Туда, где фабрикуют облака

Максим Сергеевич Горбушин, 2019

Утопия. В выверенной и заранее просчитанной до всяких мелочей системе – человек приобретает смысл собственного бытия находясь в утробе матери. Переходя через просчеты Искусственного Интеллекта и свет городской жизни уже с именем, вытекающей должностью и возможностью заниматься после работы всяческими развлечениями, в конечном счете он умирает и его заменяют. Царствует счастье, гармония и мир. Однако в этой идеально функционирующей системе – происходит убийство. За расследование назначают двух детективов, являющихся полной противоположностью друг-другу. И чем больше те рыскают и пытаются наткнуться на новые факты, тем сильнее они путаются в глубинах своего собственного подсознания. Содержит нецензурную брань.

5 Хоук

— Счастье — это не то, за чем гонится человек, а то, от чего он убегает, — начала говорить женщина и затянулась сигаретой так, будто это был самый сладкий запах цветов или невероятно нежный запах кофе с молоком. — Когда человек дарит нежность и заботу, то люди думают, что это любовь. На самом же деле, такие эмоции являются лишь следствием. Да и посмотрите на меня — разве может такая славная проститутка, как я, подарить любовь? Бросьте, это иллюзия.

После этого она замолчала и осмотрела всех людей, что находились каким-то образом так близко и так далеко. Всего нас было десять человек. Десять обманщиков, притворщиков и просто омерзительных животных для социума. А во главе этого круга сидел наш вечно излюбленный пастух, а точнее пастушка — доктор Сара. Ее лицо всегда так блистало, будто она умывалась утренней зарей и питались исключительно счастьем и радостью. И многие задавались вопросом: человек ли она вообще? Но если вам так интересно, то нет. Она была самым настоящим андройдом, призванным дарить заботу.

— Прошу, мисс Эмбер, — произнес ее нежнейший голос, — мы хотим узнать, как можно больше о вашей истории, чтобы помочь. Вы очень ценный человек, и ваши друзья хотят, как можно скорейшего вашего выздоровления.

Проститутка ухмыльнулась и игриво скрестив ножки, выстрелила взглядом прямо в меня. Тело ее было чистым, свежим, груди открыто выпирали из глубокого декольте, а лицо хоть и уступало в красоте доктору Саре, однако тоже было по-своему весьма привлекательным.

— Я не верю вашим словам, доктор, — произнесла Эмбер так тихо, что заставило мое сердце затрепетать. — Ни одному вашему слову.

— Стоит ли тогда напоминать, что именно этот поступок поможет вам остаться индивидуальной личностью и обладательницей памяти?

— Нет, — так же тихо ответила Эмбер и выпустила клуб дыма. Из ее глаз тихой струей, будто осенние ручьи, побежали слезы.

На самом деле в девяти случаев из десяти, человек мог бы спокойно рассказать о содеянном и в полном одиночестве. Но врачам нужно, чтобы ты устыдился себя, даже если не сделал ничего постыдного. Для них все мы лишь актеры на театральном поприще.

— Неужели нам необходимо повторять это снова и снова? — вмешался я в этот диалог и тем самым привлек к своей персоне слишком много внимания.

От одного взгляда Сары мои чувства сострадания улетучились, и я был готов снова тихо сидеть на месте.

— Вы же знаете правила общества помощи, мистер Хоук. Это все для вашего здорового сознания и подсознания. Каждый должен найти себя, Макс, и вы тоже обязаны это сделать.

Но я не искал себя. Это было даже не потому, что мне не интересно узнать кто я, а потому, что потерять самого себя попросту невозможно. Разве может какой-то проступок или подлость изменить наше непоколебимое сознание? Да и любое сознание — это всего лишь два зеркала, направленные друг на друга, и потеряться среди них было бы весьма проблематично, а вот удариться головой в надежде узнать, где кончается наше представление и начинается реальность казалось мне возможным, и я бы даже сказал, вполне естественным. Все же сейчас, рядом со мной сидели десять человек с похожими историями и жизнями, различия были лишь в месте и людях. Все мы знали, что из-за правонарушения нас ждет расправа. Но еще лучше мы знали, что без этого же наказания у нас отсутствовал бы страх, а значит не было бы добра и зла.

Но лично я не боялся и не боюсь этого до сих пор. Вернуться в Республику можно лишь двумя способам, и оба они означают практически одно и то же: стирание памяти или признание своего поступка неправильным и фальшивым. Так чего же бояться, если исход один? А чтобы мы не врали, перед каждой такой реабилитацией нам давали таблетку правды и заставляли смотреть друг на друга — наблюдая за угрызениями совести других. Лишая нас воли и тела, закон пошел дальше и лишил нас права иметь собственное мнение.

— Что ж, — слетело с нежных губ Эмбер. — Люди не столько хотят узнать правду, сколько боятся ее услышать. Я бы и сама не захотела узнать о такой истории и тем более не желала даже думать о ней. Но приходится вырабатывать привычку говорить то, чего не хотелось бы. Это даже забавно, — тут она в последний раз выпустила облако дыма из своих легких, затушила сигарету и начала смотреть куда-то вверх, где возможно был день, а может быть и ночь. В этом помещении времени не существовало, и часы были под запретом. Никто не знал для чего это, но все как один нуждались хотя бы в неправильном, но предположительном отсчете. По моему мнению, сейчас было ровно три часа дня, и лицо этой блудницы заливало яркое солнечное сияние.

На мгновенье наши взгляды с Эмбер пересеклись, и мы стали ощущать себя равными. Оба находились в глупом мире, оба были вне закона и оба не хотели говорить, даже когда слова вырывались из нас словно на вскрик. Мне хотелось ей хоть чем-то помочь, но при этом каких-либо чувств к ней я не испытывал. Мне не хотелось от нее ничего кроме жаркого, пылкого и яркого секса. Я был словно дрессированное животное и при ее виде желал коитус как безумный. От себя становилось противно.

— Мы вас слушаем, — слова доктора вырвали меня из пучины мыслей и заставили вернуться к настоящему.

— Когда мы только приходим на место работы, — нам сразу говорят о тех условиях, что нас ждут. Разумеется, это только для тех, кто хочет превратиться из обычной потаскухи в желанную и примечательную леди. Все достаточно просто — обслуживай по сотне человек и тогда ты пробьешь себе путь наверх, где будешь доступна лишь для единиц. Печально, но такой опыт присущ почти в каждой профессии, — она рассмеялась, и грустная улыбка раскрасила здешнее время пребывания. — В таком темпе ты не видишь людей, а значит и их лиц — для тебя все равны и возраст с полом уже не имеют значения. Именно тогда я поняла, что у каждого есть свой уникальный цвет души, отличающий его от других. Красные — они горячи, но сгорают так же быстро, как загораются. Синие — неряшливые, но не боятся жить и всегда ищут что-нибудь новое. Зеленые — яркие, однако очень зажатые. Но больше всего мне нравятся бесцветные. И если кто-то из вас подумал, что они такие всегда, то вы жутко ошибаетесь. На мгновение они могут окраситься в любой цвет радуги и засиzть еще ярче остальных. От одного из таких бесцветных я как раз и забеременела.

Многие из нас уже знали эту историю, а потому не сильно расстраивались, когда голос Эмбер внезапно начинал дрожать и пропадал словно взлетевшая птица. Мы не сильно расстраивались, когда она пропускала какие-либо важные детали в истории, а затем на следующий день вспоминала их и впихивала в каком-нибудь другом совершенно несуразном месте. Но что нас сильно расстраивало, так это то, когда наступало невыносимо правильное молчание, а это ведь самая настоящая редкость. Обычно если кто-то молчит — то он жаждет сказать что-либо вдвойне, но по лицу рассказчицы я мог бы сделать вывод, что каждое слово для нее было словно кинжал, вырывающийся откуда-то изнутри, разрезая горло.

Доктор Сара при этом отчетливо и аккуратно вводила на планшет какие-то данные и старалась анализировать общее состояние каждого. Разглядывая ее тонкие руки, грациозную фигуру и нежные, словно бархат, движения, я и сам не заметил, как засмотрелся на эту умопомрачительную женщину. Сара удивленно поглядела на меня, будто ожидая какого-либо вопроса, но вместо этого я подмигнул и на ее лице распласталась улыбка.

В тот самый момент мне пришел в голову вопрос: «Что это значит — быть человеком?» Если говорить об эмоциях и чувствах — то они больше не принадлежит нам. Теперь они стали неким достоянием и то, чем мог бы воспользоваться даже андройд. Если это так, то выходит, что лишь закон держит нас в рамках человеческого существования. Но что есть закон, а что преступления? И есть ли действительная связь между ними? Как понять, когда проступок — преступление, а когда шалость, не требующая внимания? Только лишь по книге правил, где люди обдумывали способ наказания за любое неповиновение? И почему общество вообще обязано сводиться к каким-либо правилам, уступая место страхам, вместо разума? В голове у меня роился миллион вопросов, и я не в силах было приблизиться даже к зачаткам этого грустного и феноменального опыта, но мне почему-то очень этого хотелось.

— Вы же сразу могли измениться и не создавать нашим добрым друзьям столько хлопот, — произнесла Сара и оглядела присутствующих, как будто выискивая среди них одобрительные возгласы. — Изменили бы свое настоящее, то прошлое и будущее приоткрыло бы для вас совсем другие двери.

— Человек никогда не сможет изменить свое прошлое или будущее, — холодно дала ей ответ Эмбер, — но у меня было достаточно сил, чтобы пойти против себя.

Последние слова заставили меня вздрогнуть и осознать на сколько чувственная началась борьба взглядов. Эмбер пыталась защитить свободу, и я с ней был солидарен, но Сара защищала гораздо более значимые понятия для людей, такие, как закон и человечность. Их обеих переполняли эмоции, и я пристально наблюдал за каждой из них, наслаждаясь. От одной женщины мне хотелось заботы, а от второй секса — и ни с одной бы я не провел больше тридцати минут.

— Жалко видеть, что такие люди, как вы, растрачивают свой потенциал и время на незначительные ветреные идеи, — продолжила Сара с тем же непоколебимым тоном.

— Но что дает мне жизнь без собственных амбиций и идей?

— Наша прекрасная Республика специально каждому подбирает идею для всей его жизни. Проституция — работа государственная и самая важная на сегодняшний день.

После таких слов Сара не смогла более сдерживать саркастическую улыбку.

— Велика ли заслуга — облапать десяток другой мужчин и довести до чувств тех, кто уже и не помнит, что это. Когда я поняла, что беременна, меня уже повысили за заслуги и причислили на попечение к одному очень жирному, но богатому мужчине. Он меня лапал, бил и заставлял делать все, что ему захочется. — Но никогда не получалось у него довести себя до оргазма. Когда он хватал меня и сжимал или наоборот старался быть ласков и нежен, я молчала ему назло, но знайте, что ненависти к нему у меня не было. Мы доставляли друг другу равные чувства боли, а потому во мне не было ровным счетом ничего кроме пустоты. Со временем я стала понимать, что быть куртизанкой для старика — это не то, чем я бы хотела жить. Рассказав Республике про свое дитя, я загубила бы не только свою жизнь — но и жизнь ребенка, который еще даже не родился. Потому сначала я ненавидела и проклинала свое чадо, но затем отчетливо осознала, что за всей этой мишурой появляется особенное чувство — любовь.

Сидящие рядом с нами люди с таким же удивлением наблюдали как обычный разговор превращался в войну этих нежных женщин. Несколько слушателей попали в этот кабинет из-за пустяка вроде кражи или лишнего слова в интернете и обычно больше всех кричали о том, на сколько не прав оратор, и что они верят только доктору Саре. Но сегодня была обволакивающая тишина, превращая нас в декорации для лечения одной из самых главных больных.

— Значит ты почувствовала настоящую любовь? — удивленно спросил я. — Но как ты это сделала?

— Любовь — это искусство и не у всех есть вкус, чтобы ее различить. Мне удалось хотя бы на короткое время познать и понять ее ценность, — постаралась ответить как можно деликатнее Эмбер, но рядом раздался смех.

— Вы люди очень меркантильны, — с улыбкой оправдывалась Сара. — Все на свете стараетесь оценить. Даже себя вы ставите наравне с деньгами и даете себе цену как любому другому товару. Как в магазине вы сначала смотрите на ценник, а потом на товар, так и в жизни ваше отношение зависит первоначально от цены.

Эмбер постаралась отнестись к ее словам скептически и закурила вторую сигарету. Больше всего на свете мне хотелось верить, что таких правдивых людей, как она, гораздо больше, чем один человек. Ее истина колола, высмеивала и рождала сомнения в наших умах. А самое главное эта правда могла конкурировать с правдой андройда и за этим не следовало наказания за неповиновение. Это многого стоит, и уж я-то это знал.

— Вы достойная женщина, Сара, — произнесла Эмбер и хитрыми глазами осмотрела доктора. — Но вы считаете, что помогаете нам?

— Достойные люди, как правило, достойно стоят в стороне. Помочь себе вы можете только сами.

— Забавно, — тут же ответила проститутка. — Вы же могли каждому из нас просто дать то, чего он хочет. Зачем весь этот сыр-бор?

— Дать человеку то, что он хочет, — фраза завуалированная. Где же вы видели, чтобы человек знал свои желания?

— Не желания, а стремления, доктор Сара. Каждый стремится к своей смертной участи, а это и есть то, чего он хочет.

Внезапно обе женщины замолчали и вновь воцарилось пауза. Оглядывая каждого из тех, кто здесь находился, я осознал, что речь Эмбер для многих была бредом сумасшедшего. Они смотрели на нее с некоторым отторжением и неприязнью. Никто кроме меня не осознавал значимость произнесенного. Но больше всего меня интересовало: стоила ли игра свеч и проиграла ли при этом Эмбер? Хотела ли она того, чтобы хоть кто-то проникся ее истинной и был после этого готов поддержать ее, несмотря ни на что?

Но как только я открыл рот, доктор Сара встала и легким движением руки обвела всех, кто находился рядом с блудницей.

— Видите ли, — начала она и села на стул рядом с Эмбер. — Ваши слова здесь никого не впечатлили. Поете вы как соловей, но песнь понятна только вам. При этом было приятно узнать, что вы способны на такую симфонию.

— Из любых звуков можно сделать симфонию, — произнесла Эмбер и подарила холодный взгляд Саре. — Из любого человека можно сделать раба.

— Никто из вас не делает раба, мисс Эмбер. Республика лишь дает все для счастливого время пребывания здесь. Тут вам и счастье, и развлечения, и отсутствие безделья, и отсутствие бессмысленного существования — взамен нужно лишь беспрекословно выполнять закон.

— Бросьте! Институция для вас словно ширма, за которой можно спрятаться, когда вы чувствуете угрозу. А пока власти поступают именно так — то и детей здесь не должно быть.

Лицо доктора после этого изменилось, и она впервые изобразила отвращение к пациентке, которую лечила. Спокойно встав, Сара пересела на то месте, где была до этого и с минуту просто заполняла какие-то данные на планшете. Это был последний раз, когда она что-либо писала об Эмбер.

— О Республике говорить что-либо плохо — это очень дерзко и смело, но, с другой стороны, глупо и бессмысленно.

Для Эмбер это был тревожный звоночек, но она продолжала тихо сидеть в стороне, не проронив ни слова.

— Заканчивайте свои монолог, — подвела черту Сара и сделала фальшивую улыбку.

Никаких пререканий, никаких знаков протеста, никаких возгласов после этого не последовало. Обе женщины вновь приняли свои роли и продолжилось лечение в том виде, в котором мы знаем его лучше всего — через внутреннее страдание.

— Внезапно, я осознала на сколько хочу свободы — вырваться из оков и делать все, что захочу. Я поняла, что должна чувствовать, жить, любить. Я словно поставила эти слова в рамку и сказала себе: «Вот это — мой настоящий факт».

— Из-за этого ты и убила своего хозяина? — последовал грубый вопрос от мужчины, что сидел по правый бок от нее.

— Он не был мне хозяином, — гневно вырвалось из Эмбер. — Не все факты на самом деле взаимосвязаны друг с другом, как вы думаете. Некоторые из них просто заводят в тупик, и это как раз тот самый случай. Осознание того, что я должна убить — пришло уже позже. Будто кто-то сказал мне на ушко: «Борись, бей, убегай, падай, лети, но прошу никогда не думай, зачем ты это делаешь. Ведь только так ты поймешь, что цели в жизни нет и единственное на что способен человек — это быть тем, кто исполняет приказы.»

В тот самый момент я осознал привязанность к Эмбер, возникшую во мне так неожиданно, что я чуть не подпрыгнул. Когда она говорила, то в голове у меня проскакивало миллион теплых, нежных и чуть влажных мыслей Эмбер. Я чувствовал нашу с ней связь и как только ее слова доходили до моих ушей, то наши души словно переплетались и занимались любовными утехами, а когда она замолкала, то связь обрывалась. Слова тянули нас друг к другу, но в тишине каждый человек был сам по себе. И на сколько бы сильно я ни понимал ее, в любом случае каждый из нас прожил уникальную жизнь, а значит мы были единственные в своем роде, хоть оба и имели точки соприкосновения друг с другом.

— Я хочу жить, как она, — проскользнуло у меня в голове так остро, что все мое мировоззрение изменилось, и жизнь, что была до этого, обратилось в прах.

Но я оказался таким единственным. Уж не знаю, таблетки правды это или нет, но люди в конечном счете всегда орали, обзывали и ненавидели тех, кто не мог ужиться вместе с ними. Словно защитный механизм в их голове глаголил о вторжении на территорию и необходимости в срочном порядке заклеймить бунтаря в его явных позывах помочь остальным.

— Уродка, — раздавалось повсюду. — Долбаная шлюха! Вонючие отребье!

И всем этим ругательствам не было предела отчего даже доктор Сара съежилась на своем месте. Но не Эмбер.

— Сначала я убила мужчину, что жил со мной. Причин для этого было множество, а если сюда добавить все те, что вслед ему кидали люди, — то их число будет где-то витать в бесконечности. Он уже начал подозревать о моем дитя, так что медлить — означало бы позволить ему растерзать себя. Всего от двух ударов электроножом, его тело словно топленое масло разбежалось по полу. Хотя возможно это была и кровь — ведь в то время это не имело значения. Я заперла все двери, окна и мыслимые с немыслимыми дыры в квартиру. Оставалось только ждать.

Мы переглянулись с Эмбер, и она неслышно стала шевелить губами, разговаривая со мной, пока рядом разносились жестокие возгласы. Это было что-то вроде игры, когда каждый намерен сказать нечто важное своему партнеру о чувствах или последних мыслях. Но в итоге получилось то, чего я не ожидал. Это было еще одно мыслепреступление, а именно стих, что был под запретом, как и любое другое творчество:

«Забейся в одиночество и жди:

Возможно, лишь тогда, к тебе украдкой,

Заглянут в голову мечты.

Своей дурной, бессмысленной повадкой.»

Доктор Сара встала и попыталась призвать всех к порядку, успокоив, как минимум, самых громких подстрекателей из толпы, но Эмбер в свою очередь показала жестом, что это лишнее. Если исход один — чего же бояться, — будто бы пыталась сказать она доктору, а после встала и вздрогнула, как будто приняла словесную пощечину в свой адрес. Но на толпу это не произвело никакого впечатления. Никто из них не пытался понять суть поступка, но зато разглядывали сам поступок. Они испытали страх за себя, но прятали его за злостью.

— Все закончилось тем, что я начала молиться, — произнесла Эмбер и люди чуть приутихли. — Да, представьте себе женщину, — стоящую на коленях в крови и молящую о помощи того, кто давно покинул эту землю. О создателе говорили многие, но обсуждали его так тихо, что услышать его могло только такое отродье, как я. И да чего же это было абсурдно! Стоять на коленях рядом с вонючим куском сала и просить о прощении того, кто может и не смотрит даже на нас. А если и смотрит, то только сквозь пальцы, закрывая весь этот ужас от своего самолюбия. И в этом случае кто кого искупляет, а кто кается за грехи — это еще очень большой вопрос.

Она замолчала и внутри нее последний раз вспыхнул огонек. Разумеется, в этих словах я видел и нотки безумия, как в принципе, и в любой другой женщине. Только при всем этом ее исступление было словно ароматная нотка вина или столь всеми любимый хруст настоящего, свежего хлеба — приятное дополнение характеризующие натуру и личность этой женщины.

— Теперь вы знаете, — сказала Эмбер и снова села на свое место, фамильярно обрывая все, о чем говорила ранее. — Я не помню, как произошли роды и почему я пыталась убить ребенка. Когда я пришла в себя меня уже схватили и доставили на реабилитацию в это самое заведение.

— И что в итоге? — уточнила Сара, дабы убедиться в собственных догадках о чувствах, что испытывала эта пациентка.

Но Эмбер ответила не сразу, будто размышляя о том, что осталось действительно важное перед тем, как она прыгнет в эту пропасть небытия и забудет все, о чем говорила.

— А что будет с моим ребенком? — вымолвила из себя она и затихла, будто бы и вовсе не ожидая услышать ответ. Но он упал ей как снег на голову.

— То же самое, что и с остальными, — без зазрения совести ответила Сара — Его научат быть человеком и видеть мир замкнутым без права на выход. Ему придется понять, что человек — это бремя, которое необходимо нести, с осознанием этого факта. И ему придется понять, что от кого бы он ни родился, единственная мать, которую он должен знать и уважать — это Республика. Ваша роль в его жизни окончена и от лица вышестоящих мы приносим вам благодарность за проделанную работу.

Эмбер нахмурилась и собиралась что-то ответить, но вовремя взяв себя в руки, произнесла просто и скупо:

— А как же то, что я мать?

— Амплуа родителей в спектакле воспитания — лишь переоцененная декорация. Сама природа ни раз доказывала, что чужой род или даже вид вполне способен воспитать не их собственное дитя. И при этом их чадо вырастало здоровым. То бишь, род сохранен, а не это ли главное?

Пациентке ничего не оставалось, как молча кивнуть и встать. То, что последовало далее никто не ожидал увидеть: проститутка словно одичавшее животное, выпрыгнув из человеческого обличья, набросилась на доктора с когтями. Сил ей не хватило, чтобы хоть как-то серьезно навредить андройду, но на лице Сары после драки остались тонкие линии разрезов. Руки пациентки, словно опасные лапы хищника, ударяли раз за разом, не внимая на кровь льющуюся из тонких, но опасных пальцев. Однако, вся сила и ярость очень скоро стали сходить на нет.

Закончилось все это так же быстро, как и началось. В кабинет вбежали несколько громил и резко оттолкнув Эмбер потащили ее к выходу. Сама проститутка смеялась и кричала во все горло:

— Твой вопрос порождает ответ! Лучше задай мне такой вопрос, чтобы он породил вопрос во мне самой!

Значения этих слов не удалось понять даже мне, потому я отнесся к этой сцене как к помутнению рассудка светлого ума. С какой бы стороны я ни посмотрел на ситуацию, но для меня Эмбер оказалась победительницей. Пожертвовав собой, она вышла из этого общества на щите — непоколебимо отстояв то, что было действительно важно для нее самой.

— Надеюсь, что более такого не повторится, — произнесла доктор Сара, обращаясь к каждому из присутствующих. Пришла в себя она очень быстро и как ни в чем не бывало уже сидела на своем месте. — Ну, а теперь на очереди Макс Хоук.

Как я уже понял, сопротивляться было бы бесполезно и глупо. Самый простой выход из любой ситуации — принять себя, каким бы ты не был. И если они хотят узнать кто ты — просто покажись им тем, кем они хотели бы тебя видеть. Не обязательно врать, если можно говорить правду, обходя щепетильные вопросы.

— Меня зовут Макс Хоук, — произнес я, когда встал. Затем поднял голову к потолку, чтобы размять шею. — И именно я совершил все те преступления, слухи о которых ходят уже не первый месяц. Позвольте встать перед вами на распятие!