Земля забытого бога

Максим Дуленцов, 2018

В Пермском крае популярна легенда о том, что основатель одной из древних религий пророк Заратустра появился на свет в месте слияния двух уральских рек, одна из которых носит древнее санскритское название Кама. Утверждают это и некоторые учёные… Главный герой романа, увлеченный черной археологией, случайно находит книги VII века, в которых говорится, что древний клад Сасанидов существует в действительности. Но и околонаучный делец Садомский, в глазах которого пермская земля выглядит как кладовая утраченных сокровищ, которые следует извлечь и выгодно продать, организует экспедицию черных копателей к Бутырскому городищу. Однако земля, на которой мы живем и о которой так мало знаем, умело хранит древние тайны, способные перевернуть всякие устоявшиеся представления о путях развития человечества…

Авеста: Видэвдат. Стих 2^[1]

Знак информационной продукции 12+

© Дуленцов М.К., 2018

© ООО «Издательство «Вече», 2018

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2018

Сайт издательства www.veche.ru

Глава 1

Тёплым майским днём, что необычно для дождливого и ветреного в это время Санкт-Петербурга, в окрестности Сенатской площади в довольно старом уже заведении индийской кухни сидели два вполне респектабельных человека. Один был в хорошем деловом костюме от итальянского кутюрье, может быть даже «Бриони», с чуть седеющими черными волосами, аккуратно прибранными опытными руками стилиста. Белая рубашка сверкала безукоризненной чистотой, галстук по моде, на ботинках, несмотря на прошедший утром дождь, не было ни пятнышка. В петлице пиджака красовался миниатюрный знак в виде белого ромба с синим крестом, он не бросался в глаза, но подчёркивал статус владельца. Присмотревшись, знатоки смогли бы определить в нем знак окончания университета, но не тот, советский, а довольно старый, периода империи. Но знатоков в окружении не было, заведение вообще казалось пустоватым. Лишь пара залетных вездесущих туристов сидела поодаль за столиком, с любопытством читая меню на русском и оглядывая интерьеры.

Это расслабляло двух посетителей, что довольствовались по правилам лишь оловянным чайничком с ароматным чаем, который сдабривали молоком из серебряного сливочника по всем традициям давно ушедшей Викторианской эпохи. Черты лица первого были крупны, складки пролегали по лбу и чисто выбритым скулам, придавая ему вид довольно мужественный, и в то же время утончённый. На тонких пальцах ногти недавно подверглись процедуре маникюра. На пальце левой руки виднелся перстень старинной работы, но очень тонкой, такой, что казался одним целым с пальцем. Голос человека был тих, но наполнен низкими звуками уверенности и авторитета.

Второй же собеседник был полноват, немного неряшлив в одежде, но наряд его также был подобран с толком: дорогие джинсы, выглаженные недавно, сиреневая рубашка с высоким расстегнутым воротником и джемпер, на котором явственно была видна марка дорогого дома высокой моды. Лицо его выглядело чуть одутловато, глазки маленькие, толстые пальцы были унизаны перстнями крупного размера, из-под рукава рубашки нагло выглядывали массивные золотые часы. На лице его часто играла улыбка, видно, что в данный момент человек был в хорошем расположении духа и с интересом слушал собеседника, иногда вставляя полновесные фразы и щелкая толстыми пальцами. Беседа велась о разном. Первый, щёголь, поставив чашку на блюдце, говорил:

— Вот представьте, милейший, что истории не преподают в учебных заведениях. И что изменится? Да ничего! Ведь что такое история? Наука? Возможно, но любая наука для чего-нибудь нужна. А для чего нам нужна история?

Второй собеседник хмыкнул, защёлкал пальцами, подбирая слова.

— Не трудитесь, любезнейший, я знаю, что вы скажете: история, мол, учит нас не повторять ошибок. Так?

Последовал удовлетворённый кивок головой.

— Не думаю. Приведите примеры, когда на исторических ошибках учились? Когда те люди, которые отвечают за политические процессы, воспользовались знаниями и аналитикой ученых, скрупулёзно собирающих факты и их интерпретирующих? Когда политика хоть раз опиралась на историю? Молчите? Ну а я приведу вам отрицательные примеры. Вот возьмем хотя бы нынешние события. Произошла аннексия Крыма. Да, да, милейший, аннексия, и ничего другого. Опустим покамест, для чего это было надо, займемся историей. Не буду далеко ходить, вспомните девятьсот восьмой, чуть более ста лет назад, аннексия Боснии и Герцеговины Австро-Венгрией. Что потом? Правильно, Первая мировая. Идем дальше, тридцать восьмой, аншлюс, а я бы снова назвал это аннексией Австрии Германией. Потом, как вы помните, Вторая мировая. История дает подсказки! Но вот этих подсказок никто не видит.

— Но, мне кажется, были и другие примеры аннексии без войны, — проговорил полноватый собеседник.

— Только по результатам предыдущих войн, — улыбнулся денди, — в виде контрибуций. Так вот, к чему это я: история, как наука, бесполезна. Она служит лишь для национальной идентичности, лозунгов политиков, типа: а мы за Русь постоим, как деды наши, или подобных им плебейских романчиков а-ля Загоскин.

— Это еще кто? — удивленно спросил собеседник.

— Это как Акунин, только на сто лет раньше, — улыбнулся удачно ввернутому сравнению денди, — таким образом, рассматривать историю как науку не стоит. Тем более, исторические факты можно интерпретировать, как заблагорассудится власть имущим, за примерами и бегать далеко не надо — в Советском Союзе умело этим пользовались не далее, как двадцать с лишним лет назад. Да и сейчас практикуют. Не наука это — ремесло.

— Ремесло-то оно ремесло, да лишь бы деньги приносило, — ухмыльнулся толстый, отхлебывая чай.

— Да, если бы не деньги, давно бы бросил сие ремесло… — задумчиво произнес элегантный человек.

— Ну а что у нас новенького, кстати? Принесли что-нибудь? Или нарыли в загашниках?

— В загашниках сейчас рыть трудно стало, с той поры как поймали господ несунов. Да и подведомственные организации уже оскудели — всё вытащили, милейший. Пока ничего нового и интересного. Несут на оценку то явные подделки, то предметы, не имеющие никакой ценности. Тут еще скандал с поддельными картинами — некрасивая ситуация, но я коллег понимаю, на скудном рынке приходится как-то выживать. Сам таким не балуюсь — репутация дороже. А вы почему интересуетесь? Я слышал, ваша коллекция Фаберже хорошо ушла на «Кристис»? Помню, вместе нашли…

— Да, удачная сделка. Трудов, правда, стоило. Вывозили по новому каналу, старые захлопнулись, будь неладна эта Украина!

— Я слышал, что через Донбасс и вывезли?

— Тсс, — приложил палец к губам полный мужчина и довольно улыбнулся.

— После ужесточения нормативного акта о незаконных археологических раскопках еще и черные приуныли. Раньше нет-нет да принесут нечто увлекательное, а сейчас все боятся. Ну, это пока, скоро деньги понадобятся, потащат. Свободные деньги-то есть у вас, милейший?

— Как не быть, если что стоящее — всегда готов. Знаете же, что исторические ценности не дешевеют. Хорошее вложение капитала.

— Знаю, вам-то капитала не занимать. Но пока пусто. Хотя…

Элегантный мужчина задумался, отпил чаю, посмотрел на собеседника, как бы оценивая, стоит сказать ему или нет. Тот заинтересованно наклонился к столу, защелкал пальцами.

— Ну, не томите, что там у вас есть? Гривны, серебро, иконы, картины? Вы ведь за ерундой не полезете, у вас всё ценное, я вас не первый год знаю. Всё, что вы советовали, подгоняли, так сказать, всё уходило за хорошие деньги. Что теперь?

— Теперь не совсем то, милейший, не совсем то, но очень интересное… Помните, у меня в Перми есть контактёр?

— Помню, у него пару раз брали звериный стиль, серебро, ерунду сущую. Еще гривны были, но это мелочи, не ваш уровень. Но если только это — ну и это возьму. Так что там у вас?

— Там, милейший, совсем не гривны. И даже не серебро. Там вот это, — денди вытащил из кожаного портфеля папку, осторожно положил ее на стол, развязал тесемки. В папке лежали листы формата А4 с текстом.

Толстяк разочарованно откинулся на спинку стула.

— Что это?

— Это перевод книги, которую прислали из Перми.

— Что за книга? Церковная? А где сама книга?

— Вот в том всё и дело, милейший. Книга у меня, само собой. Но книга не церковная. Прислали мне несколько, в основном, ординарные: Часослов, Евангелие конца семнадцатого века, а вот две других — это нечто! Одна четырнадцатого века ориентировочно, вторую не датировал. Нечто заключается в том, что к церкви они отношения не имеют. Это почти беллетристика того времени, но, как вы наверно знаете, беллетристику тогда писали не как сейчас, а по реальным событиям. Так вот тут перевод первой. Вторую переведу чуть позже.

— Ну и что там интересного? Как они оцениваются на аукционах, такие книги?

— Тут, милейший, дело не в цене. Дело в содержании.

— Расскажите, будьте так любезны.

— Я думаю, вам стоит почитать самому. Заодно оцените мой перевод c персидского.

— Она еще и персидская? Ну, это не мой профиль, я собираю русский антиквариат! Им иногда и торгую в свободное от работы время.

— Этой торговать не надо. Прочтите просто. Потом поговорим. Возможно, вас и вторая заинтересует, как литература, а не предмет купли-продажи. Прочтите, я советую вам.

Щеголь подвинул папку недоумевающему толстяку, предложил денег, но тот коротко помотал головой — мол, заплачу, все еще смотря на папку. Элегантный человек кивнул и легкой походкой вышел на майское солнце, направившись в сторону здания крупного музея.

Элегантного мужчину звали Станислав Николаевич Садомский. Происходил он из древнего, но обедневшего еще в Средние века дворянского шляхетского рода. После присоединения Варшавского княжества Александром Первым дворянство его было подтверждено грамотами, кои остались у предков и прорвались сквозь века в самом что ни на есть сохранном виде. В юности же, когда Станислав Николаевич блестяще учился в советской школе и ЛГУ, гордиться дворянским происхождением было не принято и даже опасно, а потом уже то, почти мифическое дворянство, душу не грело — хотелось известности и денег. Красный диплом исторического факультета ни того ни другого не дал, как и ветхая дворянская грамота, а острый ум и природное упорство плоды принесли, да только плоды, как казалось с высоты прожитых лет — а Садомскому было уже под пятьдесят — плоды были кислыми, маленькими и кое-где уже подгнивали. Начав с изнурительных археологических экспедиций в Среднюю Азию, которая была еще в составе СССР, Станислав Николаевич принес славу своим мощным научным руководителям, сам же получил только бесценный опыт работы лопатой. Но худа без добра, как известно, не бывает: за годы, проведенные под палящим солнцем Узбекистана за бесконечными чашками длинного ароматного чая с колоритными бронзовокожими узкоглазыми мужчинами в полосатых халатах, он выучил персидский, среднеперсидский и немного древнеперсидский, начал понимать еще с десяток наречий, на глаз определял подделки азиатских изделий, которые старательно втюхивали приезжим археологам те самые мужчины, стал хитро щуриться, от чего вокруг глаз у него набежали тонкие и очень сексуальные, по отзывам женщин, морщинки, а взгляд приобрел внимательно-недоверчивое выражение с долей ироничности. Написав пару никому не нужных научных статей, к концу периода «перестройки» Станислав Николаевич устал, вымотался, не достиг каких-либо высот в археологической науке, потерял вкус к такой жизни и совсем уж захотел жениться, что до этого за ним не наблюдалось, да тут неожиданно произошли большие изменения, как в стране, так и в его научной жизни. Во-первых, вместо коммунистической партии руководить страной стали деньги и имеющие их олигархи; те, что вовремя подсуетились, подмазали стареющих коммунистов-функционеров и поделили с ними ничейное теперь, а до этого государственное имущество. Деньги страной стали править жестко, но законы их движения были более понятны Садомскому — деньги надо было ковать, не отходя от кассы, как говорили в классике советского кино, а в болоте, где у каждой бабушки дома стояла банка с купюрами, ковать их было легко, следовало лишь немного подумать. Во-вторых, король умер — да здравствует король! Старый знакомый еще по азиатским экспедициям, человек со связями и давно обласканный чиновниками, но не имевший руля, перехватил власть, что была еще у его родственника. События маленького дворцового переворота, а именно так про себя с усмешкой называл назначение знакомого на пост руководителя крупного музея Станислав Николаевич, ему были до конца неизвестны, но последствия вполне устраивали — знакомый позвал его к себе. А что такое крупный музей? В первую очередь, это крупные деньги. Служить народу, с головой окунувшемуся в океан дикого капитализма, Садомский, конечно, не намеревался, но новая работа давала ему возможность вплотную приблизиться к людям, которые владели большими деньгами, такими большими, что находили для себя возможным тратить их на то, на что и надо тратить. История в виде артефактов — самое надежное вложение капитала испокон веков. А поскольку эти богатые люди имели только деньги, но не имели знаний, то им всегда требовался консультант. И консультант всегда имел долю от огромных сумм, которые крутились, крутятся и будут крутиться в очень закрытом мире настоящего антиквариата. Так кандидат исторических наук Станислав Николаевич Садомский на четвертом десятке лет осуществил свою юношескую мечту — он стал богат. Конечно, богатство — это относительная категория, но для него имеющегося достатка было с лихвой. Причем поскольку его клиентами были люди, уж совсем не считающие денег, то он не переступал через свои моральные принципы, как некоторые его коллеги — всегда есть соблазн выдать подделку за оригинал, тем более что клиенты ничего не смыслят в приобретаемых ими предметах и не пытаются даже узнать хоть толику. Правда, это больше относилось к клиентам из России и дружественных стран СНГ, иностранцы знали толк в том, что покупали. Еще того хуже — украсть. Станислав Николаевич прямыми кражами не занимался и их осуждал, в вверенном ему отделе музея недостач не было, а если и были, всё вскрывалось, и виновные карались его властной жесткой рукой, не вынося сор из избы.

А вот на закон о черных копателях смотрел сквозь пальцы — еще не найденное украсть невозможно, считал он, осуждая про себя и власть, которая не выделяла денег на новые археологические экспедиции. «Раз деньги дают другие, стало быть, и находки их», — думал он, отгоняя от себя иногда возникающую мысль о морально-этической стороне этого промысла. Но промысел потихоньку угасал, артефакты, имеющие значительную стоимость, оседали в коллекциях олигархов, власть имущих, неизвестных в широких кругах иностранных подданных, поток иссякал, редкие перепродажи из одного закрытого дома в другой уже не грели душу, что-то новое не появлялось на широком горизонте знаний Станислава Николаевича. И наступил у него кризис жанра. Хотелось чего-то, а чего — Станислав Николаевич не мог сформулировать, занятый рутиной музейной работы и оценочной деятельности. Но постепенно осознание стало приходить, оформляться из неверных образов в конкретные мысли, что вполне нормально для человека думающего и образованного. Садомский хотел славы. Конечно, его слегка коробило от того, что он, как все, живет по законам общества, описанным ещё Карнеги, но желание известности, признания было так сильно, что он поступался своими принципами идеального, неподвластного законам толпы существования. Осознание пришло, но методы достижения цели оставались недосягаемыми.

Что он мог сделать для того, чтобы стать великим хотя бы в своей среде? Пост руководителя музея ему не светил, мешала нарочитая независимость и отсутствие элементарного лизоблюдства, а Трою уже откопал хитрец Шлиман еще до рождения тщеславного кандидата наук. Докторская степень ничего не меняла в жизни Садомского, таким образом, Станислав Николаевич мало что мог для удовлетворения потребностей своего эго и очень этим тяготился. Оставалось зарабатывать деньги на своем честном имени, известном в очень узких кругах богатых коллекционеров.

Войдя в стены старинного здания музея через служебный вход, Станислав Николаевич бодрым шагом поднялся к себе в отдел, кивнул сотрудницам женского пола, которые проводили его томными взглядами, и вошел в помещение запасников. Там, в углу на столе, под старинной лампой его ждало то, ради чего он месяцы просидел со словарем у ноутбука, переводя подзабытые уже слова, нанизанные на старый пергамент персидской вязью неизвестным списчиком. Подойдя к столу, он с удивлением увидел своего сотрудника, серого человечка лет сорока, который выглядел на семьдесят, в запыленном пиджачишке и вытертых на коленках, давно не знавших утюга и химчистки брюках. Сотрудник увлеченно тыкал нос, одетый в огромные роговые очки, доставшиеся, видимо, еще от прадедушки, в пергамент лежащей на столе открытой книги и перебирал листы перевода, оставшиеся на принтере.

— Вадим Павлович, — с недоумением произнес Садомский, пытаясь смягчать выражения, — что вы делаете у меня за столом?

Серый человечек Вадим Павлович, всем своим видом показывающий, что он неудачник в четвертом поколении, виновато поднял на Садомского глаза, в которых светилась научная мысль.

— Ой, простите, Станислав Николаевич, вот решил напечатать реестр, а тут на принтере ваши листки, прочитал случайно, вы уж не обессудьте, дорогуша…

Вадим Павлович начал судорожно собирать листы и попытался оформить их в пачку да уронил, листы рассыпались по всему полу. Садомский вздохнул и начал помогать собирать. Вадим Павлович работал в отделе еще при старом директоре. Хоть и прошло уже двадцать лет, как Садомский начал карьеру в музее, а тогда серый человечек был еще молод, но он всегда выглядел именно так — неопрятным, подслеповатым и увлеченным всяческими черепками. В научные экспедиции его не брали, потому что он был совершенно не приспособлен к жизни.

Поговаривали, что Вадим Павлович до сих пор живет со своей мамой и женщин сторонится, впрочем, как и они его. Единственное качество, за которое его ценили, в том числе и начальник отдела, это дотошность, с которой Вадим Павлович брался за любое поручение. Его черепки лежали в строгом порядке, датированные не только по времени прибытия в музей, но и достаточно точно по времени изготовления. Вадим Павлович мог с неимоверной точностью, потратив на осмотр артефакта не более десяти минут, сказать, откуда он, дать датировку и рассказать, какие события истории этому предмету сопутствуют. Но, несмотря на энциклопедические знания, он всегда желал быть в тени; под научными статьями академиков, пользующихся его головой, подписи своей не требовал, хотел только одного — чтобы его не сократили случайно из отдела, в котором он практически жил.

— Станислав Николаевич, как у нас обстановка? — бормотал, не глядя на начальника, Вадим Павлович, собирая листы. — У нас нет сокращения? А то ведь время какое, кризис… Если что, я подпишу сокращение зарплаты, Станислав Николаевич, только оставьте, как же я без всего этого!

— Да не волнуйтесь так, Вадим Павлович, никого не сокращают пока.

— Вот именно, что пока. А как начнут? Кстати, уж простите за вопрос, а откуда у вас эта книга? — Вадим Павлович глазами из-под очков указал на старую книгу, лежащую на столе.

— Принесли. А что в ней такого, книга — список четырнадцатого века, состояние плохое, на среднеперсидском. Вы что, читали ее?

— Нет, нет, что вы, я просто взглянул, я же понимаю… Состояние не очень, пергамент крошится, я, конечно, не рискну… Но посмотрел ваш перевод, отличный перевод… Правда, есть неточности…

— Какие неточности, Вадим Павлович? — довольно резко осек серого человечка Садомский, к критике относившийся, как и всякий успешный человек, сугубо негативно.

— Две неточности, Станислав Николаевич, две, всего две, небольшие…

— Да что за неточности, милейший?

— Только немного неверный перевод, вот тут, на открытой странице, и вот у вас с принтера, вот тут в одном месте вы переводите как прошедшее время, а здесь ясно написано в настоящем, вот взгляните, покорно прошу…

Садомский взял свой листок с переводом, услужливо подсунутый Вадимом Павловичем, и перевел глаза на разворот книги. Серый человечек уже тыкал пальцем в вязь, указывая на место неточного перевода.

— Вот видите, это слово… Вот тут ошибочка. Это нормально, это все так ошибаются, все-таки мертвый язык и все такое, но, правда, не первый раз читаю, настоящее время, надо бы так перевести, а в основном безупречный перевод, литературный, я бы сказал, просто Пушкин вы, Станислав Николаевич.

Садомский внимательно посмотрел и в душе согласился с серым человечком. Упустил времена, забыл уже. «Старею», — с сожалением пронеслось у него в голове.

— И еще, Станислав Николаевич, это, безусловно, открытие, ваше открытие, это, безусловно, победа, о вас напишут в «Сообщениях государственного Эрмитажа», может, даже на английском языке…

— Это почему? — ошарашенно спросил Садомский, не понимая, куда клонит Вадим Павлович.

Вообще-то и книгу, и перевод он хотел по одной причине, знать о которой никому не было нужно, не выставлять на публику, надеясь заработать с помощью коллекционеров.

— Так вот вторая ошибка, Станислав Николаевич. Вот взгляните на написание букв, на чернила, вот в линзу, — подсунул Вадим Павлович огромную лупу, — конечно, надо бы еще исследования, для точности, надо бы конечно, но вот это дает нам право не утверждать, но сомневаться, да и пергамент…

— Короче, Вадим Павлович! — уже с нетерпением повысил голос Садомский.

— Не смею утверждать в качестве истины в последней инстанции, надо исследования, но… Книгу я бы лично датировал седьмым веком, да, именно седьмым, ну или восьмым, никак не позже.

Станислав Николаевич Садомский замер в недоумении.

— Вы уверены? Это не список?

— Я же говорю, нужна экспертиза… Конечно, радиоуглеродный анализ может запутать дело, да и портить артефакт придется… Но я бы датировал именно этим временем.

Письменные источники того периода были не просто редкость — огромная редкость! Да еще в таком объёме. Это было открытие, если тщательный Вадим Павлович не ошибся, конечно. В голове кандидата наук Садомского уже тихо звучали фанфары. Вот она, его Троя, вот, лежит перед ним уже давно, уже год, с тех самых пор, как он увидел Веронику.

Мысли о Веронике мгновенно отодвинули на второй план наполеоновские мечтания. «Что это, почему, вот книга, вот открытие, вот слава, почему опять она?» — вопрошал сквозь пелену видений Станислав Николаевич, тупо уставившись в разворот старинной книги. Серый человечек вежливо занялся перебором черепков.

История обретения книги была неразрывно связана с Вероникой. Станислав Николаевич никогда не был обделен вниманием женского пола, природное обаяние и стиль, опрятность и аккуратность привлекали к нему поклонниц, будь то сотрудницы отдела или студентки истфака на практике, просто случайные женщины, что обращали свой взгляд на элегантного мужчину за ужином в ресторане, где Садомский предпочитал бывать. Если бы он вел жизнь Казановы, то эта карьера была бы для него очень успешной. Но женщины его интересовали лишь как объект временного удовлетворения низших потребностей, чувство любви ему было незнакомо. Лишь изредка и на короткое время в его квартире на Шпалерной, бывшей коммуналке, выкупленной у многочисленных собственников и любовно превращенной в уютное и шикарное место созерцаний и раздумий по типу старых питерских квартир, появлялись особи женского пола, которые и хотели бы остаться и навести там свой порядок, да им это так и не удалось. После тридцати лет о женитьбе он ни разу не раздумывал, не думал и сейчас, но встреча с Вероникой что-то вывернула в его строгой и прибранной, как одежда в гардеробной, душе. Хотя для Садомского душа было понятие сугубо мифическое, в загробную жизнь он не верил, как и в переселение душ, в церковь не ходил, считал, что жизнь — это то, что отмерено человеку и не более. Человек рождается и умирает, и после него остается лишь то, что он создал за короткий миг своего присутствия на этом свете. Видимо, поэтому он и старался получить всё, что желал, именно сейчас. Но Вероника внесла в эту стройную концепцию некоторые флуктуации, она никак не вписывалась в картину мира Станислава Николаевича. Он даже тяготился этим, пытаясь забыть моменты их общения, а забыть никак не получалось. Даже сейчас, когда удача и слава практически лежали в его руках, правда, не подтвержденные ещё радиоуглеродным анализом.

С Вероникой он познакомился в захолустном, но, по мнению его жителей, огромном, красивом и культурном городе Перми. Занесла его нелегкая туда по причине сугубо деловой: в сём славном городе жил Кирилл, любитель истории и старины малой руки, в местности своей считающийся отменным специалистом по Средним векам. Правда, в основном в кругах так называемых «черных копателей». Человек он был увлеченный, читал даже книги, по большей части практические — местные издания археологических экспедиций времен СССР, — почерпывая там необходимые сведения о местах, где можно чем-нибудь поживиться, иногда успешно, иногда впустую. Заинтересовал он Садомского только потому, что как-то раз коллега перенаправил письмо от этого Кирилла, в котором тот просил оценить артефакт в виде серебряного блюда Сасанидов, что было им откопано, а скорее всего, украдено, как думал Садомский, на территории Пермского края. Блюдо было довольно ординарно, но в то же время имело некую культурную и денежную ценность, а кроме того, не фигурировало в списке умыкнутых ценностей музейной сети, что негласно распространяли музейные организации и МВД.

Станислав Николаевич благосклонно ответил молодому человеку, оценив предмет в треть стоимости, получил письмо того о желании за эту стоимость продать и в довесок изображения других имеющихся у Кирилла предметов, которые уже тянули на коллекцию. Заручившись поддержкой богатого коллекционера, Садомский выбил себе служебную командировку в пермский музей и лично посетил Кирилла с целью выкупить по дешевке все его предметы, а также проверить их на подлинность и узнать, откуда тут ноги растут.

Прилетев в Пермь тогда, он созвонился с Кириллом и условился встретиться с ним в одном из кафе в центре города вечером. Перед этим Станислав Николаевич по долгу службы посетил пермский музей, который его не удивил — провинции всегда славились бедностью. Лишь здание было красивым, старый купеческий дом, который, конечно, не мог вместить в себя даже ту минимальную коллекцию, что была в местных закромах. Побродив по улицам, наполненным пылью и людьми с суровыми уральскими лицами, Станислав Николаевич с трудом дождался вечера. Заказал кофе, от еды отказался, ибо не привык пробовать что-то новое, ему проще было воздержаться от ужина, чем экспериментировать на своем организме. Но кофе был неплохой, впрочем, с нынешними аппаратами, которые делают его сами, неплохой кофе мог быть где угодно. Кирилл появился на полчаса позже, Садомский поморщился: он не любил необязательных людей. Выглядел Кирилл обычным быдловатым толстым парнем, белый «ленд крузер», замаячивший у самого окна заведения, явно был его и подтверждал скоропалительные выводы Станислава Николаевича.

— Добрый день, я Кирилл, — запросто представился молодой человек и уселся, натужно изображая хозяина жизни.

Садомский усмехнулся, очень давно ему не приходилось встречаться с подобными людьми, в Питере и Москве продавцы ценностей в основном были старые интеллигенты в третьем, минимум, поколении. Он склонил голову в приветствии.

— Ну что, как вам у нас? — Кирилл подозвал официантку, толстым пальцем ткнул в несколько позиций меню и добавил: — И водочки.

Затем, обратившись к Станиславу Николаевичу, утвердительно произнес:

— Сначала ужин, потом дела. Вы не возражаете, если к нам присоединится девушка? Отлично. Познакомился по интернету, что время терять, может, вечером и срастется чего. — Кирилл заговорщицки подмигнул.

Садомский, конечно, возражал, но деваться было некуда, и он откинулся на спинку дивана, маленькими глотками потягивая кофе и тягостно ожидая конца этого рандеву. Но когда вошла Вероника, а это была именно она, Станислав Николаевич отставил чашку с остывшим напитком и больше не отрывал от нее глаз. Девушка лет двадцати восьми, стройная, в меру высокая, с вьющимися, когда-то русыми, а теперь выбеленными волосами, натуральный цвет которых, как сама природа, усиленно пробивался сквозь искусственные химические заграждения. Голубые глаза, обрамлённые вполне обычными ресницами, показались Садомскому крыльями махаона. Точеные черты лица и взгляд, который говорил о независимости и самодостаточности, об уме и взбалмошном нраве, о честолюбии и неуверенности в себе. Она была чудо природы, невинность и разнузданность, кротость и властность, интеллектуальность и бесшабашность — все, казалось, было в ней.

— Вероника, — представилась девушка, внимательно оглядывая двух мужчин и невольно останавливая взгляд на Садомском.

— Кирилл, — поспешно обратил внимание на себя второй, — ты это, садись, не стесняйся, у меня фотка не своя в профайле, чё светиться, понимаешь? Это мой друг, э-э-э…

— Станислав Николаевич, — учтиво привстал Садомский, почему-то очень желая, чтобы Кирилл мгновенно исчез.

— Очень приятно, — сказала Вероника, аккуратно уселась на диван рядом с Садомским, достала из сумочки очки и надела их, рассматривая новых знакомых. Очки просто свели Станислава Николаевича с ума. Вероника показалась ему неземной женщиной. А когда взгляд его ненароком опустился ниже уровня стола, где из-под легкого платья выглянула удивительной красоты ножка, одетая в простую туфельку, то он забыл и о деле, по которому сюда прилетел.

Кирилл отпускал фривольные шутки, рассказывал о поисках кладов в лесах Прикамья, сыпал псевдонаучными терминами, закусывая водку очередным куском вонючего чесночного мяса, окидывал девушку похотливым взглядом, подмигивал Станиславу Николаевичу с недвусмысленным утверждением, что «ниче телка, вечер удался». Вероника же мило улыбалась, в основном молчала, пила зеленый чай и исподволь разглядывала Садомского. А тот не в силах уже был смотреть на нее от нахлынувшей неожиданной и никогда с ним не случавшейся страсти, забился в угол дивана и нарочито старательно рассматривал потолок кафе. Вскоре от Кирилла последовало предложение поехать в ночной клуб, а потом развлечься дальше. Садомский с ужасом ждал, что Вероника согласится, но нет, она мило улыбнулась, попрощалась и ушла. Садомский был готов бежать за ней. Но она ушла, растворилась в воздухе, исчезла, оставив в душе Станислава Николаевича нечто необычное. И как все деловые люди, он решил не сдаваться, догнать, понять, поговорить. Быстро осмотрев предметы торга, даже переплатив пару сотен долларов за жиденькую коллекцию бронзовых безделушек и серебряных украшений, находящихся в плачевном состоянии, Садомский, немного замявшись, спросил Кирилла, нет ли у него номера телефона Вероники. Кирилл понимающе усмехнулся и выудил свой смартфон.

— Да, конечно. Запали? Девка видная, но не по мне, возни с ней будет, а мне некогда — жена, дети, работа, да вот еще хобби… — кивнул он на чемодан с находками. — Мне надо, чтобы почпокаться да разойтись без проблем, так что вот, записывайте, может, чего выгорит.

Номер телефона Вероники перекочевал в «Верту» Садомского и горел в нем для хозяина, как луч надежды в пещере мрака или факел Прометея, дарящего огонь людям. Станислав Николаевич решил в Перми задержаться, перебил билеты на позже и для виду договорился с Кириллом о встрече завтра, дабы в спокойной обстановке выяснить происхождение предметов, уже купленных им в спешке.

* * *

Вероника шла по улице, осторожно обходя лужи, в которых отражались редкие фонари, и не совсем трезвых парней, которые нет-нет да крикнут что-нибудь вслед стройной девушке, вечером идущей по эспланаде, типа: «Эй, красавица, пошли бухнём!» Веронику коробило это, но не сильно, она привыкла к городу, к людям, к жизни, которая текла вокруг нее, образовывая маленькие водовороты, но так и не затягивала вглубь. Жизнь была скучна и однообразна. В семнадцать лет Вероника мечтала о будущем, прекрасном и насыщенном событиями и интересными людьми, о наполненном смыслом и высокими чувствами бытии, в котором она, девушка с недюжинным умом, будет играть одну из главных или хотя бы больших ролей. Но нет, закончилось школьное безмятежное время, пролетели годы университета, и то самое бытие шмякнуло девушку об асфальт реальности и растворило почти в однообразной массе стандартного человечества. И естественный путь: «замужество, дети, борьба за жилье, любовник, карьера, пенсия, внуки, медленный конец» — был для нее предопределен, если бы не резкое неприятие Вероникой всего этого спокойного существования. Она, после некоего замешательства от отсутствия внимания к ней, такой умной и неординарной, как ей казалось, со стороны большого мира города Перми, решила, что если мир не идет к ней, то она сделает так, что мир о ней узнает. Правда, как это осуществить, она не знала и пыталась проявить себя различными способами, известными и неизвестными. Попробовала пожить в обществе сектантов-русофилов, быстро осознав, что это народное течение ничего общего с любовью к родине и полетом великих мыслей не имеет, курила марихуану с немногочисленными уже к тому времени рокерами-музыкантами, которые склоняли ее к сексу посредством маловразумительных текстов, положенных на сомнительного качества музыкальные эксперименты, пила вино с водкой в обществе эзотериков, медленно тянущих из нее последние деньги, которые она за неимением других предложений получала, стоя в супермаркетах у касс с коробкой сигарет «Мальборо», уже машинально произнося набившую оскомину фразу: «Вы курите?» Но ничто из этого не приносило ей удовлетворения собственным существованием.

Она устроилась на более-менее привлекательную работу, привлекательность которой заключалась в том, что работа эта не мешала поискам Вероники правильного пути. По сути, на работу можно было ходить не часто и не с утра. Утром поиски пути долго продолжались в виде медленного и нежеланного перехода из фазы снов, где истина была почти рядом, в мерзкую фазу бодрствования. Она начала читать новинки современной литературы и по инерции эзотерические сочинения околонаучного содержания и неожиданно для себя поняла, что, вероятно, всю свою недолгую жизнь она делала всё неправильно.

Новую цель сформулировала Вероника для себя в поиске настоящего, подходящего ей мужчины. Мужчина по сути своей вожак, и если найти правильного мужчину, то и её бытие обретет смысл в том, что она будет помогать вожаку-мужчине осуществлять поиск цели существования. Мысль эта, пришедшая как всегда утром, её ободрила и запутала. Цель была обрисована более конкретно, но пути ее достижения вновь стали туманны.

Перебрав всех знакомых мужичков и придя к неутешительному выводу, что они не подходят: кто по уровню интеллекта, кто рылом, извините, не вышел, а кто просто, кроме первичных и иногда вторичных половых признаков, и на мужчину-то не тянет, Вероника обратила свой взор на Интернет, который давал возможность расширенного поиска искомого объекта. Попробовав и много раз обжегшись, но не унывая от этого, она все-таки нашла человека умного, как казалось вначале, начитанного и делового — а наличие собственного бизнеса, пусть небольшого, для Вероники было верным знаком знания истинного пути — но иногороднего. Они быстро списались, она строчила ему на почту и в социальные сети свои размышления, он коротко отвечал, не критикуя, впрочем, довольно сбивчивые и нелогичные выводы и наблюдения молодой девушки. Но разочарование наступило позже, уже когда они встретились, сначала было короткое и страстное свидание в Москве, в гостинице, потом он оплатил ей билет в Питер, куда вновь приехал в командировку, потом были разные гостиницы России, в основном столица, немногословные посиделки в ресторанах, после которых он быстро уезжал в аэропорт, оставляя ей денег на обратный билет, усталые взгляды его при разговорах о значении души в мире и просьбах побыть с ней еще немного. В конце концов Вероника вдруг поняла, что молчание не есть признак духовного равновесия, а наличие денег не есть признак ума. Добила ее новость о жене и ребенке, которые были, оказывается, у мужчины-вожака. По неопытности Вероника как-то вначале не касалась этого вопроса, задурманенная уверенностью в правоте своих поступков и размышлений. В итоге она перестала отвечать на его короткие сообщения и погрузилась в себя. В себе ей было уютно, но скучновато.

Уютно потому, что ее разум и душа, в переселении которой она не сомневалась и мнила, что в прошлом душа ее жила в великой женщине, имя которой осталось в глубине веков, не конфликтовали друг с другом: душа хотела песен — разум находил их в необъятных просторах социального информационного поля. Причем Вероника разделяла разум и душу, именно так, она считала, что душа отвечает за трансцендентное, неосознанное, великое, а разум — за логичное, приземленное, материальное. Редкие подруги не понимали ее, вещая при встречах о мужчинах, машинах, шубах и клубах, сплетничали о ее сексуальной жизни, посмеиваясь в коктейльные трубочки, она улыбалась на редких вечеринках, но вновь спешила домой, к своим разношерстным книгам, уютному диванчику и современному окну в социум — Интернету.

Скучновато — потому что без внешнего общения, без новостей, без живых разговоров разум ее начинал сообщать душе о том, что жизнь бессмысленна и не нужна. На встречу с Кириллом, фотографию которого она не видела — тот скрывал её, по-видимому, по той же банальной причине — был женат — она пошла отчасти из-за грызущей ее скуки, а еще потому, что Кирилл показался ей необычным, увлекающимся человеком, который не писал сразу же «давай сделаю тебе куннигулис, милашка», а интересно рассказывал об истории, о поисках загадочных кладов, о древних жителях Прикамья, поклонявшихся огню, о зверином стиле, находках, ночевках в палатках, красивых закатах и молодых неверных восходах. Вероника вспомнила университет, родной истфак, поиски черепков в редких археологических практикумах и решила пойти, выпить латтэ и послушать умного мужчину. В конце концов, от нее не убудет, а может, что и произойдет.

Произошло совсем не то, что она ожидала. Кирилл ей сразу не понравился и внешностью, и голосом, а вот второй, нежданный незнакомец, его друг, показался ей удивительно цельным, хоть и почти не открывал рта. Но его манеры, пронзительный взгляд, утонченные черты лица, благородные морщины, выдающие возраст, но украшающие, высокий лоб, дающий понятие о силе ума, привлекли Веронику почти сразу. В смятении, отказав толстенькому Кириллу в продолжении вечера, она покинула место свидания, тихо проклиная себя за нерешительность, за то, что просто не поговорила с тем утонченным мужчиной, не дала ему номер своего мобильного, но предпринимать что-то было уже поздно: он остался там, а она шла по вечерней Перми домой, к своему уютному диванчику и недочитанной книжке популярного Липскерова.

* * *

Станислав Николаевич, перетерпев ночь в гостинице — болела голова — и поздно позавтракав, встретился с Кириллом. Тот, подмигнув, заказал плотный обед и ответил на все вопросы. Оказалось, что у него обширная сеть поставщиков артефактов по краю, несколько пунктов приема антиквариата, связи в маленьком мирке пермских собирателей и изготовителей подделок старины, пара бригад копателей, которые под его мудрым руководством грабят известные и не очень известные памятники археологии.

— На Рождественском городище уже не копаем — туда зашла Камская экспедиция, муфтият денег дал на раскопки. Да и выкопано там немало, — вещал Кирилл, поедая борщ. — Вот Чердынь — другое дело. Опасно там, конечно, стало, да кто не рискует — не пьет шампанского. Места там знатные, народу мало, а заходов персов было много, кругом селища и городища. Я пару раскопал, гривны есть, серебро, блюдо там же взяли, пластины серебряные, металлопластика, бляхи. Но бронза вас не очень интересует. У меня много звериного стиля.

Станислав Николаевич покачал головой, мол, звериный стиль — нет, не его формат.

— Зря, я очень увлекаюсь. Вот еще есть райончик, куда персы заходили…

Садомский вздохнул: персы в эту глушь никогда не заходили. Но перебивать не стал, слушал, ожидая, когда Кирилл уйдет. Но тот только принялся за драники с котлетой.

— Так вот, райончик перспективный, были там в советское время экспедиции, только вроде ничего не нашли, но недавно познакомился с одним чудиком, вроде дауншифтер, но ушел недалеко, район напротив Добрянки, тут езды час. Сидит, кузнецом, типа, работает, а сам собрал палку, металлоискатель простенький, и шастает с ним по окрестностям. Вот меч приволок медный, рукоять золотой нитью обмотана, явно десятый век. Блюдо серебряное нынче продавал, да ломит цену, я не взял. Наверно, всё еще у него. Надо туда как-нибудь податься, да пока в Чердыни все мои работают, зашурфились, на лопату встали, пока всё не выкопают, не сниму их.

Станислав Николаевич высказал желание взглянуть на фото тех находок. Кирилл покопался в смартфоне и показал. Фотографии были плохонькие, определить подлинность по ним было невозможно, но если предметы настоящие, то они были более-менее ценны. Блюдо было булгарским, меч, точнее то, что от него осталось, — тоже. Тринадцатый век, не раньше.

— А как бы с ним встретиться, Кирилл? — спросил Садомский, но Кирилл только рукой махнул:

— Не, невозможно. Я могу выкупить, но цена… Миллион за блюдо просит, пятьсот за ножик. Барыга.

Садомский хитро поглядел на собеседника, сразу поняв, что тот набросил раза в три. Дело было привычное, сошлись на половине цены, Кирилл пообещал в следующий раз привезти артефакты, Станислав Николаевич оставил задаток. Довольный координатор местных черных копателей допил кофе и покинул место встречи, а Садомский судорожно достал телефон и набрал заветный номер. На другом конце, где-то далеко-далеко, загудел вызов, и через пару минут томительного ожидания раздался голос, который показался Станиславу Николаевичу голосом леонардовской Моны Лизы:

— Слушаю вас, кто это?

Он смутился вначале, не зная, как ответить, а потом проговорил:

— Вероника, я видел вас вчера в кафе, вечером. Меня зовут Станислав, вы, верно, забыли, но если у вас есть свободное время, я бы мог пригласить на чашку чая…

Садомский не помнил, пьет ли она чай, и последнее слово застряло в горле. Но Мона Лиза после коротко молчания сказала:

— Хорошо, Станислав. Давайте в шесть там же.

Садомский выдохнул и запел от счастья, но только про себя.

Вероника ему окончательно понравилась, нет, не понравилась, она поразила его в самое сердце, как говорят поэты. Когда он узнал, что девушка окончила исторический факультет, его разум произвёл несвойственное ему обобщение, корреляцию жизненных путей и душ, и он ощутил высшее указание, судьбу, предназначение его и Вероники: они должны быть вместе. Но спешить в таких делах, да еще при таком катастрофически предсказуемом и безальтернативном раскладе Станислав Николаевич не имел привычки, поэтому решил, что расстояние и время все расставит по местам: если действительно судьба, и пришло время остепениться — то ничего не пройдет, если это лишь блажь тела, то всё пройдет, забудется, схлынет. Он уехал обратно, лишь редко позванивая Веронике, не чаще раза в неделю. Порой он старался забыть ее сам, испытывая волю и чувства, но все равно хотел набирать ее номер и слушать гудки, паузу и тот самый голос. Через полгода Садомский понял — не проходит. Но Вероника сама никогда не звонила, и это настораживало, напрягало и заставляло нервничать, рисуя в голове Садомского образы более счастливого соперника. И этот мнимый соперник всегда останавливал его от окончательного предложения руки и сердца, разрушал романтический настрой и вводил Станислава Николаевича в рабочее состояние. Второй приезд в Пермь чуть не лишил его статуса потенциального жениха из-за нерешительности и метаний, да появился Кирилл с теми самыми книгами, что теперь лежали на столе в рабочем кабинете и одну из которых осмотрел вездесущий серый Вадим Павлович. Книги вначале не заинтересовали Садомского, но именно Вероника в тот приезд тонкими пальцами открыла толстую кожаную корку, под которой проступали на старом пергаменте затейливые буквы персидского письма, и заинтересованно спросила:

— Что тут написано?

Станислав Николаевич под насмешливым взглядом Кирилла, желающего получить деньги за старье от богатого, почти столичного жителя, и под восторженный, как показалось ему, взгляд Вероники, тут же кинулся показывать свои знания древних языков, перевел с листа кое-как пару страниц, получил божественную улыбку от неё и конскую цену от Кирилла. Книга действительно была странная, текст не совсем поддавался расшифровке, но купить пришлось, Вероника заинтересовалась текстом. Станислав Николаевич поторговался, и цена за несколько не очень древних фолиантов, включая и персидский, стала приемлемой.

Покупал он эти книги случайно, под действием почти наркотического опьянения от присутствия девушки, но уже позже, когда в Питере перевел первую треть, книга его заинтересовала. А тут еще ошибочная датировка. Но откуда в Перми оказалась персидская рукопись седьмого века? Да еще в состоянии, близком к идеалу? Это было невероятным стечением обстоятельств. Кроме того, сам текст после перевода дал пищу для ума и домыслов, которые Садомский отвергал, как ненаучные, поэтому и доверил почитать перевод своему старому и верному покупателю в надежде, что тот раскритикует содержание фолианта или даст деньги на дальнейшие изыскания.

Работа над переводом увлекла Станислава Николаевича и отвлекла его от мыслей о Веронике так, что звонки его стали редки, а затем и вообще превратились лишь в короткие сообщения в электронной почте. Возможно, он бы и совсем забыл, отринул крамольную мысль о женщине своей мечты и о соединении с ней своей жизни, но вот этот миг истины, этот серый человечек, этот немыслимый седьмой век от Рождества Христова вновь бросил его в пучину сладостных воспоминаний и дум. «Вероника… А неплохо бы узнать, откуда пермский координатор взял эти книги… Да, да, место определяет, ведь это логично, это необходимо узнать, особенно в таком случае…» — думал Станислав Николаевич, вновь в метаниях между желанием славы и уже, вероятно, угасающей страстью. Жажда славы подавляла смутное чувство, которое некоторые еще называют архаичным словом «любовь». Но Станислав Николаевич, как человек практичный, решил действовать в обоих направлениях.

Примечания

1

Перевод И.С. Брагинского.