Неформал. книга третья

Майя Новик

Что можно противопоставить системе в 16 лет? Можно соврешить пару диггерских вылазок в охраняемые подеземелья Москвы. Можно найти там чемодан с наркотой и можно даже его заныкать, чтобы насолить врагам. Но все это – детские шалости по сравнению в надвигающейся катастрофой… Кто кроется во тьме? Генетические уроды, мутанты и людоеды. Но даже на краю гибели стоит вспомнить заповедь: даже в 16 лет умереть «за други своя» – это честь.

Глава вторая Чемодан

….Очнулся я от боли в левой руке. Боль была такая сильная, какой я еще никогда не испытывал. Я даже орать не мог. Вцепился второй рукой в какую-то железку, выгнулся так, что того и гляди, кости трещать начнут, а меня что-то держит, не пускает. Чувствую — стоит надо мной кто-то огромный, черный, и кажется мне, что он сейчас лапу свою такую же черную в меня запустит и кишки мои начнет на эту лапу наматывать. А боль не прекращается, словно мне руку уже пилой отпилили! Я даже ногами засучил по какой-то скользкой поверхности. И тут я глаза, наконец, открыл, а мне свет яркий в зрачки ударил, и кто-то рядом стоит, успокаивает и по руке этой самой гладит. Мне даже померещилось, что ее, руку мою, этот черный откусил, а теперь то, что осталось, лижет. Причудится же такое….

А потом до меня так медленно доходить стало, что лежу я на операционном столе, привязанный к нему кучей всяких ремней, в глаза мне бьет яркий свет операционной лампы, а рядом стоит тетка в белом, толстая такая, смотрит на меня через зеленые очки, по плечу меня гладит и приговаривает так:

— Ш-ш-ш…. Терпи, мой хороший, терпи. Ш-ш-ш…

И тут я понимаю, что она мне только что вкатила что-то такое, от чего у меня глаза вот-вот из орбит вылезут. Ни фига себе, терпи! А потом боль вверх по руке пошла, и так мне вдруг горячо стало у сердца, что я даже дышать не могу, а тетка мне что-то под нос сунула, наверное, нашатырь, и спрашивает меня:

— Чувствуешь запах? Как его зовут? Саша? Саша! Чувствуешь запах?

А мне какой запах, я ж вообще ничего сделать не могу!

Она повернулась к кому-то и говорит:

— Все-таки нельзя колоть иксвипрепарат несовершеннолетним. А вдруг он помрет сейчас? Кто отвечать будет?

А ей что-то такое отвечают, мол, ни фига не помрет, а помрет, так ничего страшного, одним щенком безродным больше, одним меньше, разницы никакой. Она так головой осуждающе покачала, на меня смотрит, и я по глазам ее вижу, что хана мне. А потом она вдруг что-то сообразила, засуетилась, стала лекарство в шприц набирать. Но я уже больше ничего не видел, все перед глазами расплылось, и я вроде бы как сознание потерял. Я говорю «вроде бы», потому что если бы потерял, так все понятно: темно кругом и не помнишь ничего, а тут, словно темнота сгустилась в этой операционной или где я там находился. И снова вижу: сидит прямо возле меня на краешке операционного стола этот черный. Такой черный, что свет лампы от этой его черноты словно бы и исчез совсем. И по углам операционной, во тьме, то и дело тени какие-то мелькают и возня какая-то слышна, словно крысы кого-то жрут. И страшно мне так, как еще и не бывало ни разу! Ни в драке, ни даже в пыточной у Ромберга. А черный сидит и смотрит и не говорит не слова. А я почему-то никак не могу разобрать его лица, да честно говоря, и не хочется мне на него смотреть, а хочется удрать. А я же не могу, меня же к столу приковали! А он сидел, сидел, а потом вдруг как придвинется ко мне лицом к лицу… А я смотрю, а лица его и не вижу, а вижу только два глаза. А глаза разные и моргают по-змеиному!

Ну тут я заорал, наконец, и проснулся.

Оказалось, я уже в палате лежу, а палата небольшая и совсем без окон, на мне белая, фланелевая пижама надета, а рядом какой-то хмырь в черных очках сидит. Глаз не видно, на плечи халат белый накинут, а под халатом — черный китель. Ну, естественно, БНБ, как я раньше не допер! Сел я сгоряча, смотрю, а у двери этот, высокий сидит, который меня два раз об землю хватил. И смотрит на меня такими недобрыми глазами, и халата на нем нет. Как увидел, что я зашевелился, сразу со стула подскочил, я думал, он мне сейчас опять промеж глаз зафитилит, чтобы не рыпался, а тут этот, бюрер в халате, на него не то чтобы посмотрел, а просто повел в его сторону головой, и высокий сразу же на место сел. Как овчарка. В общем, сразу стало ясно, кто тут главный.

Я рисковать не стал, обратно на подушку откинулся и к себе немного прислушался. И оказалось, что чувствую я себя не то, чтобы прекрасно, но нормально. Руки-ноги целы, шевелятся. Есть, правда, опять хочется, ну просто зверски! Но ни голова у меня после удара об асфальт не болит, ни нога, ни еще что-нибудь. Хотя по всем показателям меня должно было размазать по тому прозрачному автомобильчику, как жука. Хрясь! И все — ваших нету! Только кишочки по стеклу.

И тут я вспомнил про черного и про то, что он мне, кажется, кишки на руку наматывал. Я даже живот пощупал. Да нет, все вроде нормально, но ощущение все-таки такое… Странное. Словно я через какой-то кошмар прошел и все-все про то, что со мной было, забыл и вспомнить не могу. И даже следов никаких не осталось. Ну да ладно. Это еще не самое страшное, что может с человеком случиться! Главное, жив. А раз жив, значит, не все так плохо. Не стали бы бюреры меня с того света вытаскивать, если бы снова туда меня отправить хотели. Да и что они мне предъявить могут? Хотя ситуация неприятная! И особенно у меня опасения вызывал этот высокий. Чтоб его!.. Того и гляди, снова кинется…

А бюрер в черном кителе так участливо на меня смотрит.

— Ты, — говорит, — Соловьев, не бойся. Он тебя не тронет. Разозлил ты его просто. Целый день за тобой гоняемся, устали. Вот так у нас дела и делаются, шпионов ловим, а тебя поймать весь день не могли. А чего бегал-то? Ведь не виноват? Ну?

А я че, оправдываться буду? Я ж Шнурка не убивал. И они это, уверен, знают и комедию тут передо мной ломают. А чего ее ломать, я ж не дурак какой-нибудь, меня на этом не поймаешь. Молчу я и на него гляжу. А он на меня. И понимает он, что его слова на меня не произвели ни малейшего впечатления. И тут он слегка так кивает высокому, мол, выйди.

А тот сразу все понял, встал и вышел, и дверь за собой так тщательно прикрыл. А этот, в халате, встал с места и наоборот дверь пошире распахнул, чтобы видно было, если кто у двери стоит или по коридору мимо проходит. И если бы не этот высокий в коридоре, то я бы сто процентов попробовал сбежать. И видимо, бюрер в кителе понял это по моему лицу, потому что в его глазах вроде как удивление отразилось, что я такой упертый и с ними дружить не хочу.

Ну остались мы с ним одни. Он садиться не стал, а надо мной так навис и говорит полушепотом.

— Ты что, Соловьев, срок хочешь получить? Так я тебе это устрою. Уроки прогуливал? Прогуливал. Алкогольные напитки употреблял? Употреблял! Характеристика у тебя от Ромберга вашего — хуже некуда. Драчун, вор и бродяга. А ты, в курсе, Соловьев, что каждый гражданин Евразийских штатов до достижения совершеннолетия обязан ежедневно школу посещать? А ты в курсе, Соловьев, что за употребление алкогольных напитков несовершеннолетними у нас полагается два месяца тюрьмы для родителей? Но у тебя, Соловьев, родителей нет, а значит, отвечать будешь по всей строгости закона сам. А если еще припомнить, что ты сегодня два раза от наших комиссаров ушел, да второй раз — с применением насилия в отношении представителя власти, то годиков пять поселения мы тебе обеспечим. Не хочешь на пять лет, можно год каторги устроить. Тебе, Соловьев, что больше нравится? В тайге сучья рубить или в рудниках вагонетки толкать?

А что я ему могу ответить?

— Врете! — говорю, — до восемнадцати лет на рудники не посылают!

А он от кровати отошел и на меня снова обернулся, улыбается.

— Хочешь проверить? Не веришь? Тебе, наверное, больше ваш централ нравится в этом, как его… в Игнатово? Хорошее название. Знаешь, — говорит он и опять так близко ко мне наклоняется, — а у нас в детстве, дурачков и дурочек вроде этой твоей Марины так и называли — игнашками…

Тут меня словно за горло кто-то схватил и душить начал.

А он на часы смотрит и говорит:

— Час назад вертушка туда ушла с твоей Мариной, мы ее туда отправили, чтобы она здесь не мешалась. Да ты не волнуйся так, ей там хорошо будет. Подлечат немного, дурь повыбьют. Врачи и санитары там хорошие, умеют это делать, — а сам на меня смотрит.

Тут у меня кулаки сжались, а деваться-то мне некуда! А он снова ко мне наклоняется и спрашивает:

— Будешь теперь с нами сотрудничать?

Ну тут я ему и врезал так, что очки слетели, а потом сиганул через головку кровати в коридор, думал, я буду не я, если не сбегу, да куда там! В коридоре этот высокий меня снова скрутил и по полу обратно в палату приволок. Медсестра или врачиха, кто она там, эта, в белом халате, визжала так, словно не меня, а ее саму били! А потом бюреры вдвоем меня держали, а медичка что-то мне в руку вкатила, и у меня голова сразу закружилась, и только минут через десять я в себя пришел.

Очнулся, а бюрер в кителе мечется по палате, халата на нем уже нет, скулу трет, по которой я ему врезал, и с кем-то разговаривает: у него гарнитура маленькая такая на ухо надета. Увидел, что я зашевелился, разговор закончил, встал в ногах, глаза злые. Я смотрю, а глаза у него разные! Один черный, а второй голубой, словно он линзу вторую забыл поставить. Смешно и даже жутко в такие глаза глядеть. Но мне больше жутко.

А он зубами скрипит. Подошел ко мне и рукой за горло взял, а рука у него холодная, как лед, а потом он ее сжимать начал, и что-то тут со мной сделалось, что я понял, лучше разу помереть, чем терпеть такое! Я за руку его схватил, а ему хоть бы что. И снова все от меня вдруг так отдалилось, и голоса его я уже совсем не слышал. И такая боль! Сразу во всем теле и особенно — в груди. А потом он хватку вроде бы ослабил и мне, наконец, вздохнуть дал. И снова так ласково-ласково говорит мне, почти шепчет:

— Будешь с нами сотрудничать?

— Буду! — сиплю я и головой мотаю.

А что мне еще было им ответить? Вы что бы ответили, если бы вас так душили?

Короче, взяли они меня в оборот и наручники не понадобились. Под лопатку мне маячок вкололи — чтобы сам вырезать не мог, к уху каким-то прибором, похожим на степлер, микрофон прицепили, никому не видно, а я их слышу, а в правую бровь вставили крохотный такой серебряный пирсинг со встроенной камерой и микрофоном.

Ненавижу пирсинг…

Но знаете, что самое интересное? То, что я боли почти не чувствовал, хотя и должен был, а еще то, что все это почти сразу же заживало. И ни тогда, ни потом не болело. В общем, выставили меня из больницы через час, шмотки отдали, и только тогда я о пистолете вспомнил, он же у меня в куртке остался, а куртки среди вещей и не было. Ну ладно, думаю, мало ли, может, они решили про него умолчать, забрали да забрали, мне незаконное владение оружием не предъявили и хорошо.

Спускаюсь по лестнице, гляжу, а в приемном покое девчонка эта рыжая сидит, которая меня сбила. Смешная она такая, чесслово: волосы ярко-рыжие в разные стороны прядями торчат, шапочка эта зеленая сеточкой, глаза зеленым накрашены, и помада тоже такая же рыжая, и веснушки, я сначала даже подумал, что она их специально нарисовала, такие они неправдоподобные были, а потом понял, что просто она такая и все.

Меня увидела, глаза вытаращила, подхватилась со скамейки, я гляжу: а у нее в руках моя куртка! Ну мне сразу полегчало. Взял я куртку, пистолет щупаю, а пистолет, как это ни странно, на месте, а она что-то щебечет, щебечет и никак остановиться не может, и до меня так медленно начинает доходить, что она безумно рада, что я живой остался, потому что она считала, что меня вот-вот должны были с реанимации вперед ногами вывезти, а тут я стою перед ней целый и невредимый, а еще она говорит, что сделает для меня все, что угодно, лишь бы я на нее в суд не подавал, потому что сейчас сбить несовершеннолетнего — это очень большие деньги надо заплатить, и ее родители, конечно, не очень бедные, но таких денег у них точно нет.

Я на нее смотрю, а лет ей, наверное, около девятнадцати, недалеко от меня ушла, и странно мне как-то, что она вообще сидела тут, беспокоилась. Другая бы юриста семейного вызвала, да и все. Тем более, что я живой. Но тут я все-таки сообразил: чего мне на крыше ночевать, когда она раскошелиться готова! А она меня не сразу услышала, все свое лопотала.

— Чего? — спрашивает и ротик свой накрашеный так приоткрыла.

— Ничего, — отвечаю, — сними мне номер в отеле на неделю, ну и пятьсот евразийских долларов дай на карманные расходы, и я расписку дам, что претензий не имею.

— Не шутишь? — спрашивает, ротик закрыла и уже соображает, во сколько ей номер обойдется. Дороговато, конечно, но все равно на несколько порядков дешевле получается, чем по суду дадут.

Она еще подумала, а потом кивнула.

— Хорошо, — говорит, — пиши расписку.

А я отвечаю:

— Э, нет, так не пойдет! Сними номер и пятьсот бакарей наличными. Тогда и будет тебе расписка.

Она говорит:

— Откуда же я тебе ночью пятьсот еврашек наличкой возьму? Наличку только в банке можно получить — по паспорту. И то по предварительному одобрению.

— Ну утром подгонишь, — отвечаю, — а я расписку к этому времени напишу.

Ну ей деваться некуда, вышли мы вместе на подземную стоянку больницы, подошли к ее этому автомобильчику смешному, я его спереди осмотрел, и надо отдать должное: ни царапины, небольшая вмятина только на бампере посередине и все.

Ну мы сели в авто, пристегнулись, а она меня и спрашивает:

— А тебе обязательно нужно, чтобы отель был? Квартира тебя не устроит? У меня просто денег не очень много сейчас.

— Устроит, — говорю, — только ведь у меня каунтера нет, как я ее открывать буду? И потом мне именно мой район нужен.

— Квартира рядом, а каунтер я тебе свой дам, — отвечает она, — а ты дай мне слово, что через неделю оттуда съедешь, а каунтер мне вернешь, и не придется инспектора вызывать.

— Хорошо, — говорю, — договорились, а чья фатера?

Она на меня покосилась, не поняла, видимо, что такое фатера, потом сообразила.

— Моя.

— А ты где жить будешь?

— У родителей. Они на Тенерифе уехали на две недели, как раз дней через восемь вернуться. Я пока у них поживу.

Разговариваю я с ней таким вот манером, а сам все время думаю, что меня слушают и смотрят за мной, и ее сейчас видят, и ведут меня, и все-все знают, куда мы там поедем да сколько времени где проведем. Неприятное, надо сказать, ощущение. Конечно, я и так знал, что когда мне вживят айкед или дадут каунтер, то меня всю оставшуюся жизнь будут «вести», но это все-таки не то, что сейчас. В этом случае ты — как все, а сейчас ведь специально за мной следят.

Так что я особо с ней старался не разговаривать, да и она замолчала. Ну и правильно — о чем мне с ней говорить, она, небось, учится где-нибудь в высшей школе, уже поди и мужа ей мама с папой присмотрели, и квартира вон своя, отдельная. И родители на Тенерифе. А я даже не знаю, где это. По названию похоже на курорт. Может, в Африке?

Пока я так думал, она с территории больницы выехала, да по Лосиноостровской проехала и налево свернула, там в лесном массиве новостройку отгрохали. Ну вот, в одной из высоток на втором этаже и была у нее квартира. Маленькая такая, на двух уровнях, всего-то четыре комнаты! Зашли мы внутрь, протопали на кухню, кухня ниче себе такая — «мне и не снилось» называется. Она банку с кислотой из огромного холодильника вытащила, мне вторую бросила, сама к столу села, крутится на стуле, меня разглядывает. Я из банки отхлебнул и тут только понял, что не знаю, как ее зовут. Откашлялся.

— Давай, — говорю, — знакомиться, меня Шурычем кличут.

Она фыркнула в ответ.

— Это что за имя? Сказал бы там: Алекс или Сандро.

— Нет, — говорю, — я не Алекс и не Сандро. Я Шурыч.

— А я — Вики, — представилась она.

Ну в общем, Вики банку в один присест высосала и говорит:

— Ты, Шурыч, особо тут не наглей. Воровать все равно нечего, сейфа нет, — и мне каунтер бросила.

Свободный каунтер, а не тот, что на руке носят, я и не знал, что такие есть, пока она его из сумочки не достала, а потом со стула соскочила и за дверь. Пальчиком так еще погрозила перед уходом.

— Как только банки откроются, буду здесь!

И все, я один остался. Думаете, я полез сразу смотреть огромный лаймер или игрушки 4D гонять? Ни фига подобного! Я так устал, что завалился на кровать прямо в ботинках и последнее, что видел — это смешной розовый будильничек с трогательным хрустальным шариком вместо кнопки.

А потом я в сон провалился.

….Проснулся я от того, что в дверь по-хозяйски трезвонили. Наверное, Вики эта рыжая пришла. Сел я, глаза протер, на будильник посмотрел. Оказалось, начало одиннадцатого, а заснул я только в четыре, так что нормально. Нащупал я в кармане каунтер, прошел к двери, открыл ее, и в квартиру Вики влетела.

— Вот! Держи, шантрапа! — крикнула она и первым делом деньги мне сунула. — Гони расписку!

Я доллары пересчитал и говорю:

— Да тут всего триста!

— Знаю! — отвечает. — Я остальное на каунтер перевела. Надеюсь, криминала не совершила! Ну нет у меня больше на счету ничего, и так у подруги занять пришлось. Не дают банки наличку просто так! Там сначала надо указать, зачем тебе наличка нужна. А потом еще подтвердить расходы чеками. А ты че, кассовый аппарат, что ли? Давай, пиши расписку, вот бумага и ручка.

Пока я расписку писал, сидя за кухонным столом, она по дому бегала, какие-то вещи собирала. Сумка у нее такая огненно-красная была, маленькая. Так вот эта сумка от шмоток вскоре раздулась, как мешок. Потом она снова на кухню заглянула, расписку у меня выхватила, глазами пробежала, кивнула. А на лице явное облегчение появилось.

— Ну ладно! — говорит. — Будь! Если решишь смыться пораньше, каунтер здесь оставь, а дверь захлопни, у меня еще один есть. Понял? Все, что есть в шкафах и в холодильнике, можешь съесть, все равно за неделю пропадет.

И ушла. А я понял — жрать хочу реально! Бегемота сожру и слона в придачу. Открыл холодильник, а там, в общем-то, ничего и нет, ну стоит целая упаковка кислоты этой, бутылка вина початая, сыр засохший да коробка пирожных. Зато в шкафу я нашел настоящий крупнолистовой чай и сахар! Целое богатство! Ну заварил я себе чаю в каком-то металлическом чайнике и съел все эти пирожные, всю упаковку. А потом включил лаймер, опять прослушал всю ту рекламную муть про помаду, тушь и тренажерные залы, которую на меня вылили, связался с ближайшей пиццерией и заказал себе самую большую пиццу. Съел, когда принесли, а потом снова завалился на кровать и решил пораскинуть мозгами на тему, что же мне теперь делать и где Лохматого искать.

Бюрер в черном кителе, фамилия у него была Шварц, мне рассказал, что Лохматый вчера исчез, как сквозь землю провалился. Ни в одном из своих притонов и борделей не появлялся. Куда исчез — не знал никто, даже ближайшие прихвостни. А мне надо было его найти для бюреров. Найти и в доверие втереться. Тут и чемоданчик этот должен был пригодиться. Бюреры и про чемоданчик все знали. Этот черный, конечно, был уверен, что я Лохматого для них искать буду. Из-за Маринки. А я-то Лохматого, конечно, кончить хотел. Потом думал сбежать к конви, а потом вытащить из централа Маришку. Но почему-то мне казалось, что бюреры не Лохматого ищут, а кого-то другого. Не пойму даже, почему такое чувство возникло.

В общем, надо было действовать, а не на диване валяться.

Сначала я решил привести себя в порядок, нашел в шкафу полотенце, в ванну зашел, а там: е-мое, красота, да и только! Я с себя одежку скинул, в стиралку забросил и под душ полез. Пока я там стоял, стиральная машина мою одежку постирала, высушила, и даже встряхнула, чтобы морщин не осталось. Я пока в душе стоял, все себя осматривал на предмет шрамов, но ничего нового так и не нашел. Ну под коленом — это меня собака порвала еще в пятом классе, на бедре — о забор шваркнулся, на подбородке — на проволоку натянутую налетел еще маленький, лет восемь было. И все. Больше ни единой отметины.

Надел я снова на себя одежду, волосы влажные расчесал, и показалось мне тогда, что все у меня получится. Я же не знал тогда, что нам всем немного оставалось!

Короче, перво-наперво решил я на «Закат» сходить, вещички забрать. Тем более, что проблем с передвижением по городу у меня теперь не было: бюрер вчера мне специальную карточку дал, чтобы можно было в метро проехать и на любой клинкарт сесть.

Так что я из подъезда вышел, до ближайшей остановки дошел, на интерактивный экран посмотрел, полистал справочник. Оказалось, до Байкальской отсюда ходил клинкарт под номером семьсот сорок семь, тут и расписание было. Подождал я на остановке ровно две минуты, зашел в клинкарт, провел карточкой по датчику, через турникет прошел и все — внутри. На карточке с другой стороны номер моего места высветился, и я на него прошел. Никто на меня даже внимания не обратил.

Доехал я до нужной остановки, вышел и сразу — к «Закату». Залез наверх, а там меня лаймер ждет, лежит прямо там, на скамейке, где я его и оставил! А в лаймере — пять сообщений от Васьки, и все про то, что меня бюреры ищут и что Маришку увезли. Ножик в рюкзаке лежит, тоже меня ждет. Я его вытаскивать не стал, через ткань рукой пощупал. Пусть в рюкзаке остается. Вот так и оказалось, что я вроде бы ничего не потерял за прошедшую ночь, даже, скорее, приобрел. Например, мне вкололи какой-то препарат «икс-ви».

Залез я сразу в сеть, чтобы посмотреть, что это такое? Как раньше не допер посмотреть, непонятно. И тут у меня ладони сразу вспотели.

Оказалось, эту дрянь вкалывают только бойцам спецподразделений БНБ. Причем, каждый год. И действует он так: если ты еще хоть чуточку жив, если тебе голову не оторвали и сердце не пробито, значит, будешь жить. Нет, ну там, конечно, бывают исключения: большая кровопотеря или повреждение мозга, или еще что-то серьезное. Если надвое распилили, точно не поможет. Но это я шучу. На самом деле, все легкие ранения и ранения средней степени тяжести затягиваются быстро. Да и серьезные раны тоже заживают намного быстрее. Да… Такой препарат Шнурку бы вколоть, может, он тогда бы выжил?..

Посидел я еще на крыше, посмотрел кругом, подумал. Получалось, что выхода у меня два: или снова на Рамиреса выходить, или ехать к «Снежане». Только кто же меня туда пустит? Да еще днем? Но другой стороны, подставлять Рамиреса не хочется. Он же сто процентов начнет мне впаливать свою контрабанду! Купи да купи. А я че могу ответить? Извини, Рэм, но ты в прямом эфире? Ты только рот открыл, чтобы барахло свое продать, а я тебя уже сдал ненароком? Значит, надо было еще пошевелить извилинами и вспомнить всех знакомых, кто мог быть хоть как-то связан с Лохматым.

И я пошел к Чике. Скажете, сумасшедший? Да, наверное, так и есть. Хотя чем я рисковал? Ромберг должен был еще в школе быть, там же, в школе, было большинство друзей Чики, потому что не все же они были оторвами, некоторые все-таки хотели получить сертификат об окончании школы и на занятия ходили. Вохровец тоже должен был быть в школе. Значит, на весь комплекс интерната должны были остаться директор, которому, в принципе, до нас дела не было, лишь бы окна и мебель целыми оставались, дежурный лидер и охранник, который за камерами следил и тоже из своего помещения выходил редко. Очки и капюшон — и дойти можно хоть до пятого этажа! Мне должно было очень не повезти, чтобы меня задержали. Хотя времени до конца занятий немного оставалось.

Ну тут я из рюкзака бандану достал и повязал ее полоской по лбу так, чтобы пирсинг с камерой закрыть. А потом из кармана пистолет вытащил. В ухе сразу же ругательства раздались. Но голос был не Шварца, а чей-то другой, наверное, там какой-нибудь дежурный у экранов сидел.

В общем, пока он ругался и орал мне в ухо, чтобы я камеру освободил, я быстро ремни кобуры размотал, кое-как сообразил, как их надеть, куртку скинул, застегнул их, а потом пистолет вытащил из кобуры и посмотрел. Это был старый «Вальтер». Я на защелку нажал и мне в ладонь магазин выскользнул, я посмотрел, а там прорезь сбоку, вроде окошка, и в окошке этом патроны виднеются. Двенадцать, нет. целых пятнадцать штук!

А потом я магазин вставил обратно до щелчка, затвор передернул и снова пистолет на предохранитель поставил. Много раз видел, как это в фильмах и в играх делают, а самому такое пришлось в первый раз сделать.

И тут я услышал голос этого черного бюрера и аж вздрогнул. Чесслово, никогда со мной такого не было!

— Соловьев! Или ты открываешь сейчас камеру, или мы заканчиваем операцию прямо сейчас, и я высылаю наряд, чтобы тебя вернули в больницу. Поедешь в централ к подружке!

— Извините, — говорю я. — Я не понял, чего это ваш сотрудник ругается. Сейчас исправлю.

Сунул я «Вальтер» в кобуру, куртку застегнул и бандану поправил, чтобы им видно было.

— Сейчас нормуль? — спрашиваю?

Он говорит так недовольно:

— Нормально, ты где?

Я отвечаю:

— Да рядом с общагой, за рюкзачком заскочил, одежда тут у меня. Я сейчас на встречу пойду, в интернате.

— Ну давай, — говорит он, а потом, вроде, пропал.

Ну и хорошо, а то мне от него не по себе, даже дыхание сбивается, словно я только что на крышу взобрался, и руки дрожать начинают. Ну может, это и к лучшему. Если он не догадается предыдущие кадры посмотреть, то я в дамках. А если догадается, то я ведь всегда «Вальтер» сбросить могу.

До интерната я быстро дошел, проник туда через полуподвал, на цыпочках мимо библиотеки прокрался, — совсем мне не хотелось с Натали объясняться, где меня носит, да почему я отсутствовал, а потом, уже не таясь, в холл прошел и через переход — в соседний корпус.

Чика и еще несколько его отморозков в привилегированном общежитии жили: за них родители платили. Общага не чета нашей. В каждой комнате лаймер, душ, туалет, встроенная мебель. Я у Чики, конечно, никогда не был, но по слухам, он один жил. Очень удобно девчонок к себе таскать.

Ну поднялся я на последний этаж и на площадке с белобрысым столкнулся. Он меня и не узнал сначала. На нем спортивные штаны и футболка были, на плече полотенце висит, наверное, с качалки возвращался. Меня увидел, остановился и глаза вытаращил: узнал, но сделать ничего не успел, потому что я его сходу толкнул его в грудь так, что он к стене отлетел, и говорю:

— Веди к Чике, потолкуем, — и полу куртки оттопырил — «Вальтер» показываю.

Он, как только «Вальтер» увидел, аж в лице поменялся. Дело в том, что в апреле на выпускном в соседнем интернате один пацан застрелил восемь одноклассников.

Видимо, белобрысый решил, что я такой же, и у меня крыша поехала. Мы по коридору прошли, комната Чики в самом конце оказалась. На двери у Чики была гравюра прикручена: пиратский корабль и череп с костями над ним. А дверь не заперта.

Я тогда белобрысого внутрь втолкнул и сам следом вошел. А там прихожая маленькая, туалет справа и еще одна дверь. Ну я ее ногой распахнул и снова белобрысому наподдал так, что он вылетел на середину комнаты. А он и не сопротивлялся почему-то. То ли на Чику надеялся, то ли пистолета испугался.

Ну тут я «Вальтер» вытащил, встал у двери так, чтобы сзади на меня никто не напал, и на Чику его навел. А Чика, оказывается, спал. И даже дверь не закрыл, — настолько был уверен, что к нему никто войти не посмеет. Кровать у него широкая, а рядом девочка лежит голенькая, малолетка еще совсем. Ничего не скажешь, хорошо устроился под боком у Ромберга! Никогда я не мог понять, почему когда взрослый бугай малолетку совращает — это преступление, а когда вот такой тип, как Чика, тащит ее в постель, то лидеры это нормой считают? Еще и презервативов дадут, чтобы без последствий было!

— Давай вставай! Поговорить надо!

Девочка эта меня увидела, как завизжит!

Надо Чике должное отдать, он даже спросонья сразу врубился, что к чему. На девочку свою так прикрикнул, что она сразу заткнулась, одеялом прикрылась и в угол забилась.

Я думал, мне сейчас в наушник всякие ругательства посыплются. А там ничего — тишина. Наверное, снова за этим, черным, побежали.

А Чика с кровати, не спеша, встал, штаны спортивные натянул, сел обратно, смотрит на меня, и страха я в его глазах не вижу. Ну он пацан бывалый. Даже если и будет страшно, виду не подаст. И сразу к делу переходит.

— Че, — спрашивает, — надо, Шурыч?

Голос у него спросонья хриплый.

— Да вот, — говорю, — пришел твою задницу спасти. Ты, говорят, с Лохматым схлестнулся?

А он смотрит на меня, и по глазам ничего не понятно.

— Кто говорит?

— Люди.

— Да врут люди, — отвечает он мне так спокойно.

— Ты, Аслан, зубы не заговаривай, — отвечаю ему, — все уже знают, что к чему. Лохматый на дно залег. Сделай так, чтобы я на него вышел.

Тут Чика позу переменил, да щека у него одна чуть дрогнула, потом на белобрысого глянул. А белобрысый че ему ответить может, белобрысый белый, как полотно, стоит.

— А что мне с того будет? — спрашивает вдруг Чика так, с ленцою.

Понял уже, гад, что можно с меня что-нибудь слупить. Чика — он такой, своего не упустит: и с друга, и с врага три шкуры спустит…

— Сейчас в живых останешься, — отвечаю, — а потом Лохматый от тебя отстанет.

— А че это ты обо мне заботишься, Шурыч? — спрашивает Чика. — Может, это я твоего другана грохнул? А ты вместо того, чтобы сейчас на курок нажать, мне помогаешь? С чего это?

А мне вроде бы и скрывать нечего.

— Я не тебе помогаю, Чика, я за Шнурка отомстить хочу. Так что ты меня с Лохматым сведи. Тебе же выгодно. Я его прикончу — тебе легче, он меня — тебе опять хорошо.

Тут Чика даже оживился.

— Точняк! — говорит. — Заметано! А как с тобой связаться, ты ж в бегах?

— На лаймер Длинного звони, — говорю я ему, потом «Вальтер» в кобуру спрятал и ушел.

Едва я из интерната выбрался да подальше отошел, смотрю: школьный автобус едет и следом внедорожник Ромберга. Огромная такая тачка, весь наш класс в него влезет и еще место останется.

Я за угол завернул, и тут у меня в ухе голос опять раздается этого, черного, Шварца.

— И где же ты, Соловьев, пушку взял? — говорит он мне так негромко, чтобы не напугать.

Ну я с духом собрался.

— Не ваше, — отвечаю, — дело. Нашел!

Он замолчал на минуту, и я было решил, что все, сейчас опять пугать начнет, а он только хмыкнул мне в ухо.

— Ладно, — говорит, — нашел, так нашел! Теперь будем знать, что ты вооружен и опасен.

Ну я промолчал: ему перечить, только злить.

Дошел я до остановки, сел опять в маршрут номер семьсот сорок семь и обратно поехал. Странное у меня было состояние. И в сон клонит, и возбуждение такое, словно голова вот-вот от мыслей взорвется. То я больничные воспоминания проматываю и соображаю: может, что не так сделал, и как ответить им было лучше, то о Чике и о Рамиресе думаю, и про то, где бы мне Лохматого найти, и кто еще на него вывести может. Но по сторонам гляжу, реальности не теряю, с меня и одного раза достаточно.

Особенно я стал внимательным, когда к дому подходил. Место незнакомое, мало ли что. Но кругом спокойно было. Никто ни на кого внимания не обращает, все по своим делам идут, кто под ноги смотрит, кто мыслями занят. Так что на глаза мне попался один только пацан у подъезда. Был он, как и я, в балахоне с капюшоном, джинсы черные, руки в карманах прячет и под ноги смотрит.

Как только я к подъезду подошел, он вдруг свистнул так пронзительно и прямо с места в карьер прочь метнулся. Я даже остановился слегка. Кеды у него были заметные: ярко-зеленые с полосой и из-под балахона брелок виднеется на цепочке. Такие брелоки к ремню обычно пристегивают. Цепочка длинная, и брелок туда-сюда мотается. Яркий такой и тоже неоново-зеленый, рыбкой.

Ну я в подъезд зашел, на этаж поднялся, смотрю: а дверь открыта. Я сначала подумал: может, Вики снова приехала? Я дверь рукой толкнул, а тут меня из темноты как шарахнет чем-то тяжелым! Я даже понять ничего не успел.

….Очнулся я быстро. Так уж мне показалось. По крайней мере, никто из соседей меня на лестничной клетке не нашел и крик не поднял. Уже хорошо.

Сел я, за голову схватился, перед глазами опять все плывет, а под пальцами липкое. Ну конечно! Кровь! Хорошо мне приложили, ладно не прибили хоть.

Хотел я встать, но тут меня так замутило, что я на карачках в квартиру пополз — и до туалета. Рюкзак за собой затащил. Ну выполоскало меня там, сразу легче стало. Вернулся кое-как по стеночке в прихожую, дверь закрыл. Смотрю: а замок на двери не взломан, просто кто-то подобрал, видать, комбинацию, не особо сложное это дело, надо признаться. Тут я про пистолет вспомнил, а пистолет в кобуре по-прежнему лежит. Значит, меня даже не обшмонали!

Ладно, я дверь захлопнул и чувствую, надо мне до кровати. Дополз до нее кое-как, лег, полотенце это, которым вытирался, себе под голову положил, чтобы белье не пачкать, лежу. Укачивает меня так слегка, словно кровать эта подо мной плывет куда-то.

И тут слышу тихий такой звук: это лаймер в рюкзаке признаки жизни подает. Кто-то меня увидеть хочет. Ну поднялся я, доковылял до двери, притащил рюкзак к кровати, снова лег. Так, лежа, и достал лаймер, открыл, камеру отключил, чтобы не было видно, что меня отоварили только что. Смотрю, а вызов — от Чики! Быстро Чика работает, от меня избавиться спешит! Ну я вызов принял, нарисовалась на экране чиковская физиономия.

— Эй, — говорит, — ты там че, в темноте, что ли, сидишь? Не видно ниче.

— Камера, — говорю, — не работает. Че узнал?

— Да тут кой-че, — отвечает Чика. — Приходи, пообщаемся.

Ага, нашел простачка…

— Нет, — говорю, — не приду, так говори.

Ну он помялся, а деваться-то некуда, уж очень ему хочется мне гадость сделать.

— Короче, — отвечает, — есть у меня тут человечек. Если ты ему понравишься, он тебя к Лохматому отведет. А если не понравишься, — тут он улыбнулся так мерзко, — то уж звиняй, чувак, но будут у тебя проблемки.

— Ладно, — говорю, — мои проблемки, не твои. Как найти человечка-то?

— Он тебя сам найдет, — отвечает мне Чика, и все — конец связи.

Я потом лаймер от себя оттолкнул подальше и снова на подушку лег. Не помню, сколько я так пролежал, думаю, не больше тридцати минут, и вдруг чувствую — легче стало. Вот было плохо, плохо, а потом вдруг сразу легче.

Перевернулся я на спину, посмотрел в потолок, а на потолке звезды светятся. Никогда не знал, что можно так потолок в спальне классно оформить, там натурально, целая галактика нарисована была. До этого видно ничего не было, а тут солнечный свет, что ли, как-то по-особому упал, и я увидел всю эту красоту.

А потом я в окно поглядел, смотрю, а солнце уже садится. Оказывается, я долго провалялся. И опять от голода в животе урчит. Ну сначала я решил по квартире пройтись, посмотреть, не пропало ли чего. Могли сюда из-за меня залезть, а могли и из-за Вики. Походил, туда-сюда посмотрел. В столе письменном вроде бы кто-то по ящикам шарился. Только что в письменном столе у рыжей девчонки найти можно? Маркеры? Лак для ногтей? Вроде бы ничего не пропало, по крайней мере, я не заметил. И тут жалко мне стало, что я номер ее лаймера не взял, а потом я догадался: в настенном лаймере должны были оставаться телефоны, куда она там звонила. Ну я лаймер включил, гляжу — точно. Есть тут звонки, которые так и обозначены — «домой». Нажал я на повтор на сенсоре и только потом подумал, что я буду говорить, если сейчас меня лаймер с ее мамой на Тенерифе свяжет, но обошлось.

К лаймеру Вики, правда, не подходила довольно долго, но потом мой сигнал приняла и на экране появилась. Не вовремя я с ней связался, кажется, она где-то на вечернике была. Видимо, вызов просто перенаправлен был с домашнего лаймера на личный. Костюмчик на ней такой светящийся был, и снова шапочка на голове, на этот раз желтая и очки смешные.

Ну я ей объяснил, как мог, что случилось. Расстроилась она, как мне показалось, сильно. Сказала, чтобы я ее ждал и никуда не уходил.

— Через час буду! — голос у нее при этом был сердитый-пресердитый.

Ну я пока ее ждал, душ принял, полотенце это окровавленное в стирку закинул. Чего ее пугать лишний раз? Может, она вообще тут не при чем? После душа я голову в зеркале осмотрел, как мог, а раны нет, как не было! Чудеса, да и только. Хорошая вещь — этот иксвипрепарат. Жаль только действует недолго. Через год от эффекта ничего не останется.

Через час Вики прибежала. Я ей дверь открыл, а она мимо меня как рассерженная кошка в квартиру влетела. И давай по комнатам и этажам метаться, только каблучки по паркету да ковру топочут. Шкафы осмотрела, стол этот письменный тоже, и вижу: успокоилась, плечиками пожала, села напротив меня в кресло.

— Ничего не понимаю! — говорит. — Может, это дружки твои решили тебе голову проломить?

— Угу, — говорю я ей в ответ. — Или твои? Ухажера никакого в отставку не отправляла недавно?

Она снова плечиками пожимает:

— Да нет, — говорит, — какие ухажеры?

— Может, в БНБ заявить? — спрашиваю ее, а сам смотрю, че делать будет.

А она в ответ:

— Тебе надо, ты и заявляй! Сейчас пока их дождешься, пока все обыщут, протокол составят, ночь закончится. А меня ждут, — и куда-то вверх кивает.

Оказывается, ее на крыше частный вертолет ждет. То-то я вроде бы рев вертолетного движка слышал!

Ну на нет и суда нет. И у меня в ухе тоже все молчком, ни звука, ни даже шороха, как будто все спать ушли. А мы с Вики замок от двери и каунтеры перенастроили, чтобы сюда еще раз кто-нибудь не вломился, а потом она и говорит:

— Поедешь со мной?

— Куда? — спрашиваю.

— На вечеринку. В «Небеса обетованные».

— Прямо в «Небеса»? — я аж оторопел слегка.

— Ну да, а что тут такого? — спрашивает. — Не бывал?

А «Небеса» это такой крутейший клуб возле Останкино. Я плечами жму.

— Не бывал.

— Неужели? — она так картинно бровки вскинула.

Я аж рассердился.

— Чего я не видел в этих твоих «Небесах»!

А она вдруг в кулачок прыснула и меня за рукав поймала.

— Пойдем, — говорит, — Шурыч, я тебя приобщу к сливкам общества!

А мне делать-то, в принципе, нечего. Все равно ждать этого посыльного от Чики. Так какая разница, где это делать? Да и любопытно стало, у нас про эти «Небеса обетованные» много чего рассказывали, и вдруг сейчас мне представилась возможность посмотреть, правда все это или нет. Ну я лаймер во внутренний карман куртки сунул, замок на куртке наглухо застегнул, чтобы кобуру с «Вальтером» никто не увидел.

— А пустят, — спрашиваю, — меня в этом? — и на куртку тычу.

А она как засмеется опять.

— Ты же. Шурыч, не с парадного или черного входа зайдешь, ты же со мной, с вертолетной площадки спустишься. Ну давай, иди, чего я тебя, как девчонку, уговариваю?

Ну я и пошел, а вы бы что, отказались?

Лифт поднял нас на крышу двадцатиэтажки, а там на самом верху вертолетная площадка устроена, и в центре вертолет стоит, прозрачный совсем, как и ее эта машина. Пилот за штурвалом, все, как положено. На меня внимания — ноль.

Ну сели мы с ней на заднее сидение, дверцы закрыли, а внутри там довольно тесновато. Вики пилота по плечу хлопнула, ну он давай там какими-то рычажками щелкать. Винт раскручиваться начал. Я даже и не подумал бы никогда, что внутри такой дорогой штуки так шумно!

А потом винт, наконец, раскрутился, и вертолет от крыши оторвался. А у меня полное ощущение, что под ногами ничего нет, и сижу я на сидении, которое в воздухе висит, и хоть почти стемнело уже, а все равно не по себе. Ну я за сиденье покрепче ухватился, Вики это заметила, опять засмеялась, а вертолет в это время наклонился и вперед рванул. Я на Вики глянул, а она смеется, и все куда-то в сторону показывает. Я голову повернул, а там освещенная площадь и улицы от нее в разные стороны расходятся. Красиво. И потом я уже обо всем забыл и только сверху на город смотрел, потому что ну когда еще такая возможность представится! А потом Вики ремни пристегнула да дверь со своей стороны приоткрыла, и в кабину сразу ветер ворвался. Волосы треплет. Тут пилот стал высоту набирать, и внизу уже кроме огней ничего не различить стало.

А Вики мне и кричит:

— Ты что, в первый раз на вертолете?

— А че, так заметно? — отвечаю, а она не слышит — шум двигателя все перекрывает.

— Чего?

— Да чего! Того! — ору ей. — Заметно?

— Ага! — она головой кивает, а сама хохочет и большой палец вверх показывает. — Все когда-нибудь бывает в первый раз! Держись, шантрапа!

Ну я держался. Сначала вниз смотрел, а потом за пилотом стал наблюдать. Подумал, вот было бы здорово стать таким же пилотом! Да только куда мне… Это же, наверное, столько денег стоит, летную школу закончить, а потом еще практику наверняка надо проходить и платить за все. Нет, мне не осилить, хоть десять лет только на мечту работай. Да, таким, как Вики, все, а мне — только армия и южный фронт с радиацией и фосфорными бомбами. А они еще будут мне мозги выносить по поводу того, что мол, каждому сверчку — свой шесток! И так мне обидно вдруг стало, что просто не высказать. Даже Вики, кажется, заметила, что я замолчал.

— Ты чего, — говорит, — Шурыч, загрустил?

А чего я ей скажу? Она же не виновата в том, что я у нее под колесами оказался. И что мама с папой у нее обеспеченные, и в том, что они у нее вообще есть, а у меня не то, что родителей, даже тетки какой-нибудь завалящей нету. Один Кутузов этот контуженный, которому пофигу на меня, хоть убейся или убей кого-нибудь. Но ничего я, конечно, говорить ей не стал, наоборот, стал спрашивать, над какой улицей летим. А там расспрашивать уже осталось совсем немного. Потому что я и сам уже видел приближающийся шпиль телебашни, подсвеченный прожекторами.

Вики со мной разговаривать бросила да по лаймеру связалась с кем-то. Ее, видать, там ждали уже. А потом вертолет вниз пошел, и я посадочные огни увидел и разметку на такой огромной четырехугольной крыше совсем рядом с башней.

Ну сели мы, вылезли, пригнувшись, подальше отбежали, я смотрю, а там лестница вниз и в распахнутых дверях хлыщ какой-то стоит, высокий такой, здоровый, одет с иголочки. Лет ему наверное двадцать пять, не меньше, волосы темные. И вид такой холеный. На него с лестницы свет падает, расчесан — волосок к волоску.

Меня увидел, удивился.

— Это кто? — говорит.

А Вики ему и отвечает:

— Это мой младший брат, прошу любить и жаловать. Он с нами немного потусится, а потом сам домой уедет, ты не беспокойся.

Конец ознакомительного фрагмента.