Последний кабальеро

Максим Владимирович

История каждого дома и каждой семьи особенная. Каждый мнит себя героем. Все хотят стать мерилом чести и совести. Но много ли есть таких, кто сможет ответить на вопрос, человек ли он, утвердительно? Страна старых легенд забытого народа, развалин недавнего прошлого, ещё мнящего себя силой, и новых, агрессивных идей и жажды наживы. И вечных как сама Земля историй, которые никогда не кончаются…

Глава третья

Большая часть людей слишком ленива для того, чтобы докапываться до истины; они довольствуются первым же попавшимся им авторитетным мнением. Фукидид.

Беспредельность этого мира, будь то мир шаманов или обычных людей, настолько очевидна, что только заблуждение не позволяет нам этого заметить. Карлос Кастанеда.

Тропинка вилась, обходя старые почти мёртвые деревья, покрытые налётом смолы, окаменевшей от времени и жары. По камням бегали мелкие ящерицы, в кустах и на ветках старых деревьев шуршали птицы, потихоньку перекликаясь, напуганные визитом человека. Человек был тут редким гостем. Даже охотники не рисковали соваться во владения «Большой Тава», легендарного седого медведя, неимоверно большого и хитрого. Местные считали, что он живёт тут с момента создания мира. Это конечно было враньём, услышав такое объяснение, заявил майор. И теперь он, сержант Хуан Эчеварра в одиночку, осторожно, таясь от каждого шороха, пробирается сквозь заросли, полные опасностей и ядовитых змей, к старому форту времён колонизации, построенному на вершине горы Кастакаваль, священной горы предков местных всех племён.

До того, как «белые демоны» пришли на плато, названным впоследствии Секуаруедас, это место было свободным от распрей и ссор. Враждующие племена посылали своих парламентёров к старцам, живущим на горе Кастакаваль, чтобы примирить свои народы. Жертвенник всегда был завален цветами и плодами, как знак признания мудрости богов и памяти предков. Священный огонь постоянно коптил на вершине горы, заправляемый чёрной кровью земли, вытекающей из болот, раскинувшихся за рекой Херисад. Были там и каменные изваяния предков, украшенные камнями, добытыми в земле и подобранными на речных отмелях. Жёлтые, красные, голубые, зелёные, с чёрным отливом, и бесцветные, их осторожно гранили лучшие мастера, и затем после обряда вставляли в истуканы. Которые запечатлели разные этапы жизни бога-Птицы, всего семь. Последний, седьмой идол, был сделан из золота, чистого, весом почти тонну. Стояли там и жертвенники местным богам, божкам и духам предков, украшенные уже беднее, но тоже имевшие ювелирные украшения и золотые подносы для пожертвований. Именно легенды, сильно приукрасившие сокровища древних богов, и привели туда авантюристов из отряда Руиса Гусмана. Сорок шесть человек, вооружённые мушкетами и тремя пушками, быстро отогнали местных защитников от священной горы. Устроившись на вершине, Гусман не стал почивать на славе победителя, а принялся тут же, с привлечением пленных, строить форт. За три недели, прошедшие в постоянных нападениях туземцев, бессмысленных и яростных, форт был построен. Подошли ещё два отряда, из разбитого воинства горемыки Охедо, усилившие гарнизон ещё тремя орудиями и двадцатью шестью аркебузирами. Но племена не сдавались, хотя в битвах счёт потерь туземцев шёл на тысячи, новые хозяева не могли заставить местных подчиниться. Они не могли даже отправить золото и драгоценности, награбленные в храмах, в Картакуена, тогда единственный укреплённый порт на берегу, в ста сорока милях от Кастакаваль. Много крови пролилось, пока адмирал Хуан Сиерра, отправившийся в поход до другого берега, не был вынужден спасаться бегством от разъярённого войска Тишакталь, последнего вождя свободных племён, кто посмел бросить вызов пришельцам. Адмирал Сиерра просто не заманил несколько разрозненных отрядов племенного союза Акаура, и следовавших за ним войско Тишакталь, вооружённых примитивным оружием, в основном каменными топорами и стрелами с костяными наконечниками, в расщелину под Кастакаваль. Заложенные ранее бочки с порохом подорвали, когда почти десять тысяч воинов вошли в узкий проход. Камни завалили проходы, и похоронили заживо всех воинов Тишакталь. Ещё несколько дней слышали в форте стоны умирающих под завалами из трупов и камней, не могущих выбраться туземцев. Победа принесла адмиралу Сиерре почёт и уважение, он был назначен первым губернатором Акаура. Гибель большого числа молодых и сильных мужчин сломило сопротивление туземцев. Гора, и без того считавшаяся священной, стала теперь запретной для людей Акаура, или их потомков. Только шаманы и отверженные уходили сюда. А так же искатели золота.

Проклятое золото! Эчеварра скрипел зубами, выплёвывая постоянно какое-то настырное ползучее насекомое, усиленно лезшее ему прямо в рот. Может быть, это каждый раз была другая тварь, но легче от такой мысли не становилось. Вода у него кончилась, а есть он от усталости не мог. Да и не когда было есть. Он постоянно прислушивался, опасаясь различить в шуме деревьев звуки стрельбы. Хернандес остался внизу, а Борреас ускакал за подмогой. Остальные мертвы.

Откуда взялись эти черти, охотники за головами?! Никто вроде не заказывал никого в городе последние лет пять. А у селян денег не было, чтобы нанять сразу четырёх головорезов. Нет, не головорезы. Они профессиональные солдаты. Эчеварра понял это сразу, когда убили Раминаса. Его убили выстрелом в голову, а лошадь не тронули. Причём не нагнись Борреас к шее коня, чтобы ветка кипариса по морде не хлестанула, пуля, пробив голову Раминаса снесла бы и его череп. И сразу их атаковали с трёх сторон. Трое раненых в первую минуту атаки и один труп. Эчеварра был профессиональным военным, в армии был с пятнадцатилетнего возраста, со времён революции. Те, кто напали, были хорошими стрелками, аккуратными. Ни одной животины не пострадало. Пули получали только люди. Сначала он даже подумал, что это мерзкие охотники из местных, обозлившихся на белых, или выследивших «котов». Но когда Борреас выстрелом сумел убить одного, убившего в тот же миг Наскаро, и упавший молча скатился к ним, стало ясно, что атакуют их не дикари со старыми однозарядными пугачами. Каким-то чудом они ускакали из-под обстрела, помогло, конечно, и знание местности, и вероятно, смерть одного из нападавших.

Охотники за головами. Когда-то Эчеварра и сам подумывал, не пойти ли из армии именно туда. Но перспектива встретиться с заказчиками, которые могли заказать именно его самого, несколько охладило его пыл. Да и со временем доходы сержанта сильно превысили все возможные прибыли охотника. Кроме того, никто не заставлял его гнаться неделями за какой-то тупой скотиной, умудрившейся оставить множество следов и живых свидетелей своих «шалостей». Теперь его мнение резко изменилось. Даже если они не убьют Борреаса, когда ещё прибудет эта подмога. Они потеряли троих, Карлос умер от потери крови, всего час спустя. Погоня не отступала, но и не приближалась сильно близко. Раны у Хернандаса оказались не столь плачевными, как у Карлоса, но вряд ли он смог бы одолеть путь к форту. Эчеварра тоже был ранен, пуля пробила руку, но к счастью, не задела кость. Они перевязались на привале, после чего сначала ушёл Борреас, а спустя полчаса, после неудачной атаки охотников, ушёл в гору и сержант.

Надо было не трогать этих дураков, злобно сопел про себя Эчеварра. Если бы он знал тогда, в что выльется эта засада! Потом ещё этот старик им попался на дороге, и стал нападать и грозить всеми ужасами преисподней. Карлос всегда был нервным, вот и не выдержал, убил старика из поместья «Гранд террано донасьон», владения дона Хуан дель Васко-и-Дингадо, старого ненормального деда этого подонка Фиделя. Не надо было убивать старика, не надо. Он должен был удержать Карлоса от этого поступка. Но встреча с толстяком Коррадо, очень некстати увидевшего расправу над людьми де Соуза, а потом пропажа в том же поганом месте подарка самого дона Игнасио, выбили Эчеварра из колеи. Эти выстрелы и привлекли охотников к ним, а пока Карлос обыскивал стариковские пожитки, пока они, столпившись, как тупые ослы, изучали старую карту, с письмом местных жителей, иероглифами, охотники и подкрались к ним совершенно незамеченные. Вот теперь и думай, что делать, Хуан, думай сержант, пока есть в черепе содержимое, пока не выклевали птицы твои глаза, пока не сгнило тело твоё в этих никому ненужных отрогах, поросших лесом, где и ранее сложили свои буйные головы сотни искателей сокровищ великого прошлого Акаура. Нет, и не было никаких причин не верит в легенды, которые предостерегали любопытных и жадных от поисков этого неприкосновенного сокровища. Таков был и Эчеварра, почитавший, что добывать с револьвером и ножом себе будущее благополучие как-то спокойнее, чем рыться в пещерах, заполненных черепами неугодных золотому идолу. Однако как не уберегал он себя от опасностей, как не старался обойти стороной проклятую гору, она сама притянула его, словно иголку большие ножницы. Иголка, его жизнь сейчас стоит ещё дешевле. Вернее ничего она уже не стоит, ничего, даже того, чтобы он мог увидеть новый рассвет. Лечь, лечь на камень, покрытый старыми надписями, иссечённый ударами кремневых серповидных ножей, отсекавших, словно серп в руке земледельца колос от самой Земли.

Стоп. Эчеварра помотал головой, ошарашено уставившись на мертвого горного козла, неудачно спрыгнувшего с одной стороны узкого ущелья. Над трупом уже яростно веялись летающие насекомые, по изорванному об какой-то острый камень боку козла ползали мерзкие белые толстые черви. Он внимательно осмотрел землю вокруг трупа. Следов хищников, или мелких падальщиков не было видно. Странно. Однако, тем самым он мог хотя бы не бояться, что на него нападёт пума или медведь. Хорошо, тогда ждать ему надо только нападения сзади. Он посмотрел на гниющее мясо, потом внимательно оглядел нависшие над ним острые края ущелья. Вот оно, место гибели Акаура, его гордости и глупости. Тысячи трупов, теперь просто рассыпающихся от старости костей, укрыты плотной стеной камней. Почему козёл прыгал именно тут? Он прислушался, но тишину леса не тревожил ни один сторонний звук. Ни выстрел, ни шум падающих камней, ни шорох сапог. Странно. Может он просто в бреду? Эчеварра потрогал свой лоб и выругался. Лицо просто горело, конечно может быть из-за долгого и трудного подъёма и ранения. Он осмотрел рану, принюхался. Нет, пока ещё не всё потеряно. Он огляделся вокруг.

Толстые стволы горной сосны и теперь редкого кипариса, каких-то невиданных ранее невысоких густых кустарников, укутанных шалью из маленьких листьев, тёмно-зелёного цвета. Через просветы деревьев он видел внизу долину, маленькие домики земледельцев, ветку железной дороги, едва слышимый гудок пыхтящего состава донёсся из долины. Странно, что он не слышал сегодня звуков взрывов, может быть, взрывные работы на рудниках ведутся не каждый день? Хотя до рудника ли ему теперь? Надо было спускаться по дороге вниз, и тогда их не стали бы преследовать эти твари. Люди на руднике были ему немного знакомы. Старый Грудник, иммигрант из старого света, большой и громогласный, при этом очень умный, достаточно умный, чтобы работать на генерала Веласкеса и не вызвать у желчного промышленника недовольства. Бывший майор-артиллерист, сумрачный и сухой, как палка, постоянно кашляющий Симон Морелос, ненавидящий местных просто за само их существование. Пара наглых и умных братьев Диего и Салазар Вильялобо, словно оправдывая свою фамилию, стали ужасом для всех несогласных с решением компании «Веласкес импреса» получить из этих гор всё, что там есть ценного. Они бы не дали сгинуть «котам» так постыдно! Ведь «коты» работали и в интересах компании, хотя между генералом Диего Веракрус Кавальеро и обоими Веласкесами имелись значительные разногласия, это не мешало майору Пейрану обходительно принимать участие в тёмных делах обоих столпов будущей хунты, как говорил про обоих оппонентов лейтенант Хименес. Но дрязги и проблемы с взаимоотношениями господ не касались их, простых исполнителей воли своих повелителей. Эчеварра придерживался принципа, что пока кости не кинуты, не стоит в открытую проявлять своё непримиримое отвращение к какому-либо значительному человеку в городе Сьюдад-Крочас. Даже с нижним командным составом гарнизона де Соуза он лишний раз старался не пересекаться, а если и имел какие-то встречи, никоим образом не показывал своего истинного отношения к их командиру. При всём при этом майор Пейран связался с политиком без явно выраженной позиции, Хелайа Хосе Лопе, этим дураком-реформатором, мечтавшим занять кресло в большом дворце на площади Зокало. Майор при всём при этом был верен Кавальеро, поскольку старик был, не смотря на весьма почтенный возраст, очень умён и быстро схватывал главное, кроме того был мозгом будущей хунты. Оба Веласкеса были скорее кулаками, хотя и не желали признавать этого, теша себя иллюзиями своей «молодости». Эчеварра связывал свою дальнейшую судьбу или с добычей сокровища, так называемого «клада Хесуса», или с верностью майору Пейрану. Ведь «коты» верой и правдой служили интересам молодого политика, пока ещё военного.

Вдалеке раздались глухие подземные удары, видимо всё же сегодня взрывные работы велись на обоих рудниках, либо два взрыва были в одном проведены сразу. Он даже готов был поклясться, что чувствовал ногами лёгкое волнение самой земли, возмущённой таким отношением к себе. Старая земля, помнившая гибель сотен своих неразумных детей на алтаре, что некогда стоял на месте заброшенного форта Гусмана. Тысячи погибших во время колонизации, сотни погибших во время первой войны за независимость и во время войны с интервентами, завершившейся новой гражданской войной. Что всех их влекло сюда? Ведь даже в южных более населённых штатах, богатых лесом и рудой не происходило таких кровавых и бессмысленных битв. Неужели правду говорил пьяный Диего Вильялобо, утверждавший, что идол Птица, покрытый золотом, всё ещё ходит по этим горам, призывая к себе своих дурных последователей. А другим просто мутя разум, доводя до безумия, агрессии ко всему сущему. Он алчет крови, как мы алчем золота, маис жаждет воды и солнца. Жаждет преклонения и молитв святой, чьё плохое каменное изваяние украшает серое и скучное здание церкви. Маис зачахнет, если есть вода, но нет солнца, либо если напоить его кровью. Статуя не треснет, но преклонять колени и славить святого, чья статуя измазана кровью, а у подножия валяются тела изуродованных жертв, вряд ли много найдётся желающих. Идол же другое дело, кровь для него питьё и поклонение, безумие и смерть — пища и опять же поклонение. И его жажда связана с нашей жаждой — она одного состава. Золото и кровь, жертвоприношение. Когда-то, давным-давно, прародитель земли, оставил себя на любимом детище, для своих любимых созданий, людей. Он застыл в этих жёлтых тяжёлых кусках, в песке и горных породах, поскольку был Солнцем. Потому поклонение идолу Птица есть поклонение самому Солнцу, от которого мы забрали столько золота, что его не хватает. Но чем больше золота мы берём, тем больше мы его жаждем. И тем сильнее Птица требует от нас своих жертв, угрожая нас лишить всего, что мы накопили. Так Вильялобо рассказал ему за бутылкой местной водки, что настаивают на особом виде кактусов, отчего в голове потом появляются шум и видение.

Эчеварра очнулся, с трудом оторвав голову от дерева. Его волосы прилипли к истекающему смолой стволу. Как впрочем, и сама одежда. Сотни муравьёв яростно кусали его, но или он уже плохо соображал, или они были слишком слабыми, либо кожа его уже приобрела нечто общее с выделанной шкурой буйвола, потому муравью было её не прокусить. Он покосился на рану, по которой бегали не только муравьи, но и какие-то мерзкие гусеницы. Скинув с себя всю эту мелюзгу, он сорвал пропитавшуюся кровью повязку. И выругался, поскольку, несмотря на то, что с момента ранения прошло не более пяти часов она уже начала гноиться. Выбора не оставалось, он быстро достал один патрон, выковырял ножом пулю и высыпал порох на рану. Глубоко вздохнул, взял в рот сучковатый обломок, валявшийся под ногами, уселся на кусок старого дерева, крепко упёрся ногами в землю. Вынул бутылку с водкой, порылся в сумке и достал грязноватую тряпицу, в которой раньше был завёрнуто валеное мясо и хлеб. Оторвал кусок, медленно обрызгал водкой тряпку и положил её на колени. Остаток тряпки сержант сунул в карман куртки. Хлебнул водки, охнул, поморщился и убрал бутылку в сумку. Затем медленно достал спички и поджёг порох. Хотя палка была достаточно толстой, он перекусил её, слегка обломав один из резцов. Выплюнув деревяшку и сипя от боли, он тряс рукой, слёзы текли по лицу. Но не завыл, не закричал, понимая, что не должен привлекать внимание к себе, особенно сейчас. Постепенно он взял контроль над собой и заставил не скулить, словно побитый щенок. Трясущейся рукой он протёр почерневшее место раны пропитанной водкой тряпицей. Затем нажил побуревшую тряпицу на рану, и быстро намотал остальную тряпку на рану. Сверху наложил стягивающую повязку из сухого конопляного полотна. Осторожно подвигал рукой, убедился, что не затянул слишком сильно. Затем встал на ноги, снова прислушался, сплюнул на землю и пошёл к забитой камнями расщелине.

Он хотел пить, но его ещё мутило от водки и скорее всего от боли и лихорадки. Медленно, словно старик, он поднялся по камням на первый выступ. Под ногами кое-где хрустели кости, работа адмирала Сиерра, усмехнулся про себя Эчеварра. Взобравшись на первый выступ, он осмотрел окрестный лес. Никаких выстрелов не было слышно, но или присутствие в этом месте, или боль от раны, зудящей под тугой повязкой, заставили его присесть и ещё раз осмотреться. Сначала он не заметил ничего подозрительного, лес как лес. Потом что-то привлекло его внимание внизу, где он шёл ещё пару часов назад. На небольшой проплешине, явно искусственного происхождения, то ли результат неудачного забоя, то ли напоминание о былой истории этой земли, вдруг появился человек. От пота в глазах и помутнения он смог точно сказать, это его человек или преследователь. Но достал свой карабин, с коротким стволом, и магазином на три патрона. Он оставил винтовку внизу, полагая, что более лёгкий карабин, дешёвое детище «Родникового поля», будет уместнее в густом лесу. Затем достал и револьвер. Тем временем на проплешине появился ещё один человек, и вот его-то Эчеварра узнал бы из сотни. Даже на таком расстоянии, он увидел, как блеснула та дурацкая кокарда на его шляпе. Вот ты где, щенок! Эчеварра даже удивился, но потом быстро сообразил, что так оно и понятнее, почему эти твари стали охотиться на них. Только этот нахал мог позволить себе настоящих «казаррекомпенсас», не боясь гнева властей. Ведь он сам вне закона. Точно!

Эчеварра осторожно прицелился, затаил дыхание, когда его недруг наклонился, чтобы что-то рассмотреть, видимо пустую бутылку, где была вода, что раньше выбросил Эчеварра. Или пара патронов, выпавших у него из кармана, когда он среагировал на резкий хруст подлеска, хотя его спугнул маленький дикобраз. Может ещё что-то привлекло внимание, кто знает, может быть даже сама эта яма, или камени, словно кости торчавшие из земли. Эчеварра не думал об этом, он думал о том, сможет он попасть прямо в голову с этого расстояния или нет. Он рискнул. Грохот выстрела оглушил округу, всполошил птиц. Он сам ошалел, возможно эта местность так искажала звук, что создавало эффект эха, превосходившего сам источник звука. Человек в шляпе упал, задёргался, уронил шляпу. Второй кинулся в сторону, под защиту деревьев, успев пару раз выстрелить в ответ. Мимо. Пули даже не задели камни, возле которых лежал Эчеварра. Он усмехнулся, прицелился и ещё раз выстрелил в ногу раненому. Тот задёргался и стал ползти по песку к деревьям, оставляя за собой кровавый след. Раненый задержит их на какое-то время. Либо не задержит, если он всё же попал в голову. Однако особой надежды не было. В глазах немного рябило, руки подрагивали. Будь у него верная винтовка, то оба противника уже валялись бы мертвыми.

Звук пули, ударившейся о камни над его головой, несколько маленьких осколков, посыпавшихся на шляпу Эчеварра, привели его в чувство. Противников было трое. Одновременно по нему выстрелили из трёх точек. Четверо. Значит, кто-то пришёл на выручку охотникам за головами. Любопытно. Пока ему их выстрелы не угрожали, поскольку попасть в него смог разве что человек с орлиным зрением и очень хорошим оружием. Судя же по сплющенной бляшке, стреляли они из простых пятизарядных Ли, к тому же меньшего калибра. Эчеварра достал начатую коробку патронов и спокойно зарядил магазин карабина, вытряхнув песок, откуда-то взявшийся. Затем, после ещё нескольких выстрелов, не глядя, всё равно сквозь кроны хвойных деревьев он не видел противника, выстрелил три раза по одному предполагаемому месту нахождения движущейся цели. Отчаянный крик, резко оборвавшийся, огласил лес, всполошил птиц, которые и так были напуганы выстрелами и эхом от канонады. Либо он его убил, либо ранил. Зарядив снова, стал выжидать. Никто не стрелял, не кричал. Птицы всё еще голосили, не успокаиваясь. Рука пульсировала, голову мутило. Он огляделся вокруг, затем медленно подтянул кусок старой тряпки, неизвестно откуда тут валявшейся, обмотал ею приклад карабина, и накрыл всё это своей шляпой. Выглядело издалека не очень правдоподобно, разве что сослепу кто-то мог спутать чучело с человеком, но попробовать стоило. Осторожно приподняв чучело над камнями, он замер, затем поднял его ещё чуть-чуть, раскачивая её, словно бы отряхивался.

Первый выстрел снёс шляпу куда-то вниз, второй шаркнул по стволу, и срикошетил по сумке Эчеварра. С криком он уронил винтовку, завыл, осторожно доставая карабин из грязных обмоток. Быстро глянув на обгрызенный деревянный приклад, он удовлетворил своё самолюбие, такой простой трюк позволил провести охотников. Затем положил карабин перед собой и взял в обе руки револьвер, затаился и стал ждать. Никого не было видно, но он чуял, словно зверь, что внизу происходит нечто интересное, явно никто не хотел стать первой мишенью. Наконец, они что-то решили и предприняли очень интересную тактику. Вскочив на ноги, три человека, прикрывая друг друга стрельбой из винтовок, перебежали с одной стороны каменистого пригорка, где росли сосны, на другую, где высилось несколько высоких кипарисовых великанов. Эчеварра не стрелял, для револьвера расстояние на пределе, ему надо было понять, сколько противников есть в наличие. Охотники замерли, если бы у него была винтовка, он смог бы всех их убить, как кроликов. Можно было бы попробовать расстрелять их из карабина, как раз на каждого по смерти, но он боялся шевельнуться, чтобы не выдать себя звуком или привлечь к себе внимание самим движением среди застывших камней. Он выжидал момент, чтобы не промахнуться, и не погибнуть. Если они пойдут так же, как и он, ведь зачем-то он им был нужен, коль пошли следом, смерть их будет быстрой, а у него будет время, чтобы дождаться подмоги, и понять, что же заставило охотников взяться за «котов». «Котов», кроме него и Борреаса, видимо уже в живых не было, если не считать ещё те девять дубин, что отдыхали в форте после погрома в Ичиалька, деревушке горных жителей-рудознатцев. Если же нет, ну что же, он хотя бы попытался сопротивляться неизбежному велению смерти или этого проклятого идола Птица.

Голова раскалывалась, или из-за водки, или из-за раны, последовавшей за этим лихорадки и все нагрузки последних суток, выпавшие на его не самое молодое тело. Он облизал губы, хотя язык тоже был сухим. Хотелось быстрее прийти к развязке, потому что долго он так не протянет, Эчеварра понимал. Наконец троица что-то решила, он услышал встревоженные голоса, затем один, более глухой голос что-то резко сказал, и послышались крадущиеся, удаляющиеся шаги. Его решили обойти со спины, хорошо. Значит осталось только двое охотников. Те тоже немного погодя решили выяснить, убили они его или нет. Пошли в открытую, хоть и держали оружие наготове. Сержанта они не могли видеть, хвала адмиралу Сиерра, зато он видел их уже хорошо. Можно было бы подождать, пока они станут взбираться по камням, но его тревожили те шаги, что удалились куда-то в сторону более крутого отрога горы. Кто знает, может быть, там есть тайная тропа, которая известна только местным? Ведь их кто-то провёл незамеченными, кто-то объяснил или так же провёл по лесу. Чужак бы тут долго плутал, поскольку, не зная куда идти, можно было кружить и день, и два. Кстати, откуда они знали, что Эчеварра двигался именно к старому форту на вершине Кастакаваль? Хернандес рассказал перед страхом смерти? Проклятый трус!

От обуявшей неожиданно Эчеварру злобы усталость прошла, гул и боль в голове отступили, вытесняемые ненавистью. Он видел перед собой цели, бородатого невысокого южанина и какого-то полукровку, огромного, открывавшего свой рот, как большой ребёнок. Он выстрелил ему прямо в рот, видел, как пуля крошит редкие зубы и впивается в розовое горло, видел фонтан крови, серого месива и крошева костей, окрасивших серый камень позади полукровки. Во второго, бородатого, он выстрелил, но не задел, зато тот на какой-то миг, догадавшись, где затаился враг, выстрелил. И попал, кровь заливала глаз, хотя пуля только оцарапала кожу, не задев череп. Эчеварра заорал, от ярости и боли, вскочил на ноги, пробежал по камням, словно козёл, и прямо под выстрелами перепрыгнул на другую сторону ущелья, стреляли с двух сторон. Бородатый и тот, тот третий. Затем упал на живот, распластался и всадил две пули в грудь бородача. Тот закачался, но попытался выстрелить ещё раз, в такой позиции не мог бы промахнуться и жалкий пеон, и вот тогда Эчеварра всадил ему пулю прямо в переносицу.

Он лежал на камнях, вытирая кровь, текущую по лицу и отстранённо смотрел, как бородатая нижняя часть головы осела, вместе с туловищем, а верхняя часть головы украсила собой ещё один осколок горной породы, валявшихся после взрыва адмирала Сиерра вокруг в значительном количестве. Два трупа, один раненый, один хитрец, решивший обойти гору, и ещё один не понятно, мёртвый или живой противник. У него осталось двадцать два патрона для карабина в карманах куртки, да два набитых магазина в подсумки. Оставался последний патрон в барабане револьвера, и последний противник, ушедший в обход горы. Сколько символов возле горы, напитавшейся смертью, бывшего пристанища лживого кровавого бога, пожиравшего в древности сотни своих жертв. Вытерев пот со лба, Эчеварра вздохнув, достал горсть патронов, оставшиеся семь штук, и зарядил барабан. Два патрона он вложил в карман рубашки, хотя чувствовал каким-то неясным, непонятым образом, оружие ему сегодня больше не пригодится. Затем медленно поднялся на ноги, поглядел, прислушался, однако никаких признаков близкого противника не заметил. Может его змея прикончила, или пума? Их много в окрестностях горы. Эчеварра не слышал их, но видел следы когтей на деревьях, кто-то обгладывал кости, вряд ли охотники или солдаты ходили сюда для добычи мяса. Отряхнувшись, он отогнал неприятные, липкие, парализующие своей бессмысленностью мысли, словно печень истекающая кровью, которую он держит в руках. Сержант с оханьем перепрыгнул обратно через ущелье, давала о себе знать рана в руке и ещё сочившаяся рана на виске. Эчеварра вернулся к своему лежбищу, собрал пожитки. Вырвал кусок материи, используемой для протирки оружия, не запачканную. Облил водкой и приложил к ране. Ругнулся, не ожидая такой боли от поверхностной раны, но руку не убрал. Скрипел зубами и упрямо прижимал клок шерстяной ткани, поглядывая вниз и по сторонам. Никаких признаков чужака, даже птицы успокоились. Одна наглая птица, вроде вороны, но меньше, села на остатки черепа бородача и с интересом стала тыкать носом в кровавой мешанине. Эчеварра бесстрастно смотрел на возню птицы в голове своего неуклюжего врага, думая о том, каким образом покинет он сам этот мир. Рана уже не жгла, но он продолжал держать покрасневшую ткань у раны. Птица вдруг встрепенулась и резким карканьем улетела в лес. Эчеварра насторожился, отшвырнул тряпку, поднял карабин, проверил магазин, осмотрелся, но опять ничего не заметил. Когда он повесил карабин на короткий ремень, через шею, для удобства, и достал револьвер, его затылка коснулась холодная сталь винтовочного дула.

— Не двигайся, камрад, медленно, очень медленно положи револьвер на камень рядом с твоим шмотьём. Потом отстегни карабин и брось под ноги. Так же медленно. — Голос был хрипловатый, немного задыхающийся. Судя по направлению дула и углу наклона, враг был ниже его на половину ладони. Можно было предположить, что это один из местных, проводников охотников за головами. Потому он и выжил, знал, как безопасно обойти скалу. Слова вроде были произнесены без акцента, с которым говорили местное население. Голос даже мог принадлежать старику, или мужчине в возрасте. Эчеварра решил не рисковать, медленно положил револьвер на камень. Затем отстегнул ремень, и карабин упал на камешки под ногами.

— Подними руки, очень медленно. Так, хорошо! Теперь повернись, тоже медленно!

Он подчинился, хотя в его голове уже шумело такое же бурное море ярости, после которого он убил тех двоих, валяющихся теперь внизу. Он не боялся, вдруг осознал Эчеварра, потому как не умрёт сегодня. Не сейчас и не тут. За годы службы за то время что он провёл в боевых походах против повстанцев и бандитов, восставших от непосильных податей пеонов и туземцев, неожиданно вспомнивших, что эта земля принадлежит им по праву рождения, сержант Хуан Эчеварра, один из наиболее верных слуг майора Пейрана, научился чувствовать дыхание смерти. Он резко опустил руку и положил её на рукоятку длинного тесака, старого армейского тесака, которыми пользовались колониальные войска. Хотя и не ковали это оружие прошлого уже лет тридцать, их оставалось в арсеналах ещё достаточное количество. Большинство привилегированных и новых частей вооружали новыми тесаками, более короткими и элегантными, но менее подходящими для ведения рукопашного боя и пробивания сквозь разросшиеся лесные заросли. Но те, кто имел боевой опыт, предпочитали старое оружие, прямое наследие толедос, мечей первых завоевателей. Обагрённые кровью соте тысяч туземцев, веками боёв, они по праву считались настоящим воплощением древнего обрядового орудия.

Перед ним стоял невысокий небритый мужчина со светлыми волосами, со шляпой, вроде тех, что носили те гуэро, кто бежал из своей страны после поражения в гражданской войне. Хотя и без кокарды, или иного опознавательного знака, всё в нём выдавало северянина. То, что северянин стал проводником охотников за головами, либо просто лучше знал местность, не было ничего противоестественного. Ведь такие люди в большинстве своём умели только убивать, а для того, чтобы самому не быть убитым, приходилось перенимать весь опыт новой страны пребывания, быстро пропитываться самим духом земли, читать карты и на глаз определять возможные опасности. И конечно водить дружбу с местными дикарями. Одежда мужчины отличалась от того, в что были одеты убитые. Они были в простых чёрных костюмах, не имевших какого-то следа формы. А в одежде этого человека чувствовалось наследие армейского мундира. Пускай и со срезанными погонами, без медных армейских пуговиц, заменённых на простые, деревянные, без каких-то иных признаков мундира, всё же угадывалось в покрое и даже самой ткани военное прошлое незнакомца. И оружие у него было иное, не такое, каким пользовались охотники за головами и простые охотники на зверей. Армейская тяжёлая винтовка, с червлёным прикладом, магазин на десять патронов, армейский же ремень, с замазанной эмблемой воинского соединения. винтовка имела ко всему прочему простой оптический прицел, что для охотников было не просто новинкой, а непозволительной роскошью. На поясе у гуэро висели в открытых кобурах два драгунских, с более длинным дулом, револьверов, на семь, а не шесть патронов.

Конец ознакомительного фрагмента.