Первые буревестники

Максим Алексеевич Шардаков, 2022

Историческая миниатюра о революционной ситуации в 1905 году в поселке Очер Пермской области. Основано на реальных событиях.

— Эгей! Стой, кому говорю! — гулким басом, будто бурей, окатило закрайнюю поляну Барского леса, да так властно и громко, что все птахи разом примолкли в гнездах, а тощий мужичонка весь сгорбился и присел, выронив из рук вязанку валежника. Испуганно озираясь, он вглядывался в чащу, откуда прозвучал поистине медвежачий рык, и стал нащупывать на траве брошенный топор.

— Эй, не дури! Что ты там, братец, за спиной прячешь? — из-за деревьев, к счастью для мужика, показался не медведь, а дюжий лесничий в брезентовом плаще и кожаных броднях, чье появление, впрочем, тоже ничего доброго браконьеру не сулило.

— Ей-ей, ничего, Петр Егорыч! — мужичонка с одновременным страхом и облегчением откинул в сторону топор. — Прости, батюшко, бес попутал!

— А-а, это опять ты, Соромотин? — цепкие пальцы ухватили воротник жалкой одежонки порубщика. — Я тебе что велел? Не ходи в Барский лес! Не пакости здесь, не рушь красоту божью! — приговаривал лесничий, в такт словам отмеряя мужику подзатыльники, от коих голова у того дергалась, как у китайского болванчика.

— Отец родной, Петр Егорыч, да помню я доброту-ту вашу! Я ж только два оберемочка и взял сухостоя да корья. На растопку — баньку с шурином затеяли не в срок, будь она неладна! То я и припёрся в Барский лес-от, чтоб далече не издить, лошаденку не маять, — хитрован-мужик уже учуял, что лесничий на этот раз в духе, поэтому серьезной взбучки не будет. А отхлещет маленько — не беда! Крестьянину российскому привычное дело быть битым да поротым. — Отпусти ты меня, за Христа ради! А я тебе, буди, опосля земляницы наберу на взвар — ее нынче на Торсуновских угорах пропасть накраснело!

— Ладно, не сепети! Ступай прочь с глаз долой! — лесничий наметанным взглядом успел узреть, что старый его знакомец в лесу не нагадил и живых деревьев не тронул. — Но еще раз заруби себе на носу, Евдоким, и другим передай: увижу кого здесь — не обессудьте, сниму портки и вон на тот муравейник, как на царский трон, мягким местом усажу! И реветь да чесаться не позволю — так сами в тюрьму запроситесь!

Евдоким проворно закинул за спину две вязанки, третью прищемил подмышкой и бодрой рысцой потрусил в сторону видневшейся вдали деревеньки.

— Топор-то позабыл, шатун! — крикнул вдогон лесничий, но мужик был уже далеко. Сунув топорище за широкий пояс, Петр Егорыч иерихонски трубно высморкался и широким шагом хозяина леса двинулся в сторону Морозовского отворота.

Петр Егорыч уже второй десяток лет трудился служителем леса. Начинал простым лесообъездчиком и старанием своим дошел до помощника окружного лесничего. Сам, царствие ему небесное, Михаил Яковлевич Россомагин учил его лесным премудростям и особливо первой их них — не просиживать штанов за кабинетными столами, не тереться в конторах, а все свое время посвящать лесу. И летом и зимой, в вёдро и в ненастье. Болен? Не велика печаль — лес вылечит! Приучал Россомагин холить и лелеять зеленые богатства, знать каждое дерево — чем оно дышит, чего от человека ждёт. Полюбил лес Петр Егорыч пуще жены-красавицы и, как божились суеверные верх-очёрские крестьяне, умел разговаривать лесничий и по-осиньи, и по-сосновьи, а еще с медведями дружбу водил — пивал с ними водчонку в дальних буреломах да на расщепленных пнях музицировал…

В тот день Петр Егорыч поймал уже четвертого горе-порубщика. Острым слухом он за несколько верст улавливал стук топора или визг пилы, спешил на звук — когда верхом на лошади, а чаще напрямки — пешедралом. В первые годы нового ХХ века количество самовольных порубок возросло в разы и исчислялось уже десятками тысяч погубленных деревьев. Если считать попенно, то только ценных пород — лиственниц и мачтовых сосен — в Очёрском округе было спилено не меньше тысячи стволов. И не все браконьеры были такие смирные, как Евдоким Соромотин. Все чаще попадались субчики, что нагло и бесстрашно лезли на рожон, с топорами бросались на лесную стражу, норовили за краденое бревно жизни лишить. Но Петра Егорыча сторонились — себе дороже! Потому что за свои родные деревца он эту самую жизнь потерять не боялся…

«Осатанел народец! Довели, знать, до ручки, — вздыхал лесничий; даже ему из своего дремучего леса было видно, что бедный люд — заводские мастеровые и крестьяне ближайших к Очеру деревень — живут плохо, последнюю кочерыжку без соли доедая, а поэтому обозлены и готовы на всё. — Если так пойдет, никакая сила народ не удержит — полетят клочки по закоулочкам…»

А ведь Петр Егорыч помнил, что еще совсем недавно весь Очёр с его обширными окрестностями в страхе божьем держали, не считая заводской полиции, всего-то четыре служивых чина: пристав, урядник да два стражника-перестарка. А теперь все они боялись по улицам ходить. Рабочие открыто посылали блюстителей порядка и закона по самым отдаленным и неприличным адресам, грозились при случае устроить «тёмную». Одного из стражников, который больше всего докучал очерцам своими придирками и грубиянством, однажды все-таки словили в глухом переулке и, словно шелудивого кота, засунули в мешок. Кто-то даже предложил по-тихому утопить наглеца в пруду, но до точки кипения «самовар» бунта еще не дошел, поэтому рабочие сошлись пока на том, чтоб надавать хамлюге пинкарей и вымазать харю куричьим помётом.

С очёрскими мастеровыми слад вообще было труднее найти, чем с забитыми крестьянами. Терять-то им вовсе нечего было, особенно, когда завод совсем захирел. Землицы их практически лишили: после отмены крепостного права с наделами их здорово надули, и по этому поводу рабочие вели безуспешно долгую и нудную тяжбу со Строгановыми. Но лес-то ведь и им был нужен, а все леса — тоже графские. Не то, что дерево срубить — травинку попробуй скосить! Попадешься — штраф или застенок Оханской тюрьмы, в которой порубщиков напихано, как сельдей в бочке — спят и то по очереди… Надо лесу — да пожалуйста, хоть сто возов пили! Только билет купи — а он денег стоит и немалых. Откуда они у крестьянина или мастерового?

Петр Егорыч сам возмущался: дескать, в лесном краю, а простолюдину и дощечки было негде достать. Лесничий не раз докладывал по начальству, что можно выделить для народа за малую мзду несколько делянок старого леса: мол, он все равно так и так пропадёт. А на расчищенных угодьях высадить новые деревья, по россомагинской методе. Однако ж в конторе Петру Егорычу для виду кивали да поддакивали, брали записки, даже, пенсне на носы насобачив, читали с показной озабоченностью и… клали под сукно да в долгие ящики. Как только Петр Егорыч за порог — конторщики ехидненько подсмеиваются и у висков пальцами покручивают: вот еще забот мало, как занятым людям о крестьянских сараях вонючих головы ломать…

В верх-очёрских деревнях большинство изб походило на заброшенные охотничьи балаганы — уныло покосившиеся, кое-как подпёртые прогнившими столбушками, с рваными прорехами на замшелых крышах. Во дворах и того хуже: на дырявых повитях прело сено, в пообвалившихся стайках мерзла тощая скотина. Да что скотина — не раз в местных церквах отпевали горемык, раздавленных бревнами обрушившихся домов…

Да, не от хорошей жизни крестьяне ходили в леса на злодейский промысел. Целыми семьями, а то и артельно — деревнями! Петр Егорыч по долгу службы обязан был арестовывать таких и доставлять пред светлы очи приставу или исправнику. Сколько слёз чужих он повытер, сколько причитаний на пропащую жизнь наслушался от бедных порубщиков, пока вел их лесными тропами в Очёр на расправу. Знал Петр Егорыч, что если не заплатит крестьянин штраф, посадят его надолго, а могут и на каторгу отправить — осиротеет, пойдет по миру, а то и вовсе перемрёт оставшаяся без кормильца семья. Вздохнет лесничий, достанет кошелёк, сунет такому бедолаге рублишко или горстку монет, а тот еще и благодарит, чуть не руку целует…

Поэтому у Петра Егорыча — хорошо это или плохо — было свое собственное правосудие, несомненно, более гуманное, чем царское. Ловил и не пущал он только отъявленных губителей леса, которые ради одного бревна готовы были вырубить все вокруг, истоптать, истерзать топорами молодые посадки. А сирых и убогих — по большей части отпускал с миром. Таких сердобольцев, само собой, на всем свете и во все времена начальство не больно-то жаловало.

— Либеральничаете, Петр Егорыч! Что-то маловато самовольщиков изловили, — осторожно пеняли ему графские управители, потому что сердоболен лесничий был только к обездоленным, а господ белоруких не шибко-то уважал и неосторожных, гонор свой напоказ выставлявших, так мог отбрить, что слабые в коленках в обмороки падали. Что и говорить, сам исправник откровенно его побаивался и в беседе непроизвольно скатывался на словоерсы, как мелкотравчатый чинуша перед тайным советником: «Благодарю-с! Недурно-с! Еще рюмочку-с?»

Конец ознакомительного фрагмента.