Сестрёнка Месть

Максим Лагно, 2020

Семнадцатилетний капитан грузового аэронефа оказывается в центре конфликта, в который вовлечены гигантские боевые роботы из Австралии, криминальные банды столицы Империи, соблазнительные инфетки, пудрилы, безумные выживанцы из Санитарного Домена, агенты Имперской Канцелярии, враждебные шпионы и даже загадочные гравитационные аномалии. Но каждое новое приключение приближает его к главной цели – парень должен отомстить тем, кто убил его маму и младшую сестру. Ведь недаром его воздушный корабль назван «Сестрёнка Месть»?

Эпизод 4. Скрип горящих камней

1

Пролог или лапы безумия

Я держал заряженное ружьё, из которого стрелял всего один раз, для пробы, в воздух. Но ещё никого не убивал. Наведя ружьё на замок подсобки в левой стене рубки, я крикнул:

— Откройте немедленно или буду стрелять.

Димон стоял позади меня. Хотя, зачем я его постоянно выгораживал? Надо сказать правду: Димон трусливо прятался за моей спиной, делая вид, что следил за рулями. Будто я не знал, что мы на автопилоте.

Прохор Фекан стоял рядом со мной и держал саблю наголо. Откуда у него это оружие, он так и не сказал. Он вообще никогда ничего не рассказывал. Ни о себе, ни о чём-то ещё. Прохор молчал во время вахты, молчал во время подколок со стороны Льва Николаевича. Он молчал за обедом и ужином. Изредка Прохор отвечал на вопросы по работе, ограничиваясь тремя языковыми конструкциями: «да», «нет» и «это не моя должностная обязанность».

Молчал Прохор и сейчас, готовый по моей команде рубить, кого прикажут.

— Тьфу-ты ну ты, сами устроили тут кабаре-бордель, сами и расхлёбывайти, сопляки, — сказал Лев Николаевич и покинул рубку.

Чтобы уйти, старшему механику пришлось протолкнуться сквозь толпу испуганных музыкантов, шлюх, шансонье, инфанов и бог знает кого ещё: то ли переодетые женщинами мужчины, то ли уродливые женщины. Все они или пьяны или нанюханы пудрой. Были среди них и те, кто и пьян, и напудрен. Они смеялись, хлопали в ладоши и фамильярно выкрикивали:

— Ладно, маэстро, кончайте веселуху. Пора создавать шедевр!

Все мы толпились напротив двери подсобного помещения, расположенного между рубкой и коридором. Там хранились экраны, которые прострелил Димон, пытаясь попасть в ханаатского шпиона, аккумуляторы бес-пилотов, бочки с пожарной пеной и прочая атрибутика хорошо оснащённого аэронефа, каким была «Сестрёнка», пока я не стал её капитаном и не увёл… прямиком к радиоактивной стене Неудоби.

Но сейчас в подсобке была заперта Генриетта Аврорина, бывший младший механик аэронефа. Я слишком её уважал, чтобы отдать в лапы безумию. Хотя сама Генриетта не прочь отдаваться этому безумию снова и снова.

Как же это всё произошло? Как я довёл себя и команду до этого? Неужели причина всего — моё бездарное капитанство? Неужто я ни на что не годный сопляк?

Всего неделю назад ничего не предвещало беды.

2

Неделю назад я вошёл в эту самую рубку, прижав к груди стопку журналов.

— Вот что Димон, — сказал я, скидывая его ноги с рулей. — Нам нужно расширяться.

Димон спешно прожевал кусок пирога:

— Ты, Борян, в мультимондисты записался? Они любят расширять сознание.

Я вынул из стопки журнал «Деловой имперец»:

— Если бы ты читал что-то кроме порнографических рассказов, то знал бы о предупреждении финансового аналитика из «ИмКом-Капитал».

— Чё за контора?

— «Имперский Комитет по Капиталовложениям». Следят за развитием экономики, анализируют ситуацию на всех рынках и дают рекомендации. Император получает от них еженедельный отчёт о состоянии экономики.

Димон задрал ноги обратно на руль:

— Как там, у экономики, дела?

— Аэронефные грузоперевозки стагнируют. Рынок перенасыщен нашими услугами. Аналитик советует искать новые источники прибыли.

Димон оживился:

— У меня есть идея. Предлагаю сделать из Сестрёнки аэрокабаре. Конечно, сложно получить разрешение на продажу пудры или на оказание услуг проституции.

— Имбециль? Чтобы я превратил мой аэронеф в… в… Эронеф?

Мы расхохотались. Димон добавил:

— Эронеф «Сестрёнка Честь» — звучит! Запатентуй.

Через пару часов мы причалили на авиадроме Северск-5, провинция Тоже́. Авиадром раскинулся не близ свалок или пустырей, как часто бывало, а в красивой долине. На горизонте — вершины горных цепей Нагорной Монтани. Сейчас снег на них растаял, но в другие времена года можно лицезреть чудо замёрзшей воды.

Я посмотрел на экраны. Генриетта стояла у ворот трюма, ожидая моего распоряжения.

— Генриетта, после разгрузки — свободна, мы не будем брать новый груз.

Она кивнула, и, не задавая вопросов, отправилась в свою каюту. Кстати, после того, как она узнала, что мы следили за нею через бес-пилоты, потребовала установить на все иллюминаторы жилых кают специальные задвижки на замках.

Я и Димон спустились в Бюро авиадрома, где располагалась Авиабиржа: большая комната, на стенах которой висели доски с объявлениями. На одной доске владельцы аэронефов вешали карточки с описанием своего судна: тоннаж, скорость, место отбытия, всё согласно погрузочному плану. Вторая доска содержала запросы от тех, кто нуждался в услугах перевозки.

Отец разработал погрузплан на месяц вперёд, но из-за буйного механикла и необходимости ремонта, план нарушился. Все клиенты, нанявшие судно заранее, разбежались. Поэтому «Сестрёнка Месть» кочевала с авиадрома на авиадром, перевозя небольшие грузы в полупустом трюме. Я должен был составить новый погрузочный план, чтобы аэронеф совершал рейсы с полной трюмовой гондолой, но… всё как-то не доходили руки.

Я и Димон принялись методично просеивать объявления в поисках чего-то не связанного с перевозкой грузов.

— Я не разбираюсь в экономике, но, кажись, аналитики «ИмКом-Капитала» плохо знают реальность… — сказал я. — Всем надо перевезти именно грузы, я не вижу никакой стагнации.

— Ага, — согласился Димон. — А те объявы, которые не о перевозке, явно от контрабандистов.

— Или от жандармов, которые притворяются контрабандистами, чтобы выловить нерадивых аэронефщиков.

— Или вот ещё, мура какая-то, — Димон ткнул в объявление. — Какие-то экологические активисты хотят установить на аэронефе помпу и выкачать химические отходы из озера в Ферранской провинции. В качестве оплаты предлагают благодарность от матушки-природы.

Я прочитал другое объявление:

— ПВК «Новые Дельфины» ищет частного перевозчика на аэронефе с большими холодильными камерами.

— Явно нужно будет вывозить трупы с мест боевых операций пэвэкашников, — сказал Димон. — Неплохо платят, кстати.

— Но масштабироваться до труповозки мы не будем.

— Ха, но если верить твоему рассказу про инфетку, вы уже возили труп в холодильнике.

— Это была разовая акция.

— Тогда вот что надо, — Димон ткнул пальцем в объявление.

Я прочитал текст и кивнул:

— Зашибись. Наконец-то и от тебя, старпом, польза.

3

Вся судовая команда «Сестрёнки» стояла перед открытыми воротами трюмовой гондолы. Вместо погрузочного крана, к ней приставлен передвижной трап с эскалаторной лестницей, который мы взяли в аренду у авиадрома.

— Команда, — сказал я. — Предстоящий рейс будет особенный… Поэтому я попросил вас облачиться в парадную форму.

— Тьфу-ты ну-ты, белые комбезы — это парадка, штоль? Детский сад.

— Весьма надеюсь, — повысил я голос, — что и команда разделяет моё стремление масштабироваться. Переброска грузов — это не единственное применение аэронефа. Нельзя всё время жить в рамках навязанных стереотипов. Это не мои слова, а нашего гостя…

На эскалаторе показалась голова пассажира.

— Итак, встречайте…

Гость полностью поднялся по эскалатору и сделал несколько шагов по трюму. Генриетта захлопала в ладоши и завизжала:

— Мирон Матьё! Иисус-дева-мария! Сам Мирон Матьё!

Генриетта настолько неожиданно преобразилась, что я испугался. Она бросилась к гостю навстречу. Мирона заслонили два охранника, поднявшиеся на борт вместе с ним. Генриетта рыдала и тянула руки:

— Мирон… Твоя музыка изменила мою жизнь!

Лев Николаевич озадаченно почесал голову:

— Мирон, мать ево, хто?

— Мирон Матьё, — пояснил Димон. — Шансонье и композитор группы «Тет-Ронд». Вы слишком старый, чтобы знать. Он голос нашего поколения.

— Тьфу-ты ну-ты, какого поколения? Он тебе в отцы годиться. И рожа какая-то кривая. Что у него с глазом?

Мирон Матьё подошёл к нам, не обращая никакого внимания на Генриетту:

— Рожа у меня получше вашей, дедуля. Как и слух. А глазное яблоко парализовано после того, как в шестнадцать лет, меня избил контролёр Имперской Высочайшей Ревизии, которому не понравились бунтарские тексты моих шансонов.

— Тю, меня в шестнадцать пьяный пэвэкашник саблей по животу полоснул, — невпопад ответил Лев Николаевич и ушёл. Давно я не видел его таким сконфуженным.

Прохор Фекан не смутился от присутствия Мирона Матьё. Кивнул мне и отправился в рубку, готовиться к отчаливанию.

По эскалатору поднялись грузчики, за ними приехала гора ящиков с аппаратурой. Пока грузчики растаскивали ящики, прибыли музыканты «Тет-Ронд». Генриетта переключилась на них. По очереди музыканты расписались у неё на руках и животе, для чего она бесстыже расстегнула комбинезон.

Я тут же услышал горячий шёпот Димона в моём ухе:

— Зырь, сисяндры у неё ничошные, оказывается.

Я отвернулся и обратился к великому шансонье:

— Позвольте, мосье Матьё, я покажу вам каюту…

— Подожди, капитан, ещё не все собрались, — отозвался Мирон Матьё.

По эскалатору поднялась толпа, пёстро разодетых людей. Одни были наряжены под «выживанца» — самодельные доспехи, шлемы и жилетки с шипами. Другие носили ханаатские рубашки и халаты с военными гербами, за которые в Империи можно и схлопотать по шее, если напорешься на патриота. Третьи вообще ничего не носили, кроме обтягивающих белых трусов и полиэтиленовых курток. Кажется, этот стиль назывался «остральен», то есть под австралийцев.

Были в толпе девочки в коротких платьицах, специально меньше на размер. И мальчики в шортах до пупа и сандаликах на босу ногу. Мальчики усиленно курили, поигрывая игрушечными лопатками и ведёрками, а девочки сосали леденцы. Чёртовы инфетки да инфеты!

В замешательстве я обратился к великому шансонье:

— Пардон, у нас нет места для всех этих людей…

— Какие ещё люди? — отозвался Мирон Матьё. — Вы где скот перевозите?

— Здесь, в трюмовой гондоле.

— Обеспечьте скотам лежбище в трюме и достаточно.

«Скот» курил и хохотал. Над ними даже держалось облачко пыли, как над стадом овцекоров. С тою разницей, что это была пудра.

Я приступил к размещению «скота», но хотя бы не установил перегородки в стойлах, как это делали с овцекоровами. Тогда я и представить не мог, во что превратиться «Сестрёнка Месть», когда это стадо зайдёт на борт. Перегородки бы всё равно не помогли…

4

Вот что произошло на следующий же день.

Димон пропал из рубки сразу же, как мы отчалили от авиадрома Северск-5. Через камеры наблюдения я видел, как он прошёл по трюмовой гондоле. Присоединился к одной группе «скотов», потом к другой. У одних выпил алкоситро, у других вынюхал пару дорожек пудры. Потом сел в тесный круг и стал слушать музыку из переносного патефона. Подпевал в такт, хлопал в ладоши и лапал девушек. Одни шлёпали его по щекам и уходили, другие позволяли ему просовывать руки в их трусики.

Я переключал камеру, чтобы не видеть этот групповой разврат.

Но больше и быстрее всех изменилась Генриетта Аврорина.

Она игнорировала все мои приказы, отданные по громкой связи. Сменив комбинезон на прозрачную куртку из полиэтилена, покрасила волосы в розово-синий цвет. В таком виде явилась в трюм и заняла место среди «скота». Ей тут же дали бутылку, поднесли зеркальце с дорожкой пудры, а какой-то скот в одежде выживанца шлёпнул её по заду. В ответ Генриетта начала с ним целоваться.

Спустя три часа я не выдержал. Спустился в трюм и вытащил её, пьяную и обнюханную, из груды спящих тел.

— Генриетта, — тряс я её. — Я вынужден вынести дисциплинарное взыскание. Вы пропустили вахту, вы не помогаете Льву Николаевичу в моторных отсеках, вы…

— А-а-а, — пробормотала она, — мой капитанчик, милый мальчик, — потрепала меня за щёку и поцеловала: — Не стесняйся. Я же знаю, как ты меня смотришь. Раздеваешь глазами…

— В этом наряде вы и так раздетая.

— Выйди за рамки приличий, навязанных тоталитарным социумом и лживой религией, — заявила Генриетта. — Творчество великого Мирона кричит об этом, но ты слишком глух, чтобы слышать.

Я чуть не расплакался. Это я-то глух? Да я все песни Мирона наизусть знаю.

— Вы вынуждаете уволить вас, — сказал я Генриетте.

— Пф, я сама увольняюсь.

Оттолкнув меня, Генриетта повалилась обратно.

Потрясённый её переменой, я вернулся в рубку. По дороге задержался перед каютой великого шансонье. Тишина за дверью прерывалась треньканьем на гитаре. Так как шансонье прописал в договоре, чтобы я не смел его беспокоить до прибытия в пункт назначения, то не осмелился постучать. Платил великий шансонье великую сумму, равную полумесячному погрузплану.

Стало ясно, почему на объявление о том, что великий музыкант хочет нанять аэронеф для путешествия в Санитарный Домен, никто не откликнулся. Все знали, во что превратит судно стадо Мирона Матьё. На это объявление могли клюнуть только малолетние олухи — я и Димон. Но я ведь капитан! Я должен был разузнать о клиенте детали. Но великое имя великого артиста, чьи песни спасали меня в самые трудные минуты жизни, затмило мой разум. А теперь разгульная жизнь в свите великого шансонье затмила разумы моей команды.

Если бы не Прохор Фекан, то не знаю, как справился бы с управлением. Казалось, вернулись те времена, когда я и Лев Николаевич вдвоём водили судно, пока папаша тратил наши доходы в казино Мизура. Прохор молча рулил, молча отработал свою вахту. Но на просьбу заместить Димона ответил: «Это не моя должностная обязанность» и ушёл спать.

Я остался в рубке на двойную вахту.

Вчера Лев Николаевич на все лады склонял Мирона Матьё:

— Мирон Мотня, тьфу-ты ну-ты, голос писклявого поколения.

— Урод Шмотьё, одноглазый змей, тьфу-ты.

— Мурлон Мудье, растуды его туды.

Но сегодня я увидел хрыча на камерах «скотобазы», как он сам прозвал трюм с грузом из поклонников Мирона Матьё. Бортмеханик подошёл к спящему на полу Димону, пихнул его носком ботинка. Подошёл к спящей неподалёку инфетке и бесцеремонно поднял подол платьица, разглядывая тугие белые трусики.

Затем сел на пол и приложился к банке алкоситро. Кажется, пучина разврата, окружающая шансон-звезду, утянула и хрыча.

На приборной панели запищала рация:

— Аэронеф «Сестрёнка Месть», это диспетчерская авиадрома Колле триста два, вы отклонились от трассы.

Прежде чем ответить, я посмотрел в лобовое стекло. Внизу расстилались воды озера Олле-Коль, впереди, в солнечном мареве, мерцал Санитарный Домен. Форсажные движки работали во всю силу. Я сам не верил, что мы пересекли Империю за несколько дней!

— Диспетчерская, говорит капитан Борис Муссенар, аэронеф «Сестрёнка Месть». Направляемся к посту экоконтроля, для дальнейшего следования в Санитарный Домен.

Диспетчер помедлил и вдруг сменил официальный тон:

— Это у вас Мирон Матьё на борту?

— Да.

— С ума сойти! Вот же повезло вам! Что он делает?

— Сидит в каюте.

— Какой талантливый человек! Ладно. Счастливого пути. Вы застрахованы?

— Что вы имеете в виду? — встревожился я.

— Тебе сколько лет, капитанчик?

— Какая разница?

— Ха-ха. Ладно, отбой. Не переживай за экоконтроль. У вас уже есть разрешение Жандармерии на проход в Домен, удачи… несчастный капитан.

— Дисп… Диспетчерская! Приём, что вы имели в виду?

5

Обычному гражданину нечего делать в Санитарном Домене. Он от того и назван так, что отделял Неудобь от жилых земель. Был буферной зоной на случай внезапного расширения Неудоби.

Эти территории населяли беглые преступники, маньяки и прочий сброд, который издревле назывался «выживанцами».

Когда у Империи не было войны с Ханаатом, или когда ни одно независимое город-государство не пыталось увильнуть от выплаты дани, или когда вечно мятежная Нагорная Монтань не поднимала вопрос о независимости, словом, когда выяснялось, что не произошло ничего особенного, тогда пресса вспоминала про выживанцев. Репортёры призывали Жандармерию «выжечь калёной саблей этот рассадник грязи». Гневно вопрошали, «куда уходят миллионные бюджеты на борьбу с чёрной пудрой, если её можно купить в любой подворотне?»

Про выживанцев и их нравы публиковались страшные истории. Про то, как они пожирали сырых брюхоногов, чьё мясо так отравлено, что одно прикосновение к нему вызывало ожоги. Или что выживанцы изобрели некую зелёную пудру, которая за несколько дорожек убивала человека.

Я не разбирался в выживанцах, но даже я видел несостыковку. Пресса рисовала выживанцев тупоголовым сбродом, которые при этом способны производить сложное химическое соединение, каким является даже обычная пудра из кабаре. Не говоря уже о запрещённой чёрной или о мифической зелёной.

Когда о выживанцах забывала пресса, тогда их вспоминала Жандармерия.

Шеф-капитан Первого Отделения Жандармерии выступал по радио, призывая повысить расходы на содержание жандармских корпусов в провинциях, граничащих с Санитарным Доменом. Если верить его словам, выживанцы были не хаотическим сбродом, но хорошо оснащённой армией озверелых ублюдков. Их цель — напасть на жилые земли, вытоптать посевы, убить детей, изнасиловать женщин, вырезать все гражданские чипы и разрушить Моску. От их нашествия Империю спасала только бравая Жандармерия, ежедневно расходующая десятки тысяч эльфранков на сдерживание врага в пределах Домена.

Обычному гражданину нечего делать в Санитарном Домене. Но девятнадцатого июня тысяча двадцать пятого года «Сестрёнка Месть», миновав пост экоконтроля, вошла в воздушное пространство мёртвых территорий. Таково было желание Мирона Матьё.

Я уже не уверен, что идея масштабироваться и расширить доходность предприятия была хорошей.

6

Наутро двадцатого июня в рубку пришёл Прохор:

— Помогу с навигацией.

— Но ведь сейчас не ваша очередь?

Прохор молча показал за лобовое стекло.

Мы давно прошли весь Санитарный Домен. Угрюмая стена Неудоби стояла прямо по курсу. Так близко я её никогда не видел. Разве что в учебнике по «Природоведению».

Чернота заполонила весь обзор. В ней клубились яростные шары молний, каждый размером с озеро Олле-Коль. Раскаты грома… нет, — оглушающие взрывы, сотрясали аэронеф. Цифровые приборы показывали чёрт знает что. Графическая система на лобовом стекле превратилась в набор мельтешащих точек и исчезла. Изображение на мониторах рассыпалось на цветные квадратики. Невозможно было увидеть, что происходило в трюме. Впрочем, сквозь взрывы до меня доносился восторженный рёв и визг: скот вёл себя по-скотски.

Прохор достал бумажную карту и принялся кронциркулем отмерять пройденное расстояние, сверяясь по механическому одометру, который считал обороты турбин. Потом на бумажке производил вычисления и переставлял точку на карте.

Его уверенные, профессиональные движения успокоили. Сделав вид, что привык летать вблизи Неудоби, я задрал ноги на рули:

— Вам нравится Мирон Матьё?

— Нет.

— Я не разбираюсь в шансоне, но недаром же его пластинка «Хорошо, ординатёр» признана лучшей пластинкой столетия? Даже я признаю, что песня «Скрип» несёт в себе мощный заряд.

— Да.

— О, вы согласны? От неё хочется и плакать, и танцевать, и верить, что ты не просто «скрип горящих в Неудоби камней», как поётся в песне, или, как в припеве, «но я скри-и-и-п, я убогий, что я делаю ту-у-т? У-уу. У-уу»

— Нет.

— Под этот шансон охота совершить, что-то великое. Доказать, что ты не скрип, а просто не принадлежишь этому месту, не так ли?

— Нет.

— Мирон Матьё своим творчеством убеждает — мы все принадлежим иному миру, где не существует Неудоби, где нет угрозы очередной волны Большой Беды. Именно поэтому он хочет записать новую пластинку, используя атмосферу Неудоби. Понимаете?

— Нет.

— Артист утверждает, что таинственные вещи, которые происходят в глубине Неудоби, напоминают магию творчества. Гравитационная нестабильность и электромагнитные пульсации внесут в работу лампового аудио оборудования помехи, которые станут частью звуковой канвы. А радиация должна напоминать о хрупкости нашего существования…

Прохор Фекан вонзил в карту кронциркуль:

— Зовите клиента. Мы на месте.

7

Мирон Матьё был одет во всё чёрное. Лицо бледнее обычного. Парализованный глаз смотрел на меня, пробирая до дрожи, а второй — блестел от ажиотажа.

Мы спустились в трюмовую гондолу.

— Подъём, твари, — закричал Мирон Матьё. — Убрать к чёрту пудру и бухло. Живее.

Я не разбирался в титулах, но было странно видеть, как Мирон помыкал несчастными. Не мог не припомнить статью в музыкальном журнале, где Матьё назвали «величайшим гуманистом в истории».

Подгоняемые пинками гуманиста, «скоты» разобрали коробки с аппаратурой. Инфетки в белых трусиках самоотверженно тащили усилители, а инфеты помогали тянуть провода. Ряженные в выживанцев модники собирали стойки под динамики. Генриетта, избегая встречаться со мной взглядом, носила за контрабасистом ворох микрофонов, устанавливая в указанных местах.

Мимо прошёл Димон. У него лицо мертвеца, а волосы — седые от налёта пудры.

За полчаса трюмовая гондола превратилась в звукостудию. Челядь разбежалась по углам. Вжавшись в стены, замерли, стараясь не дышать. Мирон и музыканты прошли в центр. Взялись за инструменты.

Мирон сосредоточенно уставился мёртвым глазом вдаль.

У меня захватило дыхание от торжественности. Подумать только, новый шлягер Мирона будет рождён на моём аэронефе!

— Мосье капитан, — закашлял динамик общей связи голосом Прохора. — Ваша очередь на вахту.

Здоровый глаз Мирона Матьё бешено завращался:

— Заткнитесь все! Выключите двигатель! Вырубите радио и все устройства. Мне нужна тишина. Вы понимаете, имбецили? Нужно слышать Неудобь, а не то, как урчат ваши желудки или пердят ваши жопы. Убирайся вон, капитан!

Я бросился в рубку. Прохор передал руль и ушёл спать. Отключив связь, я убрал звук у датчиков радиоактивности. Чего бы ещё выключить? После недолгих раздумий послал сигнал заглушить движки. Через минуту в рубку ворвался Лев Николаевич:

— Тебе чего, сопляк, моча в голову шибанула? Нас же в Неудобь затянет!

— Когда начнёт затягивать, включим малую тягу для манёвра. Вы уж постарайтесь, дедушка, сделайте всё, что можно. Сил у меня не хватает за всем следить. Хоть на этот раз не ведите себя как враг. Прошу вас.

Сам не ожидал, что произнесу эти жалобные слова.

Лепестки волос хрыча затряслись:

— То-то же, сопляк. Лады, пойду, вручную отсоединю барильет форсажной камеры. Это от неё шум. Пущай голос поколения слухает шум Неудоби.

Лев Николаевич ушёл. Я одиноко сидел в рубке, стараясь не разреветься. Сквозь взрывы в Неудоби послышались звуки музыки. Уф, Иисус-дева-мария, наконец-то гений начал записывать пластинку.

Вошёл Димон:

— Пардон, Борян, загулял я. Одно, другое. Пудра, девочки… всё заверте…

— Позже поговорим, — сурово оборвал я.

— Буду следить за рулями, мой капитан.

— Рулить некуда, мы в дрейфе.

Я пошёл в каюту и рухнул на кровать. Бесконечные вахты закончились, хоть теперь высплюсь.

8

Димон тряс меня за плечо и выкрикивал:

–…убивает! Капитан!

Кажись, Димон впервые назвал меня капитаном без иронии и издёвки.

— Кто убивает кого? — сел я на кровати.

–…Он — её! Генриетту!

Помотал головой, отгоняя сон. Посмотрел на часы своего наладонника.

— Скорее же, — торопил Димон.

Мы вышли в коридор, который был полон «скотов». Многие из них испуганы. Пока двигались к рубке, я слышал обрывки фраз:

— Опять он за своё, — сказал контрабасист. — Мы эту пластинку пятый год записываем.

— Творческая импотенция, — вздохнул модник в костюме выживанца. — Наш Мирон не может творить шедевры как раньше,

— Да, как в тот раз, на концерте в Ле Мулене. Он чуть не убил ту девушку.

Одна инфетка, с длинными красивыми волосами синего оттенка, сидела на корточках и курила:

— На этот раз он капец рехнулся. Точно зарежет. Как того парня в…

Я выдернул из её губ сигарету:

— Курение на аэронефах строго воспрещено!

Димон потащил меня в рубку:

–…он её.

До меня дошло, что Димон от страха не выговаривал «Мирон».

В рубке, рядом с лобовым стеклом, имелась дверца, ведущая на площадку, которую по старинке называли «капитанским мостиком», хотя капитаны давно не покидали рубку при управлении аэронефом. Мостик — наследие тех времён, когда не было точных приборов навигации.

Дверца открыта настежь. В неё прорывались вонючие облака пыли и пепла из Неудоби. Я испытал двойной приступ ужаса.

Первое: «Сестрёнка Месть» сдрейфовала далеко внутрь зоны Неудоби. Как мы все ещё не задохнулись? Навереное, нас спасла новенькая система вентиляции, установленная отцом.

Второе: на капитанском мостике Мирон Матьё обнимал сзади Генриетту. На секунду мне показалось, что они заняты бесстыжим половым актом на фоне Неудоби. Но в руке Мирона мелькнуло лезвие ножа, который великий гуманист держал у горла девушки.

Я выбежал на площадку. Дыхание перехватило от горячего, насыщенного пылью воздуха. Сквозь грохот услышал выкрики Мирона:

–…Прими эту жертву! Ты зовёшь, но мне ещё рано в твои объятья, Неудобь. Вместо себя посылаю её, преданную нам душой и телом. Часть меня в ней!

«Какая часть его в ней?» — испугался я.

— Вы что творите?

— А, малолетний капитан. Помоги мне забросить эту шлюху поглубже в пекло.

Выражение лица Мирона не было безумным, а соответствовало образу ироничного интеллектуала, который тиражировали на плакатах. Мёртвый глаз придавал мудрый прищур его одухотворённому лицу.

Генриетта безвольно висела в его руках. Конечно, она обдолбана пудрой и алкоголем, но не настолько же, чтобы не понимать степень опасности? Меня поразила её готовность на жертву ради прихоти шансон-звезды. Или она думала, что Мирон шутил и всё это часть театрального обряда для записи нового шлягера?

— Отпусти её, — в отчаянии закричал я. — Здесь вообще опасно стоять. Неудобь рядом! Пыль, радиация, отравленный пар…

— Капитан, наши мудрые предки приносили жертву Неудоби, останавливая её расширение. Но мы — новое поколение — забыли мудрость прошлого. Пойми, капитан, Неудобь расширяется из-за того, что мы больше не приносим жертвы, как делали наши предки. Я это точно понимаю. Я услышал это в её звуках. Слышишь?

Мирон не был пьян или нанюхан, ведь он проповедовал вегетарианство и отказ от стимуляторов сознания. В старости все шансонье или актёры театра становились трезвенниками и вегетарианцами. Даже пудру не нюхали.

— Возродив жертвоприношения, мы остановим новую волну Большой Беды, — махнул ножом великий музыкант. — А я напишу новый гимн эпохи. Твой голос, капитан, тоже зазвучит в хоре очищающей жертвы.

Я поймал взгляд Генриетты. Её помутневшие глаза ничего не выражали, но я убедил себя, что прочёл в них мольбу.

— Последний раз предупреждаю, Мирон. Отпусти или я приму меры. Здесь я капитан!

Не обращая на меня внимания, Мирон повернулся к Неудоби и продолжил вещать поэтическую чушь об «очищающей жертве». Капитанский мостик узок, Мирон закрыл себя Генриеттой, не подобраться.

Я вышел обратно в рубку.

9

Подошёл к заветному шкафчику и открыл его. Интересно, почему оружие из шкафчика стало моим главным ответом на все проблемы? Не от того ли, что однажды именно ружьё помогло мне справиться с Марин Лебэн?

Димон стоял рядом, повторяя:

— Что делать, что, мля, делать?

Отмахнувшись от него, я достал «Охотник По-по». При виде оружия Димон поменял скороговорку на:

— Ты что будешь делать, ты что будешь делать?

Проверив наличие патронов я обернулся.

Поклонники Мирона прилипли к лобовому стеклу, наблюдая за действиями шансонье. Другие разговаривали как ни в чём ни бывало, словно находились на светской встрече. Третьи были слишком обдлобаны, чтобы понимать, где они и что происходило.

— Эй, ты чего задумал, — остановил меня модник в костюме выживанца. Видать, костюм обязывал его вести себя круто.

— Освободите рубку. Все вон отсюда, — крикнул я, подняв ружьё на вытянутой руке.

Я думал, что вид оружия отрезвит их, но стало только хуже.

— Эй, да он собирается Мирона шмальнуть, — завопила синеволосая инфетка.

«Скоты» потянули ко мне руки, пытаясь вырвать ружьё. Синеволосая инфетка прыгнула на меня и впилась в руку мелкими белыми зубками.

Вложив в удар всё отвращение к этим недочеловечкам, я пнул её в живот. Кувыркнувшись, её хрупкое тельце отлетело в угол. Инфетка упала на голову, ногами вверх, показывая всем стандартные белые трусики.

Но остальные скоты навалились на меня толпой, выдирая из пальцев оружие. Среди их низкорослой толпы появился Прохора Фекана. Расшвыривая фанатов, подошёл ко мне.

— Капитан, я прослежу за ними, — сказал он и вытащил из ножен саблю. Фанаты Мирона тут же разбежались на расстояние клинка. Для усмирения обдолбанной толпы, холодное оружие оказалось эффектнее огнестрельного.

Я уже собрался выйти на мостик, как в дверях показался Мирон Матьё. Он так же держал нож у горла Генриетты:

— Брось ружьё, капитанчик, — крикнул он. — Мне без разницы, где её зарезать.

— Мирон, приди в себя, — сказал я. — Такое поведение недостойно звезды твоего масштаба.

— Откуда ты, мелюзга, знаешь, что достойно звезды?

Я не разбирался в том, как правильно вести переговоры с террористами, взявшими заложников, но даже я понимал, что если бы Мирон сильно хотел убить Генриетту, то уже убил бы, а не ходил бы туда-сюда, привлекая всеобщее внимание.

Я приложил ружьё к плечу. Сразу несколько поклонников закрыли шансонье своими телами. Под их прикрытием Мирон отошёл к двери подсобки и запёрся.

— Меня не остановишь, капитан! — глухо прокричал он из-за закрытой двери.

С тоской я посмотрел в лобовое окно. Там теперь ничего не видно кроме вихря из пепла и огня. Мелкие камешки застучали по корпусу аэронефа. От больших камней вулканической лавы «Сестрёнка» вздрагивала, как от удара плёткой. Вдобавок ко всему отчётливо услышал глухие выстрелы, где-то в трюмовой гондоле. Это ещё что за проблема? Кто стрелял и в кого?

Обведя толпу взглядом, заметил Льва Николаевича:

— Старший бортмеханик, подключайте обратно форсаж. Нам понадобится вся мощь движков.

— Тьфу-ты ну ты, сами устроили кабаре-бордель, сами и расхлёбывайти, сопляки, — сказал Лев Николаевич и покинул рубку. Но я знал, он отправился выполнять приказ.

Я постучал прикладом в дверь подсобки:

— Мирон, убьёшь её и гарантирую — живым из-за этой двери не выйдешь.

После секундного молчания, раздался ответ звезды:

— Меня на понт не возьмёшь, салага.

Тогда я просто выстрелил в замок двери. Она, конечно, не открылась, а мне в пальцы впились осколки пластика, я едва сдержался, чтобы не заорать от боли. А пуля рикошетом вошла в пол между моими ногами. Чуть левее — и попала бы мне в ногу! Вот мне и урок реальности: не надо пытаться открыть дверь выстрелом из ружья, такое срабатывает только в спектаклях про крутых пэвэкашников.

Зато выстрел распугал фанатов. Теперь они поверили, что малолетний капитан способен нажать курок. Выбежав из рубки, столпились в коридоре. Остались только обдолбанные и лежащая вверх ногами синеволоска.

— Ты… ты не посмеешь меня убить, — неуверенно донеслось из-за двери.

Я клацнул затворным механизмом, хотя надобности в этом не было, просто хотел, чтобы шансонье-маньяк услышал этот звук. Пусть добавит его в «звуковую палитру» будущего шлягера.

Громко, с расстановкой я сказал:

— Буду стрелять в любого, кто подвергает опасности жизнь члена судовой команды.

10

Корпус «Сестрёнки» сотрясался сильнее и сильнее. Наконец, я услышал, жужжание стартующих движков. Только бы турбины не засорились пеплом! Тогда нам всем конец…

Дверь подсобки открылась. Мирон Матьё, обсыпанный пылью и пеплом, вышел и кинул Генриетту на пол, будто надоевшую куклу:

— Как говорят австралийцы, «оу-кей». Поворачивай своё корыто в сторону жилых земель, капитанчик.

Мирон Матьё посмотрел на своё отражение в лезвии ножа. Бросил его рядом с Генриеттой и вышел в коридор. Выкрикнул на прощание:

— Мой творческий путь закончился. Больше вы не услышите от меня ни ноты.

Его слова потонули в горестном вопле фанатов. Прохор Фекан поднял Генриетту на руки и вынес из рубки. Я позавидовал, что не такой сильный, и не смог бы эффектно поднять девушку и унести.

Димон снял рули с автопилота и перевёл все ручки в крайнее положение. Сестрёнка дёрнулась. По инерции все повалились на пол. Я успел ухватиться за дверцу подсобки.

Пройдя сотню метров, Сестрёнка снова застыла, привязанная к Неудоби то ли воздушным потоком, то ли гравитационной аномалией. Я включил общую связь:

— Лев Николаевич, дорогой мой, умоляю, дайте всю мощность!

— То оне глушат движки, то оне всю мощность хотят, — просопел он в ответ.

Несколько минут я и Димон напряжённо следили за механическим одометром. Обороты турбин то падали до нуля, то взлетали до нескольких тысяч. Наконец, вышли на стабильные пять тысяч. Военные чудо-движки, за которые папаша уплатил цену второго аэронефа, показали на что способны. Оторвавшись от Неудоби, мы понеслись через Санитарный Домен.

Я подобрал ружьё и пошёл в трюмовую гондолу. Все наши «скотские» пассажиры были там. В центре толпы стоял по пояс голый Мирон Матьё. Расплёскивая алкоситро из банки, он топтался по обломкам своей гитары и восторженно кричал:

— Свобода! Свобода от концертов. От обязанности выдавливать из себя очередные пластинки! К дьяволу вашу музыку, к дьяволу шлягер «Скрип», который меня заставляют играть на каждом концерте. К дьяволу вас, поклонников. Вы идиоты, если считаете эту дерьмовую песню хорошей. Ха-ха, с каким наслаждением я посылаю всех вас в жопу!

Мда, теперь «Сестрёнка Месть» войдёт в историю музыки, как место, где умер шансон.

Я притворил люк в трюмовую гондолу. и вздрогнул, увидев что он изнутри изрешечен пулями.

— Тьфу-ты, — раздалось за спиной. — Это охранники Мирона палили. Я их запер в трюме, шоб не мешали тебе, капитан, наводить порядок на судне.

— Спасибо, Лев Николаевич.

Дед направился в моторный отсек, а я в рубку. По дороге заглянул в каюту Генриетты. Прохор Фекан стоял на коленях перед её койкой и держал тазик. Генриетта блевала. Увидев меня, она попыталась встать.

— Лежите, — сурово сказал я. — Выздоравливайте. Дотянем до авиодрома Колле. Будем пересобрать турбины, поэтому Льву Николаевичу пригодится помощник. Поэтому я вас беру обратно на службу.

Не слушая виноватых благодарностей Генриетты, я ушёл в рубку. Скинул с рулей ноги Димона:

— Я вот что понял, старпом, настоящий капитан любит каждого члена команды. Я люблю Генриетту, хотя она, кажись, дура. Люблю Льва Николаевича, хотя он старый дурак. Люблю Прохора Фекана, хотя он всегда молчит (за это и люблю). Люблю тебя, Димон, но если ещё раз увижу твои ноги на руле, то не обижайся, достану «Охотника По-по».

— Так точно, мосье капитан, — ответил Димон.

Вроде бы, без иронии.