Чёрная Тишина

Макс Архандеев, 2023

Ты слышишь её? Она всегда рядом. За каждым углом. В каждой чашке кофе. В каждом вчера и в каждом шаге секундной стрелки. Тыникогда не сможешь увидеть её, но знай – она наблюдает именно за тобой.Вероника никогда не слышала её. Но после случайной встречи с оборотнем магический мир заключил её в свои объятия. Что бы воспоминания не стерли приходится поступить на службу в ОПР. Теперь в роли полицейского для колдунов, русалок и вампиров, Вероника будет вынуждена распутать клубок из собственных воспоминаний и разобраться почему с обычной, ничем не примечательной девушки, не сводит глаз Чёрная Тишина.

Часть II

Чувства

Глава 8

Старший лейтенант Рубченко Игорь Артёмович, вызванный посреди ночи на место происшествия, заглянув в непроглядную космическую тьму, располагающуюся посреди цеха переработки стекла, моментально протрезвел.

Холодный лунный свет, падая сквозь разбитые окна, рассеивался по всему цеху стекольного завода, раскрывая таящиеся в нём красные, жёлтые, зелёные и синие оттенки, даря некое неуловимое чувство теплоты и душевного спокойствия. Но насладиться этим чувством не представлялось возможным, так как объект, вырванный из другой реальности, приковывал к себе всё внимание. Скорее даже не приковывал, а поглощал.

Объект вполне можно было бы назвать миниатюрной чёрной дырой, за тем исключением, что данный объект в отличие от вышеупомянутой чёрной дыры не затягивал в себя ничего, кроме внимания старшего лейтенанта. Разноцветные лучи света, обрывающиеся на горизонте событий, вновь возникали из ниоткуда с другой стороны чёрной сферы, проходя сквозь неё. Словно этот объект вовсе никакой и не объект, а его отсутствие. Отсутствие чего либо вот конкретно в той точке, откуда не может оторваться Игорь Артёмович.

Эти несколько секунд, за которые чёрная сфера смотрела на старшего лейтенанта, Игорь Артёмович увидел всю свою жизнь. Прошлую и будущую. Увидел, как он бросит пить. Станет уделять больше внимания своей дочке и жене. Будет покупать тёще цветы и говорить, какая у неё замечательная дочь. Он наконец перестанет брать взятки и займётся любимым с детства делом — созданием игрушечных моторных лодок. А погибнет он от ножевого ранения, в глупой попытке отстоять честь своего мундира.

Неизвестно, чем бы мог закончиться этот сеанс, если бы не раздражающее мычание где‑то под ногами. Словно подыхает больная дворняжка. Вдобавок ко всему она вцепилась в его штанину и назойливо тянет за неё.

Опустив затуманенный взгляд, старший лейтенант Игорь Артёмович на долю мгновения испугался и мог бы навсегда лишиться рассудка, если бы не сделал единственно возможное логичное заключение и не понял, что всё происходящее всего лишь дурной сон. А как ещё объяснить вцепившегося в его ногу мертвеца с голубыми человеческими глазами и блестящим серебряным ключом на шее? Всё его тело представляло собой обожжённые кровоточащие угли.

Поняв, что нужно просыпаться, старлей спокойно покинул цех стекольного завода оставляя за собой страдающий кусок сгоревшего мяса, и преспокойно отправился к себе домой, размышляя над тем, что может значить такой странный сон.

Как только он лёг в свою кровать, прямо так в одежде, ведь во сне в этом нет ничего необычного, его тут же разбудил телефонный звонок.

— Да! Да, Рубченко!

Голос в трубке неистово матерился.

— Какой вызов?! Ночью?

“Нет не получал”, — чуть не сорвалось с его языка, но тут же он вспомнил свой престранный сон.

— Э‑э‑э… Разбираемся, товарищ майор… Ну как же не отреагировали…

Голос в трубке ставил конкретные вопросы. На них можно было ответить либо “нет” и заклеймить себя ещё большим лентяем и пьяницей, либо “да” и признать, что этой ночью он действительно ездил на вызов и видел там пустоту и живого мертвеца.

Не зная, какой ответ, правильный старший лейтенант решил следовать давно выработанному алгоритму:

— Так точно… Незначительное происшествие… Не посмел вас беспокоить, товарищ майор… Обнаруженные материалы требуют дополнительного…

Голос в трубке сорвался на истеричный крик.

— Есть показаться доктору! Есть немедленно явиться на “там, где вчера был завод”!

Старлей положил трубку. Он заметил, что уже в форме. Рядом с кроватью лежало на две пустые бутылки больше, чем в обычный будний день, и на одну больше, чем в выходные. К чему это? Разве вчера был какой‑то праздник? Погладив себя по тяжёлой голове, Игорь Артёмович сглотнул свой же перегар и отправился к некоему доктору, который, как сказал майор, сейчас заправлял всем “там, где вчера был завод”.

Сон быстро рассеялся в больной голове старшего лейтенанта, а вся недолгая дорога до завода была усеяна мыслями о том, сколько всё же вчера он выпил и сколько он ещё сможет так пить.

Добравшись до стекольного завода Игорь Артёмович, обнаружил удивительную картину. Завод стоял там, где и раньше. Вокруг завода было несколько десятков машин различных служб: скорая помощь, служба спасения, какие‑то незнакомые чёрные грузовики с аббревиатурой О.П.Р. и даже военные инженеры! Последних было в избытке и они, неистово снуя вокруг территории завода, уже наполовину заковали основное здание в бетонный короб похожий на… саркофаг. В целом никаких других видимых следов какого‑либо происшествия заметить не удалось.

— Артёмович?

Два здоровенных лба в форме подскакивают к нему и прежде чем он успевает ответить берут под локти и, приподняв его над землей, тащат в неизвестном направлении.

— Что? Куда?

— К Доктору!

Старлей крутит головой, пытаясь понять, кто из этих двоих ему ответил. Они что, близнецы? Ему показалось, что ответили сразу оба, одновременно и одним и тем же голосом.

Его тащат мимо знакомой девушки из их городка.

— Какого чёрта! Где мой ребёнок! Я его мать!

Он не помнит её имени. В особо жаркие летние дни он иногда заглядывал к ней в полдень на стаканчик пенного, но в целом предпочитал крепкие напитки.

— Вот он! — разом пробасили двое из ларца, выкинув вперёд расслабившегося в крепких руках старлея так, что он чуть не улетел носом в землю.

Доктор оказался типичным доктором. Халат, очки, морщины и седая голова, полная торчащих во все стороны волос. Отвлекаясь от своего пациента, скрывающегося под байковым одеялом из синих квадратов и белых полосок, Доктор развернулся и, кивая подошёл к старлею.

— Артём Игоревич? — спросил он, заглядывая в его глаза поверх своих очков в толстой оправе.

— Э‑э‑э… — замялся старлей, но тут же вспомнив громовой мат майора, выпрямился, отдавая честь. — Старший лейтенант Рубченко Игорь Артёмович.

— Ну да, ну да, — кивал Доктор, откровенно пялясь на него, — как хотите. Так и что насчёт вызова?

— Э‑э‑э… — мысли возникали в голове пьяницы и тут же умирали. — Какого вызова?

Отводя взгляд от Доктора, Игорь наткнулся на показавшиеся знакомыми голубые глаза человека, который скрывался под армейским одеялом и сейчас так же удивлённо изучал старшего лейтенанта.

— Того самого, — улыбнулся Доктор, ещё более приблизившись к старлею.

— Так это, не было никакого вызова! — нагло и уверенно ответил тот, глянув в сторону стекольного завода.

— В самом деле?! — резко отпрянув, удивился Доктор. — Ну тогда всё в порядке!

Улыбаясь во весь рот, Доктор схватил Игоря за руку и начал её активно трясти.

— А то я уже думал вам таблетки, уколы, санаторий и на раннюю повышенную пенсию, а там, глядишь, и медальку бы какую согласовали. А так если и не было никакого вызова, то и бюджет целее будет. Аха‑ха‑ха!

Заразительно рассмеялся Доктор, продолжая трясти руку старшего лейтенанта. Два огромных близнеца одновременно друг с другом, не пытаясь даже как следует притвориться, выдавали за спиной старлея чёткие размеренные смешки:

— Ха! Ха! Ха!

— Мы же не для себя, — неожиданно прервавшийся Доктор снова приблизился, неприлично близко заглядывая прямо в глаза. — Мы же о вас беспокоимся.

— А‑а… Что собственно…

— На заводе‑то? Да рвануло чего‑то. Какой‑то умник придумал там хранить радиоактивные отходы. Представляете? Точно посадят кого‑то. Вот кто в здравом уме будет прятать отходы на заводе? — Доктор снова заулыбался во весь рот. — Вон же лес. Вон он, прямо за окном. Вези дела свои куда хочешь, закопай, как кошечка, и никто никогда не найдёт.

— Кошечка? — уточнил старлей, сопоставляя свой сон и историю о радиации.

— Ну кошечка там, собачка. Кто у нас в лесу ещё живёт? Мишка, может, — разводя руками и пожимая плечами, Доктор заглянул за спину старлею и обратился к близнецам военным: — Эй вы! Вы не знаете: медведь дерьмо закапывает?

— Не знаем! — одновременно ответили солдаты.

— Так что там? — снова неожиданно вернулся Доктор к старлею. — Укольчик не надо? От радиации.

Сглотнув, Игорь ответил:

— Нет.

— Ну, как хочешь, — развёл руками Доктор. — Моё дело предложить, а если пациент отказывается, это уже не ко мне.

Застыв на несколько секунд, в которые Игорь думал о том, сколько нужно выпить водки, чтобы вышла вся радиация, он старательно избегал взгляда человека из‑под армейского байкового одеяла. Взгляда, с которым он уже встречался. Сегодня ночью. В своём сне.

— Свободен, — ответил Доктор сухим голосом, в котором не осталось ничего, кроме усталости и злости.

Двое одинаковых с лица военных снова подхватили за локти старшего лейтенанта, уже поджавшего под себя ноги, и унесли его прочь.

— Чего отпустил? — спросил человек из‑под одеяла.

— Да, нормально всё с ним будет.

Доктор вернулся в начальное положение рядом с человеком под одеялом и продолжил копаться в жёлтом чемодане.

— Он же был там.

— Ну и что, что был. Был и был. Да взял и забыл.

— Ничего он не забыл.

— Это он сейчас не забыл, а как водки припьёт как следует, так и забудет. Водка она ж ты знаешь какая: как будто лечит, а на самом деле калечит. Витаминки будешь? — спросил Доктор, вытащил из чемоданчика ампулу с раствором и звонко постучал по ней ногтём.

— А водки нет?

— Ха‑ха, — саркастично выдал Доктор.

— Не помогут твои капли.

— Помогут, не помогут — а всё равно помогут, — сказал Доктор, игнорируя пожелания пациента и, достав из‑под одеяла обугленную руку, начал тыкать в неё иглой, пытаясь найти вену.

Когда капельница была установлена двое мужчин несколько минут молча сидели, наблюдая, как двое военных поочерёдно искусно отражают вполне себе опасные удары разъярённой женщины.

— Эт кто вообще? — спросил Доктор, откусывая вафлю от непонятно откуда взявшегося стаканчика с фисташковым мороженым.

— Да человек она. Вроде как с оборотнем заражённым ошивалась. Мамашка того пацана.

— Который без сознания?

— Ага.

— Ладно. А Нанаец где?

— Нанаец всё. Я пацана закрыл, Нанаец — её.

— Поня‑ятно. Вот это беда… — поник на секунду Доктор, но затем, резко откусив мороженное, снова бодро спросил: — Так а что случилось‑то?

Глубоко выдохнув из‑под одеяла, Иван напряжённо ответил:

— Кошмары.

— Один заражённый оборотень такого бы не натворил. Кто ещё?

— Оборотень… Пиковая Дама…

Доктор присвистнул, выражая удивление и восхищение.

— И как совладали с ней?

— В стекло сунули.

— Она же из Зазеркалья?

После долгого молчания Иван, скрывающийся под одеялом, вспылил:

— Да непонятно ни хера! Она вообще была того! Ничего не понимала…

— Ну она вроде такая и должна быть.

— Да не такая! Она вообще была не такая, а тоже заражённая! И оборотень этот! Всё им было нипочём! И глаза у него были странные! И вообще это вот эти люди её вызвали! На хера она им ночью на заводе?!

— Тихо, тихо, тихо. Не горячись. Тебе покой нужен. Витаминки.

Женщина, бьющаяся в конвульсиях от разряда электрошокера, наконец успокаивается и закрывает глаза.

— Короче, — собираясь с духом говорит Доктор, — не знаю, что там рвануло и почему, но это фигня оставила в нашем мире дыру. И хрен его знает, что за той дырой.

— Так и не видно ничего? Что там внутри?

— Я знаешь, чего боюсь. Что этот дыра… шар… разлом… Он как замочная скважина в чулане: сколько в неё не смотри, что внутри не увидишь, а вот тебя из чулана прекрасно видно…

— Куда её? — одновременно спрашивают двое держащих женщину без сознания.

— В Печь, — отвечает Доктор, переводя взгляд на байковое одеяло. — Где она, кстати?

— Да я её там, ниже оставил… на дороге… Мы сюда пешком пришли.

— Да не держите вы её! Посадите вон на стул! Да за Печью дуйте! — выругался на военных Доктор и, нахмурившись, поинтересовался: — А что случилось‑то? Нанаец тебя за руль пустил?

— Да, там… своё…

— Ох, Ваня, Ваня, — закачал головой Доктор и как школьный учитель начал размеренно отдавать указания: — Берешь её. Берешь пацана её контуженного. И дуете все вместе к Лешему. Пацана, конечно, по‑хорошему надо Василисе передать, я‑то рядом с ней никакой не Доктор, а так, только про витаминки да медвежье дерьмо шутить могу. Уж она‑то если не разберётся, то пиши пропало, но сначала к Лешему. Сам понимаешь. Субординация. Да и он через заправку пацана быстрее к Василисе доставит.

— А что с пацаном?

— Спит. Не просто спит и не по волшебному…

— А как тогда?

— И так и так. И спит он, похоже, прямо через эту замочную скважину…

— Понятно, — угрюмо кивает Иван, ничего не понимая. — А она‑то зачем? Девчонка.

Доктор молчит, оценивая ситуацию, но снова резко меняя настроение, взрывается дружескими издёвками:

— Вот ты интересный. Ты вроде из наших, а говоришь иногда, как будто всю жизнь дубиной по голове мутузили. Ты, может, боксер бывший?

— Ничего я не боксер!

— Может, ты тоже из Кошмаров? Ты небось и аями у Нанайца до последнего не замечал.

— Да чё я не замечал? Всё я замечал, — отвечает Иван, с трудом понимая, о чём говорит Доктор.

— Ну а раз замечал, тогда не задавай тупых вопросов, сказано — лезть в Печь и ехать к Лешему с этими бедолагами, значит, полезай в Печь и дуй к Лешему.

Глава 9

Бывают такие сны, в которых необузданные потусторонние силы открывают тебе сакральный смысл всего сущего и сразу становится ясна простая правда: отчего всё именно так. В какой‑то момент ты даже можешь понять, что сейчас находишься во сне, но это никоим образом не искажает сути той правды, которая только что открылась затуманенному сознанию спящего. Она настолько проста и понятна, что кажется удивительным как никто раньше своим умом не дошел до этого.

К сожалению, незаменимым атрибутом таких снов является невозможность переноса этой самой правды в обыденный мир людей. Волшебная бестелесная истина, существующая лишь в мире идей, неминуемо растает или того хуже исказиться, находясь под обыденной повседневностью и серостью мира людей.

Поэтому в первые секунды пробуждения от такого сна человек вокруг себя ничего не видит, не слышит и не понимает. Пытается осознать, где он и как тут очутился. Всё существо занято попытками удержаться за тающую дымку сновидения, но чем сильнее усилия, тем быстрее распадается эфирная конструкция в сознании пробудившегося, возвращая его воспоминания, его насущные потребности и его собственное “я”.

Когда Вероника открыла глаза, она смогла разглядеть за автомобильным окном, в которое упиралась лбом, лишь бегущий кусочек серого асфальта и постоянно мелькающие ели. Одно дерево сменяло другое, а его следующее. Все они были похожи друг на друга, как родные близнецы, и в какой‑то момент ей показалось, что нет никакого множества деревьев, а лишь одно‑единственное дерево, растянутое вдоль этой стороны дороги. И другой стороны дороги. И вообще любой другой дороги в этой стране, да и во всем мире.

Распрямляя затёкшую шею, моргая тяжёлыми веками и вытирая тыльной стороной ладони бегущий по краешку рта медок, Вероника пытается дать оценку сидящему рядом водителю старого, но роскошного, автомобиля.

Мужчина средних лет старше её, но старушкам у подъезда ещё можно обращаться к нему “молодой человек”. Его голова сначала показалась ей гладко выбритой, но продолжая беглый осмотр небольших следов на коже, какие бывают после ожогов, и, удостоверившись в отсутствии бровей, она предположила, что этот человек болеет какой‑то редкой болезнью, отчего он напоминает только что выбравшегося из пожара.

— О! — произносит незнакомец, — проснулась…

“Я” с хлопком возвращается в сознание. За секунду в голове с острой болью разом появляются все недавние события, ещё мгновение назад казавшиеся сном. Она вспоминает нежного и мужественного оборотня, кровавую расправу в баре, ворону‑директрису, Великий и Ужасный завод, слетевшего с катушек отца мальчика и с трудом, с которым птенец пробивается сквозь яичную скорлупу, она вспоминает самого мальчика. Своего мальчика.

— Алёша! — восклицает она и, сжимая кулаки начинает скалиться, вспоминая, как военные с надписями ОПР на одежде оцепили завод и не пускали её к ребенку. — Где мой…

Но стоит ей заметить на заднем сиденье мирно спящего под синим байковым одеялом ребёнка, как гнев сменяется тревогой.

— Алёша! — Вероника тут же хватает водителя за чёрный рукав пиджака. — Что с ним?

Тот лишь бросает беглый взгляд в зеркало заднего вида.

— Да спит вроде.

— Алёша! Алёша!

Она оборачивается к ребёнку и вытягивается. Пытаясь дотянуться до ребёнка, она машет второй рукой, пытаясь найти опору, и случайно задевает рычаг автоматической коробки передач, непонятно как оказавшейся в таком старом автомобиле.

— Тише ты. Ещё выпустишь её.

Дотянувшись до плеча ребёнка, Вероника сначала легонько трясёт его, но с каждым разом ей приходится прикладывать всё больше усилий для пробуждения ребёнка и, понимая, что никаких сил недостаточно, её тревога начинает возрастать.

— Алёша! Алёша! Что с ним? Он не просыпается! Алёша!

В панике она переключается на водителя и, вцепившись в его локоть, начинает трясти его, отчего автомобиль покачивает из стороны в сторону:

— Почему он не просыпается?! — И только теперь Вероника полностью разглядывает сидящего рядом с ней шофёра. Она понимает, что у него нет запаха.

Не то чтобы Вероника могла сказать, как должен пахнуть человек, но есть же что‑то в каждом из нас, что делает нас живыми. Что‑то благодаря чему мы смотрим друг на друга и понимаем, что перед нами другой человек, а не бездушная кукла или робот. А вот у этого водителя этого нет.

— Как ваше самочувствие?

— Что?

Он точно один из них. Оборотень предупреждал о них.

— Голова болит? Кружится?

— Нет.

Он говорил если встретит их, то нужно притворяться мёртвой или глупой. Глядишь, побрезгуют и не тронут.

— Про завод помните? Ну что случилось там.

— Не совсем.

— Ладно. Так, а вы что делали там? В такой час. Ещё и с ребёнком.

— Гуляли.

“Глупой, а не тупой!” — рычит на неё собственный внутренний голос.

— Точнее, мы гуляли с Алёшей в лесу, а потом его похитили.

— Похитили? — удивляется водитель. — Кто?

— Его… отец…

Водитель нахмурился.

— Всё сложно. Его отец уголовник и он не живёт с ним…

— А вы кем приходитесь ребёнку?

— Я?

Воспоминания закрутились в ещё не до конца очнувшейся от сна голове.

— Он… Мой племянник. Я его опекун. Официальный. Назначенный судом. Мальчик тоже рад жить со мной.

На языке ещё вертится песок‑ложь, а этот в чёрном костюме может его учуять. Оборотень предупреждал. На его лице не сдвинулся с места ни единый мускул, а стеклянные голубые глаза смотрят на дорогу перед собой. И хотя от него не исходит никакого запаха, сразу видно: он не поверил.

— А‑а… То есть там на заводе… Это отец мальчика?

Вероника вспоминает безумные глаза и бессвязные речи.

— Да. Это был он.

— Был? Вы много‑то помните из того, что произошло?

В памяти вспыхивают расползающиеся порезы на шее отца мальчика.

— Нет.

— Тем лучше для вас. Скажите, вы колдовством никогда не увлекались?

— Что?

— Ну там всякие женские гадания, например, или духов, может, вызываете? Может, оборотней знаете?

Водитель смеётся как будто шутит, но Вероника знает: он не шутит. Она непроизвольно сглатывает, и в тот момент, когда её горло движется, она ловит пристальный недоверчивый взгляд водителя на своей шее.

— Что с Алёшей? Куда вы нас везёте?

Водитель глубоко вздохнул и распрямился.

— Я сказал: ребёнок спит. Едем мы к начальству. В чащу к Лешему. Он направит ребёнка в институт, где ему помогут проснуться и заодно решить, что делать с вами.

— Со мной?

Оборотень говорил, если поймёшь, что они тебе не верят, надо бежать. Бежать от них как можно дальше. Бежать пока не кончатся силы, а потом ещё столько же.

— Э‑э… Определит, куда вас… — неуверенно заявляет человек за рулём. — Там же с радиацией были вопросы. Ну, на заводе. Может, вам витаминки какие‑то надо или в санаторий…

Водитель снова смеётся. И она видит, что он видит, как она ему не верит. Воображение отчётливо рисует картину, как под видом заботы её запирают и обкалывают препаратами.

— Нас разлучат?

Водитель сделал вид, что не услышал вопроса. Опустив голову, Вероника скачет глазами из стороны в сторону.

— Мы можем остановиться?

— Мы почти приехали? Потерпите немного.

— Я хочу пересесть назад. Просто посидеть рядом.

Задумался. Мнёт челюсть.

— Не могу остановиться. Машина не моя, боюсь не поедет потом.

— Если нас разлучат, хочу побыть с ним немного.

Видно, что он обдумывает её просьбу, а значит, есть у него всё же сердце. Значит, не чужды и человеческие эмоции.

— Маршрут менять не стоит. А так почти приехали, эта дорога она такая, если свернёшь…

— Ну пожалуйста! Он мне как родной.

Она хватает его за рукав и старается сделаться похожей на грустного оленёнка. Он долго молчит, в очередной раз отгораживаясь от неё рукой и словно защищая коробку передач, с неохотой разрешает:

— Перелазь.

— Спаси…

— Молча! Пока не передумал.

Отстегнув ремень безопасности и не спуская глаз с водителя, который продолжает держать ладонь над рычагом автоматической коробки передач от возможных неловких движений со стороны Вероники, она начинает осторожно перебираться на заднее сиденье. Ещё на половине пути, до конца не понимая, что собирается сделать, она видит, что Алёша накрепко привязан к медицинским носилкам, не менее прочно закреплённым на задних сиденьях. Она оглядывается на водителя. Тот начинает её в чём‑то подозревать.

Нет времени на раздумья! Нужно действовать!

Продолжая смотреть глаза в глаза водителю, Вероника начинает “случайно” соскальзывающей ногой отталкиваться от защищаемой водителем коробки передач. Коробку заклинило и даже несколько чётких ударов по рычагу, прошедших защиту в виде машущего рукой возмущающего водителя, не дают сдвинуть его с места.

— Ей! Что ты делаешь?

Их взгляды снова встречаются. Покрывшаяся потом Вероника слышит, как от неё пахнет страхом и неуверенностью. Прочитавший всё это в её глазах водитель начинает хмуриться и тянет к ней свою руку, а Вероника уже в открытую изо всех сил продолжает бить по рычагу. Его обгорелые облезлые пальцы уже почти касаются её лица, когда рычаг поддается и, за секунду до резкого торможения, Вероника успевает перемахнуть на задние сиденья и упасть на пол, закрыв голову руками.

Под визг шин и рёв мотора Веронику вдавливает в пол. Когда автомобиль останавливается, она в первую очередь проверяет Алёшу — ребёнок спит, словно ничего и не произошло. Осторожно обернувшись, она видит, как водитель с разбитым о руль лбом обеими руками вцепился в рычаг коробки передач, застрявший в положении D. Навалившись всем своим весом, он пытается сдвинуть его в любое положение, но безуспешно.

Глаза водителя, которые заливает собственная кровь, встречаются с испуганными глазами Вероники.

— Что ты наделала?!

Позабыв о ней, он разворачивается на сто восемьдесят градусов и начинает дёргать за дверную ручку и толкать дверь плечом, пытаясь выбраться из автомобиля. Дверь остаётся на месте. Кнопки замка двери одновременно щёлкают и опускаются во всех дверях автомобиля. Водитель выхватывает свой пистолет и, нацелившись в стекло намеревается выстрелить, но внезапно отстегнувшийся ремень безопасности оборачивается вокруг его запястья и выкручивает его, вынуждая выбросить пистолет, скрывающийся под сиденьем. Ремень резко затягивается, блокируя движения левой руки.

— Да я тут при чём?! — кричит истекающей кровью водитель.

Ремни, бережно хранившие безопасность ребёнка, осторожно отстегиваются, замок перед Вероникой срабатывает и дверь распахивается сама собой, словно, призывая их покинуть автомобиль, пока водитель неистово вопит:

— Ты же знаешь меня!

Свободной рукой водитель отчаянно пытается повернуть заклинивший стояночный тормоз. Двигатель набирает обороты, а покрышки на разгоняющихся колёсах начинают дымить. Вероника хватает ребёнка и, прижимая его к себе, вываливается из автомобиля. Дверь за ней захлопывается.

— Это Нанаец так решил! Я тут ни при чём!

Включившееся радио играет всё громче и громче, заглушая крики. Автомобиль срывается с места. Несмотря на попытки водителя, крутящего руль свободной рукой и пытающегося войти в поворот, машина вылетает с дороги и, как сошедший с рельсов поезд, снося всё на своем пути, скрывается за деревьями.

Проходит не больше минуты, как Вероника перестаёт слышать звук мотора.

Проходит не больше часа, когда она, уставшая, с ребёнком на руках, выбивается из последних сил. Она осторожно укладывает ребёнка на серый асфальт и ложится на спину рядом с ним, пытаясь отдышаться. За всё это время ни одной машины, ни одного звука, ни одной птички или дуновения ветерка. Только запах леса, земли и какого‑то безнадёжного волшебства.

Повернув голову, она смотрит на мирно спящего ребёнка. Проводит рукой по его светлым волосам. Смотрит, как он дышит. Он спит так мирно, словно знает: всё будет хорошо.

Она закрывает глаза и, больше не сдерживаясь, начинает плакать. Как она могла забыть? Как можно забыть о своем ребёнке? Слёзы текут из глаз, а в горле стоит ком. Она растирает слёзы по лицу, но они текут, не останавливаясь. Она не знает, что делать.

Но вот она улавливает лёгкое движение воздуха. Как будто ветерок. Он приносит аромат: жареные сосиски и кофе.

Ещё не до конца вытерев глаза, она видит недалеко от себя красное пятно электрической вывески у дороги. Она вытирает глаза.

Да! Это заправка!

Вероника поднимается, хватает Алёшу и подпитываемая надеждой на то, что всё будет хорошо, еле перебирая ногами, направляется к заправке. Главное, что теперь она вырвется из этого леса пропитанного запахом безнадёжного волшебства и стройными рядами одинаковых деревьев.

Приблизившись к заправке у Вероники, отвисает челюсть и подкашиваются ноги. С ребёнком на руках она падает на колени перед заправочной станцией, у которой на вывеске красуется всего лишь три затёртые временем буквы: О.П.Р.

Глава 10

Под звук ритмично щёлкающего поворотника, побывавший в серьёзной аварии и непонятно как ещё движущийся автомобиль медленно проплыл на располагающуюся посреди непроглядного леса одинокую ретрофутуристичную заправку времен СССР в форме пирожка или летающей тарелки, на вывеске которой в лучах закатного солнца красовались три затёртые временем буквы:

О.

П.

Р.

Заклинившая передняя дверь отвалилась, как только Иван попытался её открыть. Вслед за ней на серый асфальт выпал сам Иван, побитый и покорёженный не менее автомобиля, он был ни жив ни мертв. С трудом поднявшись, на трясущихся ногах, весь в ссадинах и пятнах крови он уже побрёл к магазинчику заправочной станции, когда дымящийся автомобиль трижды взвыл ему в спину:

— Би‑би би‑и!

— Сама пошла! — резко развернувшись, гневно выпалил Иван в ответ.

— Би‑би‑и!

— Нет, ты!

— Би‑би‑и!

— Нет, ты! Ты тупая!

— Бип‑би‑и‑и‑и…

Яростно мигая фарами, клаксон ретроавтомобиля постепенно таял в вечерней тишине леса. Когда Иван прошёл в распахнувшиеся перед ним автоматические двери магазинчика заправки, на парковке лежала уже мёртвая груда железа.

За одним из двух ярко‑красных столиков, облокотившись лбом на сложенные руки, дремала Вероника. Вдалеке на красном диванчике спал Алёша.

— Ядрёна вошь! — скрипучий как ветка на ветру голос резанул Ивана. — Чаво так долго, а‑а?!

Смуглый худощавый высокий человечек преклонного возраста с густой седой бородой, зеленоватой местами как это бывает у стариков, облачённый в фирменные поло и кепку цветов заправочной станции, с логотипом ОПР, бросил все свои дела и обратил всё внимание вновь прибывшему посетителю.

— В порядке ли сам? — пискляво обеспокоился человечек.

— Да эта вон. Чуть не угробила. — Иван кивнул головой в сторону Вероники и, кривя лицо, уселся за свободный столик. — Печь освободила! А та и Нанайца‑то не любила, а тут я! Вообще считай чужой. Пока всё объяснил чуть не помер.

— Во потеха‑то была б, если б помер!

Иван серьёзно посмотрел на старичка и продолжил причитания.

— Да ладно я, а Печь‑то, похоже, померла!

— Да не. Эта не такая. Эта ещё из тех. Василиса её вмиг оживит, — закивал человечек завернув за свой небольшой прилавок и устанавливая бумажные стаканчики в кофемашину. — Печь она‑то, как и любая другая вещь, хозяина чувствует, а без хозяина и сама вещь уже другою становится.

Длинный кривой палец старичка завис над кнопкой включения кофемашины. Так и замерев, глядя в одну точку перед собой, он серьёзно пробормотал:

— Что произошло?

— Астролябия ни черта не работает! Вот что произошло!

Иван обиженно выбросил таинственный артефакт на стол.

— Оборотень оказался заражён! А она этого не показала! Вот эти вон, — Иван кивнул в сторону Вероники, — похоже, вызвали Пиковую Даму, а волк заразил и её, а Нанаец…

— Про Нанайца слышал… Это да‑а… Потеря страшная. Для всех нас. Невосполнимая…

Иван скривился от этих слов, но старичок быстро вернул разговор в нужное русло.

— А потом‑то что?

— Волк‑то этот. Он на мгновение в себя пришёл. Как будто очнулся от наваждения. Если бы не он, я б не выбрался.

— Так я тебе и поверил, — скептично затрещал старичок, возобновляя движение пальца к кнопке включения кофемашины.

— Да правду говорю! У него даже глаза поменялись! Как будто он смог победить в себе этого Кошмара!

Палец старичка в фирменной форме ОПР снова завис в нескольких миллиметрах от кнопки включения кофемашины.

— И как же ему это удалось?

Иван нахмурился, уставившись на Веронику.

— Любовь, наверное.

Старичок выдал ни на что не похожий треск, который можно было с одинаковой вероятностью расценивать или как возглас удивления или как внезапную кратковременную икоту.

— А потом?

— А потом тишина.

— Тишина?

— Плотная. Беспросветная. Настоящая Чёрная Тишина. Не так, как будто умер, а так, словно никогда и не рождался.

Старичок тяжело выдохнул и включил кофемашину. Шустрый двигатель зашумел, зёрна затрещали, и пьянящий аромат свежемолотого кофе, добравшийся до чуткого носа, Вероники заставил её пробудиться. Увидев Ивана за соседним столиком, она затуманенным взглядом осмотрела его с ног до головы, явно вспоминая, кто он такой, и довольная его потрёпанным видом, улыбаясь до ушей, сонливо кивнула ему.

Смуглый кассир, кряхтя принёс им кофе, который они не заказывали. Вероника встала, держа руки в карманах и, словно впервые здесь оказавшись, оглядела магазинчик.

Несколько стройных прилавков магазина вместо обычных для заправочной станции очистителей стёкол, освежителей воздуха, питательных батончиков, жвачек и напитков были заполнены различным эзотерическим инвентарём: старые потрёпанные книжки, деревянные амулеты, камни с вырезанными на них рунами, колокольчики и карты, хрустальные шары, пирамидки и разноцветные камушки, какие‑то корешки, сушёные листья и ягоды, и, к огромному удивлению Вероники, даже небольшой уголок с так горячо любимыми её матерью православными иконами и свечами.

— Эй, — окликнула она старичка, — а главный скоро придёт?

— Тьфу‑ты ну‑ты!

Человечек выругался и задумчиво уставился в пол. Иван, широко раскрыв глаза, начал трясти кулаком в воздухе и беззвучно материться, губами призывая Веронику немедленно извиниться.

— Измельчали мы. Всё главного нам подавай. Да чтоб поглавней, — старичок, пряча глаза, ткнул пальцем в потолок, — чтобы он услышал нас. Пожалел да смиловался. Беды все наши как рукой смахнул да от напастей укрыл. А вы, юная дама, не думали‑то, что на землице нашей, может, от того‑то так и худо, что все заместо себя на какого‑то главного полагаются?

— А ну‑ка, сядь! — прогремел Иван, стукнув кулаком по столу.

— Тише, Вань, — обиженно кивнул человечек в сторону выжившего не в одной аварии водителя, всё ещё пряча глаза. Веронике даже показалось, что так старичок скрывает слёзы. — Не хочет — пусть не садится. Пусть идёт своей дорогой. И кого уж она там на ней повстречает, оборотня или мёртвых бандитов — не наше с тобой дело…

Маленькие чёрные глазки сверлили Веронику. В них не было ни капли обиды, а дрожащий тон был скорее вызван попыткой сдержать смех и своё откровенно издевательское отношение к незваной, но всё же гостье. Она поняла, что он всё про неё знает. Про то, что произошло в том лесу. В том, в котором они с оборотнем схоронили конченых им бандитов.

Конец ознакомительного фрагмента.