Запрет на вмешательство

Макс Глебов, 2019

Эскадрилья космических истребителей лейтенанта Ирса охраняет научную базу высокоразвитой космической цивилизации, размещенную на Луне. Группа ученых на базе занимается исследованием развивающейся цивилизации на планете Земля. Однако в республике, которой принадлежит лунная база, вспыхивает мятеж, быстро перерастающий в полномасштабную гражданскую войну. На базу нападает крейсер повстанцев, разрушает ее, но и сам гибнет в бою. Ирс – единственный выживший. Его истребитель поврежден, и у него нет другого выхода, кроме посадки на Землю, где уже началась вторая мировая война.

Глава 2

Атмосфера встретила меня неприветливо. Космический истребитель не предназначен для полетов в плотной газовой среде, особенно если он имеет боевые повреждения. Нет, в экстренных случаях истребители вполне могут садиться на планеты, но при этом они обладают грацией чугунного утюга и перенапрягают двигатели работой в крайне неустойчивых режимах, ведущих к их быстрому износу, а иногда и выходу из строя.

Я пытался вести машину как можно аккуратнее, но уже на шестидесяти километрах над уровнем моря вычислитель истребителя начал со злобным писком выдавать сообщения о новых повреждениях, вызванных нештатным использованием маршевых и маневровых двигателей. Дыры в тонкой броне, пробитые поражающими элементами ракет мятежников, категорически не способствовали нормальному обтеканию машины встречным потоком воздуха, что при моей скорости приводило к сильному перегреву обшивки и расположенных непосредственно под ней технических отсеков, в которых проходили важные коммуникации. Машина на глазах теряла управляемость. Вычислитель выдавал весьма неутешительный прогноз. Я мог рассчитывать не более чем на пару минут более-менее управляемого полета, а дальше истребитель просто начнет разваливаться. Сейчас подо мной простирались бескрайние леса восточной части крупнейшего континента планеты. Вводя истребитель в атмосферу, я планировал совершить посадку гораздо западнее. Там начинались более населенные места, но все еще можно было надеяться приземлиться незамеченным. Теперь же выбора у меня не осталось, и, снизившись еще немного, я приказал вычислителю катапультировать спасательную капсулу. Резкий рывок, запредельная перегрузка до красной пелены в глазах, кратковременная потеря сознания… Все-таки система катапультирования космического истребителя совсем не рассчитана на выброс капсулы с пилотом в плотных слоях атмосферы.

Рев одноразовых тормозных двигателей, треск ломающихся древесных стволов, сильный удар, сотрясший капсулу и снова выбивший из меня сознание. Впрочем, боевой скафандр быстро привел меня в чувство, впрыснув в кровь необходимый коктейль стимуляторов.

Не знаю уж, что случилось с вычислителем, катапультировавшимся вместе со мной в спасательной капсуле, но он зачем-то переключился в голосовой режим коммуникации. Хотя, может быть, это и было предусмотрено какими-то регламентами и инструкциями, уже не помню.

— Лейтенант Ирс, — донеслось из наушников шлема, — вы совершили аварийную посадку на планету Земля. Спасательная капсула повреждена при ударе о поверхность. Нарушена целостность корпуса. Тест систем жизнеобеспечения провален. Система связи повреждений не имеет. Энергетическая установка функционирует в штатном режиме. Внешние условия пригодны для жизни. Состояние вашего организма удовлетворительное.

— Где упал истребитель?

— Точное место падения указать не имею возможности. Истребитель разрушился и частично сгорел в плотных слоях атмосферы планеты. Отдельные обломки достигли поверхности на расстоянии от десяти до тридцати километров к западу от точки приземления спасательной капсулы — ответил вычислитель и спроецировал на забрало моего шлема карту прилегающей местности с областью рассеяния обломков.

— Превосходно, — не удержался я от едкого комментария. Вычислитель мои слова невозмутимо проигнорировал.

* * *

Итак, что мы имеем в активе? Ну, во-первых, пригодная для жизни планета, населенная не такими уж и дикими людьми. Последнее утверждение, конечно, несколько натянуто, но, учитывая обстоятельства, господин лейтенант, я бы на вашем месте не привередничал. Основные языки аборигенов я знаю — спасибо Летре и ее гипнолингвиситической аппаратуре. Местную историю я помню довольно поверхностно, но то, что здесь творилось в течение последней сотни лет, представляю неплохо, да и вычислитель, если что, всегда подскажет, так что в этой части с натурализацией, надеюсь, проблем не возникнет. Что еще? А еще у меня кое-что сохранилось из технических средств, до которых этому миру еще лет двести пыль глотать. Прежде всего, конечно, выживший при посадке вычислитель и остатки сети сателлитов на орбите. При наличии работоспособной системы связи это очень много. Кроме того, есть личное оружие, хотя по здравому размышлению тащить с собой плазменный пистолет, наверное, не стоит, как и любое другое снаряжение, объяснить происхождение которого я не смогу. Следовательно, придется мне подальше спрятать скафандр, личное оружие и прочее сохранившееся оборудование, кроме того, которое можно носить незаметно, а такое у меня тоже имеется. Спасибо пилотской паранойе — все мы предпочитаем на крайний случай иметь резервную прицельно-навигационную систему и средства связи, энергонезависимые от истребителя, но способные работать в паре с его вычислителем. В моем случае это контактные линзы, на которые при необходимости проецируется информация с десятка устройств размером не больше горошины, размещенных в различных органах и тканях моего тела. Например, в ладонях, под кожей за ушами, в печени, почках и даже сердце. Вместе эти компоненты фактически являются весьма своеобразным вычислителем, части которого несколько разнесены в пространстве, что ничуть не мешает им работать, как единое целое. А вот в мозг ничего толкового втыкать так и не научились — практика показала, что не нужно этого делать, не идет это человеку на пользу. В общем, будет мне, чем местных жителей удивить, даже не демонстрируя им высокотехнологичные устройства.

Теперь минусы и проблемы. Главное — я здесь никто. Взялся неизвестно откуда, никак не вписан в местную социальную среду, а она тут весьма специфична и не в меру подозрительна к чужакам. Государство мне попалось во многом параноидальное, видящее врагов и шпиёнов чуть не в каждом втором своем гражданине, и столкновения с его силовыми структурами мне избежать вряд ли удастся. То есть нужна внятная и непротиворечивая легенда. Конечно, технический уровень здесь невысок, даже фотографии на документах плоские, черно-белые и такого качества, что лучше бы их не было. Единых баз данных нет вообще, а те, что есть — на бумажных носителях. Просто рай для разведчика-нелегала, от которого я мало чем на данном этапе отличаюсь. Но вот есть одна беда — нет у меня средств для изготовления липовых документов даже такого качества. На лунной базе это, конечно, сделали бы на раз, а вот проектировщикам спасательных капсул и боевых скафандров как-то не пришло в голову оснастить свои изделия подобными устройствами. Можно, конечно, попробовать воспользоваться чужими документами, но их надо где-то взять, что в условиях мирного времени не так просто сделать, да и возраст и пол должны совпадать, как и внешность, хотя бы в общих чертах. Ну и проколоться при таком подходе проще простого на любой мелочи, связанной с биографией персонажа, чьи документы я попытаюсь присвоить.

Размышляя над всем этим, я параллельно маскировал место падения спасательной капсулы, в которую аккуратно сложил все то, что с собой решил не брать. Одежды, подходящей для местных реалий, у меня, естественно, не нашлось, так что пришлось пока остаться в летном комбинезоне, надеваемом под боевой скафандр, благо поздняя весна в этих широтах не обещала серьезных холодов. Местечко, где я оказался, представляло собой глухую тайгу, так что с маскировкой не такой уж большой капсулы особых проблем у меня не возникло.

Примерно через час, проверив все еще раз и убедившись, что связь с оставшимся в капсуле вычислителем и со спутниками на орбите функционирует штатно, я заставил ближайший к точке моего приземления сателлит сделать снимок с орбиты, чтобы убедиться, что пилот какого-нибудь случайного самолета, если его занесет в эти края, ничего любопытного не заметит. Обломки истребителя и спасательную капсулу тайга проглотила надежно, но в паре мест все же поблескивали на солнце наиболее крупные обломки, и я решил проложить свой маршрут таким образом, чтобы пройти мимо них и окончательно ликвидировать следы своего вторжения в этот мир.

Сверившись с картой, я лишь покачал головой. Занесло меня не куда-нибудь, а в Тувинскую Народную Республику. Это странноватое государство образовалось в южной Сибири через четыре года после коммунистического переворота в России. Пережив смутные времена гражданской войны, захват войсками адмирала Колчака и последующую китайско-монгольскую интервенцию, республика, не без помощи Красной Армии, провозгласила независимость, которая была признана Советским Союзом и чуть позже Монголией. Почти весь остальной мир считал эту территорию частью Китая, и признавать ТНР отказался. Впрочем, несмотря на формальную независимость, власть в республике принадлежала все тем же коммунистам, только местного разлива, считавшим товарища Сталина старшим братом и учителем.

Мне с моей внешностью, близкой к европейской, среди местного населения остаться незамеченным было не так уж просто. Впрочем, русских в республике тоже хватало, и этот факт я намеревался повернуть к своей пользе.

Отсиживаться в тайге я не собирался. По прогнозам, составленным нашими учеными-историками с помощью вычислителя луной базы, выходило, что совсем скоро агрессивный и опасный западный сосед товарища Сталина развяжет войну против СССР. И, вроде как, он имеет все шансы поставить Советский Союз в очень неудобную позу, ибо после революции в этой большой стране под мудрым руководством Вождя и Учителя происходят события, мягко говоря, неоднозначные, так что все ее многочисленные танки и самолеты могут и не помочь в организации внятного отпора супостату.

Перспектива победы безумного Адольфа и захвата им власти над большей частью мира меня совершено не радовала, и именно поэтому я изначально выбрал Советский Союз в качестве места высадки. Коллеги моей ученой подруги ели свой хлеб не зря, и редко ошибались в моделировании будущего цивилизаций докосмического уровня развития. Их расчеты говорили о том, что основная тяжесть войны с Гитлером ляжет именно на плечи товарища Сталина и граждан его страны, а не на англо-саксов, уже два года довольно активно бодающихся с Адольфом в Европе, Атлантике и Северной Африке. А на восточных рубежах страны Советов еще и самурайская Япония нет-нет, да поглядывает в сторону Сибири, вспоминая обиды, нанесенные ей у озера Хасан и реки Халхин-Гол. Правда, у этих воинственных желтолицых персонажей сейчас куда больше проблем с намечающимся американским эмбарго на поставку нефти, без которой островная империя загнется не через месяц, так через год, так что они-то как раз вряд ли полезут в драку с Советским Союзом. Но даже если война придет только с запада, ключевые события, которые определят дальнейшую судьбу этого мира, будут происходить именно здесь.

Тайга на моем пути оказалась действительно глухой, но где-то в паре десятков километров от точки падения капсулы сателлиты рассмотрели заброшенную заимку старообрядцев, к которой я сейчас и приближался. Учитывая, что мне требовалась правдоподобная легенда и хоть какая-то местная одежда, проверить это место, безусловно, имело смысл.

Никакого опыта хождения по тайге я не имел, так что скорость передвижения оставляла желать лучшего. Идти приходилось, что называется, на общей эрудиции, поскольку выживанию в лесах и джунглях кислородных планет в пилотской подготовке уделялось, мягко говоря, не слишком много времени.

К заимке я вышел, когда уже ощутимо стемнело. Место это действительно оказалось давно заброшенным. Те, кто здесь когда-то жил, видимо, ушли в тайгу и не вернулись. Причин у этого могло быть много. Опасных хищников вокруг хватало, и я уже не раз успел похвалить себя за то, что решил-таки в последний момент прихватить с собой штатный пистолет.

Забор из горизонтальных жердей давно проиграл битву с дождями и ветром и во многих местах зиял проломами. С хозяйственными постройками, стоявшими по периметру обширного двора, заросшего травой и молодыми деревьями, дело обстояло не лучше. Их осмотр не занял много времени. Если в этих сараях и загонах для животных и было когда-то что-то ценное, сейчас оно представляло собой лишь бесформенные кучи какого-то гнилья.

Дом, сохранился несколько лучше. Толстые бревна пока держались, а крышу хозяева подновили, видимо, почти перед самым своим исчезновением. Дверь слегка покосилась, но казалась еще довольно крепкой. Снаружи она была закрыта на засов, но замок отсутствовал, и я, повозившись немного с заржавевшей задвижкой, проник в давно покинутое жилище.

Судя по всему, здесь жил всего один человек. Нет, когда-то этот дом населяла большая семья, но потом, видимо, что-то произошло. Возможно, болезнь, а может и что-то еще. Но хозяин в итоге остался только один. В доме оказалось две жилых комнаты, прихожая и что-то вроде кухни, хотя с полной уверенностью идентифицировать назначение этого вытянутого помещения я не смог. Крыша во многих местах протекла, и часть обстановки была безнадежно испорчена, но кое-что все-таки сохранилось.

Тщательно обшарив грубо сработанную мебель, я стал обладателем пары относительно подходящих мне по размеру бесформенных, но довольно теплых штанов, трех ветхих рубах, каких-то очень старых, но аккуратно заштопанных стеганых курток, нескольких смен странного вида белья и, главное, пачки пожелтевших бумаг, явно служивших местным жителям документами, удостоверявшими личность и закреплявшими социальный статус.

Я внимательно прочитал и запомнил имена живших здесь когда-то людей, даты их рождения, а в некоторых случаях и смерти. Общая картина складывалась плохо. Видимо, в этой глуши с документированием даже рождений и смертей все обстояло не слишком хорошо, что уж говорить о других, менее значимых фактах биографии граждан. Но кое-что я все-таки понять смог. Лежавшие в отдельном ящике документы принадлежали, видимо, последнему обитателю дома — Ивану Терентьевичу Нагулину, одна тысяча восемьсот девяностого года рождения.

Судя по названиям, которые я смог разобрать на нескольких потемневших от времени и сырости обложках книг, был он, как и вся его семья, старообрядцем, ушедшим в леса вместе с родителями еще в конце девятнадцатого века, и с тех пор, сидевшим в тайге практически безвылазно. По возрасту Иван Терентьевич вполне годился мне в отцы, и, немного поразмышляв, я решил, что лучшего варианта для своей легенды, я, наверное, не найду.

* * *

К началу войны я все-таки опоздал. Вышедший из тайги старообрядец, решивший после смерти отца вернуться в мир, вызвал у представителей власти республики законное недоверие. Отсутствие у меня других документов, кроме паспорта «родителя», выданного еще в царской России, тоже не способствовало моему плавному вхождению в местный социум. Мне повезло, что некоторые правильные слова я успел почерпнуть из выходящей здесь на русском языке газеты «Тувинская правда», грубо наклеенной на стену дома какого-то казенного учреждения города Кызыл. Местной народной милиции я сдался в сугубо добровольном порядке, вследствие чего бит был аккуратно и без излишеств, чисто для профилактики и понимания, в какую структуру попал.

Районный милицейский начальник, в чье заведение меня препроводили после задержания и первичной обработки, довольно скептически отнесся к моим словам про надоевшую до рвоты тайгу и жажду вернуться на родину предков. Похоже, мой случай был здесь не уникальным, хоть и достаточно редким. После допроса, проведенного со скукой в глазах, он накарябал на желтоватом листе бумаги какие-то слова и вызвал заспанного конвойного, который отвел меня в камеру с земляным полом и неровными плохо окрашенными стенами. Кормить меня никто здесь не собирался, но воды все-таки дали.

Уже ближе к вечеру за мной прибыл представитель местной службы безопасности. Эта организация носила сложное название «Управление государственной внутренней политической охраны». В отличие от милиционеров, прибывший оказался русским, и форма на нем была заметно качественнее. Под охраной бойца с сильно устаревшей даже по здешним меркам винтовкой меня отвезли в центральную часть города на весьма колоритном и нещадно благоухавшем гужевом транспортном средстве.

Мурыжить в камере меня не стали и сразу отправили на допрос. Здешние специалисты подошли к делу тщательнее, в том смысле, что били дольше и вдумчивее. Тем не менее, калечить меня они не собирались, ибо, вроде бы, пока было не за что. Я, естественно, сопротивления не оказывал, за исключением своевременного напряжения и расслабления необходимых групп мышц, а также легких движений корпусом и конечностями, помогавших минимизировать ущерб моему организму от не слишком ловких и умелых ударов следователей.

Первый допрос оказался всего лишь знакомством. Никаких внятных вопросов, кроме идиотских обвинений в шпионаже и работе на подрывные контрреволюционные организации я не услышал. Естественно, я на все делал круглые невинные глаза, изображая полное непонимание, и раз за разом тупо рассказывал про отца-старообрядца, погибшего в тайге, и выкошенную какой-то заразной болезнью остальную семью, которую почти и не помню. Впрочем, следователь особо и не настаивал. Видимо, здесь так было принято, и меня пропускали через стандартную психологическую обработку перед нормальным допросом, который состоялся только через неделю.

Не знаю, сколько бы длилась вся эта история, и, возможно, законопатили бы меня в итоге на какие-нибудь рудники или в лагеря, ибо бесплатная рабочая сила крепнущей экономике Народной Республики была совсем не лишней, но тут терпение у фюрера германской нации Адольфа Гитлера закончилось, и он таки отдал приказ о нападении на СССР. Информация о начале войны всколыхнула Тувинскую Народную Республику с неожиданной силой. Настолько неожиданной, что ее довели даже до меня — бесправного арестанта, хотя мне-то как раз они могли бы этого и не рассказывать, поскольку знал я о происходящем куда лучше любого из здешних следователей, и даже лучше самого товарища Сталина, поскольку с низкой орбиты отлично видно, как выдвигаются к границе бесконечные колонны танков и пехоты, как суетятся техники на аэродромах, подвешивая бомбы к самолетам, и как, повинуясь железной воле своего фюрера, вся эта армада, рыча тысячами моторов, приходит в движение и под гул артиллерийской канонады переходит советскую границу.

Тувинская коммунистическая власть была многим обязана товарищу Сталину, так, что в тот же день, двадцать второго июня, объявила Германии войну, и устами Великого Хурала провозгласила, что «Тувинский народ во главе со всей революционной партией и правительством, не щадя жизни готов всеми силами и средствами участвовать в борьбе Советского Союза против фашистского агрессора до окончательной победы над ним». Во как! И вот тут-то я и заявил, что тоже так хочу — не щадя и всеми силами!

Даже и не знаю, чем я убедил местную охранку, но, похоже, подрывного элемента или реального шпиона во мне все-таки не видели. Да и что взять с русского, который рвется в дружественный Советский Союз воевать за товарища Сталина? Зачем тратить на него силы и время, если можно отпустить этого наивного молодого парня в СССР и заодно еще раз прогнуться перед могучим соседом в плане того, что «в едином порыве…», ну и дальше в том же духе. Таких как я, не в смысле вышедших из тайги без документов, а в смысле русских, желающих бить фашистских агрессоров вместе с советскими братьями, в Туве нашлось неожиданно много. Похоже, пропаганда, несмотря на явную дикость местности, была поставлена здесь на широкую ногу, причем, скорее всего, не без помощи советских товарищей.

В итоге мне выдали документ, в очередной раз поразивший меня своей вопиющей невнятностью и полным отсутствием средств защиты от подделки. Из этой бумаги следовало, что я — Петр Иванович Нагулин, одна тысяча девятьсот двадцать первого года рождения, русский. И, собственно, все. Ни гражданства, ни места жительства, ни образования, ни рода занятий, ни даже номера — ничего. В общем-то, понять местных товарищей, выдавших мне этот документ, было можно. Я утверждал, что даже точно не знаю, на чьей территории находилась заимка моего отца. Куда идти я знал лишь примерно, но шел много дней и вышел из леса в Туве. Очень хочу в Советский Союз и прошу местных товарищей мне помочь. Где мои документы? А не было их, в тайге-то, ну, или отец потерял или спрятал куда-то так, что я не нашел. В Туве меня никто оставлять не собирался, а дальнейшая судьба русского, попросившегося на войну в Советский Союз, их совершенно не интересовала. Жили как-то без него, пока из тайги не вышел — проживем как-нибудь и после, когда он отправится на родину предков добывать себе воинскую славу или, что куда вероятнее, жестяную звезду на обелиск.

* * *

Поезд шел медленно, кланяясь каждому столбу и подолгу застревая на неприметных полустанках. Влияние большой войны чувствовалось и здесь, но пока лишь по напряженным лицам местных жителей и обилию людей в форме.

Как я ни старался, но бюрократическая машина слишком медленно реагировала на внешние раздражители, даже такие сильные, как начало войны. Широко распропагандированная советскому народу непреложная истина, что «красная армия всех сильней», привела к тому, что всю серьезность положения чиновники, особенно тыловые, осознали далеко не сразу.

В общем, в эшелоне, идущем к фронту, боец Петр Нагулин в моем лице оказался лишь в конце июля. Уже отгремели пограничные сражения, в которых погибла самая подготовленная часть кадровой армии СССР, уже две недели шли тяжелые бои под Смоленском, набирали обороты сражения за Киев и Ленинград, а на юге немцы и румыны выходили на подступы к Одессе. А я медленно тащился через огромную страну в вагоне-теплушке с трехъярусными нарами, до отказа набитом такими же, как я парнями, весело и уверенно рассуждающими о том, как они будут бить фашистов — политическая пропаганда и здесь работала без сбоев. Вот только каждые несколько часов я прикрывал глаза, притворяясь спящим, и просматривал спроецированные на поверхность контактных линз снимки с орбиты. То, что я видел, мне категорически не нравилось. Мы ехали в ад. С песнями, смехом и бесшабашным задором, присущим молодости.