Врата Кавказа

Максим Алексашин, 2018

XIX век, Кавказ. Жидкая цепочка русских войск, растянувшаяся вдоль огромной территории от Каспия до Чёрного моря, прикрывает братьев по вере из Грузии и Армении от кровожадных персидских войск, рвущихся устроить поголовную резню христиан. Стержнем обороны является 17-й Егерский полк, прообраз армейского спецназа, под командованием полковника Павла Карягина. Против них – стотысячное войско, за ними – только мирные жители. Это их, русских егерей, прославившихся безумной храбростью, самоотверженностью и стойкостью, современники назовут «спартанцами», а потомки будут изучать тактику полковника в военных школах и академиях. Но думал ли Павел Карягин, что кроме войны найдет на Кавказе и любовь?

Глава 3

Гудович

— Где Герсеван? — первым делом поинтересовался царь Ираклий у своей жены Дарьи, когда они снова встретились в Ананури.

— Он в Гори. Возглавил ополчение. Им удалось отбить город у шакалов Мохаммед-хана.

— Дареджан, позови моего сына Александра. Пусть едет в Гори и привезёт сюда моего верного князя Чавчавадзе. Без его дипломатии мы не сможем долго сопротивляться. Я хочу послать его к царице Екатерине. Возопим о помощи. Надеюсь, она откликнется на просьбу единоверцев-христиан. Теперь всё зависит от того, как скоро Герсеван Чавчавадзе попадёт в Санкт-Петербург. Дорога много времени займёт. Как бы не опоздал…

— Ты звал меня, отец? — с порога бросился на колени царевич Александр. Его разорванная кольчуга и треснувший пополам шлем свидетельствовали о том, что юноша совсем недавно был на волоске от гибели.

— Да, сын мой! Скачи немедля в Гори к князю Чавчавадзе и прикажи ему явиться ко мне!

Ираклий взял бумагу и, обмакнув перо в чернильницу, приступил к написанию послания своему министру и другу. 15 сентября 1795 года, спустя всего неделю после падения Тифлиса, картли-кахетинский царь буквально молил о помощи:

«Герсеван, вот время принять Вам всевозможный труд за Отечество Ваше, за церковь и христианский народ. Ничего уже у нас не осталось — всего лишились… Вы сами знаете, что если бы мы присягою к Высочайшему Двору привязаны не были, а с Ага-Магомет-ханом согласны были, то ничего с нами не сделалось бы. Для Бога приложите старание, чтобы ускорить исходатайствованием войск…»

На следующий день черноволосый, с густыми смоляными усами грузинский князь Герсеван Чавчавадзе принял это письмо из рук царского наследника. Свисавший на красной ленте сургучовый ярлык царя Ираклия был повреждён, но на обломках угадывался царский герб.

— Кахетия сломлена, — прокомментировал Чавчавадзе то ли письмо, то ли треснувшую печать, — осталась только Картли. Ираклий просит помощи российских войск… Даже выбора нет… Наши с твоим отцом мечты о Великой Грузии тают, как утренний туман на склонах гор. Запомни, Александр, кто бы ни притязал на наши земли: Россия ли, Турция или Персия — они всё равно будут оставаться нашими землями — землями грузин. Ради того, чтобы свершилось высшее предначертание и наш народ не растворился как горный мёд в травяном отваре, сумей правильно использовать свою гордость и выбирай всегда в союзники не того, кто сильнее, а того, чьими руками ты сможешь осуществить великую идею сбора всех земель, которые достались нам от предков! Ты самый умный в роду, и тебе придётся постичь основы дипломатии. Ты научишься дружить с врагами и выставлять за дверь друзей, если этого захочет народ. Ты поднимешь оружие тогда, когда всё успокоится, но не для того, чтобы взбунтовать неокрепшие умы и пролить реки крови зазря, а только для того, чтобы освободить нашу землю от любых захватчиков! Не совершай ошибок своего деда Вахтанга. Никому не верь! И если угроза будет исходить от перса — убей перса! Если от лезгина — убей лезгина! Если от армянина — убей армянина! Если от русского — убей русского!

— Дядя Герсеван, вот ты говоришь одно, но делаешь другое. Мы не успели оправиться от разорения южными соседями, а ты уже зовёшь северных. Ты говоришь «убей русского», а сам едешь к русским?

— Да, хитрости политики — они такие непредсказуемые. Мы не всегда являемся хозяевами обстоятельств, но обстоятельства никогда не должны становиться нашими хозяевами. Русские услышат нас и придут, как это бывало много раз, и пока они будут оставаться на Кавказе, Ага-Мохаммед не посмеет сунуться к нам. За это время мы окрепнем и встанем на ноги. Они научат нас воевать и оставят пушки. А потом, как всегда, уйдут.

— А если в этот раз не уйдут?

— Тогда ищи того, кто их сможет выпроводить! Персов, например… Ничего не бойся и делай то, что должен!

Когда княжич ушёл, Чавчавадзе стал готовиться в дорогу.

— Мариам! — позвал князь жену. — Распорядись, чтобы принесли мундир. Русский мундир, подаренный мне князем Потёмкиным! Я отбываю в Петербург!

Сержант Лисаневич прощался со своими мушкетёрами. Со многими он сдружился в мушкетёрской роте, но лучшим другом его был молодой сержант Ваня Татаринцев. Хоть вместе в роте они прослужили и недолго, зато успели проникнуться взаимным уважением. Дед Вани, некогда грозный атаман Терского семейного войска Павел Михайлович Татаринцев, отдал с согласия родителей младшего, девятнадцатого внука в мушкетёры не только потому, что нынче Кубанский егерский корпус квартировал совсем недалеко от крепости Владикавказ, где родился и был воспитан Ваня, но ещё и потому, что в роду Татаринцевых не было ни одного мужчины, который бы не носил военную форму. Мальчику, едва ему стукнуло 12 лет, по мнению деда, пришло самое время взяться за оружие. Особенную зависть у Вани вызывала дедовская золотая именная медаль, полученная им в 1774 году «за долговременную его тридцатисемилетнюю службу во славу пограничных горских и прочих народов». С тех пор как маленький Ванюша прикоснулся к ней в детстве, у него появилась мечта получить такую же, а может, и две.

Теперь же предметом не меньшей зависти Ивана стала новая егерская форма его друга, скроенная на манер «венгерского платья». Вместо неудобного камзола Дима Лисаневич надел короткую зелёную куртку с чёрной выпушкой по краю полы, вместо шляпы — егерскую каску с вызелененной бляхой из белой жести. Зелёная шинель без подкладки с тесьмою, подшитой по краям, была перепоясана чёрной портупеей. Чёрными были плюмаж, галстук, обшивка лопастей и кисти каски. На поясе висел удобный патронташ, в то время как у мушкетёров всё ещё оставались громоздкие, бьющие по рёбрам патронные сумки. Зелёные шаровары с чёрной выкладкой были аккуратно заправлены в чёрные яловые сапоги. Голову Лисаневича украшала чёрная кожаная каска с чёрной же выпушкой.

Предметом особого внимания стало оружие новоиспечённого егеря. Пистолет в медной оправе длиной в полтора вершка, который выдавался всем без исключения егерям, прицеплялся приделанным у головки кольцом за небольшой железный крючок с чёрным ремнём, пришитым к портупее. Через плечо был переброшен чёрный кожаный ремень короткоствольного штуцера. Штуцер был без штыка и имел в длину 1 аршин и 3/4 вершка, с медным прибором, железным шомполом и огранённым снаружи стволом, имевшим не гладкий, цилиндрический, как у обыкновенной мушкетёрской фузеи, а винтообразный нарезной канал, образующий в разрезе восьмиконечную звезду.

В прикладе штуцера, сделанном из берёзы, на правой его стороне было выдолблено небольшое углубление вроде ящичка для железных инструментов, ввинчиваемых в шомпол: прибойной пуговки, пыжевика, отвёртки, а также пороховой мерки. Закрывался ящик деревянной выдвижной крышкой с железной пружинкой. Спусковой и зарядный механизмы были латунными.

Вместо изживших себя как эффективное оружие шпаг егеря носили кортики тринадцати с половиной вершков длины, которые в случае надобности надевались посредством желобка в левой или нижней стороне его рукоятки на пружину, прикреплённую у правой стороны штуцерного ствола.

Серебряный с синей шёлковой тесьмой эполет, закреплённый на левом плече камзола, свидетельствовал о принадлежности сержанта к Кубанскому егерскому полку, а четыре белых нити, нашитые на эполетах, указывали на то, что их новый хозяин был причислен к четвёртому батальону этого полка.

Распрощавшись, Дима Лисаневич пообещал своему другу походатайствовать перед командиром о переводе Вани Татаринцева из мушкетёрской роты в егерский батальон.

— А я уже битый час вас ищу, ваше благородие! — раздался голос позади юношей, когда они, пожав друг другу руки, обнялись на прощанье.

Ваня оглянулся и увидел старого егеря, с которым так жарко спорил по дороге в Моздокский лагерь.

— Ну что, попрощался, сержант? — панибратски похлопав по плечу Лисаневича, спросил Гаврила Смирнов. — Пошли, сынок, науку нашу егерскую постигать. Сегодня с нами занимается штаб-офицер подполковник Верёвкин. Будет показывать тактику, то есть учить нас понимать своё место в строю и свою задачу.

Место, куда привёл Сёмыч Лисаневича, находилось в полуверсте от лагеря около небольшого взгорка. К месту сбора со всех сторон стягивались солдаты в зелёных шинелях. Подполковник Верёвкин, молодой для своего чина человек, энергично расхаживал в ожидании сигнала трубача.

— Сержант Лисаневич! — коротко представился юноша, которого к командиру подтолкнул в спину Гаврила.

— Встанешь в голове роты! — коротко, без представления распорядился Верёвкин, видя, как трубач подносит к своим губам горн.

Раздался сигнал построения, и Гаврила, схватив Лисаневича за манжет рукава, увлёк за собой. Ещё недавно разрозненная, бесформенная масса людей в считанные минуты выстроилась в две шеренги попарно, примерно в двух саженях пара от пары. Сегодня Верёвкин решил рассказать о главной особенности егерей — действиях в рассыпном строю.

— Для противника строй — это отличная мишень. Ружья у него прицельно бьют со ста шагов, а то и менее. Для конного врага, а здесь, на Кавказе, конница — основная сила, строй представляет быстро достижимую цель. Наши преимущества — это дальнобойность наших штуцеров, короткоствольность, а значит, скорая заряжаемость фузей, незаметность и, стало быть, меньшая уязвимость, кроме того, хорошая манёвренность. Егерь — это мушкетёр, артиллерист и казак в одном лице. У нас есть все типы оружия, которыми владеют перечисленные войска, а именно фузеи, пушки, пики и тесаки. Но у нас есть то, чего нет ни у кого, — штуцер! Сержант, — обратился Верёвкин к Лисаневичу, — подойди сюда и дай-ка своё оружие.

Лисаневич вышел из строя и снял с плеча штуцер.

— Вот скажите-ка, сержант, как вы будете использовать сие грозное дальнобойное оружие в бою?

— Бить противника! — выпалил юноша.

— А как именно? Вот представьте, летит на вас лезгинская конница! Видели ли вы когда-либо, как атакуют лезгины?

— Нет!

— Вот и не приведи Господь, хотя вряд ли нас минует чаша сия. Итак, на вас летит конная лава. Против кого вы примените свой первый, решающий выстрел?

— Выстрелю в ближнего кавалериста.

— Вот и неправильно, юноша. Объясняю, почему. Убив одного наездника, вы его просто опрокинете с лошади, под копыта табуна, который его растопчет, но не остановится. На перезарядку у вас уйдёт какое-то время, и ваше счастье, если вы успеете сделать второй выстрел до того, как табун растопчет и вас, как того наездника, которого вы только что убили. Атакой всегда руководит или офицер, или командир. Задача штуцерников — бить начальствующего над атакой врага. Задача рядовых егерей — бить по лошадям. Убив лошадь, вы повалите и человека. Многие при падении получат увечья, многих растопчут напирающие ряды задних кавалеристов. Когда падёт первый ряд лошадей, второй об него споткнётся. А если вы, господин Лисаневич, успеете убить офицера, организовать новую атаку будет некому. Кстати, вторую пулю, которую в таких условиях вы точно успеете зарядить, можете послать в самого инициативного из наступающих. Такие, как правило, могут возобновить атаку, увлекая за собой малодушных. Всё, конная атака сорвана. Спешенный кавалерист — это не воин, а жертва. У него нет навыков пехотинца, он не может организоваться в эффективное построение, как то колонна, линия, каре. Запомните: кавалерист без коня не атакует, ибо не способен к атаке врага лицом к лицу, привыкнув в седле к своему превосходству в росте, будучи всегда прикрываем от пуль крупом лошади. И этого преимущества надобно лишить противника!

Мы, егеря, действуем, как правило, во флангах, отдавая фронт мушкетёрам, поэтому от нашего умения перестраиваться зависит обеспеченность этих самых уязвимых флангов. Сейчас займёмся перестроением и навыками стрельбы, а после перейдём к упражнениям по прицельной стрельбе. Сержант Лисаневич, возьмите свой штуцер и не забудьте пометить его — отныне это ваше именное оружие. По моей команде «врассыпную» разомкнуть строй и рассеяться по полю, содержа в подкрепление рассыпанным некоторое число оставшихся в сомкнутом фронте. Оружие заряжать в положении лёжа.

Не успел Верёвкин отдать приказ, как всё пришло в движение. Все построения происходили беглым шагом. Рассыпались также мгновенно, в одну шеренгу, как после смыкали строй. Батальоном, в который попал Лисаневич, командовал майор Карягин. Вначале командир бесцеремонно таскал Лисаневича за собой за ворот куртки, на ходу указывая его положение в строю и помогая сориентироваться в обстановке. После, когда Лисаневич вошёл в ритм учений, Карягин перепоручил юношу его другу Котляревскому, который ни на шаг не отставал от своего командира, и со стороны могло показаться, что Котляревский служил адъютантом Карягина. Впрочем, на этих учениях у героя Анапы в лице Лисаневича стало на одного «адъютанта» больше.

Весь день до самой ночи егеря постигали суворовскую науку побеждать. Казалось, Верёвкин просто издевается над ними, заставляя лежать недвижно в небольших кустах по несколько часов. Лисаневич и Котляревский недоумённо переглядывались, и только распростёртый в грязной канавке рядом с ними майор Карягин своей неподвижностью убедительно доказывал правильность их действий.

— Наше дело — скифская война! — методично и спокойно объяснял им после Верёвкин. — Нам самим Богом предписано действовать в лесах, где мы сильны рассыпным строем. В амбускадах^[26] лежать надо тихо и хранить молчание, всегда имея перед собой патрули пешие впереди и по сторонам, неожиданно атаковать неприятеля с тыла, когда он вовсе бдительность потерял!

Как и обещал Верёвкин, с самого утра следующего дня начались стрельбы.

— Заряжай проворно, смело и с цельным прикладом стреляй! — на построении методично объяснял Карягин своим подопечным премудрости егерской службы. — Не пали почём зря! Помни, именно твой первый выстрел должен остановить противника, второй — замешкать его, а третий — обратить в бегство. Турки нас зовут «лёгкими бестиями». Знаете, почему? За лёгкость и скорость нашего манёвра. Мы — лёгкая пехота. У нас облегчено всё — мундир, оружие, — поэтому мы имеем возможность опережать противника в атаках и успеваем сделать лишний выстрел в обороне и два сверх мушкетёрских — в атаке. Положение кавказской земли таковое, что в случае военных операций пользоваться преимуществами лёгкой конницы, которая здесь есть единственным войском, совсем невозможно. Земля сия, состоящая из великих каменных гор, узких проходов и больших лесов, способна подчиниться только лёгкой и способнейшей пехоте.

Карягин подозвал шесть человек рядовых и выстроил их в двадцати шагах друг от друга. Невдалеке виднелся чёрный щит размером с человеческий рост.

— Там, — Карягин указал на щит, — ваш противник. Мушкетёрам выставляют мишень на сто шагов. Вы егеря, и посему я отдалил мишень на сто пятьдесят шагов. Вы должны сделать залп. Шесть пуль я должен вынуть из щита.

По команде Карягина солдаты произвели дружный залп. Котляревский, которого по случаю посадили в седло, поскакал к мишени за результатом. Вернувшись, сержант выпалил, растопырив ладонь:

— Пять!

— Неплохо! — похвалил подчинённых Карягин. — Не знаю, кто промахнулся, но задача всем прочистить ружья и тренироваться с прикладыванием.

Из строя вышла следующая шестёрка. Встав на колено, вскинув по команде ружья и прицелившись, солдаты уже готовы были грянуть единым выстрелом, как вдруг чёрный силуэт мишени пришёл в движение. «Залп!» — рявкнул Карягин. Ружья чихнули вразнобой.

Подъехав к мишени, Паша Котляревский обнаружил интересное сооружение. Между деревьев была натянута верёвка, к которой и был подвешен щит-мишень. Стоявший поодаль егерь быстро тянул вторую верёвку, привязанную к мишени, отчего та начинала передвигаться.

«Одно попадание!» — доложил вернувшийся с осмотра мишени Котляревский. Напротив него в седые усы усмехался Гаврила Сидоров. Это его пуля безошибочно поразила мишень. В отличие от молодых солдат, он хорошо знал все хитрости своего командира и был готов к ним.

— Берите с Сёмыча пример! — похвалил старого солдата Карягин. — Его пуля, уверен! Егерь должен быть готов к любым неожиданностям. Отныне стрелять будем только по движущимся мишеням.

Переведя взгляд на Лисаневича и Котляревского, Карягин продолжил:

— Вы, сержанты, возьмите команду солдат с инструментом и к завтрашнему дню насыпьте-ка с той стороны мишени земляной вал. Свинец — он не горох, в землю вгонишь — не вырастет. Будем добывать из вала отстрелянные пули и переплавлять их в новые. Отныне солдат должен стрелять только из своего ружья, чтобы изучить его особенности.

Пока Карягин занимался стрелковой подготовкой, за спиной у него Верёвкин принимал пополнение из рекрутов. Прежде всего, подполковник стремился придать им смелый, военный вид:

— Головы вниз не опускать, стоять станом прямо и всегда грудь вон, брюхо в себя, колени вытягивать, а носки врозь! Каблуки сомкнуто в прямоугольник держать, глядеть бодро и осанисто, говорить со всякой особою, и со мною особенно, смело. Когда он о чём спрашивает — отзываться громко, ногами не преступать, коленей не гнуть! Отступать от подлого виду и речей крестьянских. Вы — слава и гордость России, лучшие её сыны! Вы — русские солдаты!

Дотошный Верёвкин до ночи учил новоиспечённых солдат поворачиваться на месте. Сперва поодиночке, затем — вшестером, а после — шеренгой и тремя шеренгами. Поставив новобранцев через одного между старыми солдатами, их учили маршировать прямым и «косым» шагом, снимать шляпу, поворачиваться и ходить с оружием. Далее следовали премудрости заряжания и прикладывания поодиночке и в строю, стоя и с колена. Лишь после этого молодые солдаты попадали в руки Карягина и допускались к учебной стрельбе.

Свободные от занятий дни, которые выпадали при непогоде, у егерей уходили на добычу дичи в окрестностях. Карягин, Верёвкин, Лазарев — все любили это занятие и поясняли подчинённым необходимость охотничьих навыков:

— И это наше дело — дело егерей! Мы не должны ждать, когда повар нам щи сварит. Наша служба необычна, и питаемся мы тоже необычно. Оторванные от тылов, мы должны уметь обеспечить не только себя, но и другие пехотные и артиллерийские подразделения.

К вечеру, как правило, дичи добывалось столько, что хватало на несколько дней и егерям, и мушкетёрам.

Осенние дни 1795 года в Моздокском лагере прошли в бесконечной и, казалось, безостановочной муштре. К учениям егерей присоединился Тифлисский мушкетёрский полк, и командиры обоих подразделений отрабатывали приёмы совместных действий в атаке и обороне. Помимо наступления «через подразделение», чисто егерским приёмом было действие рассыпной шеренги стрелков, поддерживаемой резервом. При необходимости стрелки выстраивались в две шеренги, а их место занимали егеря из резерва. Кроме основных пехотных экзерциций, егеря должны были «проворно маршировать», строя четырёхрядную колонну; при этом «проворно заряжать, смело и с цельным прикладом стрелять»; уметь рассыпаться в одну шеренгу для стрельбы. Обычно же егеря строились в две, реже — в четыре шеренги и вели наступление с пальбой через плутонг^[27], через дивизион или через ряд. Колонны должны были уметь «поспешно и твёрдо» двигаться и разворачиваться в линии, отстреливаться на ходу от иррегулярного противника.

Кроме стрелковой и строевой подготовки, войска Кавказского корпуса учились атаковать укрепления и быстро рыть траншеи для удержания захваченного места. Построенные в каре полки и батальоны отрабатывали движение «вольным шагом» и стрельбу, при которой первая шеренга никогда не садилась на колено.

При обычном для егерей построении в две или четыре шеренги на этих совместных учениях егерям Верёвкина и Карягина на этих учениях пришлось отойти от привычной тактики. В эти дни плутонги строились в три шеренги, так как построение фронта осуществлялось совместно с мушкетёрами. Темпы «обыкновенного» и «скорого» шагов в атаке соответствовали темпам гренадёр и мушкетёров — 80 и 120 шагов в минуту, и только егерями применялся так называемый «резвый шаг», или бег.

В конце учений, когда бездушное кавказское солнце, иссушившее степь, устало клонилось к горизонту, Карягин со своей ротой продемонстрировал перед мушкетёрами егерские построения и новые приёмы. Первый заключался в наступлении «через плутонг», когда половина плутонгов выбегала вперёд и образовывала цепь, а сомкнутые плутонги двигались в 60 шагах за цепью.

— Если оказалось, что в шестидесяти шагах из-за порохового дыма ничего не видно, то применяется другой маневр, — пояснял Карягин. — Егеря строятся в цепи, наступающие одна через другую. Задняя же половина плутонгов, то бишь третий и четвёртый ряды, по-прежнему двигается в сомкнутом строю. Там, где движение развёрнутой цепью невозможно, например в густом лесу, на болотах или в городе, егеря движутся друг за другом «змейкой».

Не успел Карягин договорить, как к нему на взмыленной лошади подъехал гонец.

— Послание от генерал-аншефа Гудовича! — кратко отрапортовал посыльный и протянул конверт. — Майору Карягину срочно велено явится в Кизляр, в ставку!

Пока Карягин читал приказ, к нему подъехали Верёвкин, Лазарев и генерал-майор Савельев.

— Иван Дмитриевич, и вы здесь? — удивился Карягин, узнав ещё одного героя штурма Анапы.

— Ветры на Кавказе к зиме меняются, — с некоторой загадкой в голосе сообщил Савельев. — Гудович готовит большой парад, и нам быть во главе его. Я, собственно, за вами, Павел Михайлович. Прибыл из Астрахани, с предписанием вернуться в Кизляр в вашем сопровождении, милостивый государь, и подполковника Верёвкина. Третий и четвёртый батальоны Кубанского егерского корпуса должны выступить в ставку Гудовича не позднее двух недель. Полковник Лазарев позаботится об исполнении этого приказа, вы же поедете со мной в ставку. Гудович готовит кулак из проверенных в деле подразделений. Правда, для каких целей — говорить пока не велено. Однако же Кавказ более таким не останется. Поменяется всё. Главное — горские народы узнают, что мир и согласие ведут к процветанию.

— Что ж, на рассвете выезжаем! — с нескрываемой радостью согласился Карягин. — А пока извольте в мою палатку — поделитесь столичными новостями.

Иван Васильевич Гудович склонился над картой Кавказа. Его мысли всецело были заняты одной проблемой: только что Россия своим невмешательством проиграла всё Закавказье. Отчасти в этом был виноват и он, как начальствующий Кавказской линией и военным корпусом. На столе поверх карты лежали письма. Их было много, и исписаны они были разными почерками и на разной бумаге. Казённая, с гербом и резким парфюмом — письмо от самой императрицы, с требованием начать сбор армии для отмщения хищному Ага-Мохаммед-хану за его наглый набег на подвластные России территории. Сбор-то он, пятидесятичетырёхлетний генерал-аншеф, герой Хаджибея и Анапы, фактически губернатор Кавказа, начал задолго до упомянутого приказа, так как и без напоминаний, идущих слишком долго по бесконечным дорогам России, понимал, что удар персидского шаха в подвздошину империи — это проверка боеспособности русской армии у южных рубежей государства. И удар этот Россия пропустила!

Ниже на синем листе бумаги лежало послание от царя Ираклия II, заканчивающееся словами: «Если бы я не надеялся на помощь России, то через других приглашённых войск вооружились бы мы или другим способом сохранили наше царство, но мы были уверены во вспомоществовании от высочайшего двора и от Вас…» Письмо было датировано мартом 1795 года, когда до разорения Грузии оставалось полгода. В то же время к Гудовичу на приём напросился «посол Великого шаха Персии Ага-Мохаммеда». Командующий Кавказской линией приказал тогда прогнать в шею этих приспешников «мнимого шаха». Он хорошо знал Восток! Он отлично знал Кавказ! Здесь уважаема только сила! Сила и ничего, кроме силы! Все достижения и достоинства человеческие, высота разума и полёт мысли, все умозаключения и стройные политические ходы здесь обращаются в прах перед мелкой обидой дикого правителя, перед примитивным мировоззрением себялюбивого слепца. Тогда сабля в руках становится самым весомым и действенным аргументом против любой искры человеческого сознания, любой самой человеколюбивой и справедливой мысли.

Что мог сделать Гудович для царя Ираклия? Отправить двадцатитысячный корпус в Тифлис? Да по всей Кавказской линии от Чёрного моря и до Владикавказа в его подчинении было не более пяти тысяч боеспособных человек регулярного войска. Даже если к ним прибавить несколько тысяч казаков, всё равно это не обеспечило бы Ираклию требуемого им количества людей. Тем более что послать все имеющиеся под рукой войска было равнозначно провалу всех заделов России на Кавказе. Обнажив Линию ради непоследовательного в своих решениях союзника, генерал рисковал открыть ворота для новых набегов ногайцев и лезгин с Каспия и удара турок со стороны Чёрного моря. Подобного Гудович как главнокомандующий Кавказской пограничной линией допустить не мог. Тем более обеспокоенность Ираклия II активностью Ага-Мохаммед-хана началась задолго до случившегося. Целых два года, начиная с 1793 года и поныне, картли-кахетинский царь заваливал стол Гудовича донесениями о том, что со дня на день персидский самозванец вторгнется в пределы его царства! Царь всё уповал на Георгиевский трактат 1783 года, согласно которому Россия обязывалась содержать свои войска на подвластных ему территориях, памятуя даже то, что, согласно второму сепаратному артикулу трактата, для защиты территорий Картли и Кахетии Россия обязалась содержать два батальона пехоты при пушках. Но ведь только для защиты! Ираклий же за четырёхлетнее пребывание российских войск в его землях не раз пытался привлечь эти войска против своих врагов, ведя наступательные действия, на что князь Потёмкин точно не подписывался.

В том же 1793 году Ираклий просил его, Гудовича, посодействовать… принятию его царства в подданство России. Этим прошением царь то ли признавал недействительность Георгиевского трактата, то ли хотел заключить новый договор на иных условиях, которые бы гарантировали безопасность его территорий. Жалобы продолжали сыпаться, но нападения персов на Грузию не случилось ни в предыдущем году, ни в следующем. И Гудович, занятый укреплением и без того слабой Кавказской линии, с должным вниманием к прошениям грузинского царя не отнёсся.

Покидая пределы Грузии в 1787 году, русские войска оставили Ираклию 12 пушек — подарок Екатерины II, которые были установлены на стенах Тифлиса. Это треть всей артиллерии города! И Гудович хорошо понимал, что вопрос защиты города и царства был решён не малочисленностью или превосходством артиллерии, а тем, что из этих пушек просто некому было стрелять по армии персидского шаха. Ираклий просил помощи России, но не смог собрать армию даже из подданных своих сыновей. А один из сыновей, Александр, вообще выступил против отца. Ираклий просил помощи у России, а сам накануне Крцанисской битвы вместо того, чтобы стянуть войска к своей столице, предпринял поход против Гянджи. Затем, сумев вступить в военный союз с имеретинским царём Соломоном, Ираклий совместными силами готов был дать бой персам у границы своего царства в казахском магале, близ реки Инджа и не пустить врага в свои владения. Но интриги царского дома и малочисленность армии заставили Ираклия вернуться к стенам родного города, где он надеялся собрать более многочисленную армию, отправив нарочных к своим сыновьям и внукам. Но на его призыв откликнулись далеко не все дети. В отличие от нерадивых потомков картли-кахетинского царя, имевших возможность быстро собрать войска и объединиться с отцом, у Гудовича такой возможности не было. При этом он понимал, что оставить Ираклия без поддержки — всё равно что подарить всё Закавказье Персии. Ведь престарелый, уставший от войн и разорений царь в ответ на предложения захватчиков вступить с ними в военный союз против России — а такие предложения были, и Гудович о них знал, — может дать и положительный ответ. Этого допускать было нельзя, и Гудович приготовил два письма, предназначавшихся царям: одно — императрице российской Екатерине II с планом нового персидского похода, второе — царю Картли-Кахетинского царства Ираклию II с советом «переговорами выиграть время и, в крайнем случае, согласиться на отдачу шаху белого алмаза и часов», речь о которых пойдёт ниже.

Вторжение Ага-Мохаммед-хана было как нельзя некстати: Россия в это время как раз проводила операцию по усмирению польского восстания под предводительством Косцюшко, и взять даже одного лишнего солдата было неоткуда. Тем не менее, на свой страх и риск, без согласия императрицы, а руководствуясь исключительно артикулами Георгиевского трактата, генерал направил на перевалы Кавказского хребта полковника Сырохнева с двумя батальонами пехоты, тридцатью казаками и шестью пушками. Это были единственные на тот момент войска, которые мог выделить Гудович царю Ираклию II.

Узнав о движении русских войск, Ага-Мохаммед-хан под благовидным предлогом как-то очень быстро покинул Тифлис, но, тем не менее, продолжил переговоры с побеждённым им царём Ираклием, укрывшимся в ущельях Арагвы в местечке Душет. Посыльный шаха передал царю мирные условия, надеясь в последний момент использовать обиду на русских за неоказание своевременной помощи против них же самих. Шах требовал признать свою вассальную зависимость от Ирана, выдать для расправы всех армян, а также в качестве аманатов — одного из царских сыновей. Кроме того, шаху не давали покоя две вещи: большой белый алмаз и часы, подаренные Ираклию князем Потёмкиным при подписании Георгиевского трактата. В обмен на часы из зала Совета в Тифлисском царском дворце и драгоценный камень Ага-Мохаммед-хан предлагал отпустить тридцать тысяч пленных и силами своей армии отстроить Тифлис.

Считая своё положение безвыходным, Ираклий уже готовился дать положительный ответ, когда узнал о подписании Екатериной II указа о начале подготовки карательного похода против кастрированного шаха-самозванца. Да и сам шах как-то больше не проявлял агрессии ввиду приближающейся зимы. Его войска настолько рьяно уничтожали всё, включая посевы, грядки и виноградники, с таким остервенением разрушали постройки, что перед Ага-Мохаммед-ханом и его армией начала маячить грустная перспектива голодной и холодной зимы.

Та же невесёлая перспектива, к слову, очень скоро стала вырисовываться и у экспедиционного корпуса русских под началом Сырохнева. Накануне отправки русских батальонов из Кизляра, где располагалась ставка Гудовича, царь Ираклий заверил генерала, что он, несмотря на разорение, готов обеспечить двадцатитысячную русскую армию всем необходимым. Это был крик души: дайте только войска, и всё будет! И действительно, у посланных русскими батальонов это «всё» выглядело так: размытые осенними дождями дороги не позволили обеспечить нормальный подвоз продовольствия и фуража с Кавказской линии; разорение Закавказья не позволило нормально снабжать армию местными продуктами. В результате русские солдаты вынуждены были жить впроголодь. Достать хлеба невозможно было даже по ценам, завышенным в пятьдесят раз. Хлеба просто не было! Полковник Сырохнев, зная своих интендантов и не веря им до конца, вынужден был лично объезжать селения и буквально вымаливать продукты. Солдаты своими силами кое-как отстраивали самые крупные постройки Тифлиса, чтобы просто иметь крышу над головой. Ни о каких удобствах даже речи быть не могло. Царь Ираклий, щедрый на обещания, так и не сумел их выполнить. Но надо отдать ему должное, как царь он выполнил одну из своих функций: пусть даже с помощью чужой армии, пусть и с запозданием, но всё же он сумел защитить свой многострадальный народ от дальнейших посяганий персидского шаха.

О выводе русских войск из Закавказья в 1787 году ходило много слухов и домыслов. Споры не утихали многие годы. Кто-то считал выход русских войск из Грузии тайной политикой России, которая не хотела привлекать своих врагов на грузинские земли и тем самым создавать новый фронт, который придётся защищать и удерживать, кто-то всё свалил на Ираклия II, подписавшего за спиной России мирный договор с Османской империей. Истинную причину вывода знали только трое: российская императрица Екатерина II, картли-кахетинский царь Ираклий II и он, Гудович. А причина была проста и прозаична. Тогда, как и сейчас, грузинский владыка не сумел обеспечить едой русские батальоны. Войска России ушли из Закавказья из-за угрозы голода, покинув одни из богатейших и плодороднейших земель мира. Сам Гудович расценил это событие как хоть и не прямое, но всё же предательство со стороны Ираклия!

Во всей этой ситуации командующего Кавказской пограничной линией, который очень болезненно пережил разорение Грузии, поражало одно: Тифлис отстоять не сумели, а вот алмаз и часы вывезти время нашлось. Впрочем, и здесь генерал отыскал причины произошедшего. Царица Дарья отбыла из Тифлиса за два дня до падения города, спровоцировав массовое бегство. Она-то и позаботилась о ценностях. Причём корону и скипетр — подарок Ираклию II от Екатерины II — она всё-таки прихватить не успела, и атрибуты царской власти вскоре оказались в руках Ага-Мохаммед-хана.

Пока Гудович был погружён в свои невесёлые мысли, в столице Российской империи события развивались молниеносно. После получения в Петербурге рапорта генерала Гудовича от 23 сентября 1795 года о нападении Ага-Мохаммед-хана на Тифлис сенатский совет 18 октября постановил изгнать персов с Южного Кавказа, совершить и «дальнейший поход, если генерал Гудович найдёт нужным». Месяц спустя в рескрипте на имя генерала Гудовича императрица поставила задачу: «опрокинуть скопище Ага-Магомет-хана поражением и преследованием, искоренить властителя сего, если дерзнёт он до конца противиться пользам и воле нашей».

Заканчивался ноябрь этого тяжёлого года. Два наиболее боеспособных батальона Кубанского егерского полка — 1-й и 2-й — Гудович только что отправил в Закавказье на помощь царю Ираклию. Это должно было успокоить Кавказ, но на востоке, на берегах Каспия, забрезжила новая проблема, с которой нельзя было тянуть. Генерал не хотел больше повторения тифлисской резни.

А события в столице России — Санкт-Петербурге — развивались стремительно. Герсеван Чавчавадзе, казалось, поселился в Зимнем дворце. Он присутствовал на всех заседаниях и вёл отдельный протокол, который сразу по окончании мероприятий у царицы Екатерины немедленно доставлялся царю Ираклию.

Русскому правительству было понятно, что после своих кровавых подвигов вдохновлённый слабым сопротивлением шах выполнит обещания и весной вернётся в Грузию и прикаспийские области — расширять свои владения и устанавливать свою власть над каспийским побережьем. Это грозило не только потерей контроля над огромными территориями, но и страшным ущербом престижу империи. Слабость в отношении Персии могла пагубно сказаться на поведении кавказских горцев и независимых доселе ханств. Было решено упредить новое вторжение персов.

Ещё 8 января 1796 года командующий войсками на Кавказской линии генерал Гудович получил распоряжение императрицы: «Войска для занятия Дербента, всего Дагестана и взятия Баку назначаемые, снабдить по крайней мере на три месяца провиантом, а затем, по обстоятельствам, доставлять в дополнение, для чего устроить подвижный магазин, к укомплектованию оного людьми доставить в Георгиевск 1 т. человек рекрут из Малой России. Сверх того иметь при сих войсках для 20 т. человек на один месяц сухарей 27 500 пуд и круп 3750 пуд на вьючных верблюдах. Покупку их произвести на Оренбургской линии, в Кавказской губернии, на Дону и в Тавриде. И как каждый верблюд поднимает 27 1/2 пуд, то и нужно оных 1200. К двум по одному вожатому взять из Трухменцев, Калмыков донских, белевских, дербентских и прочих людей к сему сродных».

В то же время было дано повеление генерал-прокурору Самойлову «из состоящего в сельских запасных магазинах Саратовской, Симбирской, Казанской и Вятской губерний зернового хлеба, обратив оный в муку, доставить наймом, водою, в Астрахань, по первому вскрытию вод, 70 т. четвертей с пропорциею круп и 40 т. четвертей овса; а чего недостает в наличности, в то число искупить немедленно».

Приготовления к войне делались основательные, что свидетельствует о полной серьезности намерений. И самое деятельное участие в этих приготовлениях принимал граф Самойлов. 19 февраля Екатериной был дан рескрипт Валериану Зубову, обосновывавший причины войны. Но решение Екатерины о назначении командующего армией, которая должна была войти в Закавказье, принято ещё не было.

Пересматривая корреспонденцию, которую он считал наиболее важной, генерал Гудович наткнулся глазами на письмо от 20 февраля 1794 года. Это был протокол заседания Государственного совета об утверждении принятия Дербентского Шейх Али-хана в подданство России. Несмотря на то, что хан лично не присягнул России в верности, он целовал Коран и клялся, что сделает это при первом же удобном случае. Правителю Дербента в ту пору шёл семнадцатый год.

Раздался стук в дверь. Гудович поднял глаза и увидел нескольких офицеров, вошедших к нему.

— Садитесь, господа! — тоном, не терпящим возражений, произнёс генерал. — Я пригласил вас сюда, чтобы объявить волю матушки нашей государыни-императрицы Екатерины. Уповая на просьбы Шейх Али-хана дербентского о посыле ему помощи против коварного персидского скопца Ага-Мохаммед-хана, приказываю вам, генерал-майор Савельев, принять начальство над отрядом пехоты при орудиях и как можно скорее выступить на Дербент. Найдя там шейха Али-хана, сообщите ему, что прибыли по его просьбе для защиты Дербента от посяганий злобного персидского скопца. Двумя батальонами егерей, при вас состоящих, командовать будет подполковник Верёвкин. Артиллерией — майор Ермолов. С ним вы познакомитесь в дороге. Письменные распоряжения получите к вечеру. Можете быть свободны. Попрошу лишь задержаться вас, майор Карягин.

Казалось, Савельев ожидал такого оборота дела. Он тут же вскочил и быстро вышел за дверь. Верёвкин, обрадованный тем, что наконец-то его егерям найдётся настоящая работа, но слегка раздосадованный тем, что не ко времени, на зиму глядя, получен этот приказ, последовал за генералом.

Оставшись наедине, Гудович поинтересовался состоянием здоровья Карягина, после чего произнёс:

— Для вас, Павел Михайлович, задание будет потяжелее. Сдадите свою роту человеку соответствующего чина и отправитесь вместе с передовым отрядом. Зная и ценя ваш опыт и знания, решил послать вас в прикаспийские земли со следующим. В случае если что-то пойдёт не так, как нам нужно, следует проникнуть в город и разведать о нём всё: настроение жителей, есть ли ходы подземные, каковы военные запасы, и самое главное — заручиться поддержкой некоторых из влиятельных чинов города с тем, чтобы открылись они нам и прекратили сопротивление. Ежели всё пойдёт гладко, и Дербент без сопротивления откроет нам свои ворота, в составе войск генерал-майора Савельева вступите в город. В этом случае особых миссий на вас не возлагаю. Да, и ещё: неплохо бы подыскать человека из местных, знающего языки здешние и края, притом верного и честного.

— У меня есть такой человек, господин генерал, — ответил Карягин. — Мальчик-армянин. Я его знаю ещё по первейшему нашему пребыванию в Грузии.

— Вы побывали в Закавказье в составе войск Булгакова?

— Довелось побывать!

— И что вы думаете о теперешнем положении Кавказа?

Но на этот вопрос Карягин ответить не успел. За его спиной выросла крепкая фигура майора-артиллериста.

— Разрешите представиться: майор Ермолов!

— Почему без стука? Кто впустил? — побагровел Гудович.

— Так вызван же по срочному делу. Ждать не стал, сам вошёл! Если срочно, чего ждать?

— Приглашения! Что за вольность? Привыкли у Потёмкиных да Румянцевых к бардаку! Но я не позволю разводить бардак, пока ещё являюсь начальствующим над Кавказской линией лицом! Здесь важные дела решаются! И лишние уши мне в моём кабинете не нужны!

— Я не из тех, кто подслушивает! Хотел быть нужным!

Гудович встал, перевёл дух и, уже обращаясь к Карягину, произнёс:

— Вы свободны, майор. Договорим с вами о наших делах позже.

Когда дверь закрылась, в кабинете Гудовича послышались крик и ругань. Это генерал-аншеф распекал своего подчинённого и знать не знал, что он, нынешний покоритель Кавказа, распекает покорителя Кавказа будущего. Не знал он, что готовящийся им Персидский поход станет последним военным действием России эпохи Екатерины Великой. Не мог знать, что готовая вот-вот начаться на Кавказе война не будет иметь конца.

Неожиданно за дверью настала тишина. Вывалившийся в коридор покрасневший майор-артиллерист, сжав кулаки, только и смог произнести:

— Свинья!

— Нельзя так о начальстве! — осадил его Карягин. — Гудович заслуженный вояка: брал Хаджибей и Анапу! Вы горячи, майор, и любите справедливость, как я погляжу. Скажу вам одно: ваша прямота похвальна. Солдаты вас будут любить и уважать, но вот скорое продвижение в чинах вам не грозит!

Ермолов осмотрел майора в егерской форме.

— Павел Михайлович Карягин! — представился тот. — Сужу по себе: сам такой! Потому-то и в майорах хожу. За что и солдаты меня любят. Вот так вот — грудь в крестах, а в званиях не вырос.

Артиллеристу импонировала простота егерского офицера, равного по званию. Он улыбнулся и протянул руку:

— Алексей Петрович Ермолов! Из московских дворян. Только что из Петербурга. Принимал участие в Польском походе. Вернулся в столицу вместе с Александром Васильевичем Суворовым…

— Мой учитель! — прервал его Карягин.

— И мой также! — обрадовался Ермолов.

По первому впечатлению от этого восемнадцатилетнего мальчишки казалось, что обладает он неуёмной энергией, не боится ничего и никого, по-мальчишески искренен и верит в высокие порывы человеческой души. Он был переполнен новостями, и на вопрос Карягина о состоянии здоровья любимого обоими генералиссимуса Ермолов, со свойственной всем юношам простотой, выпалил:

— Десять лет назад по возвращении в столицу после наказания ногайцев Александр Васильевич, желая порадовать жену, сразу по приезду прямо среди ночи входит в её спальную комнату и застаёт супругу в объятиях некого капитана Сырохнева, человека, которого он пригрел у себя в доме и верил ему как брату. Сырохнев был писаным красавцем, молодым литератором, автором этнографических исследований, который помогал Александру Васильевичу править «Науку побеждать». Об этой истории шумел тогда весь Петербург. Ныне же, после Польского похода, матушка-императрица попросила его возглавить войну против Ага-Мохаммед-хана. Он вначале согласился, но узнав, что его давний обидчик служит здесь под началом Гудовича, наотрез отказался принять армию.

— Жаль! Старый-то обидчик Суворова за Кавказским хребтом. Они бы и не встретились! Под чьим началом служили?

— Моим командиром в Польском походе был брат фаворита императрицы нашей, Валериан Зубов.

— Слыхал об отчаянной храбрости сего смельчака!

— Он был настоящим командиром, хотя Александр Васильевич его недолюбливал, считая выскочкой. Брат, мол, помог. Я же служил с ним и иного мнения об этом человеке. На моих глазах он лишился ноги. Мы шли тогда на Варшаву. Авангардом командовал граф Валериан Зубов. Как человек в крайней степени решительный, он быстро расчистил дорогу для соединения основных сил с Суворовым в назначенное время. Поляки быстро отступали перед Зубовым, который шел за ними по пятам. Перейдя Буг, неприятель стал разрушать мост у местечка Попково. Наши казаки, шедшие впереди, были остановлены неприятельской артиллерией, бившей с противоположного берега. Зубов, посадив свою пехоту на обозных лошадей, прискакал к переправе. Я тогда был при нём и получил приказание под выстрелами неприятеля кинуться вперёд и сбросить в воду работников, разрушавших мост. Приказ был выполнен под ядрами и пулями противника. Это было последнее приказание Зубова в ту кампанию: подойдя вплотную к переправе и пренебрегая собственной безопасностью, он руководил атакой на мост. Эта опрометчивость дорого обошлась герою: ядром ему оторвало ногу. Зато корпус на следующий день вовремя соединился с Суворовым, прорвав третью и последнюю линию обороны поляков.

Теперь же, познакомившись с нашим начальником, я ещё более жалею о том, что Суворов не принял Кавказский корпус. Эдакий фанфарон, этот генерал-аншеф Гудович будет руководить столь сложным делом. Впрочем, в столице поговаривают, что затеянное Гудовичем заканчивать будет не он!

— Кто же, если не секрет?

— Не знаю. Наше дело маленькое: есть приказ, стало быть, нужно готовиться к выступлению. А под чьим началом — то Бог покажет!

Ермолов хитрил: он уже знал имя будущего руководителя компании.

— И каковы, позвольте полюбопытствовать, размеры нашей артиллерии в будущем походе? — продолжил расспросы Карягин.

— Невелики, но, построенные по новому принципу, весьма эффективны.

— Военная новинка? Интересно! Продолжайте, любезнейший Алексей Петрович!

— В Петербурге, в артиллерийском мире я нашёл диковинку, занимавшую всех артиллеристов: конно-артиллерийские роты, о которых уже несколько лет ходили толки, усилиями генерал-фельдцейхмейстера князя Платона Александровича Зубова наконец-то были сформированы. Мне кажется, что стоит вам пояснить, в чём была новизна этого типа артиллерийских формирований. Дело в том, что сама по себе конная артиллерия возникла во Франции ещё в XVI веке. В русской армии её культивировал Петр. Она отличалась от пешей артиллерии, где орудия тоже тащили лошади, тем, что орудийная прислуга ехала верхом, а не шла рядом с пушками и не сидела на передках, увеличивая вес орудий. Это делало конную артиллерию стремительной и манёвренной. Но главное не это. Появился новый принцип организации войск с помощью артиллерийских рот. Ещё в сентябре 1794 года Зубов испросил разрешения императрицы на формирование пяти конно-артиллерийских рот. Реально же эти роты только-только начали формироваться.

Одна из них будет придана корпусу и вверена мне в командование. Если, конечно, генерал-аншеф Гудович не пойдёт против воли Зубова. Ведь, не скрою, благодаря его протекции мне выпала честь испытать новое формирование в боях.

До сего дня существовала одна-единственная конно-артиллерийская рота в гатчинских войсках наследника Павла Петровича, которой командует капитан Аракчеев.

Создание Зубовым конно-артиллерийских рот как самостоятельных боевых единиц было попыткой упорядочить и сделать рациональной структуру русской артиллерии. Ведь в нашем любимом роде войск царит сплошной хаос. Полевая артиллерия состоит из полков бомбардирских и канонирских, разделённых на батальоны, которые в свою очередь делятся на роты. Непонятно, почему эта организация удерживается, когда она только усложняет переписку, не принося никакой пользы, и лишает начальника возможности не только управлять, но и видеть свои части. Штаб бомбардирского полка, в котором я числюсь, находится не где-нибудь, а аж в Казани, один его батальон стоит лагерем на Охте, а рота того же полка ныне послана в Тирасполь. Артиллерийские батальоны и роты перепутаны по всей России. При составлении отрядов для военных действий назначаются артиллерийские роты, которые могли бы поспеть на сборный пункт, зато орудия назначаются больше по вдохновению, не соображаясь ни с численностью отряда, ни с числом артиллерийских рот. В кампании 1794 года едва приходилось по пять человек на орудие, а сейчас выделено едва ли не по двадцать.

Но этим неустройство не ограничивается. Артиллерию отрядные начальники разделили на команды по 3, по 4, по 6 орудий. Иногда их число доходило до 10. Команды, снабжённые орудиями, поступали под начальство или ротных командиров, или бывших старших офицеров, сверхкомплектных капитанов, иногда же мимо капитанов начальник отряда давал их поручикам. Случалось, что ротный командир, распределив людей по командам, не имел для них ни одной пушки. Команды также не составлялись из людей одной и той же роты; бывали случаи, что они принадлежали трём различным.

Конно-артиллерийская рота мыслилась единым постоянным организмом с постоянным командиром, что, естественно, должно повысить её боеспособность. Это в намечающемся походе и должно провериться. Новые формирования как нельзя лучше приспособлены к тому типу боевого манёвра, который более всего импонирует мне, — маневра стремительного, неожиданного, дерзкого. В конно-артиллерийские роты, любимое детище и предмет гордости Платона Зубова, назначаются офицеры, которые приобрели военную репутацию, георгиевские кавалеры, люди с протекцией и красавцы.

— Вы вполне отвечаете всем этим признакам! Что же вы не остались в Петербурге?

— К сожалению, к моменту моего возвращения из Италии столичные роты были укомплектованы, а здесь всё только начинается. Мне, боевому офицеру, скучающему на придворных балах, оставалось одно — отправиться на ближайшую войну добровольцем.

— Честь за это вам особая. Я знаю многих офицеров, готовых поменяться с вами местами и ищущих причины отбыть в столицу. Тем более рад, что нам придётся служить вместе!

Примечания

26

Засадах.

27

В русской пехоте XVIII века плутонгом называлось низшее подразделение, которое соответствует современному взводу. Деление по плутонгам применялось и в строю, и боевом порядке, в частности, солдаты стреляли плутонгами (залп всего подразделения, когда один ряд с колена заряжал, а другой стоя давал огонь).