Следующая конвергенция. Будущее экономического роста в мире, живущем на разных скоростях

Майкл Спенс (2011)

Начавшийся в результате промышленной революции экономический рост привел к возникновению огромного разрыва в богатстве и уровне жизни между промышленно развитым Западом и остальным миром. Это расхождение прекратилось после Второй мировой войны, и сейчас мы переживаем столетие высоких темпов роста в развивающемся мире и новую конвергенцию с развитыми странами — тенденция, которая изменит облик мира. Майкл Спенс, лауреат Нобелевской премии по экономике, объясняет, что вызвало столь масштабные перемены, влияющие на жизнь пяти миллиардов человек, которые живут в развивающихся странах. Темпы роста поражают, и если они останутся на прежнем уровне, это станет серьезным вызовом правительствам, международной координации и экологической устойчивости. Последствия этого для тех, кто живет в развитых странах, будут самыми серьезными, но пока они плохо осознаются. Спенс ясно показывает, что именно стоит на кону, и предлагает свой взгляд на то, каким будет развитие мировой экономики в ближайшие пятьдесят лет.

Часть первая

Глобальная экономика и развивающиеся страны

1. 1950 год: начало исключительного столетия

Я РОДИЛСЯ в 1943 г., во время Второй мировой войны. Близилось окончание бурного в военном и экономическом отношении полувека — непростой эпохи, на которую выпали две великие войны и одна Великая депрессия. Это время для многих стало настоящим кошмаром. Середина века явилась концом кошмара и началом новой, совершенно революционной эпохи.

Промышленная революция началась в Британии в конце XVIII в. Ко времени Второй мировой войны она продолжалась уже 200 лет. До наступления промышленной революции на протяжении целого тысячелетия темпы роста во всем мире были, по современным стандартам, ничтожными. Но затем в Британии, а вслед за нею в странах континентальной Европы, Северной Америки (США и Канаде), а также в Австралии и Новой Зеландии темпы роста ускорились. По сегодняшним меркам, эти темпы не были ошеломляюще быстрыми, составляя около 1–2 % в год. Однако за длительный срок в два столетия этот рост и его научно-технические основания стали причиной огромных различий доходов в странах, которые сегодня мы называем индустриальными (промышленно развитыми), и остальном мире.

Эту точку перелома и внезапного изменения направления развития можно увидеть на знаменитой схеме, построенной выдающимся американским историком экономики и лауреатом Нобелевской премии по экономике Робертом Фогелем. Такая картина отражает рост населения, который опирался на стремительно увеличивающуюся производительность растущих экономик.

Но выгоду от этого роста получало население весьма немногих стран, представлявших как тогда, так и теперь примерно 15 % населения Земли. Другие 85 % жителей планеты не чувствовали особых перемен к лучшему. Известное исключение составляли отдельные регионы Латинской Америки. Ниже мы вернемся к этому обстоятельству. Остальной мир, охватывающий всю Африку и Восточную и Южную Азию, прозябал в бедности. Как правило, средний доход не превышал одного доллара в день. Подавляющее большинство людей проживали в сельской местности, занимаясь натуральным хозяйством и тесно связанными с ним видами деятельности.

До 1750 г. жизнь большей части мира была подобна жизни 85 % населения Земли в 1950 г. Люди были бедны и жили в условиях, по большей части застойных в экономическом и технологическом отношении. Богатыми были очень немногие, владевшие землей или другими активами или обладавшие политической, экономической или военной властью. Различия между странами были невелики. Континентальная Европа и Китай не слишком отличались друг от друга с экономической точки зрения. По мнению ученых, во времена династии Мин (1600 г.) доход на душу населения в Китае превышал доход на душу населения в Европе, хотя, по современным меркам, не намного.

Хотя Германия и Япония имели экспансионистские цели в ХХ в. (Германия — в промышленно развитом мире, японский же экспансионизм имел более выраженный колониальный оттенок и возник в той части света, которая еще была доиндустриальной), военное поражение обеих этих держав помешало достижению поставленных ими целей. Во всем остальном мире уже шел демонтаж колониальных структур. После Второй мировой войны колониальные империи были полностью ликвидированы, в результате чего возникли десятки новых государств разной величины и очертаний, каждое из которых начало порой тернистый и непростой путь становления новой нации. С чисто экономической точки зрения некоторые из этих новых государств должны были бы стать частями других, более крупных. Но в конце колониальной эпохи мало кого заботила экономическая жизнеспособность. Колониальное прошлое, география и племенные различия должны были сказаться на итогах деколонизации сильнее, чем экономическая рациональность или здравый смысл. Наследием этого периода стал мир, состоящий из более чем 200 стран, многие из которых обладают малой экономической жизнеспособностью. Кроме того, во многих этих государствах нет чувства национальной или гражданской общности. Построение необходимых основ национальной идентичности и единства оказалось трудным делом.

После войны международная повестка дня включала восстановление разрушенной экономики индустриальных стран, построение государственного управления и экономических основ стран, прежде бывших колониями, и, наконец, создание многонациональных институтов управления и инвестирования в подвижный, многонациональный мир в надежде, что он станет более стабильным и менее подверженным насилию.

Война, кровопролитие и неспособность управлять конфликтами или предотвращать их не были открытиями ХХ в. — ими стали масштабы, сила и обширность ущерба, причиняемого войнами. Послевоенные лидеры, как и граждане, стремились смоделировать новый, основанный на сотрудничестве и более позитивный подход к архитектуре международных отношений, подход, благодаря которому выигрыш одних не означал бы проигрыша других. Такая архитектура определила или, по меньшей мере, повлияла на способ взаимодействия государств. Силой, двигавшей распространение промышленной революции, были наука и стремительно прогрессирующие технологии. Они заставили доходы расти и сделали войну более опасной.

Лидеры послевоенного поколения осознавали потенциальную степень разрушений и понимали возможность новых конфликтов в мире. Миру начала 1950-х годов были присущи борьба послевоенных индустриальных экономик, битва за доступ к ограниченным природным ресурсам (прежде всего к источникам энергии), огромные различия в доходах и возможностях и глубокие политические и идеологические различия. Никто из высших руководителей не знал конечного пункта назначения, и они взялись за изменение траектории движения глобальной экономики. Оглядываясь назад, можно сказать, что они, в общем, преуспели в этом начинании.

Япония вступила в клуб индустриальных стран в XIX в. Длительный процесс модернизации и открытия миру Япония начала с реставрации Мэйдзи в 1861 г. К 1940 г. Япония превратилась в частично индустриальную страну и в единственную незападную колониальную державу в Азии. В 1945 г. Япония стала страной, потерпевшей поражение и имевшей неопределенное будущее. Однако ей предстояло стать первой в послевоенной истории (собственно говоря, первой во всей документированной истории человечества) страной, экономика которой будет расти устойчиво высокими темпами. Рост Японии и лежавшие в основе этого роста стратегии и меры стали образцом, которому последовали сначала все азиатские, а затем и многие другие страны. Оглядываясь в прошлое, обнаруживаешь, что переоценить важность примера Японии трудно. Наряду с прочим, экономика Японии, почти не имевшей природных ресурсов обычного типа, росла беспрецедентными темпами, что опровергло многие «западные» положения традиционной экономической мысли, касавшиеся источников богатства и роста развития.

Развитие Китая было не столь молниеносным. В XIX в. доход на душу населения в Китае в результате интервенций извне фактически сократился, что было сравнительно редким явлением в экономической истории, если не считать периодов эпидемий. В начале ХХ в. династическое правление, существовавшее в Китае две тысячи лет, рухнуло. Ему на смену пришла республика, господствовавшая в период борьбы с японской оккупацией и Второй мировой войны. У республики никогда не было реальных шансов на успех. В 1949 г., когда к власти в Китае пришли коммунисты, Китай был одной из беднейших стран мира, и спустя 30 лет, при централизованном планировании и коллективизированном производстве и сельском хозяйстве, страна не добилась сколько-нибудь значительного, зримого прогресса.

2. Статичные представления об изменяющемся мире

Если бы в 1750 г. людей спросили, они, вероятно, ответили бы, что доиндустриальная конфигурация мировой экономики — это в основном постоянное положение вещей, что мир всегда был таким и, скорее всего, таким и будет. В доказательство своей правоты люди обратились бы к фактам. По нашим современным меркам, сколько-нибудь серьезных изменений не происходило веками. Можно сказать и иначе: поскольку даже незначительные изменения накапливались веками, темпы изменений, опять-таки по нашим меркам, были крайне медленными.

Но в действительности мир не был статичным. Наука все же развивалась. Флоренция переживала эпоху Возрождения с расцветом искусств, архитектуры, торговли, финансов, банковского дела, науки и инженерного дела. До сих пор остается загадкой, почему именно тогда в умах людей произошел некий прорыв и в самых разных областях человеческой деятельности было совершено множество открытий.

И все же, если рассматривать прошлое глазами экономиста, следует сказать, что жизнь большинства людей во многом оставалась неизменной. Прогресс был очень медленным, вследствие чего распределение доходов и богатства приближалось к игре с нулевой суммой. То, что один человек (или группа) получал, другой человек (или группа) терял.

Если бы вы сказали в 1750 г. какому-нибудь европейцу, что ровно через 200 лет доходы в Европе будут в 20–40 раз выше, чем в Азии, ваш собеседник, вероятно, счел бы вас помешанным. По той же логике, если бы в 1950 г. предположили, что через 100 лет доходы в Азии и в большинстве других развивающихся приблизятся к уровню доходов стран Европы и Северной Америки, реакция на ваши слова была бы аналогичной. И тем не менее это именно тот путь, который мир уже прошел примерно наполовину.

Людям свойственно воспринимать мир по первому впечатлению. Сначала мы видим моментальный снимок, и лишь затем, много позднее, картинка начинает изменяться. По-видимому, мы сперва предполагаем, что моментальный снимок отражает постоянное положение вещей, а не конкретный момент путешествия в постоянно изменяющемся пространстве. Возможно, это случается потому, что фундаментальные, коренные изменения происходят медленно или кажутся медленными. А возможно, еще и потому, что изменения трудно предвидеть, и о них трудно думать заранее. Оглядываться назад легче.

Становясь старше, люди обнаруживают, что участвуют в довольно длительной научной экспедиции, во время которой учатся, переживают горе и радости, рожают детей, те в свою очередь сами заводят детей и, возможно, делаются чуть мудрее. В современной истории внешняя среда, очевидно, тоже меняется весьма быстро. Таким образом, на протяжении десятилетий увидеть масштабы изменений становится легче. Мы начинаем больше ценить историков, задача которых отчасти состоит в том, чтобы помочь людям понять, что положение вещей изменяется, а также то, как и почему происходят перемены. Ныне, как и раньше, по-прежнему существует большой разрыв между молодежью и стариками. Молодым свойственно думать, что мир всегда был таким, какой он есть во времена их молодости, а пожилые помнят мир, в котором были моторные самолеты с пропеллерами и не было Интернета.

Эта склонность считать моментальный снимок мира, который мы видим, «реальностью», а не кадром в киноленте, иногда ставит нас в тупик и мешает нам. В настоящий момент существует множество развивающихся стран, но, как подсказывают сами слова «развивающиеся страны», постоянного состояния, вероятно, не существует.

Интересна эволюция понятий, описывающих «остальные 85 % населения мира». В какой-то момент мы перестали называть бедные страны «отсталыми», отдав предпочтение определению «неразвитые». Затем появилось понятие «третий мир», предполагавшее полное разделение передовых и развивающихся стран. А затем возникло понятие «менее развитые страны». Под этим понятием подразумевалось, что нынешнее положение вещей, возможно, не вечно и не постоянно. Спустя некоторое время мы перешли к понятию «развивающиеся страны», а совсем недавно — к понятию «новые рыночные экономики» (emerging economies). Переход к этому понятию был несколько запоздалым признанием того факта, что на фундаментальные и постоянные изменения следует не просто надеяться; такие перемены уже происходят. Эта эволюция языка свидетельствовала о растущем со временем осознании того, что эти страны не ввергнуты навечно в застой неразвитости, а, скорее, находятся в состоянии определенного перехода, пусть и длительного, занимающего почти столетие, к превращению в страны с высокими доходами.

К моменту, когда полученные мною знания заставили меня осознать глобальный пейзаж, континенты и существующие на них условия жизни и возможности, огромные различия в экономических условиях были частью экономического ландшафта. В 50–60-х годах ХХ в. большинство из нас, вероятно, считали, что мир устроен именно так, как это показано на моментальном снимке. Я и сам был таким. Я все еще помню жаркие мальчишеские споры о справедливости и несправедливости и доводы, объяснявшие столь сильное расхождение доходов. Есть, говорили тогда, сравнительно бедные страны и богатые страны. Вопрос: почему? Как могут существовать и сохраняться различия такого масштаба?

Естественный человеческий инстинкт заставлял нас искать виноватых, какое-то рукотворное ограничение, мешающее сбросить оковы нищеты. Такую тенденцию нельзя считать полностью ошибочной, но все же она приводит к явно упрощенным выводам. Одни полагали, что существующее положение вещей постоянно, другие смутно ощущали, что все может измениться, хотя и не знали как. И все же представления, основанные на моментальном снимке, господствовали повсеместно. Развертывание и осмысление стремительных, ускоряющихся и постоянных изменений — дело гораздо более сложное с концептуальной точки зрения, и оно способно многих из нас заставить себя чувствовать не в своей тарелке.

3. Изменения, произошедшие в глобальной экономике после войны

В середине 30-х годов ХХ в., в разгар Великой депрессии, мои родители, подобно многим другим родившимся в годы Первой мировой войны, искали работу. Не слишком успешно. Опыт безуспешного поиска работы оказал сильное влияние на их видение мира и оценку собственных возможностей, и такая доля была уготована большинству представителей их поколения. Они не знали, что впереди их ждут великие перемены, и не надеялись на них; они не стали бы спорить на все семейное состояние, что такое изменение произойдет. В душе они были, в сущности, пессимистами, и то, что произошло после Второй мировой войны, стало для них приятной неожиданностью.

Надежды моих родителей, сосредоточенные преимущественно на детях и внуках, были связаны с более стабильным и определенным существованием. В промышленно развитых странах такие надежды оправдались даже сверх меры. Благодаря чрезвычайным экономическим мерам, которых потребовала Вторая мировая война, мир наконец-то выкарабкался из Великой депрессии. После войны Европа и Япония при поддержке США и вновь созданных международных институтов восстановили свою экономику. Рост также был восстановлен. Стремительный технологический прогресс (опять же ускоренный требованиями современной войны), растущие производительность и доходы определяли экономический ландшафт в развитых странах. Ситуация усугублялась холодной войной и угрозой гарантированного взаимного уничтожения, нависавшей темным облаком на горизонте.

К высоким темпам роста стали привыкать. Существует правило, применяемое статистиками и экономистами, так называемое правило 72-х. Оно гласит: время (в годах), необходимое для удвоения чего-либо при определенном годовом темпе роста, равно этому темпу роста, разделенному на 72. Звучит это правило нелепо, но оно работает. Так, например, если темп роста равен 1 %, то доход (или то, что получают в результате деятельности) удваивается за 72 года. Если темп роста равен 7 % (что является самыми высокими устойчивыми темпами роста, какого только можно было достичь до недавнего прошлого), то время двукратного увеличения дохода сокращается до десятилетия. Иными словами, при темпах роста, равных 7 %, доходы и выпуск удваиваются каждые десять лет. Приводимые мной цифры приблизительны, но вполне позволяют составить общее представление.

В отличие от своих исторических предшественников, быстрорастущие развивающиеся страны имели темпы роста 7 % в год или даже более. Произошедший 30 лет назад переход Китая к модели устойчивого быстрого роста (позднее этот переход совершила и Индия) стал моментом, изменившим будущее глобального экономического ландшафта. Причина состоит в том, что суммарно в этих двух странах живет почти 40 % мирового населения (примерно 6,6 миллиарда человек). В послевоенной истории и прежде имеются прецеденты быстрого экономического роста, в частности пример Кореи. Но в Корее живет 40 миллионов человек. Даже при уровнях доходов передовой страны экономика Кореи в 8 раз меньше экономики США или Евросоюза. Япония была первой страной с высокими темпами роста и до недавнего прошлого — самой крупной из них. При численности населения в 120 миллионов человек (причем население сокращается) и уровнях доходов, характерных для передовых стран, экономика Японии более чем вдвое меньше экономики США или Евросоюза. Напротив, экономика страны вроде Китая или Индии при достижении доходов, характерных для передовых стран, будет в 4 раза больше экономики США и Евросоюза.

Многие из нас никогда не сталкивались со столь быстрым ростом. Данный процесс, причины которого мы рассмотрим ниже, совершенно хаотичен, и поддерживать такие темпы роста будет нелегко.

Несмотря на недавние устойчивые и высокие темпы роста во все большем числе стран развивающегося мира, для перехода из числа бедных в число передовых развивающимся странам потребуются десятилетия. Доходы в самых бедных государствах колеблются от 300 до 500 долларов на душу населения, а в передовых странах — от 20 тысяч долларов и выше. Для того чтобы из бедных перейти в низший эшелон развитых стран, необходимо удвоить доходы в 5 раз и более. При темпах роста, равных 7 %, схема такого движения выглядит следующим образом:

Удвоение дохода происходит за 10 лет, и это очень быстро. Такие темпы роста — экономический аналог езде на скорости 120 миль в час. Обобщая, приходим к выводу: даже при очень высоких темпах роста для совершения полного перехода потребуется более полувека. Разумеется, при более низких темпах переход займет существенно больше времени.

Средний уровень доходов колеблется в пределах 5000–10 000 долларов в год. На приведенной ниже диаграмме показаны сроки перехода из разряда бедных стран в группу стран со средними и высокими доходами при разных темпах роста (от 1 до 10 %). Очевидно, что бо́льшая часть этого срока уходит на то, чтобы выбиться из бедных стран в число стран со средними доходами. Но если страна добивается высокого уровня средних доходов (равных 10 тысяч долларов), следующее удвоение доходов просто катапультирует ее в категорию развитых стран.

Итак, важна устойчивость темпов роста в течение длительного периода времени. Кратковременные всплески активности, прерываемые периодами стагнации, попросту снижают средние темпы роста и затягивают процесс.

Последнее удвоение, переход от средних доходов к высоким, кажется делом более простым, чем на самом деле. Этот этап называют «переходом от среднего уровня доходов» или иногда — «ловушкой средних доходов». Для многих стран этот переход оказался трудным по причинам, которые будут рассмотрены во второй части этой книги. Но самым длительным этапом, который требует продолжительных периодов роста, является этап перехода из числа сравнительно бедных стран в число стран со средними уровнями доходов.

Ранее мы видели, что резкое ускорение роста численности мирового населения примерно совпало по времени с началом промышленной революции в Англии. Согласно теории Томаса Мальтуса, для того чтобы люди жили чуть лучше и могли себя прокормить, рост населения должен соответствовать росту доходов. В течение большей части современной истории и в значительной части развивающегося мира до последних 50 лет, возможно, что-то нечто подобное и происходило. Но ситуация в странах, ныне входящих в категорию развитых, обстояла иначе, ведь они совершили прорыв, начавшийся еще в середине XVIII в. Почему в этих странах не произошло такого роста населения, пока не вполне ясно.

Темпы роста производства и доходов опережали рост населения, несмотря на то что наука, медицина и здравоохранение вели успешную борьбу за продолжительность жизни. Люди стали жить дольше. Численность населения росла, но даже при этом росли и доходы. Именно эта закономерность, разрыв связи между ростом численности населения и ростом доходов, начинает ныне распространяться в развивающемся мире.

Изучение контрастов

Контрасты, с которыми сталкиваешься в развивающемся мире, в некоторых отношениях столь же поразительны, как и ускорение роста в особой подгруппе стран. В 1950 г. и Африка, и Азия были очень бедны; доходы в Африке были выше, чем в Азии потому, что Африка богаче природными ресурсами. Экономический рост в Азии поначалу ускорялся медленно, затем быстрее, тогда как в Африке рост оставался медленным. Экономисты полагали, что доходы и перспективы в развивающихся странах зависят в основном от природных ресурсов. Так, вероятно, и было до того, как глобальная экономика стала открытой для торговли товарами промышленного производства. Но после того, как она сделалась открытой, оказалось, что в национальное богатство входят и человеческие ресурсы, ценность которых резко возросла после того, как они стали доступны глобальной экономике. Использование человеческих ресурсов явилось основой азиатского роста. И, как мы увидим позднее, богатство природных ресурсов само по себе не является залогом устойчивого роста.

К 1990 г. рост в развивающихся странах уже шел полным ходом. «Азиатские тигры» (Южная Корея, Тайвань, Сингапур и Гонконг) достигли средних уровней доходов и уверенно шли к уровням доходов в развитых странах. Ряд других азиатских стран (Индонезия, Таиланд) переживали устойчиво высокий рост. Китай завел двигатель в 1978 г. и тоже вошел в режим быстрого роста. Индия находилась на ранних стадиях ускорения роста.

Позднее мы подробнее рассмотрим этот вопрос и установим, где проявился феномен высокого роста и почему это случилось. Но некоторые примеры контрастов интересны.

Так, ВВП Южной Кореи на душу населения 50 лет назад составлял примерно 350–400 долларов (т. е. немного превышал доллар в день и был равен доходу в бедных странах Африки). По уровню доходов Северная и Южная Кореи были примерно равны. Сегодня ВВП в расчете на душу населения в Южной Корее приближается к 20 тысячам долларов, прогресс в Северной Корее практически нулевой, а в большинстве стран Африки южнее Сахары рост после 2000 г. ускорился, повторив путь, на который Южная Корея ступила в конце 1950-х годов. На протяжении большей части послевоенного периода Азия и Африка шли по расходящимся путям, но сегодня ситуация начинает меняться.

В Китае рыночно ориентированные реформы начались в 1978 г., и ВВП в расчете на душу населения вырос с примерно 400 долларов в 1978 г. до 3500 долларов в настоящее время, удвоившись более чем трижды. В результате сотни миллионов человек смогли вырваться из нищеты. До реформ 1978 г. Китай был страной с централизованным планированием, ничтожным ростом и периодическими катастрофами вроде «Великого скачка вперед», в ходе которого 30 миллионов человек (а возможно, и больше) погибло от голода. «Культурная революция», начавшаяся в 1965 г. и продолжавшаяся 10 лет, не была, в сущности, вариантом экономической политики, но имела существенные отрицательные экономические последствия. В ходе «культурной революции» погибли многие талантливые специалисты, или же они были отодвинуты на периферию и использованы не в полной мере.

Индия начала экономические реформы в 1980-х годах. После того как эта страна успешно преодолела финансовый кризис начала 1990-х годов, темпы роста индийской экономики стали превышать 6 % в год. В последнее время, непосредственно перед финансовым и экономическим кризисом 2008–2009 гг., они дошли до отметки в почти 9 %. Такие темпы роста опять же создали перспективу выхода из нищеты сотен миллионов людей.

В 1960 г. небольшое островное государство Сингапур, соседствующее с Малайзией, было рыбацкой деревушкой со средним ВВП на душу населения, равным 427 долларам. В 1960 г. Сингапур добился независимости от Малайзии, и ныне его средний ВВП на душу населения равен 38 тысяч долларов и является одним из самых высоких в мире. Рыбацкая деревушка превратилась в один из крупнейших портов мира и в важный финансовый центр. В другом островном государстве, на Кубе, произошла революция, и были проведены крупные изменения жизни рядовых граждан, которым были предоставлены услуги здравоохранения и образования. Но затем на Кубе решили последовать советской версии централизованного планирования, в результате чего рост и выход из нищеты замедлились.

Общая картина мира после Второй мировой войны

В послевоенный период экономический рост в развитых странах шел сравнительно быстрыми темпами, во многом благодаря успешным открытиям, которые были сделаны как в странах-победительницах, так и в странах, потерпевших поражение. Впоследствии и те и другие восприняли модель устойчивого роста, темпы которого составляли от 2 до 2,5 % в год. Кроме того, в конце ХХ в. наблюдалось ускорение роста, которое продолжилось в XXI в. и было связано с очень значительными увеличениями производительности, возникшими в результате распространения информационных технологий. К этой теме мы вернемся позднее.

Некоторые развивающиеся страны росли быстрыми темпами, и они будут более подробно рассмотрены во второй части книги. Но рост в первые десятилетия после 1950 г. не слишком затронул огромное большинство, так что разрыв между развитыми и развивающимися странами поначалу увеличился.

Прогнозы экономистов

В результате непредвиденного финансового и экономического кризиса у нас, экономистов, появилось множество причин умерить свой пыл. Но смирение требовалось и раньше. Интересно оглянуться на построенные экономистами проекции роста в различных частях развивающегося мира. Разумеется, экономические прогнозы и люди, занимающиеся таким прогнозированием, стали объектами множества шуток («Экономисты предсказали 9 из 5 последних рецессий»). Но любопытно посмотреть, какими были прогнозы развития разных регионов, в частности Китая и Индии, делавшиеся в начале 1990-х годов, и сравнить их с тем, что произошло на самом деле.

Приведенная ниже диаграмма демонстрирует прогнозы, сделанные экспертами в 1990-х годах, в сопоставлении с реальными изменениями, и разрывы между прогнозами и реальными результатами. Вообще говоря, низкая эффективность корреспондировала с низкими темпами роста (реальными и прогнозными). Для Африки это было потерянным десятилетием. Затем положение улучшилось впечатляющим образом. Для стран Восточной Европы, вышедших из холодной войны, это десятилетие также было трудным. Большая (и лучшая) часть десятилетия ушла, вероятно, на переход к рыночной экономике и соответствующей ей политике. После 2000 г. функционирование экономики этих стран улучшилось. Особенно стремительными темпами шло развитие экономики Китая. Практически никто не ожидал устойчивых темпов роста, превышающих 9 % в год. Это было чем-то доселе невиданным.

В сущности, аналитики зачастую — и раньше, и сейчас — ставят против Китая. Хочу напомнить скептикам, что в прошлом ставки против Китая были не очень выгодными. Может быть, на сей раз дела пойдут по-другому. Вероятно, тот факт, что китайская модель государственного управления очень отличается от привычной нам модели, заставляет нас думать, что она не будет работать. Но, перефразируя Ден Сяопина, скажу: кошки другого окраса тоже могут ловить мышей.

Если раздвинуть временной горизонт, можно сказать, что в период, последовавший сразу же за Второй мировой войной, среди знающих экономистов, специализировавшихся на проблемах развития, и аналитиков существовал консенсус, согласно которому перспективы были весьма радужными для Африки и довольно удручающими для Азии. Восточная и Юго-Восточная Азия была и остается наиболее густонаселенным районом мира. В 1950-х годах Азия была также беднейшей частью мира. К тому же регион обделен природными ресурсами по сравнению с Африкой южнее Сахары, Латинской Америкой и Средним Востоком. Это казалось скверным началом.

Результаты, достигнутые за следующие 50 лет, были почти диаметрально противоположны этому прогнозу. Азия нашла путь включения в глобальную экономику и смогла развиваться невиданными прежде темпами. Африканские страны бились с проблемами строительства государства и государственного управления, и между ними существовало множество различий. Огромные природные богатства Африки оказались для нее проклятием, стимулируя захват богатства или потоков доходов, генерируемых этими богатствами, а не достижение более широких и долгосрочных целей, направленных на обеспечение роста.

Получив считающееся несправедливым преимущество, позволяющее учиться на опыте других и избежать ошибок, совершенных другими в прошлом, Азия инвестировала в то единственное, что у нее было, — в людей. Это и позволило ей постепенно ускорить и стабилизировать темпы своего роста. Азия также извлекла выгоды из открытия глобальной экономики и начала торговать все более широким спектром товаров. Особенно важным для Азии было глобальное снижение барьеров для торговли товарами промышленного производства. В этом опыте заключено несколько уроков.

• Во-первых, наши модели ограничены (как и наша способность заглядывать в будущее), и неожиданности — скорее норма, чем исключение.

• Во-вторых, неблагоприятные условия на удивление часто оказываются причиной успешных изменений.

• В-третьих, устойчивое создание богатств основывается, в конечном счете, на людях, человеческом капитале и знаниях, на постоянных изменениях структуры экономики и на системах экономической и политической организации, позволяющих производительно использовать эти активы.

• Государственное управление имеет решающее значение. Одних лишь благоприятных экономических условий недостаточно.

4. Истоки глобальной экономики

Краткая история Генерального соглашения о тарифах и торговле (ГАТТ) и Всемирной торговой организации (ВТО)

Зерно, из которого впоследствии проросли два основных строительных блока глобальной экономики, было посеяно сразу же по окончании Второй мировой войны, на что тогда не обратили особого внимания. После войны лидеры развитых стран решили создать иной международный порядок, скорее надеясь на построение более милосердного и открытого мира, нежели будучи уверенными в успехе подобного начинания. Вероятно, такую возможность породили ужасы войны и принесенные ею опустошения. Это был настоящий кризис. Говоря вообще, кризис — это возможность перемен, ибо кризисы ослабляют господство истеблишмента и его сопротивление. Но эти возможности не всегда используются.

ООН была частью новой международной структуры, ответвлением которой стало Генеральное соглашение по тарифам и торговле (ГАТТ). Эту структуру создали в 1947 г. для снижения таможенных тарифов, которые являются налогами на торговые потоки и, следовательно, частично препятствуют торговле.

Таможенные тарифы можно рассматривать двояко. Будучи налогами на международные сделки, они являются источником доходов правительства страны, импортирующей товары, пусть и не очень важным. Главная цель таможенных тарифов заключается не в генерировании доходов, а, скорее, в том, чтобы делать товары иностранного производства более дорогими, чем они были бы без таможенных пошлин, и тем самым отчасти ограждать товары, произведенные собственной промышленностью, от внешней конкуренции. (Если бы целью таможенных пошлин были поступления в казну, мы, вероятно, имели бы более высокие таможенные пошлины и на экспорт. Такие таможенные пошлины существуют, но они не слишком распространены.)

Структура ГАТТ была учреждена в целях снижения таможенных барьеров. Поначалу основной акцент делался на послевоенном восстановлении индустриальных экономик, а не развивающихся стран. Однако выгоды быстро распространились на более широкую группу государств. Почти по всем показателям это начинание оказалось весьма успешным, хотя работа остается незавершенной, а риски регресса в посткризисных условиях 2010 г. довольно велики. Предполагалось, что ГАТТ станет частью общности, называемой Международной торговой организацией, создание которой так никогда и не было ратифицировано сенатом США. Поэтому она так и не возникла.

В конце концов ГАТТ в 1990-х годах превратилось во Всемирную торговую организацию (ВТО). Структура ГАТТ представляла собой преимущественно клуб индустриальных стран, созданный и управляемый в их же интересах. ВТО — более широкая организация, более похожая на ООН, чем на «Большую семерку». Большинство стран мира являются членами ВТО. Этот сдвиг отражает изменения размеров, мощи и влияния некоторых развивающихся стран. Он также должен обеспечить малым и бедным странам возможность участия в процессе модификации правил, регулирующих глобальную торговлю. Широкое представительство разнообразных интересов — хорошее, в принципе, дело, которое, однако, затрудняет достижение консенсуса и, по-видимому, замедляет процесс дальнейшего снижения таможенных барьеров.

Членами ВТО являются 153 страны, а статус наблюдателей имеют еще 30 стран, по большей части дожидающихся приема в члены. Россия — крупнейшая страна, которой еще предстоит вступить в ВТО, но это положение, скорее всего, изменится в ближайшем будущем.

В настоящее время главный раунд переговоров в рамках ВТО, называемый Дохийским (по месту первого заседания в Дохе), приостановлен, и его будущее неопределенно. Предполагалось, что основной проблемой этого раунда станут потребности и интересы развивающихся стран, особенно наиболее бедных. В ходе переговоров возник вопрос, сможет ли новая структура эффективно способствовать расширению глобальной торговли. Мы вернемся к этому вопросу в третьей части книги.

Знание истории дает нам ряд преимуществ: трудно переоценить важность описываемого здесь послевоенного процесса изменения основных параметров глобальной экономики совместными усилиями, направленными на сотрудничество. ГАТТ стало началом создания того, что мы ныне называем глобальной экономикой, — некоей системы, вход в которую открыт не только для богатой одной шестой части суши, но и для остальных пяти шестых. Произошла вторая экономическая революция, катализатором которой явилось удачное сочетание таких двух факторов, как технологический прорыв в транспорте, средствах и путях сообщения и деятельность ГАТТ. Благодаря этой революции сотни миллионов человек смогли наконец почувствовать как выгоды, так и турбулентность роста. Сегодня ход и последствия второй экономической революции легче оценить, чем поначалу, и становится очевидным, что именно она формирует образ нашей жизни.

Шаг за шагом к глобальной экономике

По мере того как в послевоенном мире возникала глобальная экономика, колониальная система исчезала. Старые колонии преобразовались в новые молодые государства. Некоторым из них свойственны причудливые очертания и странное географическое положение. Не имея истории самоуправления в качестве национальных государств, новые страны боролись за экономическую самостоятельность и стабильность государственного управления. Индия создала самую большую и самую сложную в мире демократию, ставшую чудом современности. Китай обратился к коммунизму, избрал модель централизованного планирования в качестве своей экономической организации и за 29 лет проделал очень незначительный экономический путь, но, может быть, посеял в тот период зерна будущего роста, предоставив бесплатное образование большинству своих жителей. В 1978 г. Китай впечатляющим образом изменил направление своего движения и стал крупнейшей по численности населения и самой быстрорастущей страной в истории.

Никто отчетливо не понял, что в послевоенную эпоху к исполнению экономической роли, которую в течение двухсот лет играла малая часть населения планеты, вот-вот должна была присоединиться бо́льшая часть остального мира.

Последствия этой новой конвергенции фундаментальны и обширны. Цена вещей изменится. Товары и услуги, производство и предоставление которых требуют человеческого времени и человеческих усилий, станут относительно дороже, что будет неизбежным следствием возможного конечного сокращения дешевой, не полностью занятой рабочей силы в глобальной экономике. Экономические силы и стимулы, может быть, позволят сделать товары и услуги еще дешевле, выделяя больше капитала на труд и тем самым сокращая необходимые затраты труда. Но у замещения труда капиталом есть свои пределы, хотя, по мере того как технологии изменяют искусство возможного, эти пределы смещаются. Обилие не полностью занятой рабочей силы в мировой экономике в каком-то смысле замедлило пришествие трудосберегающих технологий. Но в XXI в. этому придет конец. И хотя мы по-прежнему видим дешевые товары в супермаркетах Walmart, Target и т. п., это не будет длиться бесконечно.

Промышленная революция получила удачное и точное название. Это действительно революция (длительная), имеющая много измерений. Это революция уровня жизни, сокращения бедности, роста знаний, доступа к информации, возможностей и применения достижений научной мысли к экономическим процессам производства, сообщений, здравоохранения и распределения ресурсов. Ныне все эти знания и технологии распространяются на весь мир.

Для наших детей и внуков «новый мир» стал нормой. То, что прежде было доступно лишь привилегированному меньшинству, отныне составляет часть жизни нового, имеющего высокие доходы большинства. Возможно, останется значительное число людей, которые по-прежнему будут жить в условиях низкого роста. На этой стадии мы попросту не знаем, что ждет нас впереди, но есть надежда, что рост ускорится и для них. Тем не менее по разным причинам они, как и раньше, могут сталкиваться с трудностями на пути к глобальной экономике, к процветанию и использованию все больших возможностей. Если это все же произойдет, возникнет серьезная проблема, к разговору о которой я вернусь позже.

5. Экономический рост

Почему мы заинтересованы в росте?

На самом деле люди не заботятся о росте в прямом смысле этого слова. В конце концов, это всего лишь статистика, которая описывает определенный аспект изменений. Как правило, людей большое беспокоят нематериальные вещи — нравственные ориентиры, религия, отношения с другими людьми. В сфере материального им важны шансы на продуктивную и созидательную занятость, способность быть ценными для общества, образование и здоровье — словом, все то, что создает свободу и возможность самореализации.

Рост интересен тем, что свобода и самореализация соотносятся с доходом и богатством, которые делают эту самую свободу возможной. Точнее, на свободу и самореализацию влияют уровни дохода и богатства. Между прочим, очень богатые ценят богатство больше потому, что оно подтверждает их успех — за какой-то гранью израсходовать богатство практически невозможно. В нашем мире солидное богатство — это отчасти очевидный всем признак достижений, и только потому оно считается престижным. Но большинство людей придает богатству гораздо меньшее значение. Они уверены, что материальная обеспеченность — это гарантия от неопределенности, нестабильности и периодов, когда у них «нет денег». Для многих из нас главной целью является достойный уровень дохода.

Устойчивый, долговременный быстрый рост интересен нам лишь потому, что именно такой рост позволяет повысить уровень доходов до величины, достаточной для снижения бедности и расширения возможностей быть производительными и творческими работниками. Хотя политики, инвесторы, компании и акционеры постоянно твердят об экономическом росте, в действительности же рост — это всего лишь средство достижения цели.

Есть еще одна причина, по которой рост важен для многих людей. Эта причина имеет отношение к другой почти всеобщей ценности. Большинство из нас хочет, чтобы наши дети и внуки имели более богатый выбор и лучшие возможности, чем те, что были у нас. Особенно сильно это желание в бедных странах. Судя по моему личному опыту работы в бедных странах, если их жители считают, что могут открыть для своих потомков новые возможности, они идут на совершенно необычайные жертвы. В этом смысле рост — устойчивый рост — имеет для большинства этих людей непосредственную важность.

Есть люди (и число их растет), особенно в развитых странах, которые отвергают эту систему ценностей. Они считают, что погоня за ростом и материальными богатствами зашла слишком далеко. Необузданное стремление к более высоким доходам привело к тому, что мы пренебрегаем окружающей средой и стабильностью нашего образа жизни, преувеличиваем ценность дохода и материальных богатств в ущерб счастью и создаем систему ценностей, которая ведет к бесконечной погоне за успехом, а не способствует достижению более глубокой удовлетворенности. Растет число любопытных исследований счастья, лишь подтверждающих данную точку зрения.

Дискуссия о ценностях важна. Со временем она может привести к значительному смещению наших приоритетов и к сдвигу в выборе вариантов экономической политики, чему будут способствовать климатические изменения и ухудшения условий окружающей среды. Однако в настоящий момент эти споры касаются лишь одного миллиарда людей, живущих в развитых странах. Остальное же человечество хочет нагнать этих счастливцев, и стремление это вполне оправданно. Если ваш годовой доход составляет 800 долларов, то для вас дополнительная 1000 долларов дохода, вероятно, будет иметь намного большую ценность, чем для человека с доходом в 40 000 долларов. Для бедняка увеличение дохода в процентном отношении окажется намного большим, хотя абсолютные суммы останутся одинаковыми. Еще более важно, что эта дополнительная 1000 долларов, возможно, позволит бедному человеку дать хорошее образование своим детям.

Данная асимметрия важна и является потенциальной причиной недоразумений. Нам следует приветствовать сомнения в материалистических ценностях, господствующих в развитом мире, и задаваться вопросами о выгодах и издержках автоматически исповедуемого материализма. Однако не нужно думать, что такие сомнения присущи всему человечеству или что они не зависят от конкретных условий жизни людей. Развивающийся мир определенно озабочен многими аспектами устойчивости. Но стремление жителей развивающихся стран к снижению темпов роста или к иным моделям роста будет усиливаться по мере роста их доходов и приближения этих доходов к порогу, за которым возникают возможности, ныне предоставленные меньшинству живущих в передовых странах.

Лидерство и политика

Начиная исследование и изучение роста в развивающемся мире, я думал, что предметом изучения будет преимущественно или даже исключительно экономика. Теперь же я так не считаю. Дело не в том, что движущиеся части экономического механизма не интересны или не важны для динамики роста. Вовсе нет. Они составляют важную часть истории. Но не всю историю. Остальная картина имеет большее отношение к лидерству, государственному управлению, институтам, политике и взаимодействию этих факторов и процессов с результатами функционирования экономики.

Иными словами, рост требует инвестиций, а инвестиции означают жертву, которую приносят сейчас ради будущей выгоды. Задача лидеров отчасти заключается в формировании соответствующей команды, в поиске консенсуса, лежащего в основе перспективного видения и подпираемого ростом и внушающей доверие стратегией развития. Необходимо, чтобы в реализации этой стратегии охотно приняли участие разные классы и заинтересованные лица и общности, в том числе работники, профсоюзы, предприятия и предприниматели, организации гражданского общества и семьи разного уровня доходов.

В истории ряда стран были продолжительные периоды, когда их экономика или не росла вовсе, или росла медленными темпами. Это своего рода равновесие, которое необходимо разрушить, а затем перейти к новой устойчивой модели. Очевидно, что разрушение застойной модели необязательно происходит автоматически в экономической системе в прямом смысле этого слова. Для этого требуется толчок извне, изменяющий траектории движения и ожидания участников процесса. Такой толчок обычно исходит от руководителей, лидеров и нередко случается в условиях либо близких к кризису, либо откровенно кризисных. Иногда дополнительным импульсом служат благоприятные перемены во внешних экономических условиях. И мы знаем, как эффективна может быть сила примера. Глядя на то, что происходит в других странах (благодаря телевидению и Интернету делать это стало легче), лидеры и простые люди меняют свои представления о возможном.

Люди способны пойти поистине на невероятные жертвы, если поверят в то, что в результате этих жертв их дети и внуки будут жить лучше, чем они сами. Но они не обязаны верить в то, что динамика станет действовать и что в процесс изменений и улучшений будут вовлечены все и таким образом, чтобы большие группы не остались вне этого процесса. Граждане могут не требовать, чтобы правительство было непременно народным, чтобы правил народ, но крайне важно, чтобы правительство было эффективным, чтобы его воспринимали как правительство, действующее в интересах народа.

В контексте устойчивого роста государственное управление имеет огромное значение для того, что европейцы называют «сплоченностью». Другие используют понятие «идентичность». Эти понятия не тождественны, но тесно связаны друг с другом. Более старым народам удалось в течение долгого времени выработать национализм, чувство принадлежности к определенной общности и чувство общего интереса. Национализм — это общая убежденность в том, что и в плохие времена, и во времена хорошие граждане должны быть вместе. Это чувство приводит к модели «включения» (inclusiveness), уверенности в том, что никто не останется в проигрыше и что те, кто оказывается в особенно сложном положении, будут защищены, — это и придает нации определенную прочность и устойчивость.

Мы склонны считать наличие таких чувств в контексте развивающихся стран чем-то само собой разумеющимся. Но так делать не следует. В Канаде, где я вырос, провинция Квебек время от времени помышляет отделиться от страны по сложным историческим причинам, но, в конце концов, главным образом потому, что многие жители Квебека не идентифицируют себя с англоязычным большинством и в трудные моменты считают себя гражданами второго сорта. Сходным образом, в Шотландии периодически возникают импульсы к отделению от Великобритании. Причиной Гражданской войны в США была ликвидация рабства, но в основе раскола страны на Север и Юг были остро и глубоко воспринимавшиеся различия в общих ценностях и идентичности.

Новые, молодые государства, особенно страны, которые разнородны в языковом, религиозном, этническом или племенном отношении, сталкиваются с трудностями воспитания чувства идентичности или сплоченности. Без такого чувства или в процессе его формирования эти государства сталкиваются с опасностями. Часто слишком много сил тратится на борьбу за власть и контроль над ресурсами. Такая борьба делает целеустремленное, скоординированное, требующее инвестиций и жертв движение к росту и переменам практически невозможным.

Государства Азии и Африки, возникшие после Второй мировой войны, борются с этим вызовом. Великие лидеры вроде Нельсона Манделы действительно смогли сыграть огромную роль в этом нелегком деле отчасти потому, что их моральное лидерство ускоряет формирование чувства общих ценностей, гордости за свой народ и национальной идентичности. Хотя Сингапур и мал, это многоэтническое государство. Одной из ключевых характеристик стратегии развития, которую проводили Ли Куан Ю и его коллеги, было выполнение обещания равенства и вовлечения масс в развитие, реализуемое через политику приема на работу и обеспечение доступа к образованию и государственному жилью всем гражданам, независимо от этнического происхождения.

Большинство китайцев идентифицирует себя как «хань», но эта общность создавалась в течение двух тысяч лет. Такое самоопределение — отчасти скрытый, но ценный актив, используемый в коллективных действиях и в государственном управлении. Чудо индийской демократии, возникшей после обретения Индией независимости в 1950 г., заключается в том, что при наличии крайнего разнообразия, проявляющегося во множестве аспектов (разнообразия религиозного, классового, кастового и языкового), индийцы выработали чувство гордости и национальной идентичности, которое связано с их шумной, конфликтной структурой демократии. Развитие способности к самоуправлению было и остается ключом к умению принимать непростые решения, инвестировать, а теперь и расти. Разумеется, у создания национальной и культурной идентичности есть оборотная, более темная сторона. Почти неизбежно определение «мы» одновременно порождает также подозрительное определение «они».

По мере усиления глобальной взаимосвязанности все большую важность приобретает вопрос приведения глобального государственного управления в соответствие с уровнем экономической взаимозависимости (о чем более детально мы поговорим позднее). Необходимо создать институты, которые придадут содержание стремлению к осуществлению коллективных или общих интересов. Но власть и легитимность таких институтов будет зависеть отчасти от их способности действовать справедливо и от способности людей рассматривать свои интересы как общие. Вероятно, необходимы некоторая модификация представления о «нас», преодоление национальных границ, формирование чувства полной коллективной общности интересов. Национализм, который порой способствует принятию перспективных, долгосрочных коллективных решений в рамках одной страны, может стать препятствием при решении вопросов, требующих глобального сотрудничества.

Я не говорю, что нам нужно перестать думать о себе как об итальянцах или канадцах. Все мы определяем себя по множеству характеристик, которые являются элементами нашей общей и высшей идентичности, связывающей нас друг с другом. И все же для перехода к более эффективному глобальному управлению нам необходимо дальнейшее развитие нашего чувства идентичности.

Откуда берется рост?

Отвлечемся на время от развивающихся стран и поговорим о росте в развитых странах, рост в которых мы наблюдаем на протяжении последних 250 лет. По причинам, рассмотренным выше, мы заинтересованы в росте доходов. В рыночной экономике доходы определяются производительностью труда, т. е. продукцией, произведенной работающими людьми. Эта производительность, в свою очередь, определяется квалификацией (личной и коллективной), другими формами капитала, с которыми должны работать люди (например, высокотехнологичными орудиями труда вроде компьютеров), и эффективностью институтов, контролирующих рыночную систему, в которой они функционируют, и управляющих ею.

Со временем, при росте капиталовложений, может возрасти производительность. Она может также повыситься в том случае, если рыночным стимулам разрешают действовать. Одним из наиболее очевидных примеров такого роста производительности является огромный скачок, который произошел в сельском хозяйстве Китая в 1978–1980 гг., когда крестьянам впервые разрешили продавать излишки произведенной ими продукции, т. е. то, что оставалось у крестьян после выполнения спущенных сверху заданий. Но хотя рыночные стимулы повышают эффективность и доходы, они не вызывают постоянного изменения эффективности и доходов. Аналогичным образом у повышения производительности труда посредством простого увеличения капиталовложений есть пределы. Отдача от капиталовложений, в конце концов, снижается. Но со времен начала промышленной революции доходы и производительность продолжают расти. Возникает очевидный вопрос: откуда берется этот рост?

Короткий ответ таков: рост генерируют инновации.

Инновации, которые иногда называют техническим прогрессом, со временем увеличивают производительный потенциал экономики. Это означает, что при равных затратах капитала, труда, сырья и энергии можно производить больше продукции или более ценную продукцию. Можно также представить это как сокращение стоимости производства определенного объема продукции. Некоторые технологии сберегают труд (например, ликвидируют ручную обработку информации, заменяя ее объединенными в сети компьютерами и современными информационными технологиями). Другие технологии сберегают главным образом капитал. Хорошим примером таких технологий является мобильный телефон. Мобильная телефонная связь требует намного меньших затрат, чем прокладка наземной линии связи для создания работающей телефонной сети. Позднее мы увидим, что мобильная телефонная связь оказала глубочайшее воздействие, приведя к сокращению разрыва между развитыми и развивающимися странами в информационных технологиях и технологиях связи. Некоторые технологические прорывы вполне нейтральны: они обеспечивают пропорциональное сбережение всех факторов производства.

Некоторым читателям, должно быть, известно выражение «совокупная производительность факторов производства». В переводе на обычный язык это выражение означает, насколько производительны могут быть люди при данных факторах производства.

Когда в функционировании рыночной экономики изменяется совокупная производительность факторов, это является преимущественно результатом инноваций, технического прогресса. Или же (и этот момент важен для развивающихся стран) совокупная производительность факторов может изменяться в тех случаях, когда уже существующие (скажем, в развитых странах) технологии и знания приобретаются, передаются и используются в новых условиях. Именно это и происходит в развивающихся странах. Технологии, навыки и знания существующие в основном в развитых странах, импортируются в развивающиеся. Это сказывается как на потенциальном выпуске, так и на производительности. Такова основная причина того, что развивающиеся страны могут расти очень высокими по сравнению с передовыми странами темпами.

Инновации — это новые знания, которые применяют для увеличения добавочной стоимости при создании новых продуктов, для создания новых методов и приемов производства или для снижения издержек производства. Это не гром среди ясного неба, не чудо. Это то, что надо создать. Современная теория роста в значительной мере посвящена сделанному в точных выражениях объяснению того, каковы экономические стимулы к инновациям и как работает эта динамика. Такое явление называют теорией эндогенного роста потому, что целью является встраивание технического прогресса в динамическую модель таким образом, чтобы технологические основы экономики были объяснены как часть функционирования экономики, а не как нечто появляющееся откуда-то извне экономической системы.

Открытия, сделанные в рамках этой концепции, уточняют более старую, но могущественную теорию созидательного разрушения, разработанную Йозефом Шумпетером. Инновации дают новатору (или фирме, которая приобретает инновацию) некое рыночное преимущество с точки зрения издержек или дифференциации продукции. Использование такого преимущества генерирует постоянно возрастающий поток прибылей, который является вознаграждением за затраты или инвестиционные расходы на создание новшества. Но это рыночное преимущество преходяще. Проще говоря, оно действует до тех пор, пока не появится новое открытие, которое вытеснит прежнее. Это — стадия «разрушения». И это важно, потому что представляет собой оборотную сторону рыночной отдачи, получаемой на инновации. Технологические инновации создают и уничтожают стоимость. Но если они происходят, баланс позитивен.

Динамика инноваций и роста производительности вполне легко прослеживается. На рынок выходят новые компании и новые продукты, вытесняющие устаревших производителей. Бывает, что какая-нибудь компания одновременно выступает в обоих качествах, т. е. предлагает новые продукты, которые вытесняют какие-то из производимых ею же товаров. Можно задасться вопросом: зачем фирма может делать нечто подобное? Ответ кроется в потенциальной конкуренции. Некоторые существующие или, возможно, новые фирмы намерены производить новые продукты. Если компания, о которой идет речь, в любом случае понесет потери, она может также попытаться извлечь выгоды из нового продукта, даже если чистое увеличение прибыли такой компанией меньше того, которое получила бы новая компания.

Этот процесс прихода на рынок новых игроков и выхода с него прежних, появления новых продуктов и вытеснения старых — микроэкономический двигатель роста. На результат процесса оказывают влияние и дополнительные факторы. Например, компания, проводящая успешные инновации, будет, вероятно, расширяться и сможет извлекать дополнительные выгоды из больших масштабов своей деятельности. Во многих отраслях средние издержки производства обычно снижаются по мере увеличения размеров компаний из-за наличия постоянных расходов. Компании, только что появившейся на рынке, готовой предложить новую технологию или новый продукт, может быть труднее войти в рынок. Ее приход поднимает планку успешных инноваций чуть выше. Подобные более статичные дополнительные факторы могут оказать краткосрочное влияние на производство и рост, но фундаментальную динамику определяет то, что можно назвать «конкурентными инновациями».

Впрочем, с инновациями связано нечто большее, чем экономические стимулы и временные рыночные преимущества. Прогресс науки, техники, общественных дисциплин и теории управления предшествует экономическому росту и делает этот рост возможным. Экономические стимулы лишь отчасти движут созданием расширяющейся базы научных знаний. Важную роль в этом процессе играет человеческая любознательность, которая является очень мощной (и по большей части неэкономической) силой.

Стремление к научному прогрессу, усиленное стремлением к признанию и уважению, также было и остается могущественным человеческим мотивом. Во Флоренции эпохи Возрождения богатые люди финансировали крупные художественные и архитектурные проекты. Многие из этих проектов были связаны с католической церковью, конкретными храмами и соборами. В сущности, это была удивительная система, благодаря которой возникло великое искусство: художники получали за свою работу вознаграждения, и репутация, а вслед за ней и власть некоторых мастеров на рынке росли; богатые семейства получали возможности сообщить миру о своем богатстве и благочестии, а церковь имела великолепную машину по сбору средств^[1].

В данном случае мы имеем пример соединения чисто экономической мотивации с мотивацией других типов, соединения, которое создало мощный двигатель. Возможным современным аналогом этой машины времен Возрождения является финансирование научных исследований государством. Созданная в США после Второй мировой войны система государственной поддержки науки оказалась весьма успешной, и многие страны копировали ее. Одна из главных особенностей этой системы заключается в строгом соблюдении нормы, согласно которой результаты исследований совершенно не защищены правами собственности. Предполагается, что полученные в результате финансируемых государством исследований знания абсолютно доступны всем в мире. Молодым специалистам внушают этот идеал во время обучения в аспирантуре. Этот идеал универсален. Он в большинстве случаев исключает прямую экономическую выгоду, поскольку не оставляет ничего, что было бы защищено правами собственности.

Однако, чтобы люди, инвестирующие в новые технологии, могли получать прибыль, что-то все же должно быть защищено правами собственности. И поэтому далее в дело вступают предприниматели и частный сектор. Опираясь на общие знания, частные предприятия инвестируют в превращение знаний в технологии и продукты. На данной стадии на первое место выходят преимущественно экономические стимулы.

Стремление к признанию и инновациям сохраняет свою силу даже в сфере разработки товаров и технологий. Это стремление можно заметить в разработках продуктов на основе открытых источников информации, где главную роль играют креативность и признание (а возможно, и последующие материальные возможности).

Людям так же нравится творить новое и полезное для общества ради признания, как и ради чисто денежного вознаграждения. В современную эпоху экономики Запада многое извлекли из этого могущественного человеческого импульса, предоставив ему инструменты и другие крайне важные ресурсы, позволившие ему действовать. Образование на всех уровнях, инвестиции в фундаментальную науку, технические разработки и биомедицинские науки, доступ к финансированию и множество других механизмов привели к взаимной притирке экономических и общественных интересов, с одной стороны, и большей части основных человеческих мотивов — с другой. Теперь эта модель получает все большее распространение в мире^[2].

Параллельное развитие: предпосылки малых шагов

Экономический рост всегда идет параллельно с развитием политических, правовых и регулирующих институтов. Можно представить, как этот параллелизм проявляется на национальном, субнациональном и международном уровнях. Это постоянный процесс, в котором прирост экономического потенциала и растущая эффективность правительства дополняют друг друга.

Много чернил было исписано в спорах о том, что чему предшествует — институциональное развитие рыночной динамике или наоборот. Правильный ответ на этот вопрос таков: и то и другое. Или ни то и ни другое.

Большинству из нас свойственно рассуждать логически, и, по меньшей мере, какое-то время эти рассуждения линейны. Логика предполагает, что мы мыслим в категориях предпосылок, примерно так: сначала необходимо нечто, а затем можно достичь чего-то другого. Сначала надо иметь четко определенные и защищенные права собственности, а затем уже можно инвестировать и расти.

Но в действительности, когда дело касается роста и эффективного управления, процесс развивается иначе. Или, пожалуй что и так, но движение идет малыми шагами и с помощью позитивной обратной связи, положительных реакций. Таким образом, на расстоянии кажется, что это плавный параллельный процесс. На самом же деле происходят миллионы мелких позитивных взаимодействий и ответных реакций. Увеличивается финансирование образования, эффективность образования возрастает, человеческий капитал приумножается, отдача от инвестиций в частном секторе растет, приток прямых иностранных инвестиций расширяется, налоговые сборы и поступления в государственную казну растут, увеличиваются инвестиции в инфраструктуру и в образование. Проследить все взаимодействия и мультипликаторы невозможно. Небольшие улучшения и постепенный долгосрочный прогресс с течением времени обеспечивают поступательное развитие. Образование становится более доступным и со временем совершенствует человеческий капитал, что, в свою очередь, ведет к повышению квалификации, улучшению управления и расширению возможностей государства. Бо́льшая конкурентоспособность открывает дверь в глобальную экономику, побочным эффектом чего становится ускорение передачи знаний, увеличение доходов и инвестиций, в том числе в образовательные институты.

Разумеется, обратная связь не всегда бывает только положительной. Увеличение спроса на рабочую силу может само по себе повысить цену на нее (что хорошо), но снизить доходность инвестиций, а следовательно, и уровень инвестиций, что может замедлить темпы роста.

Размышления в этом русле оказываются важными. Индии предстоит построить огромное количество инфраструктурных объектов, и индийским политикам об этом известно. Знают об этом и все, кто посетил Индию. Эта страна развивается размеренными темпами, особенно в последние годы, но создание современной инфраструктуры займет очень много времени. Однако ситуация с инфраструктурой в Индии меркнет по сравнению с аналогичной ситуацией в Китае. Нет сомнений в том, что инфраструктура Китая способствует росту китайской экономики. И все же за последнее десятилетие темпы роста в Индии ускорились и достигли высоких показателей. Возникает вопрос: должна ли Индия ликвидировать отставание в развитии своей инфраструктуры для того, чтобы расти китайскими темпами? Интуиция подсказывает, что должна, но правильный ответ на этот вопрос отрицательный.

Индия может расти при условии достаточно быстрого развития своего образовательного потенциала и инфраструктуры. Чтобы понять это, отмечу, что 15 лет назад инфраструктура Китая походила на нынешнюю инфраструктуру Индии, но даже тогда темпы роста в Китае составляли 9,5 %. Если кто-то думает, что столь значительный разрыв необходимо ликвидировать ради создания возможностей для роста, то такая цель кажется недосягаемой. Попытки достичь недосягаемого могут привести к своеобразному параличу. И рост замедлит именно этот паралич, а не сам разрыв.

Вывод таков: в динамичных условиях поиск причин изменений может быть трудным делом. В модели, описывающие эти процессы, входят переменные двух видов. Набор переменных одного вида задан моделью и находится внутри системы (в экономике переменные такого рода называют «эндогенными»), а комплекс переменных другого рода задают внешние, лежащие вне системы условия (такие переменные в экономике называют «экзогенными»). Если говорить об эндогенных переменных, каждая из них, более или менее, «вызывает» все прочее. Это значит, что эндогенные переменные совместно обусловлены. Рассуждения о том, что вызывает те или иные подвижки, на самом деле не имеют особого смысла, если модель не обладает редко встречающейся «треугольной» структурой.

А что сказать об экзогенных (т. е. лежащих вне системы) переменных? Естественно рассматривать экзогенные переменные как причины или, в контексте роста, как необходимые условия. Эти экзогенные по отношению к экономике переменные описывают такие факторы, как государственная политика, инвестиции в общественном секторе и внешние условия, существующие в глобальной экономике. Иногда экзогенные переменные и неограниченные варианты выбора рассматриваются как одно и то же, но при всем том они не тождественны друг другу.

Модели — это конструкции, логические построения, упрощения, созданные для того, чтобы рассортировать важные силы и взаимодействия. Что считать экзогенным, а что эндогенным — это вопрос выбора. Коллеги, занимающиеся политической экономией, увлеченно делают эндогенными переменные, традиционно считавшиеся экзогенными, политическими. Важно понять, что экономические результаты оказывают влияние и ограничивают варианты политики и действий правительства и наоборот. Это исключительно важная работа, помогающая нам понять взаимодействие политики, экономики и коллективного выбора. В процессе этой работы переменные, традиционно считавшиеся экзогенными по отношению к модели, превращаются в эндогенные.

Что, разумеется, возвращает нас к проблеме обнаружения причин и исходных точек.

На самом деле, в вопросе о том, как запускается эта усиливающаяся динамика положительного роста и почему эта динамика иногда не запускается, есть некоторая загадка. Мы еще вернемся к нему во второй части книги.

6. Общие вопросы развивающегося мира и глобальной экономики

Развивающийся мир громаден и разнообразен. Он сбивает с толку. Некоторые страны огромны, а некоторые малы. Одни стремительно растут, а в других ускорение только-только началось или же такие страны переживают экономический застой. Если в разговоре с жителями передовых стран упомянуть о развивающемся мире, одни представят какую-нибудь бедную африканскую страну, население которой страдает от СПИДА и других болезней, а другие подумают о проблемах государственного управления, обострение которых время от времени приводит к вооруженным конфликтам.

Третьи подумают о странах Латинской Америки с их более высокими доходами, намного большей степенью социального неравенства, фавелами и проблемами, связанными с наркотиками, с которыми борются правительства латиноамериканских стран. Четвертые подумают о динамичном, быстром росте экономик Восточной Азии (этим людям стоит почитать истории об «азиатских тиграх» и растущей мощи Китая и Азии). Многих озадачивает очевидный конфликт между ускоряющимся ростом и растущими ожиданиями индийцев и нищетой сельских районов Индии.

Развивающийся мир — это мозаика. Неудивительно, что свести все фрагменты воедино трудно.

Иностранная помощь и рост

Когда на Западе речь заходит о развивающихся странах, основное внимание уделяют помощи, которую им предоставляют страны передовые. Известны дебаты, развернувшиеся между Джеффри Саксом и Уильямом Истерли по вопросу того, приносит ли эта помощь больше пользы или вреда. Сакс утверждает, что существует ловушка низких доходов, из которой бедные страны могут вырваться благодаря соответствующим внешним инвестициям. Истерли указывает на то, что взаимосвязь между помощью и результатами, измеряемыми экономической эффективностью, в лучшем случае слаба и что помощь порождает зависимость, подрывает опору на собственные силы и препятствует реформам государственного управления.

Справедливости ради отмечу, что участники этих споров соглашаются вывести за рамки дебатов гуманитарную помощь в чрезвычайных ситуациях, которую оказывают в случае голода, конфликтов и эпидемий. Цель такой помощи заключается преимущественно в защите людей, и такая помощь ни коей мере не претендует на то, чтобы оказывать влияние на развитие и рост. Если же упомянутое влияние и есть, то оно проявляется в самой косвенной форме. Дебаты идут о помощи в развитии, т. е. о помощи, которая предназначена для повышения эффективности экономики развивающихся стран и для первоначального толчка к росту.

Хотя проблема помощи вызывает интерес на Западе, помощь — это нечто вроде маневра, отвлекающего от рассмотрения вопросов с позиций роста и развития. Сравнительно малую часть роста, происходившего после Второй мировой войны, можно объяснить иностранной помощью. Открытая глобальная торговая система и относительно свободные потоки прямых иностранных инвестиций и трансграничной передачи знаний — значительно более важные движущие силы роста развивающихся стран.

До недавнего времени дискуссии о развивающемся мире на Западе, как правило, касались не столько внутренней динамики и вызовов развития, сколько вопросов взаимодействия развитых стран с развивающимися, в какой бы форме и в какой бы сфере оно ни происходило — в сфере помощи, миграции рабочих мест и людей или просто инвестиционных потоков. Неявной посылкой этой дискуссии, по-видимому, является предположение о том, что эти внешние взаимодействия служат главными катализаторами перемен.

Такой подход к проблеме неполон и несколько отдает самолюбованием. Я не говорю, что внешние связи с развитыми странами и их институтами не имеют отношения к росту и развитию. Но внешние катализаторы вступают во взаимодействие со сложной внутренней динамикой, элементы которой необходимы для полноты картины.

Вопросы, задаваемые мне во время путешествий по миру, отражают сбивающую с толку природу мозаики, о которой идет речь.

Где создается доход в глобальной экономике?

Большая часть дохода в глобальной экономике сосредоточена в группе стран, известной под названием «Большая двадцатка», может быть, чуть-чуть расширенной за счет крупных стран, которые пока не входят в этот клуб. В состав G20 входят развитые страны Евросоюза, США, Канада, Австралия и Новая Зеландия. Эта группа включает также большинство крупных развивающихся стран — Южную Корею (доходы в которой ныне приближаются к доходам развитых стран), страны БРИК (Бразилию, Россию, Индию и Китай), а также Аргентину, Южную Африку, Турцию, Индонезию и Саудовскую Аравию^[3]. Системно важны Мексика, Египет и Нигерия, но они не входят в группу. Со временем они будут, вероятно, включены в ее состав.

На страны «Большой двадцатки» приходится от 85 до 90 % совокупного глобального дохода. В этих странах проживает примерно две трети населения мира. «Большая двадцатка», в прошлом пребывавшая в относительной тени, стала играть важную роль в результате финансового и экономического кризиса 2008–2009 гг. Причина этого возвышения вполне проста: лидеры, политики и наблюдатели осознали, что эффективное управление глобальной экономикой требует привлечения системно важных стран. Сдвиг от «Большой семерки» или «Большой восьмерки», группы развитых стран (в работе этого клуба частично принимала участие Россия) к «Большой двадцатке» произошел буквально мгновенно и практически без дебатов и разногласий. Остальной развивающийся мир рассматривает «Большую двадцатку» как группу заговорщиков и обеспокоен тем, что его интересы не будут должным образом учтены. Но то же самое справедливо и в отношении «Большой семерки». Удивительно, что может сделать кризис, устранивший препятствия и изменивший старые шаблоны мышления и взаимодействия.

На протяжении большей части послевоенного периода международные экономические приоритеты определяла «Большая семерка», а глобальной экономической и финансовой системами управляли институты, в которых господствовали развитые страны. Этот мир остался в прошлом. Однако новые институты не появляются единомоментно из ниоткуда, их создание требует времени. Таким образом, ныне мы находимся на территории, карты которой у нас нет, и при этом мы — на середине серьезного перехода в глобальном государственном управлении. На этом пути весьма велика вероятность ошибочных шагов и рытвин. Подверженность резким колебаниям и всплески нестабильности, которые мы испытываем после 2008 г., принято считать аберрациями, идеальным штормом, который случается раз в 100 лет. По-моему, эти явления были скорее сигналами или предвестниками продолжительного периода возможной волатильности и изменений, управление которыми станет вызовом и испытанием модели конвергенции роста, преобладавшей на протяжении последних 50–60 лет.

А что происходит с остальным миром? В мире 223 страны. Примерно в 200 странах, не входящих в «Большую двадцатку», проживает более трети населения Земли (около 2,2 миллиарда человек). Таким образом, в среднем в каждой из этих сравнительно малых стран проживает 11 миллионов человек, и на эти страны приходится менее 15 % мирового дохода. Конечно, есть исключения, но в среднем эти страны бедны. Население примерно 75 из этих 200 стран менее 2 миллионов человек. Это очень мелкие страны, и это усиливает их экономическую уязвимость во многих отношениях.

Если говорить о доходе на душу населения, то в «Большой двадцатке» он составляет около 10 тысяч долларов и стремительно растет. В остальных странах средний доход на душу населения составляет около 3300 долларов и растет намного медленнее. В обеих группах существуют значительные различия доходов.

На развитые страны (15 % упоминавшихся ранее стран), в которых в общей сложности проживает примерно один миллиард человек, приходится около 63 % совокупного дохода. На долю еще 3,2 миллиарда человек, проживающих в остальных странах «Большой двадцатки», приходится 20–25 % дохода. На долю 200 стран, не входящих в «Большую двадцатку», приходится 15 % дохода, а может, и того меньше. Очевидно, что значительный разрыв, возникший в первые 200 лет промышленной революции, далеко не преодолен.

Нищета в развивающихся экономиках?

Разные страны имеют очень разные определения бедности, разработанные для того, чтобы выявлять относительно обездоленных членов обществ. Но в целях развития и международных сравнений необходим абсолютный стандарт. Как принято считать, такой стандарт не превышает 1–2 долларов в день в расчете на душу населения.

Ниже приведена построенная на основании стандарта «доллар в день» карта распространенности нищеты в мире.

В развитых странах число бедняков невелико. Вообще, по мере роста и в его результате бедность сокращается, но на темпы ее сокращения влияет распределение доходов. В Латинской Америке и Африке наблюдаются самые высокие уровни неравенства доходов. Таким образом, бедность в этих странах по отношению к доходам обычно бывает выше. Но в действительности дела могут обстоять несколько сложнее. В очень бедных странах, где бедны все, измеримое неравенство доходов будет ниже. Затем, при условии роста, это неравенство начинает увеличиваться, поскольку в результате динамики роста доходы растут неравномерно.

Очевидно, что в странах с очень низкими доходами ключевым средством сокращения бедности является рост. Это совершенно очевидно в Азии, где быстрый рост привел к быстрому сокращению бедности. Та же иллюстрация, описывающая ситуацию двадцатипятилетней давности, имела бы намного больше темных пятен глубокой бедности на азиатском континенте.

Сравнительно много индийцев живет в бедности, поскольку ускорение экономического роста в Индии началось позднее. Ожидается, что доля бедных в Индии резко сократится в результате высоких темпов роста индийской экономики. Но вследствие огромной численности населения в этой стране по-прежнему сохраняется высокая концентрация бедности. Вспомните о том, что население Индии вдвое больше населения всей Африки южнее Сахары. Несмотря на высокие темпы роста, индийские граждане, особенно бедные, и индийские политики по-прежнему озабочены проблемой охвата населения ростом и его последствиями, т. е. обеспечением достаточно справедливого распределения роста, особенно в аграрном секторе (70 % населения Индии по-прежнему проживают в сельской местности).

Самую глубокую озабоченность вызывает нищета в бедных странах, которые страдают от отсутствия роста. Бедные, живущие в этих странах, образуют группу, которую Пол Коллиер называет «низшим миллиардом». В данном случае дело не только в нищете этих стран. Это крайне важное испытание правильности предположения о том, что наши внуки будут жить лучше, чем мы, и на примере нищеты очень бедных стран подобное предположение оказывается несостоятельным. Отсутствие роста и условий, делающих рост возможным, способствует тому, что сохранение нищеты становится вполне вероятным исходом.

Хотя рост — главный фактор сокращения бедности (а отсутствие роста — главное объяснение сохранения бедности), есть и другие важные факторы. В их числе — отсутствие доступа к основным услугам и системам, действующее как серьезный механизм исключения. В перечне таких помех одно из первых мест занимает отсутствие качественного образования. Примерно такие же места занимают вопросы, связанные с правами собственности, и ограниченный доступ к кредитам и финансовым услугам или полное отсутствие такого доступа. Последние из упомянутых препятствий серьезно мешают способности бедных сберегать и инвестировать, создавать предприятия или расширять их. Недостаточные инвестиции в инфраструктуру и в необходимые ей технологии в государственном секторе способствуют также устойчивому отставанию роста производительности в сельском хозяйстве многих стран, в которых сосредоточены бедные.

Глобальная нищета — явление преимущественно сельское. В известных случаях снижение бедности является результатом роста и урбанизации, которые приводят к сокращению сельского населения, сокращению избыточной рабочей силы в сельском хозяйстве и в конечном счете к росту производительности сельского хозяйства.

Однако есть и отклонения от этой модели. В значительной части Латинской Америки темпы урбанизации обгоняют темпы роста производительной занятости. В результате нищета сконцентрирована не столько в сельских районах, из которых произошел существенный отток населения, сколько в городских трущобах.

Насколько велика экономика Китая?

В настоящее время экономика Китая составляет чуть менее 35 % экономики США или Евросоюза, двух крупнейших экономик мира. По величине экономика Китая вот-вот потеснит экономику Японии со второго места в мире. Экономики Евросоюза и США сходны по размерам, и на долю каждой из них приходится чуть менее 22 % производства мировой экономики. Если предположить, что экономика Китая будет развиваться нынешними темпами, то она достигнет размеров экономик Евросоюза или США через 10–15 лет. Население Китая превосходит население США в 4 раза, так что доход на душу населения в Китае после того, как китайская экономика нагонит экономику США, будет примерно в 4 раза меньше, чем тот же показатель в США. Для того чтобы достичь уровня дохода, характерного для передовых стран, Китаю потребуется еще 15 лет, а если темпы роста китайской экономики замедлятся, то еще больше времени.

Один поразительный аспект этих расчетов заключается в том, что Китай превратится в крупную экономическую державу (кто-то может сказать, что это уже произошло) в момент, когда доход на душу населения в Китае будет довольно низким. Ранее такого не происходило потому, что ни одна страна со столь большим населением не развивалась такими головокружительными темпами. Китай оказывает глобальное воздействие и должен теперь также отвечать за поддержание стабильности мировой экономической системы, хотя по меркам развитых стран уровни доходов в Китае все еще низки. Наиболее развитые страны имеют роскошь и значительно большее время позволяют себе сосредоточиваться на собственном росте и развитии. Следовательно, Китай столкнется со значительными трудностями в сбалансировании внутреннего роста и развития со своей растущей международной мощью, своим усиливающимся влиянием в мире и своими растущими глобальными обязательствами. Это создает в Китае сильную внутреннюю напряженность, которая осложняет управление глобальной экономикой. В четвертой части книги я вернусь к этим проблемам.

Какое место занимает Индия по отношению к Китаю?

Рост Индии ускорился позднее, чем в Китае, и был скорее постепенным, чем стремительным. Рост Китая резко подскочил в конце 1970-х годов, а ускорение роста Индии началось в конце 1980-х. Если предположить, что достигнутые в последнее время, или подобные им, высокие темпы роста (не менее 9 % в год) сохранятся и в Китае, и в Индии, то в настоящее время Индия отстает от Китая примерно на 14 лет. Доход на душу населения в Индии ныне составляет около трети дохода на душу населения в Китае. Сокращение нищеты, произошедшее в Китае, в Индии зашло не так далеко. Но ситуация изменится. В течение ближайших 15 лет в Индии произойдет массированное сокращение бедности. Но в течение этого четырнадцатилетнего периода Индия должна воспроизводить модель роста, которую мы наблюдаем в Китае.

Есть одна существенная оговорка. В Китае и Индии разные темпы прироста численности населения. За последние 5 лет население Индии увеличивалось на 1,4 % в год, а тот же показатель в Китае равен 0,6 %. Более медленный прирост населения в Китае отражает принятую в этой стране политику «одна семья — один ребенок», действующую преимущественно в городах и современном секторе экономики. Эта разница в 1 % ежегодного прироста населения является причиной того, что доход на душу населения в Индии отклоняется от общей модели роста на тот же 1 %. Население Китая старше населения Индии (в сущности, в Китае быстро идет процесс старения населения), и в результате разрыв может возрасти. Более высокие темпы роста населения в Индии по сравнению с Китаем будут оказывать небольшое негативное воздействие на рост дохода на душу населения в Индии.

С другой стороны, по мере роста доходов и благодаря образованию, расширению возможностей трудоустройства и усилению власти женщин рождаемость обнаруживает тенденцию к снижению. Например, в Мексике коэффициент рождаемости стремительно снижается по мере развития экономики. Таким образом, вероятно, что по мере того, как Индия будет богатеть, темпы прироста ее населения снизятся, что вызовет ускорение роста личных доходов.

На долю Китая и Индии, вместе взятых, приходится около 8–9 % мирового ВВП. Со временем эта доля возрастет. В этих двух странах проживает около 40 % населения мира (население Китая — 1,3 миллиарда человек, Индии — 1,2 миллиарда человек).

Таким образом, можно сделать вывод, что в Китае и Индии проживает примерно 60 % населения «Большой двадцатки». Через несколько десятилетий доходы этих стран-гигантов сравняются с доходами в развитых странах. В это время (скажем, в середине XXI в.) Китай и Индия будут производить одинаковый объем продукции и на их долю будет приходиться почти 60 % дохода передовых стран мира. К тому времени на долю США и Европы будет приходиться примерно по 10 % совокупного дохода развитых стран. В настоящее время на долю Евросоюза и США, вместе взятых, приходится около 60 % дохода «Большой двадцатки». Размеры и, возможно, роли США и Евросоюза, с одной стороны, и Китая и Индии — с другой, поменяются. Как этот сдвиг скажется на поведении глобальной экономики и управлении ею, заранее знать невозможно. Но в смысле распределения экономической мощи мир будущего будет совсем другим.

Примечания

1

Jonathan K. Nelson and Richard J. Zeckhauser, The Patron’s Payof.f Princeton, NJ: Princeton University Press, 2008.

2

Индийский изобретатель по имени Канак Гогой создал много любопытных технологий и продуктов. Среди его изобретений — велосипед, движимый силой гравитации, и автомобиль, работающий на воздухе. Этот человек упорно отказывается от коммерциализации своих инноваций, хотя и не возражает против того, что это делают другие. См.: “Techie Builds Air-Car! Refuses Commercialization”, Silicon India, November 23, 2009.

3

Идея объединить в одну группу БРИК — Бразилию, Россию, Индию и Китай — пришла талантливому экономисту Джиму О’Нилу, работавшему в Goldman Sachs. Поначалу О’Нил предположил, что очень крупные страны с возможно высокими темпами роста будут оказывать все более сильное воздействие на глобальную экономику. Интересно, что до работы О’Нила в странах БРИК не думали, что они являются членами особой группы. Теперь эти страны воспринимают себя через призму этой идентификации и считают, что у них есть общие интересы и особая модель регулярного взаимодействия.