уважаемый читатель может выбрать из перечисленных жанров те, которые, на его взгляд, наиболее подходят для понимания данного произведения, его проблематики и художественных особенностей.

Если в книге есть сюжет, то должны быть и действующие лица. Главные из них — назовем их героями — не всегда достойны восхищения; много найдется таких историй, где герои являются героями наоборот. Но без героя не было бы и самой истории.

Все герои ищут. Они ищут пути к заветной цели, которая у одних — высокая, у других — корыстная, а у третьих — вообще какой-нибудь пустяк; но ищут все. Цель имеет и другое название — победа; герои стремятся к победе, да не всегда могут отыскать нужный путь.

Пусть его найдет Ведя Взмокин — наш товарищ! Бодрый и несгибаемый, не слишком ученый, но умеющий думать. Ему ужасно нравится сочинять — стихи, рассказы, сказки; часто он делает это прямо на ходу, не останавливаясь.

На кого наш герой похож? В первую очередь — на своих соплеменников, которых, кстати, всех звали Взмокиными. Внешность Веди оригинальная, но отнюдь не сверхъестественная — у него всего 1 голова, сверху руки, снизу ноги, обернутые в шагоступы из древесной коры. Из одежды он носит красную майку и потрепанные черно-синие штаны, а на голове — темную слегка вытянутую шапку, из которой он иногда что-то достает.

Волосы у Веди большей частью светло-серые и растут повсюду; на верху головы они самые длинные и густые, в некоторых местах лица желтеют. Уши немаленькие, на концах заостренные.

Ведя Взмокин жил там, где день сменяет ночь, а ночь — день; где за летом приходит осень, за осенью — зима, а весной надо думать что сеять. В то время Взмокины уже знали самые разные ремесла, но жили без особых удобств, ни городов, ни отдельных квартир у них не было. Наука только начинала оформляться, поэтому для описания всего происходящего Взмокины часто использовали художественные обороты. Например, поэтические:

От субботы до субботы

Средь лесов и деревень

Дни наполнены заботой:

Что ни день, то — злобный день.

Злобный значит наполненный злыми потрясениями; и большинство дней были именно такими, злобными, при том что Взмокины старались делать исключительно хорошее. Им очень хотелось достичь успеха — хотя бы в пределах собственного хозяйства.

Но успех, как хитрый зверь, ускользал от Взмокиных, едва показав им свой пышный хвост. Чаще всего получалось так: делают, делают — а потом никак не могут обнаружить результаты своих же трудов. Все куда-то девается, исчезает. Достаточно сказать, что урожай, за который все боролись, либо вообще не вырастал, либо вырастал недостаточно, да вдобавок к тому портился. Соседи Взмокиных злословили: дескать посмотрите, как хорошо и высоко прыгает Взмокин — а чего ему не прыгать, он же ничего не ест. Легкий он, Взмокин, пусть потанцует, попляшет, авось небо ему что-нибудь подарит. Дождичка на поле или зернышка. Ты лишь попрыгай, побегай пошустрей. Взмокины бегали, работали с утра до ночи не переставая, но урожай всегда был плохой. Причиной тому были природные бедствия, или ядовитый мор, или просто случайности, которые возможны везде, но у Взмокиных они происходили как-то уж слишком часто. Непонятно, что за странная, скрытая сила висела на Взмокинской землей — над их лесами, полями и застроенными участками; вряд ли она была продуктом сложных технологий или могла разумно мыслить; да только сила эта устраивала всякие истории.

…Все начинается еще до наступления утра. Небо опутано мраком, хотя в его плаще уже появились прорехи. Через них на землю льется серовато-синий свет — такой тусклый и робкий, что нельзя понять, чей он — утренний или ночной, пришедший с далеких звезд. Но уже можно разобрать зевающие силуэты Взмокиных. Это — бойцы ночи (бойцами называют в том числе и тех, кто противостоит вредителям). Всю ночь они бродили вдоль луковых посадок, разгоняли птах, грызунов и прочих бездельников, а также следили за лесом — не вылезут ли оттуда логи (существа-фантомы, тоже бездельники). Ночное время долгое, и к его концу бойцы изрядно устают. Они зевают не стесняясь.

Взмокин-Делай, самый взрослый из всех Взмокиных, постоянно выплевывает букашек.

— Чтоб им хвост накрутили! Так и лезут.

Взмокин-Делай часто вспоминает хвост, хотя ни у него, ни у других Взмокиных никакого хвоста нет. Хвосты бывают у вредителей.

Прохладная мгла приятна. Внезапно рассветает.

Взмокины смотрят и видят: за ночь весь лук зарос бурьяном в пять раз больше его самого.

— Опять хвосты торчат! Надо выдергивать.

Бойцы ночи устали, но к ним на помощь уже спешат бойцы утра, а также поднятая по тревоге молодежь. Надвигается жара.

Бурьян очень колючий; вдобавок на нем сидят зеленые гусеницы, жуют лук и не стесняются. Взмокины побеждают их вместе с бурьяном:

— Глупые зеленки, и откуда вы только лезете?

Гусеницы исчезли, но вместо них возникли жуки — мелкие, круглые, бардовые. Они еще жаднее гусениц и к тому же кусаются. То и дело слышно:

— Ой, меня в нос укусило! Ну я его сейчас… будет знать, как по нам ходить! Дядя Делай, от меня жуки удрали! Чего они вылезают, если я их уже собрал! Надо бы лук полить чем-то таким… эффективным! Неужели нельзя в другом месте посадить?

В погоне за жуками Взмокины ползают на четвереньках, стукаются головами, чешут обкусанные уши. После тридцатого укуса Взмокин-Делаю кажется, что если он сейчас же не разогнется, то умрет. Он распрямляется, становясь раз в десять выше, и —

Тут он замечает, что по дальнему полю с хлебными злаками ходит нечто похожее на тень. Тень поднимается, опускается, меняет форму. Это стая вредных птах — любителей чужого зерна. Звукоотпугиватели, похоже, не действуют.

Взмокин-Делай командует путем кричания:

— Долой леталок! Трнемов!! Ведя!! На хлебном поле номер три… поглядите, что с отпугивателями! Надо быстро разобраться, а то летальники все растащат!

Трнемов — старший брат Веди, один из «бойцов дня», главный специалист по проводам, химии и числовым вопросам (раздел взмокинской математики). Ведя, наш главный герой, пока еще не специалист (специалистами могут считаться только взрослые Взмокины, Ведя же не взрослый, а молодой. Но уже не маленький); вместе с тем, редкое дело обходится без Вединого участия. Он заряжен такой силой, которая дает бодрость, находчивость, азарт — и вдохновение, так полезное для стихосложения.

Но сейчас не до стихов. Трнемов велит Веде бежать в один конец хлебного поля, а сам летит в другой. Несмотря на явную резвость ребят, края поля приближается медленно. Тут и там возникает крапива: ее регулярно косят и рубят, выдирают из земли, но она вырастает заново. Еще надо вовремя перепрыгивать через валуны.

Наконец Ведя Взмокин добегает.

Звукопугальные устройства лежат разломанные. В них очень много деталей, к тому же точный план сборки Веде не совсем известен. Действовать приходится творчески: руководствуясь вдохновением, он собирает прибор по новой схеме — совершенно оригинальной. Любопытно, что прибор почти не отличим от старого, разве что не звучит.

Ведя ковыряется в приборе, потом задумчиво ковыряется в ухе. Потом снова ковыряется в приборе. Звукопугательное устройство молчаливо.

— А если так? — Ведя замахивается кулаком.

Испугавшись, прибор начинает пищать: ти-ти-ти…

Ведя легонько стукнул его:

— Нельзя ли погромче?

Прибор кашляет и вопит басом: ТРРРРРРРРРРРТТТТААА!!

После первого прибора Ведя начинает чинить второй. Но поскольку он уже не помнит, как собирал первый прибор (слишком торопился), приходится опять действовать творчески.

С третьим прибором — то же самое:

— Хорошо, что много деталей… их можно комбинировать как угодно.

На другом конце поля Трнемов ловко сколачивает детали и бормочет:

— Каждую неделю такая приборно-бегательная ерунда. Будто нет других способов защитить поле. Неужели, в самом деле, нельзя чем-нибудь посыпать?…

Но тут вдали раздается грохот. Ведя бросает недосвязанный прибор и бежит в сторону грохота, не забывая при этом прыгать через валуны.

На мельнице рухнула крыша вместе с чердаком. Взмокинские ребятишки утверждают, что взорвалась мука (мельница работает от пара), хотя нет ни дыма, ни запаха, и вообще крыша была совсем новая. Зато стены уже начали дрожать. Все кричат:

— Товарищи, не давайте ей свободы! Не смей рухнуть, дымилка старая!

Ох уж эта мельница! Поистине, заколдованная структура, которая страшно любит разваливаться. Независимо от того, где она стоит, в ней вечно что-то происходит, в ее бревнах сидит злое озорство, хотя бревна вековые. Из года в год мельницу обновляют, переделывают, ставят опоры — прямые, под углом, обтягивающие снаружи и изнутри — мельнице хоть бы что: разваливается и все тут. А совсем без мельницы нельзя.

Ведя бежит за бревнами. Потом выясняется, что нужны не бревна, а доски, уголки и гвозди. Ведя бежит за досками и в кузницу. Там он и другие Взмокины стучат, пилят, ломают молотки, но материал изготавливают, даже больше, чем нужно. Ведя летит со здоровущей связкой досок, каждая из которых длиной в половину взрослой ели. На бегу доски то и дело валятся с плеча, изгибаются; приходится проявлять чудеса ловкости, чтоб не задеть других и не растерять гвозди.

Гвозди вгоняют в дерево. Шуршат и щекочутся опилки. Дело налаживается, но для надежности надо обработать крышу соединяющим раствором. Старый раствор загустел; Ведю посылают за водой.

— Наш призыв — соединяйтесь!… — шепчет Ведя. Он мчится вперед с доской и с ведром, причем в одной руке. Внезапно вырастает камень — Ведя спотыкается; доска с ведром улетают ввысь, но приземляются целыми — ведро на край доски, а доска на валун.

В то же время, на другом конце взмокинской земли Взмокин-Делай изо всех сил искал средства для удобрения огорода, потому что давно уже не удобряли. Но, оказалось, золу рассеял ночной ветер, а компост кончился еще весной. Тогда Взмокины решают идти на речку — за илом.

Собирается усиленный отряд бойцов дня. На своем пути они прорываются сквозь топи, чащи и лесных логов-хулиганов. Логи орут и обзываются, но их всех побеждают. Вот и река. Однако…

— На реке нет ила. То есть вообще. Кто-то его свистнул.

— А трава береговая?

— Трава была старая, обкусанная. Новой нет. Тоже, видать, свистнули.

— Но вода-то там осталась?

— Из-за спешки мы не разглядели, но судя по трещинам в берегах…

— Они и воду утащили? Возмутительно! Товарищи, так они и у нас могут…

Тут раздался звуковой сигнал перерыва.

Ведя сел не глядя и попал точно на край доски. Доска пружинит, ведро улетает в небо, а оттуда — прямо во Взмокин-Делая.

— Наша вода с нами!

— Спасибо, — говорит Взмокин-Делай — но ты слегка перестарался.

В перерыв все идут домой — согласовывать план сегодняшних действий. Потом начинается обед, но в головах у всех столько дел и мыслей, что никто толком не разбирает, что конкретно они едят. Маленькие путаются и жуют простую солому, хотя она лишь немного хуже ветковой каши. (Уже полгода приходится варить кашу из веток, так как плоды с тех веток пропали зимой от неведомой болезни. Напасть, да и только).

Ведя ест лук — грызет луковицу и плачет, грызет и плачет, луковичной ботвой вытирает слезы, ею же сморкается и снова грызет:

— До чего лук… хороший. Растет, по крайней мере.

— Луковые поля делают нас несгибаемыми! — гордо соглашается Трнемов и тоже плачет.

Потом начинается прежняя работа — вернее, беготня.

Взмокиным постоянно надо бегать, прыгать, изворачиваться; им постоянно надо с кем-то сражаться, хотя явно войну им никто не объявляет. Поэтому среди них совсем нет толстых, и не очень много фантазеров, ведь для настоящих фантазий нужно время, а его-то как раз и нет. Но Ведя может. Он умеет сочинять прямо на ходу, посреди работы:

Злость полезна лицам смелым,

Злость велит заняться делом

Своевременным, серьезным,

Умным или грандиозным.

Злость упруга и туга.

Злость велит лупить врага.

Хоть дракон он, хоть щенок —

Отступать запрещено.

Но подлый враг затаился настолько хитро и незаметно, что его не могут отыскать самые глазастые Взмокины. Не то бы он узнал величину их трудового гнева:

— Чтоб его наизнанку вывернуло! Чтоб у него под хвостом протухло! Вертишься-вертишься, и хоть бы одним глазом взглянуть на результат! Все куда-то проваливается.

Неприятностей было много, однако понять их причины было крайне сложно. Трнемов, занимаясь математикой, выработал в себе логико-аналитический подход мышления — от абстрактных рассуждений к конкретным вещам. В частности, он не верил, что причина их жизненных неудач кроется лишь в неудачах от природы. Природа природой, но должны же быть законы, по которым она так действует. Или же есть силы, заставляющие ее так действовать.

— Вероятно, у природного вреда есть явные причины — сказал Трнемов Веде, — нам нужно не шутя заняться их поиском. Для большей эффективности разделимся: я пойду обойду соседей — может, они знают секрет своего жалкого счастья — а ты пока собирай желтых гусениц. Кидай их, прилипал, в короб.

Короб у них был красивый, солидный — как амбар. Пока Ведя занимался с гусеницами, Трнемов обежал все соседние области в поисках ответа на вопрос: откуда взялась взмокинская беда? Однако это оказалось не очень-то приятным занятием.

Над Взмокиными насмехались все — и Свистуны-Балагуры, и кривокрылые Шумелиды, и Праввы, и Леввы, и даже Неделеры, известные своей пронзительной невозмутимостью.

Неделеры — создания, сплошь покрытые панцирем, очень прочным и шершавым. У них, как и у Взмокиных, есть одна голова и руки с ногами, но их почти не видно, поскольку неделеры основательно погружены в свой панцирь, презирая суету. Больше всего неделеры любят лежать под лучами и рассуждать.

В словах они не очень-то церемонятся:

— Хозяйство у вас страдает? Значит, вы просто дурачки. Если б вы не были дурачками, то хозяйство у вас было бы в порядке. А раз оно не в порядке, значит вы — дурачки. Ума у вас мало.

Трнемов обиделся и сказал:

— Если так рассуждать, то у вас ума еще меньше нашего. Ибо вы вообще не изволите иметь никакого хозяйства.

— А на что нам хозяйство, — сказал неделер и перевернулся на другой бок. — Нам и хозяйство ни к чему. Сама природа нас всем обеспечивает, сама все дает. Зачем же волновать ее и себя каким-то хозяйством? Нужно слушать мудрость, а мудрость гласит: не покушайся на основы, лежи и получай свое.

— Мы не можем лежать как вы! Нам-то природа ничего просто так не дает.

— Потому и не дает, раз вы — дурачки. Если бы вы были не дурачки, то были бы недурачки…

Словом, никто не мог объяснить. «Но почему, — думал Трнемов, — почему на свете существует такая несправедливость? Почему тот, кто не делает, и без того все имеет и всем доволен, а тот кто делает, вечно остается с голым носом? Откуда берется этот беспорядок? Неужели так везде? — или это только наш мир так неправильно устроен? Вероятно, есть в нем вредная деталь или детали, да кто ж тогда подсунул в него эти детали? Или, может, наоборот, миру чего-то недостает?»

В поисках истины Трнемов обегал чуть ли не полмира (Ведя все это время собирал гусениц), думал-думал, дрался с врагами; залез в даже пещеры горных логов (Ведя все собирал), логи тоже ничего не знали… «Глупые бездарные логи!» сказал Трнемов и пошел обратно.

А все это время Ведя продолжал собирать гусениц.

— Ну как, поле почище стало? — поинтересовался Трнемов.

— Еще недавно мне казалось, что так оно и есть, — сказал Ведя. — Я шел от начала через середину в конец, собирая всех подряд. Только вот что странно: едва я достиг конца, как гусеницы снова пролезли в начало. Я их стал ловить в начале, а они из конца, пробрались в середину — я не успел пройти весь конец. Пришлось ходить, не разбирая конца с началом, но… я имею такое впечатление, что сейчас гусениц только больше. И откуда берется эта банда пузатая? Неужели с неба падает?

— Может, и с неба — задумчиво сказал Трнемов. — Мне вообще в последнее время кажется, что наш мир как-то неправильно устроен.

–Ну, в этом мало новизны. Я уже давно так думаю.

— Да? Чего ты тогда молчишь и ничего не делаешь?

— Что же я могу сделать? — спросил Ведя. — Мир — это есть нечто… грандиозное. Как его исправить?

— Да, в общем, ничего сложного здесь нет, надо только иметь мудрость космических масштабов. Я слышал, где-то в нашем мире бродит Кош — кладезь премудрости. Ты б сходил к нему, Ведя. А то я уже устал.

— Хорошо, я прогуляюсь.

Никто точно не знал, где находился Кош; поэтому Веде Взмокину пришлось пройти повсюду — и полями, и лесами, по горам и по низинам. Но он нашел Коша — ночью.

Кош был внешне похож на Взмокиных, только ушей таких не имел. И еще был очень высокий и стройный, на плече его висела сумка необъяснимого цвета. С виду в сумке лежало что-то тяжелое — мудрость, наверное.

Ведя Взмокин на миг смутился и не знал, с чего начать. Но сразу же перешел к делу:

— Знаете, в нашей жизни столько неблагополучия, и нам кажется, что этот мир неправильно устроен. Потому что если он устроен правильно, тогда выходит, что мы живем неправильно, а это невозможно, раз у нас только возвышенные цели. Наш мир какой-то недоделанный. Скажите, есть ли такая мудрость, что позволит его доделать? И где взять эту мудрость? И…и… а, да — добрый вечер.

Дохнуло свежим ветром — это Кош заговорил:

— Знаешь, Ведя, я давно наблюдаю за вашим миром и за вами, и за вашими товарищами, и за всеми другими, и могу сказать, что только Взмокины живут не зря. Но вам слишком не везет. Все это оттого, что этот мир лишен гармонии. Но не той обычной рукотворной гармонии, а той, что находится в самой сущности мира.

— Интересная деталь гармония, — заметил Ведя, — но где ее достать? Мы-то точно не знаем.

Кош замолчал; его глаза смотрели в бесконечную черноту неба, туда, где начинался космос и блестели звезды. Кош, безусловно, знал. В это время Ведю укусил кто-то мелкий и летучий. Не теряя времени, Ведя погнался за вредителем, и хотя стояла тьма, а вредитель умел летать, Ведя догнал его и стукнул по голове.

Кош вдруг спросил:

— Ведя, а ты веришь в перелеты между мирами?

— Отчего же не поверить, — сказал Ведя, весь почесываясь, — если можно перелететь с цветка на цветок, то почему же нельзя сделать то же самое между миром и другим миром? Вероятно, для этого нужна некая аппаратура.

— Да, конечно; впрочем, я это делаю и без особой аппаратуры, ибо мне позволяет мудрость. Так вот, Ведя, не все миры похожи; в некоторых время течет в одну сторону, в некоторых — в другую. Но я знаю мир, где время совсем не течет — оно неподвижно, вечно и незыблемо. Это мир безвременья. Там постоянно что-то происходит, но ничего не меняется. И там невозможно ни родиться, ни умереть. Многие любители бессмертия согласились бы туда переехать.

— Что же их останавливает?

— У них недостаточно много ума, чтобы найти этот мир; и к тому же там очень своеобразные порядки. Хозяин этого мира зовется Ничтов, он большой любитель невидимой и великой мощи, т.е. энергии, которую он крайне бережет — для самого себя. Он хранит ее по разным уголкам Вселенной, но в мире безвременья она спрятана в саду с удивительными цветами. Если такой цветок выкопать и пересадить в новый мир, то внутренняя сила цветка наполнит собой все пространство мира, до самых пределов. Цветы самые разные — есть среди них и Цветок Гармонии. Это поразительная вещь. Если его посадить вам, то даже удивительно представить что будет. Проклятье старой неудачи падет и любой ваш порыв приведет к успеху.

Ведя Взмокин задумался.

— А что, этот самый Ничтов добрый?

— Едва ли; он любит, чтобы все самое прекрасное в Космосе принадлежало лишь ему.

— Ну, это его личное дело. Но как добраться до этого мира?

— Мимо него постоянно проносится ваш Зой.

Зой — огненный скакун, огромный живой вихрь, который мчится в вышине, опаляя облака. Его красный след виден повсюду, и от этого поутру не так студено.

— Этот мир похож на серо-желтый шар, внутри которого есть черное злое сердце. — сказал Кош. — Впрочем, если сердца не видно, то можно определить по счету. Если считать от вашего мира по ходу Зоя, нужный мир будет семнадцатым.

Ведя опять задумался. Зой должен был пройти над ними совсем скоро.

— А трудно ли достичь понимания в этом мире?

— Вот этого точно не могу сказать; там говорят почти по-вашему, но уж слишком сильно врут. Или пустословят.

Ночной туман рассеивался; впереди было новое утро, с длинными, тягучими облаками. На одном из таких облаков был Кош, еще мгновение назад стоявший возле Веди; Ведя помахал ему шапкой:

— Большое спасибо! Желаю Вам успехов и новой мудрости!

Кош улыбнулся и исчез. Наступало новое утро, и новые жуки выползали из щелей и нор своих.

Надвигалась жара.

Ведя Взмокин очень мало удивился, услышав о Цветке Гармонии. Другие Взмокины тоже почти не удивились. Самые взрослые и мудрые из них говорили, что главная трудность кроется не в способе решения их проблемы. Способ-то есть всегда и не обязательно один — помимо Цветка Гармонии, во Вселенной может найтись еще что-нибудь с такими же свойствами; дело не в этом. Важно не просто найти решение, но и осуществить это решение. Но найдутся ли для этого возможности сейчас? Никто не слышал про Ничтова, но судя по всему, он владеет громадной мощью и совсем не ясно как противостоять ему, как добыть у него этот Цветок. По-хорошему он точно не отдаст.

Решение вынесли следующее: есть цель, как решать ее сейчас — непонятно, но, очевидно, решить можно.

— Значит, такую задачу оставляем, — сказал Взмокин-Делай. — Отметим ее как дополнительную. Стало быть, всего у нас 113 особо важных дел и одно дополнительное — насчет Цветка. Теперь давайте их распределять…

— Если мне, — вмешался Трнемов — опять подсунут металлургию, то скажу сразу: на этом вашем болотном угле ничего не расплавляется. Даже толком не деформируется. Кто вообще сейчас ответственный за уголь?

— Ну да, уголь, он… подмокший. Так ведь, Трнемов, никакого другого же нет. И достать негде. Горы захватили всякие проходимцы, ты же сам видел.

— А, кстати, товарищи, как насчет холодного превращения? Ты же вроде обосновывал превращение металла безо всяких подогревов.

— Холодное застыло. Устройство-то мы придумали, но из чего его собрать? Особенно те части, что нужны для управления процессом.

— А из земельных волокон получится?

— Размочалились волокна наши.

— А из живых сред нельзя?

— Можно, но надо сперва извлечь оттуда полезное, а для этого нужна аппаратура, а у нас нет аппаратуры! А чтоб ее соорудить, нужны материалы с деталями, а они все куда-то исчезают…

— Вот обстановка! — сказали Взмокины. — Ничего нет, кроме замыслов. Действовать нельзя. Ну что. Тогда давайте действовать…

Пока взрослые Взмокины делили дела, Ведя лежал на печи, дергал струны, что-то сочинял. Но рифмы не шли, поэтому он бросил сочинять и пошел за работой.

Для него осталось только 2 задачи: первая — перебирать горы корнеплодов, вторая — отыскать Цветок Гармонии.

— В общем-то мне все равно — сказал Ведя, — но ворошить корнеплоды на жаре невыносимо скучно. Нельзя ли мне выделить вторую задачу?

— Пожалуйста; но учти, что это дополнительная Задача, и решать ее строго необязательно. К тому же, ты можешь столкнуться здесь с любыми неожиданностями.

— Но мы же героические лица.

— Полугероические — поправляет Трнемов. — Для полного героизма нам не хватает оглушительной победы.

— Победа — это что, тоже деталь?

— Не могу сказать, деталь она или нет, но ее нам не хватает.

Так Ведя Взмокин пошел за Цветком Гармонии и за победой.

На следующей день все Взмокины опять были жутко заняты. Только Трнемову удалось ненадолго отлучиться, чтоб проводить Ведю до гор. Оттуда он должен был добраться до Зоя.

Ведя толком не знал, что следует брать для путешествий между мирами, поэтому он взял лишь свою доску со струнами — сочинять, когда будет возможность. Еще Трнемов дал ему одно изобретение.

— Вот тебе горшок — в нем толкающая смесь. Если ее осторожно потереть, то она понесет горшок вверх. Если потереть неосторожно, то, наверное, она бабахнет. Три через ту дырку.

— Ясно. Как ты думаешь, Трнемов, а я правильно делаю, что отправляюсь за победой в неизвестность? Вроде нам Цветок нужен, но явно его никто не просит. И самому мне это и не хочется, и не не хочется. Хочется чего-то творческого, замечательного.

— Сказать по правде, я не знаю, что именно здесь является замечательным — на данный момент; но оно точно будет в случае успеха. Желаю тебе возвратиться в исходном виде.

— Спасибо, Трнемовик!

Они потерлись мохнатыми щеками (так было принято выражать крайнею степень дружбы и признательности), потом Ведя вздохнул, сунул горшок под шапку, перекинул доску через плечо и отважно полез вверх. Лез он долго, до самой вершины, за которую цеплялись сизые облака. С той вершины можно было допрыгнуть до Зоя.

Ведя повис на руках и огляделся: на западе небо было голубое, на востоке — розоватое, на юге желтое. Северное небо чернело; и откуда-то оттуда мчался огненный поток. Зой был уже близко.

Вот он уже достиг вершины горы и облака на время пропали. Сразу стало тепло; тело Зоя было очень раскалено. Но рядом летела его длинная грива, не такая горячая. Ведя изготовился и прыгнул.

— Синь моя, как много жара! Все мозоли растворились.

Левой рукой он крепкой уцепился за красные пряди Зоя. Правой притянул себя вверх, и схватился обеими руками.

— Мы помчались за победой! Ой, как быстро!

Зой, огненный скакун, мчался вперед и постоянно встряхивал гривой. Но он не хотел сбросить Ведю, а словно желал показать ему величие своего пробега, всю свою силу и скорость. Навстречу ему летел космос. Ведя Взмокин говорил:

— Да, в самом деле, до чего же неприятны мглы холодные объятья — разевают звезды пасти и хотят меня жевать — что за жуткий страшный ветер в этот страшный жуткий вечер, который… который… что вообще делает вечер — чернеет? — который чернеет вокруг… тьфу, темп стиха сбился. Говорить все неудобней и неудобней… впрочем, Зоя можно похвалить — он уверенно идет. Молодчина, Зой!

Зой не отвечал — он не умел разговаривать, но подмигивал Веде огнем, летящим с головы. Огонь был красный и горячий, но не обжигал.

Скорость возрастала. От напряжения глаза Веди Взмокина слепило, из них ручьем бежали слезы. Слезы текли вниз и дождем падали на землю.

— Опять непогода, так ее в хвост, — ворчал Взмокин-Делай, отмахиваясь от дождевых капель.

Зой покинул орбиту Взмокинского мира и летел вперед, в неведомые дали Вселенной. Дышать стало нельзя; но Ведя мог и не дышать. Мимо него проносились осколки звездного ветра, космические камни и пыль далеких миров. Вдалеке мелькали сами миры. Их должно быть семнадцать, но расположены они в разных галактиках.

Ведя считал и для уверенности загибал пальцы:

— Один, два, три… чего-то пальцы плохо гнуться,…пять, шесть, семь… сколько мусора на восьмом — вероятно, все спят и ничего не делают; на девятом — одни дырки (интересно, кто-нибудь живет в дырках?), десять… оди… пальцы кончаются… ладно, будем без пальцев, одиннадцать, двенадцать, тринадцать — какие жуткие рожи, прямо тошнит — четырнадцать, пятнадцать — опять одни дырки и камешки… шестнадцать, шестнадцать, шестнадцать…. Опять шестнадцать… он у них что, бесконечный? — даже формы никакой нет, одно пятно белое… шестнадцать, шест… ага, кончился наконец… скоро уже нужное место — интересно, Зой всегда летит по одной дороге или он их меняет? А то усвистишь еще в какие-нибудь дебри в гости к какой-нибудь дряни… До чего ж я не люблю дряни, просто ужас! А она повсюду.

…Семнадцать! Мне тут сходить. Интересно, до земли у них тут далеко? Батюшки мои, далеко! Прыгать, что ли? Или можно как-нибудь помедленнее? Вечно нам что-нибудь подстроят. Надо было заранее, что ли, думать… Впрочем, у нас ни о чем нельзя думать заранее, потому что неизвестно. Прыгать даже как-то страшно… может смастерить что-нибудь для спуска? Чтоб я высох, мастерить-то не из чего! Ладно — сойдем просто так.

Словно услышал Ведины мысли, Зой вошел в атмосферу семнадцатого мира, и стал стремительно приближаться к поверхности. Сесть по-настоящему он не мог — его отталкивала любая земля; Ведя Взмокин глянул вниз, выискивая где место помягче. До поверхности семнадцатого мира было не то, чтоб слишком далеко — шагов тысячу или около того — но разобрать подробно было трудно. Было видно только, что кругов все однородное.

— Ну ладно. Поехали… вниз! Спасибо, Зой.

Ведя спрыгнул, а Зой помчался вверх, разгоняя облака и толпы крикливых птах. Птахи ругались неистово, желали ему и Веде всего наихудшего.

Но, вопреки их ожиданиям, Ведя нисколько не разбился — да и не мог разбиться, поскольку мир был здесь не совсем обычный. Приземление прошло сносно, разве что шапка чуть не потерялась. Ведя Взмокин попал прямо в огромную кучу пыли, которая сразу же опутала, утопила. Пришлось изрядно повертеться, но в конце концов Ведя героически вылез из кучи.

Место, где он сошел, не отличалось особенной красотой — всюду пыль, песок, желтая земля, и кажется, ничего больше. Вероятно, это была сухая степь или даже пустыня, давно забытая активными существами. Вдали виднелись темно-зеленые пятна — по всей видимости, леса. Стоял день.

— Я надеюсь, здесь удастся подышать?

Воздух оказался вполне пригодным для дыхания; правда, он был ужасно вязкий и словно прилипал к ноздрям, из-за этого в носу щекотало. Ведя Взмокин вдохнул и чихнул; потом еще раз вдохнул:

— А-пчхе!! Ну, если я чихаю, значит, условия в этом мире вполне подходят для жизнедеятельности. В таком случае я буду действовать… ах, какая досада, что я не знаю, где искать нужный нам всем Цветочек… придется искать повсюду. Впрочем, этот мир не кажется таким уж большим.

И Ведя Взмокин пошел за Цветком Гармонии.

У него не было ничего с собой такого — только майка, штаны и шапка, и шагоступы из древесной коры на ногах, да еще дощечка со струнами. Ведя дергал струны и подпевал:

— Я отправлюсь за цветком, за цветком, перепишем мы закон, мы закон, посвящу себя… работе, если кто-нибудь не против.

Никто не был против — голая пустыня равнодушно внимала Вединым словам, ничего не отвечая. День дышал жаром — от земли, от неба, и от воздуха, в котором не было не малейшего движения. Казалось, воздух застыл или умер. Температура росла, но при этом Ведя не смог обнаружить в небе ни одного светила.

— Любопытно, откуда же они берут свет? Или это свет далеких звезд? Но тогда непонятно, как им удается сохранить его так долго и в таком количестве…

Ведя шел, но пустыня не кончалась. Он шел, считая шаги; досчитав до 12 тысяч, сбился, и стал считать снова. Он прошел уже огромное расстояние, но пятна леса вдалеке так и остались пятнами, даже не увеличились; а день так и оставался днем, безо всякого видимого перехода в вечер. И пекло нещадно.

От жары у Веди чесались лицо, нос, уши, руки и спина. Вдобавок ему вдруг страшно захотелось чего-нибудь скушать.

— Какая пошлость — думать о еде… Попить тоже было бы приятно. Безобразие просто — еще толком ничего не сделано, а уже такие трудности! Даже непонятно, это я один иду, или тащу с собой пустыню? Или она сама идет… так ее в хвост. Как же я обойду этот странный мир? Ладно, сообразим. Из песка получится куличик?

Ведя собрал желтую массу в пирамидку и…

Оказался в лесу.

Непонятная сила словно выдернула его из пустыни, пронесла через необъятное пространство и бросила на опушке, и все это мгновенно.

Из-за такой скорости Ведя едва не врезался головой в дерево.

— Ах чтоб вас намочило! Вот, значит, какие тут бывают способы перемещения! Ну как я и здесь чего-нибудь сделаю?

Ведя стал изо всех сил трясти чей-то тонкий ствол; потом дал по одной коряге ногой и расщепил ее надвое. Потом переломал все ее ветки. Однако он так и остался в лесу, но уже не на прежнем месте.

— Ага, законы движения в разных местах неодинаковы. Значит, я все же смогу ходить ногами… это приятно. Кто мне запретит?

Ведя прошел взад-вперед и убедился, что перемещение ногами действует. Тогда он врезал ногой по пню — для уверенности; пень оказался настолько крепкий, что Ведина нога отлетела назад в самого Ведю, да еще и отбросила его в кусты.

— Это ничего не значит! — сказал Ведя, едва вылез из кустов. — Еще неизвестно, действительно ли так прочны убеждения этого мира. Пусть померяются с нашими убеждениями. Мы имеем высокую цель. Мы (в смысле я) идем за Цветком Гармонии!

И Ведя пошел.

В лесу стояла весна или раннее лето — в воздухе четко угадывался молодой дух цветения, хотя нигде не видно было ни одного цветочка. Вероятно, они росли далеко, или прятались в листве. Листья глядели отовсюду — круглые, треугольные, изрезанные, собранные в пучки или стоящие в виде рядов — что делало деревья похожими на причудливые выпуклые орнаменты. Дышалось легко.

Лесные тропы шуршали и тихонько скрипели, исчезали среди зарослей, и снова появлялись, и снова исчезали. Похоже, они не привыкли к тому, чтоб по ним ходили.

Ведя шел вперед. Он знал куда идет, у него была ясная цель (Цветок), поэтому неизвестность точного направления смущала его мало. Ведь его дело было благородное. Ему вторила струна:

В буреломах, в чаще тесной,

По пустыне и по льду

Со своей бодрящей песней

За победой я иду.

Чтоб ее, назло ненастью,

Во Вселенной отыскать,

Чтоб вернуть народу счастье,

(Вот бы только мне пожрать…)

Ведя Взмокин не ел ничего с того самого утра, когда простился с Трнемовом. Все это время он или пел, или говорил, но ничего не взял в рот. Веде было это не так важно, однако Ведин живот, худенький и поджатый, постоянно жаловался и ворчал. Все настойчивей и настойчивей.

— Что же я могу, дружочек, сделать? — сказал Ведя своему животу, — тут ведь нет ничего симпатичного. Не стану же я есть их листья и палки — они необработанные, и потом непонятно, что они туда положили. Вот если б ягодки…

Тут Ведя увидел одно дерево. На ветке сидела серо-бурая птаха с вредными глазами и делала вид, что клюет какие-то плоды. Их повесили высоко, но Ведя Взмокин перекинул инструмент за спину и подошел к стволу.

Птица выдала что-то вроде:

— Алтрю-плю-натрю-бесплюю! (словом, непонятное).

— Да ладно… будешь мне еще рассказывать.

Ведя мастерски взобрался по шершавому стволу, но едва он ухватился рукой за ветку, как плоды вдруг исчезли. Все. Ведя удивился и слез — плоды появились. Полез опять — исчезли. Ведя слез и озабоченно задрал голову.

— Вероятно, надо их чем-то сбить, пока они видны. Здешние деревья слишком много думают о себе! Надо бы их пригасить.

Требовался длинный прут или палка, но ничего такого не отыскивалось. Тогда Ведя вытащил из зарослей огромное трухлявое полено, слегка обломал его и стал метать поленом по плодам. Но — то ли дерево двигало ветками, то ли полено выдалось упрямое — Веде никак не удавалось сбить хотя бы одну штучку. Хитрые плоды уворачивались.

Тут птица, наблюдавшая за стрельбой Веди, наклонила свою длинную голову вниз и сказала:

— Ю-ты — трю-прю-трю-дурю!

— Обзываться еще будешь?! Ты, кочерыжка пернатая! — Ведя схватил полено и запустил им прямо в птаху. И попал.

Птаха не улетела и не умерла — она лишь изменила цвет: из серо-бурой стала какой-то розовой, после чего качнулась и растворилась в воздухе. Спустя миг на Ведю обрушился град из плодов.

— Странные у них тут деревья, — сказал Ведя, потирая ушибленный нос. — Неужели ими управляют птицы? Впрочем, сию задачу мы решим после краткого едопревращения.

Плоды напоминали красные яблоки, только удивительно гладкие и круглые. Ведя Взмокин сунул яблоко в рот — и не ощутил ничего. Вынув яблоко, он убедился, что оно целое, маленькое и красное. Но проглотить его было нельзя, откусить или разломить — тоже, словно оно не хотело, чтоб его ели. Наверное, это были заколдованные или издевательские яблоки.

— Безобразие! — Ведя очень огорчился. Яблоки — наглые красные шары — никуда не годились, но все же он спрятал два таких шарика в карман. Тут он заметил помятые стебли с нераскрывшимися бутонами. Веде стало их жаль, и он, насобирав сухих веточек, принялся укреплять и выравнивать стебли. Может, из их бутонов получится что-нибудь замечательное.

Он выпрямил все стебли; они постояли, постояли, а потом сжались еще сильнее, став совсем сухими. Видно, стеблям неприятно было распрямляться. Ведя хотел было удивиться — но тут на него рухнуло что-то вроде перевернутой елки, здоровенное и совершенно не трухлявое. Но промазало.

— Ладно, больше не буду делать ничего хорошего, раз вам это неприятно! Хотя странно.

Куча яблок между тем исчезла, растаяла, как та птица. Дерево тоже пропало; но два яблока в Ведином кармане сохранились. Ведя повертел их и пошел — дальше.

По дороге он пел песни чужому лесу, чужим деревьям и травам. Местами попадались другие птахи. Они что-то кричали на непонятном языке; тоже, наверное, обзывались. Но Ведя их не слушал и шел вперед. Вот лес и кончился.

За лесом оказалась степь, а в степи — нагромождение, характерным шумом напоминающее город. Вокруг города стояла стена, за стеной виднелись дома и крыши, а еще выше висела мрачная сизая масса, очень похожая на грозовую тучу. Над степью туч не было.

На стене местами были вырезаны рожи — до того жуткие, что Ведя встал поодаль и принялся рассуждать:

— Нужен мне это город или не нужен? Вообще-то не нужен, а нужен мне Цветок Гармонии… непохоже, чтоб он рос среди таких жутких физиономий. Ох ты, просто ужас! Но вдруг окажется, что дорога, ведущая к Цветку, идет как раз через тот город. Или не идет? Единственный способ проверить — пойти; но как пойдешь — у них же нет дверей.

Дверей действительно не было. Но в одном участке стены имелась — не ворота, не выход, а именно щель — гигантская щель во всю высоту. За нею вдалеке мельтешило внутреннее содержимое города и белая дорога.

Ведя Взмокин постоял, подумал, почесал нос и уши, потом почесал затылок; потом куда-то плюнул, набрался храбрости и пошел.

— Что за невообразимая жуткая исполинская стена — толщиной шагов в сотню!

Внутри гудело, шипело, сверкало, искрилось; жаркий, неподвижный воздух давил сверху глыбой — еще хуже, чем в той пустыне. Ведя шел и говорил про себя:

— Ох, какой тут вредный дух — тяжелый. Желтые, скучные глыбы-дома… Куча народу… все непохожие на меня… все страшной и неправильной формы… руки как плети… ноги как коряги… у всех разное число рук и ног… головы — как ведра… или капуста… у других вообще нет голов… Скопления колец и ножей вместо тела… отчего все так гудит и стрекочет — все как будто ничего не делают… и не смотрят на меня… не замечают… делают вид… может, притворяются (В действительности жители были заняты делом — ломали вдребезги появляющиеся ниоткуда дома, горы и камни. Обломки потом исчезали, просто Веде было не до этого — у него слишком кружилась голова. И мерещились круги).

— Круги, круги, круги перед глазами — в голове тупая тяжесть… снова круги, круги, шары… отвратительные шары, словно яйца водных насекомых… внутри шара-шар, вокруг него опять шар, и окружен шарами…

— Взымай сладость ко сердцу!

Ведя воткнулся в липкое.

— Взымай, взывай, слушай сладость во сердце!

«Что за бред?» — подумал Ведя Взмокин, чувствуя, как его куда-то тянут.

Местный житель — огромный фиолетовый тип из шаров прицепился к Веде, и тащил его внутрь себя, словно хотел засосать или проглотить. И улыбался ртом — шириной в половину верхнего шара — в котором зияла кровавая сыпь и пустота.

Но Ведя сразу пришел в себя:

— Что это за разврат? Отцепитесь! — рукой толкнул шар, но еще глубже въехал в него.

Шар не ответил и лишь шептал: Взум… взум… взумь-замь.

Скверное дело — быть проглоченным глупым шаром. Ведя изо всех сил напряг ноги, сжался и отпрыгнул в сторону.

— Вы что лезете с вульгарными намеками!

Взум (тот, кто говорил так) перестал трястись и уставился на Ведю всеми сферами. В них перетекала и булькала светящаяся жидкость. Рот шара изобразил умиление. Он улыбался, и это было поистине неприятно. Наконец Взум спросил:

— А ты кто такой, маленький глупыш?

–Я Ве… то есть я поэт; хожу, сочиняю песни, ищу… что надо, то и ищу.

— А ты, маленький глупыш, — запел Взум медовым голосом — ты сам не знаешь, чего хочешь. Судьба твоя пуста и головушка твоя пуста… Ты не знаешь то, чего хочешь. Зато я знаю. Я знаю, чем развеселить, чем обрадовать тебя, глупыш, там — за этой дверью расположено, что ты хочешь… Глупая головушка твоя там сразу…

Ведя не то, что разозлился — он был готов расплющить шар:

— Ах ты прах надутый! Хвост обделанный! Да как ты смеешь называть мою голову пустой, да еще говорить мне, что мне нужно?! Ты что, великий ясновидящий? Чего ты ко мне лезешь… да еще смеешь называть меня на «ты»! Я вам что, родственник?

Взум слегка отодвинулся и сдулся (испугался?), потом снова разбух и начал бормотать:

— Я хочу дать тебе то, что ты хочешь. — Шар указывал на дверь, идущую куда-то под землю. Рядом была другая дверь, над ступенями, но о ней шар молчал. — Там она, великая радость и блаженство, наполняющая голову и сердце, там глупыш, ты…

— А, вы снова лезете! Отойди, а то я тебя… лопну! (Ведя пожалел, что не захватил с собой меча или топора) Безобразие! Лезут всякие… Хоть ты тресни, не пойду в твою дверь! А пойду вот в эту!

И прежде чем шар успел вымолвить хоть слово, Ведя взлетел по ступеням в соседнюю дверь.

«Пойду я к нему, конечно! За той дверью, небось, и ахнуть не успеешь, как тут же схватят и проглотят. И какая пронзительная наглость — лезет сразу в лицо… И еще сам за меня решает…!»

Надо сказать, что Ведя побежал в другую дверь больше из принципа. Он понятия не имел, что там, за другой дверью; просто надо было что-то делать. Но куда он попадет сейчас?

— Аи-аи-аи-аййй-аи-аи-аййййй!!!

— Хочу наполнить себя… хочу наполнить свою… хочу наполнить себе…

— Я тебя размажу!

Ведя угодил в заведение — местный трактир. Везде гремело, грохотало и булькало; вокруг торчали черные столы и за ними всякие личности пили жидкую гадость. Как и в городе, у личностей было разное, чаще нечетное число рук и ног, страшные головы и полное отсутствие гармонии.

— Да, здесь точно нет Цветка, — подумал Ведя, дыша кислятиной вперемешку с сивухой.

На пространстве, свободном от столов и публики, прыгали двое пестрых взлохмаченных особ. То ли одежда у них была рваная, то ли всерьез на них росли перья — только те двое были точь-в-точь как длинноногие тропические петухи, о которых Веде рассказывали старшие Взмокины. Певцы прыгали и горланили:

–Аи-ай, Аи-ай!… А-а-и-а-и-ай! И-и-ай, и-и-ай, Иа-а-и-а-а-ай!

Очевидно, певцы воображали, что поют. Однако их «пение» пользовалось популярностью среди толпы. Толпа топала ногами, выражая свое неподдельное восхищение, орала; вдруг все крупные и малые тела — сбились в единую клокочущую массу — и заплясали, вернее, завертелись с жуткой скоростью, все быстрее и быстрей. Десять, двадцать, сорок оборот за миг! Ведя ощутил вихрь. Окружающее пространство понеслось перед глазами — масса вибрировала как сумасшедший студень, со страшной скоростью сжималась и растягивалась под звуки грохота. В нее летело все и разбивалось. Она словно хотела засосать и раздавить окружающее пространство. Ведя (несколько даже испугавшись) уворачивался от толпы, носился по трактиру и постоянно попадал в чьи-то кружки размером с добрый котел. Думать было невозможно; толпа напирала всюду, словно взопревшее тесто — на столы, стены, даже на потолок, все быстрее и быстрей. Сто, двести, тысяча оборотов!… Казалось, мир взорвется. Но все внезапно стихло. Певцы стали орать не так громко, а толпа распалась на части и вновь принялась пить.

С дрожью во всем теле, сам не свой, Ведя Взмокин слез с потолка на мокрый пол, потрогал негнущиеся ноги и еще раз оглядел толпу. Народу было много, все были разнообразной и явно не симметричной формы — изогнутые, пульсирующие, корягообразные, бугорчатые.

— Меня сейчас вывернет… наблюдая эти морды.

Среди всех существ, набившихся в трактир, лишь один не был неприятен Веде — в другом конце вертепа, высокий здоровенный парень толкался с какой-то мелочью:

— Да не трогал я ваше пиво… нужно оно мне… я вообще так, просто зашел, чтоб не скучно было… я что ж…

— МЫ–ТЕБЯ–СКВОЗЬ–НОЖ–ПРОПУСТИМ! — шкворчала мелочь. — МОХНАТЕЦ — ЖАЛКИЙ!

Мелочь напирала на парня. У нее были цепкие когтистые лапы, многочисленные, как у пауков, да и самой ее было много. А парень имел всего две руки, две ноги и одну голову — точно как Ведя; и так же как у Веди, у него росли волосы повсюду, только лицо было намного толще, да и сам он был здоровый, но неповоротливый и к тому же босиком. Мелочь кусала и щипала парня.

Ведя уже пошел было на выручку, но сам на кого-то наступил, споткнулся, и кубарем скатился по полу. Двумя ногами угодил прямо в груду липкого сора:

— Набросали ерунды… пройти нельзя! Не убирают они тут, что ли? — и ногой наподдал мусор.

Внезапно весь жуткий грохот стих; даже певцы замолкли. Возникла пауза.

Из ниоткуда перед Ведей возник дымчатый тип — очевидно хозяин.

— Не нарушай гармонии, несчастный игрун.

«Почему это я несчастный», хотел сказать Ведя, но сказал совсем другое:

— Какая тут гармония! Хаос и грязь кругом! И орут ваши олухи нечто бессвязное! Уши стонут.

Хозяин дернулся — и как будто задрожал:

— Ты что же, не в восторге от нашего пения и порядка, несчастный игрун?

— Где тут, позвольте спросить, порядок? Пьянство перекошенных физиономий? Так это не порядок, а бардак! Один! А те «певчие» — бездарности! И что это за стихи такие — из двух букв? Не умеете сочинять, а еще беретесь.

Хозяин задрожал еще сильнее:

— Ты что же — ругаешь то, что заведено великими мудрецами самого великого Вор-Юн-Гака? Ты смеешь ругать настоящее?

–Да какое оно настоящее! — Ведя понял, что засыпался вконец, но уже не мог остановиться. До того противна была картина вокруг. — Да у вас все ненастоящее — плоды ненастоящие, песни ненастоящие, только рожи жуткие (ну никак он не мог обойти рожи), вообще атмосфера жуткая, никто ничего не сообража…

Хозяин вдруг исчез:

— Покарать несчастного игруна.

— Тоже мне — напугали! — сказал Ведя, глядя как две огромные клыкастые твари вдруг выросли ниоткуда и движутся на него. — Напугали. Олухи бездарные. Тварей пригнали. А может они тоже — ненастоящие…

Твари с грохотом кинулись на Ведю.

А в другом конце вертепа две похожие гладкомордые твари бросились на парня-«мохнатца». Тот упал и кажется, печаль была рядом. Но пролетавший рядом Ведя ослепил их чьей-то брагой (на бегу он выхватил одну кадушку у семирукого типа).

— Бежимте, товарищ!!!

В запасе было целых три мига.

Ведя и парень молнией вылетели на свет. Но за ними мчались гладкомордые.

Перед тем, как разбежаться в стороны, Ведя спросил парня:

— Вы не знаете — каким концом тут — ближе — к выходу?

Парень махнул мохнатой лапой:

— А, это… туда.

— Спасибо.

Ведя Взмокин полетел как ветер, но гладкомордые не отставали. Он петлял и кружил, прыгал в подвалы, легко перемахивал через изгороди — гладкомордые прилипли как патока. Внезапно впереди оказался глухой тупик.

–Ах чтоб вас всех!

Ведя Взмокин героически полез в какую-то щель.

Щель выбросила его на широкую улицу с белой дорогой. По ней бежал мохнатый парень, а в штанах его зияли прорехи.

— Еще раз простите… — проговорил Ведя, догнав «мохнатца», — та дорога как-то не очень… нет ли другого пути?

— А, это.. там. — «мохнатец» махнул в другую сторону.

Ведя побежал и попал в какую-то гигантскую паутину. Вернее, это была не паутина, а странное скопление длинных-длинных веревок со множеством узелков петель. Ведя попал в узлы и сразу запутался:

–Вредные порождения мерзости и беспорядка… и чего вы привязались ко мне! А ну отвяжитесь, а то я сам вас отвяжу!

Ведя принялся рвать веревки, гибкие как струна или пружина. Одна оказалась особо гибкой и не хотела рваться. Ведя приналег — она треснула, да как спружинит!!

Взмокина подбросило вверх шагов на тысячу. Он головой ткнулся в тьму туч, раза три перекувырнулся, успел сосчитать какие-то искры и — помчался обратно вниз.

Приземлился на белую дорогу — прямо на плечи тому же парню.

— Ой! Мы так часто видимся, в последнее время… я вас не затрудню собой?

Парень, совсем не чувствуя веса Веди Взмокина, бежал и бежал, тяжело сопя. Он, наверно, очень устал, да и непросто бегать по камням босиком. Но бежать надо.

Потому что уж не двое, а четверо гладкомордых бегут сзади, с явным намерением разорвать.

— Как они только нас находят?

Наконец дорога кончилась. Но за ней не было выхода. Лишь одна сплошная стена.

— Приехали… то есть прибежали! Так они не только деревья, а и входы-выходы двигают! Хвосты! Что же делать? Ой, как нас сейчас… Смотрите, пружинистая веревка! Бежим туда.

Шагах в двухстах от них виднелся трос, натянутый с земли под самые облака. Гладкомордые были совсем рядом; имелось лишних два-три мига, да и то если веревка сработает.

— Хватаемся выше и рвем ее!

Тварь прыгнула на Ведю.

— Прощай, моя жи-и-и-и-и-и-…..и-и-и-и-а-а-а-а-а-ох-ох-хло-хло… хлопать ушами не надо-о-о-о-а-а-а…..

Оборванная веревка перенесла Ведю и парня-«мохнатца» через стену. Твари остались по ту сторону стены.

Удивительно, но развив такую скорость, Ведя не почувствовал боли от удара о землю. Он проехался, перекувырнулся, но не испытывал никаких неприятных чувств, какие бывают при похожих трюках в нормальном мире.

Парень приземлился рядом. На его большом и в общем добродушном лице возникло легкое недоумение. Он посидел, попыхтел, потом стал трясти рукавами, словно хотел что-то из них вынуть. Но кроме бело-синей рубашки и таких же штанов, порванных сзади, у парня не было абсолютно ничего. Наверное, он был даже беднее Веди.

От полета у Веди во рту образовалась некая пробка, не позволявшая говорить. Челюсти свело и язык онемел. Ведя изо всех сил вертел головой — и наконец прорвало:

— Ах они такие-сякие хвосты подлые ни яблок ни выходов у них нет вот история где тут что найдешь героизм безмерен гладкомордые нас едва не… Ничего, посмеявшийся надо мной да наплачется над собой. А для чего Вы пошли в это жидкое заведение?

Парень не на шутку задумался:

–Зачем?… Я и не знаю, зачем… так просто… Просто мне скучно, скучно ужасно… не знаю что и делать… вот и ищу где не скучно… Так бы, конечно, не пошел.

— А позвольте Вас спросить… вернее, извините, я не разузнал вашего имени.

–А, имя… Меня звать… это как его… Сокол. Ну да, Сокол. Вспомнил — еще Авужго. Сокол Авужго.

— Очень приятно. А я Ведя Взмокин. Выходит, Вы нечасто пользуетесь своим именем?

— Да, правда нечасто, — согласился Сокол Авужго. — Где уж часто. Родни у меня особо нет… да и не помню я ее… да и кто нас будет звать по имени-то.

— У нас соколами называют летающих созданий, этаких птах с крыльями. А вы, случайно, не умеете летать?

— Не, не умею… может раньше умел, да все позабыл… я даже забыл где раньше-то жил. Забываю все, просто беда.

«Хорошая у меня история, — подумал Ведя. — я за весь поход встретил лишь одно приличное лицо, да и то забывающее все на свете. Может, предложить Соколавушке идти в компании? Ему бы точно пригодилась истинная гармония».

Сокол Авужго задумчиво чесал спину в нижней части. Внезапно он изогнулся, стал тыкать рукой под рубашку — тыкал-тыкал, потом что-то нащупал да как даст кулаком по штанам!

–Ой, запищали штаны, зачем так больно…я же ничего… я сам выйду.

Из-под Сокола вылетело существо — с двумя руками, ногами и хвостом полубаранкой. Существо было чуть ниже Авужгиного живота и по локоть Веде. Лицом оно напоминало лесную куницу, только уши были не стоячие, а полусогнутые.

— Еще одна рожа. — сказал Ведя.

Существо обиделось:

— Я не рожа — я Гониденек, в этом моя сущность, мое призвание, мои… да я что… я же в общем ничего.

— Понятно. Вы живете по карманам?

— Да, то есть нет… я хочу сказать у меня свои способности… ну и что, что они такие… а у кого сейчас есть способности?… я же ничего никому… есть другие намного хуже…

Гониденек говорил отрывисто — не то лаял, не то скрипел, голос у него был неровный, пискляво-хрипловатый. При этом Ведя заметил что, болтая, Гониденек, норовит залезть к нему внутрь шагоступов. Ведя щелкнул его по хвосту.

— Так вы местный или не местный?

— Да, я местный. Нет, я не местный. Я живу то там, то здесь, у меня нет места… — Гониденек тараторил, потирая хвост, и, видно, искал серьезных аргументов, чтоб не говорить. — А вас чуть твари не порвали.

— А у вас штаны промокли.

— Это не штаны — конфузливо ответил Гониденек, — просто волосы у меня на ногах растут немного… Да, промокли… Но это все из-за него! — он ткнул в Сокола. — Если б он так глупо не вертелся, я бы взял пиво без помех, но он вертелся, а пауки…

— Так это ты, стало быть, украл пиво! — закричал Сокол Авужго. — Сам украл, а на меня свалил?! Ах ты контрабандист, я счас тебя…

Он схватил Гониденека и стиснул так, что еще пару мгновений — и тот был лопнул. Но Ведя остановил Авужгу.

— Постойте, товарищ; это мы еще успеем. Так ты, значит, местный. Очень хорошо, замечательно. И наверное, знаешь устройство этого мира? Ну хоть в общих чертах? Знаешь о том, как тут что движется, превращается, что где растет. Нам бы это очень было интересно.

— Ничего я не знаю — затарахтел Гониденек, вертясь в воздухе (Сокол Авужго держал его за шиворот). — Я не знаю, я не слышу, я не думаю… зачем мне это — да мне это вообще неинтересно знать, где тут что растет, что превращается… Очень нужно превращаться… Очень нужно знать, как мир устроен! Да ни все ли равно как, если ничего не меняется… и я не против… зачем я буду что-то менять? Я что, свихнувшийся Зергер?

— А кто такой Зергер? — спросил Ведя.

Гониденек почувствовал, что сболтнул нечто лишнее.

— Да не знаю я Зергера, ничего не знаю; Господин Вор-Юн-Гак запретили мне знать про это…

Гониденек опять почувствовал, что сболтнул лишнее, даже слишком. Он хотел было вообще ничего не говорить, но Ведя Взмокин сжал гониденековский нос и стал вертеть его — настойчиво:

— А все-таки, кто такой Зергер? И кто такой этот ваш Вор-Юн-Гак? Забыли? Видно мысли у вас из головы в пятки перетекли. Надо их возвратить.

Сокол Авужго тряхнул Гониденека так, что у того уши в рот попали.

— Мне как бы это… не очень бы хотелось бы говорить про Зергера, потому что Зергер… Да вот он. Сами у него спрашивайте.

Он махнул хвостом в степь. Воздух в той области сильно сгущался и желтел как растекшееся масло; однако Зергера было видно — благодаря черному цвету одежды, которая, если не считать цвета, мало чем отличалась от взмокинской. Хотя Гониденек не переставая трясся и бормотал «конец, конец», Зергер не пугал своим видом. Тело его было гармоничное, высокое и очень худое, лицо — незнакомое, но располагающее. Зергер был чем-то похож на мудрого Коша; впрочем, и на Ведю Взмокина он тоже был похож, только не имел ушей и волос повсюду. Волосы у Зергера заметно росли лишь на верхней части головы, а лицо и руки были очень бледными, белыми будто снег. Наверное, это подчеркивало его особенность.

Ведя никогда не слышал про Зергера, но сразу же понял, что Зергер может делать нечто потрясающее.

Зергер создавал из старого новое. В одной руке он вертел маленький мешок, размером кулака в три, в другой — старый, полуистлевший кусок дерева. Зергер задумчиво поглядел на деревяшку и положил ее в мешок. Через пару мгновений он вынул оттуда кустик — зеленый-зеленый.

–Вот это здорово! — прошептал Ведя. — Вот это действительно явное воплощение созидательной деятельности! Очень выразительно, правда? — спросил он и потряс за хвост Гониденека. — Чувствуется творческий подход.

Зергер сотворил из коряги живой кустик, но, посмотрев по сторонам, спрятал его обратно в мешок, а потом вынул другой кустик, уже с клубнями. Его следовало бы посадить в землю, но сажать было некуда. Едва коснувшись земли, зелень гибла. Зергер превратил кустик в большой пук желтого и оранжевого мха, потом скомкал мох и сделал гриб — большой, крепкий гриб, морщинистый и твердый. Гриб упал на песок и застыл. Зергер задумался.

Ведя Взмокин опять набрался храбрости и подошел к Зергеру.

— Прошу меня извинить за возможное неудобство… тут мы встретили одного бегунка, который говорит, что вы знаете, как устроен этот нелепый мир. А нам это крайне важно.

Зергер живо повернулся:

— Как! Вы действительно считаете этот мир нелепым?

— Еще бы! Это не то слово; просто жуткий, гадкий и непонятный. Я тут совсем недавно, но могу сказать, что все здесь происходящее имеет какой-то отрицательный смысл. С рождением тут у них явно туго. Все как будто застыло.

— Какая удача встретить по-настоящему умное, думающее лицо! — сказал Зергер. — Признаться, я совсем отчаялся поговорить с кем-нибудь порядочным. Впрочем, вы же не отсюда… А как ваше имя? Вы творческий работник?

— Ведя Взмокин. А как вы догадались, что я творческий?

— У вас инструмент через плечо. Но зачем же вам понадобилось проникнуть в это совершенно гиблое место, в этот зла тлетворного рассадник?

— Вообще-то это секрет, но вам скажу открыто. Мне поручено очень важное задание… в этом мире.

— Точно — вставил Сокол Авужго. — Место здесь не того чтобы… Помереть от тоски можно!

— Скука — отвратительная вещь, — согласился Зергер, — мне это хорошо известно. Ведь я Зергер — Отец Смерти, но уверяю вас, к окружающему безобразию я не имею никакого отношения. Более того, я хотел бы сделать совсем иначе. Я лично считаю, что смерть — лишь промежуточный этап между жизнью и новой жизнью, между старым и новым. Умирая, старое не исчезает, оно становится новым, и нужно, чтобы новое было еще лучше, еще прекраснее старого. Смерть нужна… но не она должна лежать в основе мира, а созидание. А здесь, видите, как назло, в основе всего лежит смерть. Здесь нельзя ни родиться, ни умереть. Изменять что-либо запрещено — то есть можно меняться внешне, но внутри все остается прежним.

— И я слышал об этом — сказал Ведя, вспоминая слова Коша. — Но ведь Вы вроде что-то создавали, с помощью мешка этого самого…

— Увы — мои возможности здесь настолько ничтожны, что вполне можно говорить об их отсутствии. Они собраны в этом мешочке — насколько же он мал и жалок по сравнению даже с этой степью! Я вообще-то мог бы развить их до гораздо больших размеров, но… ведь любые явные изменения здесь находятся под бесконечной властью Вор-Юн-Гака! А он необыкновенно жадный и самолюбивый тип.

— Кажется, я начинаю понимать сокровенную сущность здешних правил. — сказал Ведя. — А я слышал, что тут хозяин какой-то Ничтов.

— Да, Ничтов — формальный хозяин и повелитель Вор-Юн-Гака, но Вор-Юн-Гак ему практически не подчиняется. Ведь Вор-Юн-Гак — Подлый, Хитрый Змей, мастер лжи и обольщения. Любит власть и богатство. (Кто их не любит, проворчал задавленный Гониденек). Здесь, в этом Мире он допускает изменения лишь когда это выгодно для его интересов. Обычно он не позволяет ничему меняться, и никто не умирает. Пока он сам не захочет. Но если будет нужно, то любой находящийся под властью Вор-Юн-Гака просто исчезнет, словно и не было, а все его внутренне богатство Вор-Юн-Гак возьмет себе. Дурачки из других миров едут сюда за бессмертием… олухи; ну да, они поживут, поживут, а потом исчезнут — если Вор-Юн-Гак захочет. Или превратит в какую-нибудь гадость. Вы их уже видели?

— Да, такие выразительные рожи попадаются нечасто. Мы тут еще изловили одну — по прозвищу Гониденек. Вы не знаете, кто он? Физиономия и поступки не позволяют заподозрить его в благородстве.

— Совершенно верно, — сказал Зергер и подошел к Гониденеку. Тот согнулся в сверх-покорной позе и обнюхивал зергеровские сапоги. — Таким типам благородство недоступно. Гониденек — мелкий проходимец, который долгое время крутился вокруг Змея Вор-Юн-Гака, выполнял подлые поручения. Но он сам — простенькое существо; все его пакости и желания ничтожны, а Вор-Юн-Гаку нравится только грандиозное. Гониденек тщеславен, но все его тщеславие направлено лишь на то, чтоб чего-нибудь стащить… куда ты лезешь?!

Пока Зергер говорил, Гониденек изловчился и захватил гриб, созданный из полена. И тут же съел.

Зергер ногой подбросил Гониденека вверх, а потом схватил его за уши:

— Ну, ты, жалкий потрох. Последний вариант живого сожрал!! Где я теперь найду что-то для творчества? Если тебя Вор-Юн-Гак недоуничтожил, так я могу это легко исправить. Жаль, мешочек слишком мал…

— Могу предложить вам яблоко — сказал Ведя, — добытое мною после долгих трудов в лесу. Не знаю точно, какое оно, но судя по всему живое.

Яблоко, вредный красный шар, так и не съеденный Ведей, упал в мешок Зергера. Мешочек сжался, потом раздулся, из него полился неяркий свет и вылетел сокол. Не такой как Авужго — настоящий сокол, мощный, стройный, медно-красного цвета.

Сокол сел, посмотрел на Зергера и подмигнул. Он посмотрел на Ведю и тоже подмигнул. Показал Авужге язык, потом взмахнул крыльями, едва не сбив Гониденека, и полетел.

— А он здесь сможет уцелеть? — спросил Ведя.

— Я думаю, сможет — сказал Зергер, и попытался улыбнуться. — Кажется, мы с вами сотворили нечто такое, перед чем не властен сам Хитрый Подлый Змей, нечто… жизнеутверждающее. А у вас больше нет ничего живого?

— Только одно яблоко осталось.

— Тогда лучше сбережем его. Правда, мне очень хочется отблагодарить Вас, Ведя, но даже не знаю как.

— Признаться, мне и не нужно ничего такого, — сказал Ведя, — вот только б отыскать Цветок Гармонии, а то у нас кругом сплошная негармония…

И он рассказал Зергеру про Цветок.

— Цветок Гармонии? — сказал Зергер. — Признаться, никогда не слышал о такой вещи; впрочем, это неудивительно — Вор-Юн-Гак никому не показывает ничего великого и замечательного, никаких таких вещей. И наверное, такой Цветок позволил бы мне не возиться с этим миром, но создать свой, замечательный, основанный на больших идеях…Очень вероятно, что Хитрый Подлый Змей прячет Цветок в этом мире. Но вот где именно? — я в общем знаю расположение его главного логова, только без подробностей. А вот…

— Гониденек! — сказал разом Ведя и Зергер.

Тот только что получил от Авужги затрещину и сидел надутый.

— Ну да, так и пустит вас Вор-Юн-Гак в Сказник-Щасевный… но я как всегда ничего не знаю!

Поздно — его уже начали трясти.

— Отведешь нас к Цветку?

— Да я не знаю, где он растет!

— Отведешь нас к Цветку?

— Да, я немного того… ну и что… все так делают… в разной степени…

— Отведешь нас к Цветку?

— Нет уж, мне еще хочется существовать в нормальном виде…

— Слушай, дружочек, — сказал Ведя, — а ведь ты, наверное, очень любишь Вор-Юн-Гака.

Гониденек задохнулся от возмущения.

— Кто? Я? Люблю Вор-Юн-Гака? Да вы знаете, кто он? Да он просто… да чтоб его… нет, конечно, господин Вор-Юн-Гак великий и могучий, но он меня… я его… А что я получу за это? Что я получу хорошего?

— Когда я, страшно сказать, возвращусь домой с победой, — сказал Ведя, — то в каждом году смогу дарить тебе по десять лучших плодов нашего урожая.

— Если ты попадешь в мой мир, — сказал Зергер — то я, так уж и быть, не стану уничтожать такого проходимца.

— А ты мне что дашь? — спросил Гониденек, глядя нахальными глазами на Сокола Авужгу.

— Да я уж не знаю… мне все равно… дам что есть…

— А что у тебя есть-то? — поинтересовался подозрительный Гониденек.

Зергер повертел мешком.

— Товарищ может дать тебе по шее. Причем неоднократно.

— Пошею? Ого! А это что? Что-нибудь мягонькое или, наоборот, вкусненькое? Что такое пошея? — пристал Гониденек к Соколу.

— Не беспокойся, Соколавушка тебе покажет — успопоил его Ведя. — Как только у него будет. Ну, что ж, товарищи, тогда пойдем.

— Пойдем. — сказал Зергер.

— Ну вообще-то это можно… — отозвался Гониденек.

— Пошли, конечно, — сказал Сокол Авужго, — а то скучно как-то.

И они пошли. Их было четверо — Ведя Взмокин, бодрый и неунывающий; Зергер — Отец Смерти, Сокол, хотя и Авужго, и незаподозренный в благородстве Гониденек.

Шли долго — степью, степью, потом через горы — вверх и вперед. Гор было множество; из черноты пропасти они тянулись, вытягивались вдаль, словно клыки во рту исполинского чудища. Пройти через пропасть можно было лишь по узеньким, обдуваемым насквозь скалистым перешейкам. За оскаленной бездной стояли другие горы — поистине мировые. Каждая из таких гор закрывала собой треть небосвода, а вершина ее уходила далеко за облака.

Зергер все высматривал заготовку для нового — гриб или кусок мха, однако все камни были голые.

— Мы правильно идем? — спрашивал Ведя.

— В общем да — отвечал Зергер, — только мы отважно движемся по самому сложному из путей. — И продолжал: — Когда у нас будет Цветок Гармонии, я создам мир с ослепительно алым небом, обязательно алым, похожим на пламя огня и вместе с тем дающим простор всему живому.

— Алый цвет, конечно, прекрасен, — говорил Ведя, — но по-моему, приятнее, когда небо синее или голубое. Красный напоминает чью-то кровь.

— Напоминает, конечно; но я же хочу сделать не красный, а алый цвет неба, это совсем другое дело. В алом есть что-то… обнадеживающее.

Они шли. Ведя и Зергер спорили об особенностях прекрасного мира. Авужго молчал и лишь подталкивал Гониденека.

— Иди, иди… катись-катись.

Гониденек шел не то чтобы вяло, но невесело; судя по всему, он слишком много знал про Вор-Юн-Гака и про его своеобразное гостеприимство. Попадаться к нему явно не хотелось. Он шел, недовольно вертел хвостом («хвостил»), и бормотал:

— Размажет всех по стенке… и виси так пока не отклеишься. А потом опять… Ужасно! И чего всем не сидится… Вечно всем что-то надо…

Гониденек хитрил, нарочно искал трудных путей, но Ведя, Зергер и Сокол Авужго их преодолевали. Время от времени он нарочно попадал в яму или в расщелину, застревал между камней. И кричал на весь мир:

— Ой, у меня нога зажата! Ах мой бедный хвост! Пропадаю, погибаю, ничего больше не хочу! (Чтоб я еще раз связался с высокими целями)…

Он надеялся, что его бросят, и он сбежит; но его почему-то не бросали. Наоборот, высвобождали, и подталкивали:

— Иди, иди, дружочек, не хвости!

Далеко залез Вор-Юн-Гак, просто так не дойдешь. Вот уже облака щекочут нос. Погода портилась; то и дело налетал вихрь, полный песка и камней; приходилось вжиматься в горную твердь. В таких случаях Гониденек пытался спрятаться чтоб не нашли, но странным образом его хвост всегда попадал в руки Веди или Зергера. Трудно быть успешным трусом. Однажды поднялся такой неистовый ветер, что срывало целые глыбы, и все вокруг изчезло, пропало в гудящем свисте. Гониденек подумал, что можно отступать. Он пополз, виляя телом как уж, и тут на него сел Авужго. Не специально — просто ветром Авужгу сорвало с места и бросило вдаль, прямо на Гониденека.

Он захотел улизнуть еще раз — но уже сам не смог, потому что испугался. Гониденека сковал такой необъяснимый и жуткий страх, что он не имел возможности даже хвостить. И неясно было, чего он теперь боится больше — то ли Хитрого Подлого Змея Вор-Юн-Гака, то ли своих спутников, еще более упорных, чем сам Вор-Юн-Гак. Гониденек не мог понять, зачем, рискуя всем, шагать в объятья опасности, при этом имея не связанные с личными интересами цели. Он не понимал, зачем Веде Взмокину нужны гармония и красота, и зачем Зергеру создавать новый прекрасный мир, если полно готовых миров, которыми можно пользоваться? Зачем Веде сочинять стихи и песни? Зачем создавать что-то для других? И почему Сокол Авужго покорно тащится за всеми, ведь ему, как будто, все равно? В общем, Гониденек ничего не понимал.

Он пробовал зайти с другой стороны — дождаться, когда все начнут друг с другом ссориться. Он был очень опытный и знал, что в ссорах тонет любое общее дело, даже самое грандиозное. Вот еще почему он выбирал пути посложнее. Но, несмотря на долгую и трудную дорогу, Ведя, Зергер и Авужго не ссорились, а сам Гониденек не умел ни ссориться, ни кляузничать, ни скандалить. Он вообще не умел быть поистине сердитым.

Подъем делался все круче, круче, а потом и вовсе стал вертикальным. Оказалось, что гора состояла как бы из двух частей. Внизу была собственно горная половина, а наверху, за облаками — гигантский пик из металла и камня, голый, гладкий, словно отполированный. Чуть в стороне блестели другие пики, высотой не меньше, чем горы под ними; местами между пиками имелись перемычки и связки, тоже огромные. Это были заводы Вор-Юн-Гака. А у самого края неба располагался его дворец.

— Ну и как же нам туда взлететь? — спросил Ведя Взмокин.

Гониденек покряхтел, покряхтел, надавил на один камешек и в скале, примыкающей к пику, открылся проход в тоннель — узкий, без лучика света, но пролезаемый — если Авужго встать на четвереньки.

— Вот так мы проберемся в кладовые… а оттуда есть пути вверх к садам, и к Сказнику Щасевному тоже… А кто первый пойдет? Он нам очень нужен, этот Цветок? Выходит, нельзя совсем без него обойтись?

— Не то чтоб совсем нельзя, — сказал Ведя, — просто я думал, с ним у нас в мире стало бы намного лучше… Я не говорю, что у нас совсем все плохо, но вообще-то… Нет, конечно, нельзя исключать, что тут все подлецы и что и вместо Цветка нам подсунут какую-нибудь гадость.

— Я тоже так думаю — сказал Зергер, — вполне могут подсунуть, и нет полной уверенности в том, что искать надо именно здесь.

— А тебе, Авужго, очень Цветочек нужен? — вкрадчиво спросил Гониденек.

— Мне что… мне он и вообще не нужен, я и не знал толком про такой. Просто интересно было — идем, идем…

–А-а! — обрадовался Гониденек. — Выходит, ну его, этот цветок дурацкий! Раз он никому не нужен… можно идти обратно.

Но Зергер очень ловко поддел ногой, и Гониденек кувыркнулся.

— Нет уж, дружочек, если уж пришли, так уж посмотрим на цель. Которую выбрали.

— Безусловно, — сказал Ведя, — не зря же мы шли, мужественно преодолевая все преграды.

— Точно, — отозвался Авужго, — вот уж что не зря, то не зря. Что я, дурак, зря ходить?

— Так кто первый пойдет? — прогавкал Гониденек.

— Вот ты и иди. Тебе, кажется, приходилось уже здесь работать?

И бедный Гониденек полез — назло всем своим убеждениям. Герои ползли следом.

Знает ли Вор-Юн-Гак, что в его логово идет компания? Может, и знает, да только не говорит: скрытность — одно из свойств Вор-Юн-Гака, сторона, которой он смотрит на всех, даже на самых преданных слуг. Он не верит до конца в их преданность и не открывается до конца никому. И любит подглядывать.

Конец ознакомительного фрагмента.