Амазонка (сборник)

Максим Аржаков

Сборник рассказов – ностальгия, мистика, экспрессионизм. …Заходите, заходите, месье! Да, месье, старые вещи… Хе-хе… Антиквар, салон – слишком красивые слова для меня и моего магазинчика. Лавка старья, месье, – так-то будет вернее… В старых вещах, прошедших через множество рук, есть что-то, месье, чего не сыщешь в новых. Дух от них идет какой-то. Будто они чего-то рассказать рвутся… …Я стоял в первом ряду шестой манипулы принципов Медвежьего легиона. Слева в клубах пыли на нас заходила конница самнитов, перестраиваясь на ходу в боевой порядок. В первой линии послышалась перекличка центурионов, и вся масса десяти манипул мерно, отточено и страшно двинулась вперед… …Мелькнула в небе комета Галлея, дохнула на Землю ужасом вселенской, космической катастрофы… Страшная в своей предсказуемости парабола. Мелькнула и сгинула в космической бездне, унося в своем полупрозрачном звездном шлейфе души самоубийц и сумасшедших, чей разум не выдержал ожидания уготованного миру конца… Засеяла семена неотвратимости, необходимости и сладостного ожидания катастроф… …Я летел над степью, освобожденный из изрубленного и растоптанного тела восемнадцатилетнего юнкера Алексеева, бесстрастно наблюдая за происходящей внизу круговертью людских и конских тел. Для меня уже не существовало своих и чужих. Шум боя уходил вниз и вглубь… …Брызнули в хрусталь струи ледяной, кипящей, игристой влаги, брызнули первые лучи солнца сквозь густые кроны лип на росистую траву, рассыпались по поляне мириадами алмазных искр… …Последнее, что я осознал перед тем, как потерять сознание было то, что вместо джинсов и кроссовок на мне ладно сидят галифе и высокие сапоги, а грудь вместо ветровки облегает гимнастерка с болтающимся слева георгиевским крестиком… …Господи! Извините, мсье. О чем это я… Это все ваше вино, мсье. Мне ведь нельзя… Нисколько нельзя…

Фиалки

Спасибо, мсье. Если только полстаканчика. Вот до сюда, где мой палец, мсье…

Чудесное местечко, не правда ли? Деревянная эстрада над прудом, столики под тентами… Я хожу сюда уже сорок два года. Каждую весну, мсье. Помню, лишь в 1972 году пропустил — четыре недели лежал с пневмонией. И вы знаете, мсье, за эти годы здесь практически ничего не изменилось. Лишь вон там построили новые дома, но я всегда сажусь к ним спиной, смотрю на пруд, лебедей, лилии, камыш… Все совсем как тогда — той весной шестидесятого второго…

В этом году хорошая весна, мсье. Да, и погода, конечно… Удивительное тепло стоит… Но самое главное, мсье, понимаете, за всю эту весну на пруду ни разу не появились фиалки… Такого еще никогда не бывало. Хе-хе-хе! Да они могут взяться откуда угодно. Вы просто не знаете, какие это коварные цветы…

…Ей в этом году исполнилось пятьдесят восемь — три дня назад мы отпраздновали ее день рождения. А она, вы не поверите, ну совсем не изменилась с тех пор, как мы с ней здесь на этой эстраде отмечали ее шестнадцатилетие. Я имею в виду внешне, конечно. Понимаете, мсье… Это поразительно, но она совсем не постарела. Только глаза стали еще печальнее… Но, главное, она, похоже, наконец-то простила меня. Она ничего не говорит, только смотрит — знаете, мсье, она как-то странно смотрит — взгляд, глаза, черты лица, того самого молодого, любимого лица слегка колеблются, будто глядишь сквозь воду, но в остальном… Как будто бы и не было этих сорока двух лет. Нет, я определенно чувствую, что она простила меня — иначе почему же на пруду нет фиалок…

Если позволите, мсье. Ага, полстаканчика…

…Они, этот небольшой букетик был приколот тогда в шестьдесят втором к левому лацкану ее белого весеннего платья… Это было красиво, а ей было шестнадцать… Я был немногим старше. Старше годами, конечно. А сердцем я был просто избалованный противный ребенок.

Мы с ней сидели вон там — за тем столиком, за которым сейчас гогочут трое американцев. Она что-то говорила. Очень быстро — сначала требовательно, потом просительно. Отстегнула букетик фиалок и нервно теребила его в руках… Мне бы вспомнить сейчас, мсье, что она тогда говорила. Все как в тумане… Помню ее голос, интонации — но смысл сказанного, мсье, смысл… Не помню, ничего не помню…

Да надо сказать я ее тогда и не особенно слушал. Сидел, вращал пальцами высокую ножку фужера с пурпурным вином. Думал о чем-то…

Спасибо, мсье. Ваше здоровье…

Помню лишь, что в какой-то момент меня вдруг оглушила тишина. Тугая, вязкая тишина, мсье… Все смолкло — ее голос, голоса за соседними столиками, пение птиц, шуршание камыша… Все… Остались только глаза. Печальные… Она, видимо, задала какой-то вопрос. Мне бы вспомнить что она спросила… А она ждала ответа…

Я, мсье, зачем-то зевнул тогда. Нет, очень вежливо зевнул. Так чуть-чуть отвернувшись, с красивой небрежностью прикрыв рот рукой…

…Она очень медленно шла к краю эстрады. Вон туда, в тот угол, что навис над водой. Она шла очень медленно, белая и красивая, медленно роняя правую руку с зажатым в кулачке букетиком фиалок. А я уже тогда все понял, мсье. Все… Кричал ей в спину. Громко… И очень медленно кричал.

Вы знаете, мсье, как медленно можно тянуть на себя скатерть… Тянуть и смотреть как медленно льется на брюки струйка пурпурного вина из медленно опрокидывающегося фужера…

Вы представить себе не можете, мсье, как это страшно, когда по воде плывет растрепанный букет фиалок. Эти фиалки, они хуже любого сорняка. Они тогда мгновенно покрыли весь пруд, заполонили камыши… Вся эстрада была в фиалках. Они застлали мне глаза, заткнули гортань… Помню потом несколько дней я отдирал эти несносные цветы со своего пиджака… А запах, мсье… Запах… Он преследует меня уже сорок два года. Все, все вокруг пропахло фиалками…

Тогда, конечно, было дознание в комиссариате. Абсолютно чистое дело — самоубийство на глазах двух десятков свидетелей. Потом похороны… Так красиво и трогательно… Народу почти никого — она, мсье, была полная сирота… Так, две-три подруги… Помню еще — оркестр так задушевно играл… Но, главное, мсье… Нагнитесь чуть-чуть поближе… Скажу вам, мсье, по большому секрету… Об этом никто не знает и даже никто не догадывается… Главное, мсье, они все сделали как полагается — протоколы, бумаги, освидетельствование, даже памятник за счет муниципалитета через год поставили — но про нее-то они забыли… Оставили здесь… Под эстрадой…

Все эти годы по весне она разбрасывает на пруду фиалки. А в этом году — нет… Как вы думаете, мсье? Может быть, она и вправду простила меня, мсье, а, может быть, она просто умерла? Или уехала куда… У нее были какие-то родственники в Марселе… Надо будет порыться в старых записных книжках — я как-то записывал их адрес — да черкнуть ей открытку… Но все равно… Эти фиал…

Господи! Извините, мсье. О чем это я… Это все ваше вино, мсье. Мне ведь нельзя… Нисколько нельзя…