Кошкин стол

Майкл Ондатже, 2011

1950-е годы, Коломбо. Одиннадцатилетний мальчик по имени Майкл поднимается на корабль, который должен отвезти его в Англию. Пересекая на его борту воды Индийского океана, он переживет первое настоящее погружение во взрослый мир. «Кошкин стол» восхитительно незамутненными детскими глазами показывает настоящее британское общество изнутри, со всеми его друзьями, врагами, детьми, взрослыми, семьями, одиночками, артистами, миллионерами, разбойниками, с его интригами, интрижками, тайнами и разгадками. И пожалуй, именно это увлекательное путешествие станет для мальчика началом путешествия во взрослую жизнь.

Трюм

Одним из наших соседей по «кошкиному столу» был Ларри Дэниелс. Плотно сбитый, мускулистый мужчина. Он всегда был при галстуке, всегда закатывал рукава рубашки. Поначалу мы знали о нем лишь одно: он по уши втрескался в мою семнадцатилетнюю кузину, которая даже не удосуживалась ответить ему, который час. По причине ее пренебрежения он лез из кожи вон, чтобы подружиться со мной. Наверное, как-то заметил, как я хохочу над чем-то с ней и с ее друзьями у бассейна, — Эмили почти все время проводила там. Мистер Дэниелс осведомился, не желаю ли я осмотреть его «сад» на борту. Я осведомился, нельзя ли привести двоих спутников, мистер Дэниелс согласился, хотя было ясно: ему бы хотелось заполучить меня безраздельно, чтобы расспросить о пристрастиях и привычках Эмили.

Так уж сложилось, что когда мы с Кассием и Рамадином оказывались в обществе мистера Дэниелса, то постоянно выпрашивали у него экзотические напитки, которые продавали в баре у бассейна. Или уговаривали сыграть с нами в какую-нибудь игру. Мистер Дэниелс был человеком интеллигентным, любознательным, но нам интереснее было помериться с ним силой — мы нападали на него втроем, и в конце концов он, отдуваясь, валился на мат, а мы, основательно вспотев, удирали и прыгали в бассейн.

Только за ужином некому было защитить меня от расспросов мистера Дэниелса касательно моей кузины — как на беду, мы с ним сидели рядом, — так что приходилось говорить об Эмили, и ни о чем другом. Единственное достоверное сведение, которое я сообщил ему со всей искренностью, заключалось в том, что она любит ароматизированные сигареты «Плеерс». Именно их, и только их она курила уже года четыре. Остальные ее пристрастия и привычки я выдумал.

— Ей нравится мороженое из «Слоновника», — говорил я. — Она собирается на сцену. Хочет стать актрисой.

Дэниелс уцепился за фальшивую соломинку:

— На борту есть театральная труппа. Я мог бы ее познакомить…

Я кивнул, будто бы в одобрение этого плана, — и на следующее утро застал Дэниелса за беседой с троими из труппы «Джанкла». Они плыли в Европу разыгрывать там свои улично-акробатические сценки, а по пути время от времени давали спектакли для пассажиров. Порой жонглировали — случалось, под руку им после вечернего чая подворачивались чашки и блюдца, — однако по большей части они выступали официально, в костюмах и многослойном гриме. А лучший их трюк заключался в том, что они вызывали пассажиров на импровизированную сцену и раскрывали личные тайны каждого, доводя до крайнего смущения. В основном речь шла о местонахождении потерянного бумажника или перстня или, например, о том, что пассажир едет в Европу навестить больную сестру. Чудеса эти творил под конец представления «Хайдерабадский мудрец», лицо которого было изрисовано красными полосами, а глаза обведены белилами — от этого они казались глазами великана. Он, собственно, нагонял на нас жуткий страх, потому что иногда входил в гущу толпы и сообщал, сколько детей у того или иного пассажира или откуда родом его жена.

Однажды ближе к вечеру, бродя по третьей палубе, я заприметил «Хайдерабадского мудреца» — скрючившись под шлюпкой, он гримировался к представлению. В одной руке он держал перед лицом зеркало, а другой быстро наносил слой за слоем розовую краску. Оказалось, что «Хайдерабадский мудрец» молод, худощав — полупокрашенная голова казалась великоватой для щуплого туловища. Он таращился в зеркало, подправляя грим, и не замечал, что я стою рядом и смотрю, как он трудится в полутьме под свисавшей с талей шлюпкой. Потом он поднялся, шагнул на солнечный свет, краски вспыхнули, глаза заискрились демонической проницательностью — он бросил на меня мимолетный взгляд и прошествовал мимо, будто я был пустым местом. Именно в тот миг я впервые заглянул за тонкий занавес искусства и, когда в следующий раз увидел «мудреца» на сцене, в полном облачении, уже чувствовал себя гораздо увереннее. Мне казалось, я почти различаю внутри скелет — и уж всяко знаю о его существовании.

Кассий любил труппу «Джанкла» сильнее всех нас. Ему страшно хотелось выступить с ними, особенно после того, как однажды к нам прибежал взволнованный Рамадин и поведал, что своими глазами видел, как один из актеров, показывая пассажиру дорогу, снял с него часы. Сделано это было так ловко, что пассажир ничего не почувствовал. Два дня спустя «Хайдерабадский мудрец» шагнул в толпу зрителей и сообщил пострадавшему, что если у него «вдруг» пропали часы, находятся они там-то. Это было просто великолепно. Мы влюбились в актеров пуще прежнего. Таким же образом были похищены сережка, чемодан, пишущая машинка из каюты люкс — все они попали к «Хайдерабадскому мудрецу», а он в должный срок сообщил об их местонахождении владельцу. Когда мы рассказали о своем открытии мистеру Дэниелсу, он посмеялся и сказал, что это очень напоминает ловлю на живца.

Но поначалу мистер Дэниелс понятия не имел об этой стороне жизни труппы «Джанкла», поэтому просто представился им и сообщил, что на борту находится его приятельница, мисс Эмили де Сарам, чрезвычайно одаренная юная дама, которая обожает театр, — так вот, не позволят ли они привести ее на репетицию? Насколько я понимаю, через пару дней он ее действительно привел, вот чего я не знаю — это питала ли Эмили хоть какой-то интерес к театру. В любом случае именно таким образом она и познакомилась с «Хайдерабадским мудрецом», именно с этого и началась у нее совсем не та жизнь, какую ей прочили.

Если не считать его «слабости» к Эмили, мистер Дэниелс не вызывал у нас особого интереса. Может, в нем и было что-то любопытное, но мы были сосредоточены на более мелких вещах — если вообще на чем-то сосредотачивались, потому что нас что ни час отвлекали новые события и открытия, которые будоражили и смущали, вызывая недолговечные вспышки возбуждения. Мистер Дэниелс был слишком невнятен, чтобы пробудить в нас долгосрочное любопытство, хотя вот сейчас, пожалуй, я сумел бы оценить его общество, с удовольствием погулял бы с ним по его ботаническому саду, послушал бы его рассуждения о необычайных свойствах вот этого вот растения, мимо которого мы как раз проходим, о пальмах, папоротниках и кустарниках, задевавших наши предплечья.

И вот в один прекрасный день он собрал нас всех троих и отвел, как и обещал, в чрево судна. Мы вошли в носовой отсек, где нас встретил поток воздуха от двух турбовентиляторов, соединенных с генераторной. У мистера Дэниелса был свой ключ, с его помощью мы попали в трюм, в темный провал, простиравшийся вниз на несколько этажей. Далеко под нами слабо мерцали несколько фонарей. Мы спустились по железной лестнице, прикрепленной к стене, миновали вереницу трюмов, набитых ящиками, мешками и огромными, одуряюще пахнувшими листами каучука. Из загона для кур раздавалось громкое кудахтанье — мы рассмеялись, когда при нашем приближении шум внезапно стих. Внутри переборок шумела вода — мистер Дэниелс объяснил, что там работают водозаборники опреснителей.

Когда мы достигли дна трюма, мистер Дэниелс уверенно шагнул в темноту. Мы последовали за ним в слабом свете фонарей, висевших у нас над головами. Отшагав метров пятьдесят, он свернул направо, тут нам и предстала роспись, о которой уже упоминал мистер Невил: дамы верхом на пушечных лафетах. Дамы были крупнее нас раза в два, они улыбались и махали руками, при этом одежды на них не было никакой, а фоном служила пустыня.

— Дядя, а это что? — то и дело вопрошал Кассий.

Но мистер Дэниелс не позволял останавливаться и все гнал нас вперед.

И вот впереди забрезжил какой-то золотистый свет. Более того, вблизи стало ясно — перед нами море цвета. Это и был «сад», который мистер Дэниелс вез в Европу. Мы немного постояли на входе, а потом мы с Кассием и даже Рамадин принялись носиться по узким дорожкам, оставив мистера Дэниелса рассматривать какой-то цветок. Велик ли был сад? Этого мы так и не выяснили, потому что ни разу не видели его полностью освещенным, прожекторы, представлявшие собой искусственное солнце, включались и выключались по очереди. В какие-то части сада мы так и не попали на протяжении всего плавания. Я даже не припомню, какой он был формы. Теперь-то кажется, что он явился нам во сне, что не могла десятиминутная прогулка по темному трюму привести в такое место. В воздухе то и дело возникал туман, и мы поднимали головы навстречу водной пыли. Некоторые растения были выше нашего роста. Попадались и маломерки, всего-то нам до лодыжек. Мы вытягивали руки на ходу, гладили и ласкали папоротники.

— Не трогать! — приказал мистер Дэниелс, ловя мою протянутую руку. — Это Strychnos nux vomica. Поосторожнее с ним — пахнет он приятно, особенно по ночам. Так и хочется расколоть эту зеленую скорлупу, да? Похож на фрукт баиль, растущий у вас в Коломбо, но только с виду. На деле это стрихнин. Вот это, цветками вверх, — это бругмансия, или ангельская труба. Вон то, цветками вниз, — датура, она же труба дьявола. А вот этот цветок — из семейства Scmphulariaceae, норичниковых, тоже обманчив в своей красоте. Понюхаешь — и голова кругом.

Кассий нарочито потянул носом, театрально качнулся и «вырубился», придавив локтем несколько хрупких стебельков. Мистер Дэниелс подскочил и отвел его руку от безобидного на вид папоротника.

— Многим растениям дана удивительная сила, Кассий. Сок вот этого придает волосам черный цвет и заставляет ногти расти здоровыми и крепкими. Вон те синенькие…

— Сад на корабле! — Тайна мистера Дэниелса явно впечатлила Кассия.

— Ной… — тихо произнес Рамадин.

— Да. И вспомните-ка, как сказал поэт, океан — это тоже сад. Вот, подойдите сюда. Я тут на днях видел, как вы курите стебельки от плетеного кресла… вот это куда лучше.

Он согнулся, мы присели рядом, он сорвал несколько листьев в форме сердца.

— Это листья бетеля, — пояснил он, опуская их на мою раскрытую ладонь.

Потом шагнул дальше, достал из какого-то тайника щепотку гашеной извести, смешал с мелко наструганными плодами ареки, которые держал в джутовом мешочке, и передал Кассию. Через несколько минут мы снова шагали по скудно освещенному проходу, жуя бетель. Этот мягкий уличный наркотик был нам знаком. Мистер Дэниелс был прав — уж для Рамадина-то он был всяко безопаснее, чем плетеное кресло.

— На свадьбах к кардамону и известковому тесту иногда добавляют золотую стружку.

Мистер Дэниелс выдал нам небольшой запас этих ингредиентов, а к ним — немного сушеных табачных листьев: их мы решили сберечь для своих предрассветных прогулок, когда можно будет сплевывать красную жидкость через перила в журчащую воду или в темное жерло корабельной сирены. Мистер Дэниелс провел нас по нескольким садовым дорожкам. Мы уже много дней находились в море, где цветовая гамма ограничивалась бело-серо-голубым, плюс несколько закатов. А в этом саду растения так и выпячивали зелень, синеву, желтизну — и краски нас ослепили. Кассий попросил мистера Дэниелса подробнее рассказать про яды. Мы втайне рассчитывали, что он укажет нам некое растение или злак, с помощью которого можно избавиться от того или иного неприятного взрослого, но мистер Дэниелс отказался рассуждать на эти темы.

Мы вышли из сада и вновь шагнули в темноту. Проходя мимо расписанной стены, Кассий снова задал вопрос:

— А это что, дядя?

Потом мы вскарабкались по железной лестнице обратно на палубу. Лезть вверх оказалось тяжелее, чем вниз. Мистер Дэниелс опередил нас на целый пролет, и, когда мы выбрались на поверхность, он уже курил сигарету биди, завернутую в белую, а не в привычную коричневую бумагу. Он стоял, прикрывая сигарету левой ладонью, и ему вдруг пришло в голову прочитать нам длинную лекцию про пальмы мира, изображая по ходу, как они растут, как качаются — каждый вид и тип по-своему — и даже как они покорно клонятся на ветру. Он изображал пальмы в различных позах, пока все мы не расхохотались. Потом предложил нам сигарету, показал особый способ затяжки. Кассий жадно следил за ним, но мистер Дэниелс первому протянул сигарету мне, а уже потом она пошла по рукам.

— Необычная биди, — медленно проговорил Кассий.

Рамадин затянулся второй раз и попросил:

— Изобразите еще раз пальму, дядя!

Мистер Дэниелс удоволил нас еще несколькими характерными позами.

— Это, понятное дело, корифа зонтоносная, или таллипотовая пальма, — пояснил он. — Именно она дает пальмовый сахар и пальмовый сок.

Потом он изобразил камерунскую королевскую пальму, которая растет в пресноводных болотах. Потом еще одну, с Азорских островов, за ней — нечто очень нежное из Новой Гвинеи, — руки его превратились в удлиненные листья. И еще он не забывал показывать, как каждая из пальм качается на ветру: какие суетливо, какие лишь слегка помавая стволом, чтобы подставить порыву самый узкий край листа.

— Аэродинамика — очень важная вещь. Деревья куда мудрее людей. Даже лилия лучше человека. Деревья — как дивные девы…

Мы до упаду хохотали над его лицедейством. А потом вдруг все разом бросились бежать. С воплями промчались сквозь полуфинал женского турнира по бадминтону и жахнули, как три пушечных ядра, во всей одежде в бассейн. Даже утянули за собой несколько складных стульев. Время в бассейне было оживленное, вокруг плескались девицы и младенцы. Мы выпустили из легких весь воздух, ушли на дно и стояли там, плавно помавая руками, словно пальмы мистера Дэниелса, — жаль только, что он нас не видел.