Казнь королевы Анны

М. Кроун, 1879

Имени англоязычного писателя М. Кроуна не удалось отыскать ни в «Британской энциклопедии», ни в пятитомной «Истории английской литературы», ни даже в Библиотеке конгресса США. Единственный литератор – однофамилец автора, англичанин John Crowne (1641–1712), такого произведения не писал. В связи с этим стоит сказать несколько слов об издателе этой книги, вышедшей в 1879 г. Михаил Николаевич Воронов (1851—?) – редактор и издатель журнала «Изумруд», представлявшего собой сборник переводных романов, путешествий и рассказов большей частью второстепенных писателей; издавался в Москве, 6 раз в год, с 1878 по 1882 г. Остается предположить, что либо автор романа был действительно «второстепенен» до полной неизвестности, либо имеет место литературная мистификация, когда издатель выдает собственное сочинение за иностранный перевод. Тем не менее роман «Казнь королевы Анны», автором которого значится М. Кроун, был популярен в России в конце XIX в. и неоднократно переиздавался. В нем повествуется о судьбе провинциальной дворцовой блудницы Анны Болейн, благодаря своему коварству и распутству ставшей на недолгое время королевой Англии, чтобы быть в свою очередь преданной, низложенной и казненной своей молодой соперницей красавицей Сеймур и некогда любимым мужем Генрихом VIII.

Глава IV

Король Генрих VIII и посланник Шапюис

— Ну-с, о чем вы хотели поговорить со мной? — спросил Генрих VIII вошедшего посланника.

— Я хотел, разумеется, прежде всего выразить вашему величеству чувство моего глубочайшего уважения, — отвечал Шапюис, подходя к королю со всем высокомерием истинного испанца. Его своеобразный национальный наряд из дорогого бархата с причудливыми вышивками ослеплял своей роскошью.

— Я не в силах смотреть без отвращения на эту пестроту! — проворчал король. — Каждый раз, когда я вижу перед собой испанца, мне приходит на ум, что я вижу дьявола! Я старался убедить Екатерину одеваться проще, но она продолжала следовать своей глупой национальной моде.

— Вы, по-видимому, чувствуете себя не совсем хорошо? — спросил Шапюис.

— Да, у меня немного болит голова… — отвечал сонно и нехотя король. — Но это пустяки, — поспешил он добавить, встревожившись при мысли, что его могут счесть больным. — Я устал от охоты, я пять часов провел в седле, а это, как хотите, довольно утомительно!

— Я желал от души застать ваше величество в полном здравии и в хорошем настроении духа, так как спешил явиться к вам с весьма радостной вестью…

— Какая же это весть? — спросил быстро король.

— Император Карл Пятый одержал новую блестящую победу: он взял штурмом Гулетту! Тунис сдался ему, Барбарусса бежал, и десять тысяч христианских семейств, попавших в неволю, получили свободу!

— Как? Он вступил в Тунис и овладел Гулеттой? — вскричал Генрих VIII, вскочив с кушетки.

— Да, император сделал это, — отвечал посланник, скрывая радость под маской адской невозмутимости.

— Ну, поздравляю вас, — сказал холодно Генрих, делая над собой громадное усилие, чтобы подавить досаду, вызванную известием об этом славном подвиге, и глубокую зависть к славе императора Карла. — Вы знаете, вероятно, подробности этих важных событий?

— К сожалению, нет. Мне известны пока только главные факты… Позвольте изложить их вашему величеству. Когда флот наш выступил из порта Калиори, командование им было поручено Антонио Дориа, а сухопутные силы возглавил маркиз дю Гваста…

— Я все это знаю, рассказывайте дальше! — перебил король нетерпеливо.

Посланник помолчал и продолжал все тем же невозмутимым тоном:

— Несмотря на упорное сопротивление турок, запершихся в форте, и почти беспрерывное нападение мавров на лагерь осаждающих, Гулетту взяли штурмом. В ней нашли триста пушек.

— Триста пушек? — воскликнул изумленный король.

— Испанцы овладели неприятельским флотом, и им досталось ровно восемнадцать кораблей. Узнав об этом громадном поражении, Барбарусса решил выступить из Туниса и дать нам бой. Когда стало очевидно, что испанцы побеждают, он решил вернуться и запереться в городе, но местные жители, спасавшиеся беспорядочным бегством, преградили ему дорогу, а христиане, пользуясь благоприятным случаем освободить себя от неволи и плена, успели в это время овладеть цитаделью. Барбарусса понял полную безвыходность своего положения и бежал в город Бонну.

— Да, нельзя отрицать, что смелость и находчивость христианских невольников оказали испанцам громадную услугу! — сказал с улыбкой Генрих, обрадованный случаем бросить тень на славу императора Карла.

— Все дело заключалось в успехе при Гулетте! — возразил посол. — Тунис слишком обширен, укрепления его недостаточно прочны, а его население состоит из людей разных национальностей. У Барбаруссы не было возможности выдержать осаду!

— Ну а на что рассчитывает мавританский султан, который шел все время за испанской армией с протянутой рукой? — спросил Генрих VIII с презрением.

— Мавританский султан никоим образом не унижался! — отвечал Шапюис. — Император отнесся к нему с уважением и вернул потерянный престол.

Король расхохотался, но это был принужденный смех.

— Как! Вы возвели на трон Мулей-Гассана? — воскликнул он насмешливо. — Вы заставили драться сицилийцев и немцев ради магометанина? В результате оказывается, что император Карл, руководствуясь желанием вернуть на престол этого неизвестного и ничтожного мавра, созвал под свои знамена весь цвет благородного испанского дворянства, что он ради него обратился к сокровищнице папы, призвал на помощь флот Генуэзской республики и самого известного из его адмиралов и предложил участвовать в предстоящем походе даже мальтийским рыцарям! Я начинаю думать, что ваши сообщения не более как шутка, но, право, эта шутка не остроумна!

Шапюис был оскорблен до глубины души.

— Император Карл Пятый, — отвечал он надменно, — позволяет себе смеяться и шутить только при своих победоносных войсках, это знает весь свет!..

— И я узнаю это, когда французский король завладеет Миланом! — заметил колко Генрих.

Он взглянул на посланника и сделал ему знак, что время аудиенции подошло к концу и что ему остается лишь выразить благодарность, откланяться и уйти!

Посланник понял знак, но он еще не высказал всего того, что хотел сообщить королю.

— Вы, кажется, желаете, чтобы я немедленно ушел, — произнес он почтительно, — а потому позвольте просить ваше величество определить мне час, в который я бы мог, не беспокоя вас, явиться к вам по делу, которое касается в одинаковой степени и чести и спокойствия моего повелителя.

«Я знал, что мне придется испить эту горькую чашу!» — подумал с досадой король, но счел более удобным для себя дослушать до конца сообщение посланника, а не назначать ему вторую аудиенцию.

— Говорите! Я слушаю! — произнес он отрывисто.

— Повинуясь желанию моего повелителя, я должен против воли просить ваше величество улучшить положение королевы Екатерины…

— Вы опять называете ее королевским титулом! — крикнул гневно король и ударил с размаху кулаком по подушке.

— Искренне сожалею, что слова мои вызвали у вас раздражение, но мой долг заставляет меня повторить еще раз, что вы, ваше величество, поступаете с ней несправедливо, — сказал твердо Шапюис, не обратив, по-видимому, никакого внимания на гнев короля. — Августейшая дочь Фердинанда Испанского и супруги его Изабеллы Кастильской и тетка Карла Пятого не должна жить в изгнании и почти в нищете. Она просит, как милостыни, у вашего величества позволения увидеть единственную дочь, но вы не обращаете никакого внимания на ее мольбы, и скорбь сведет ее в могилу!

Шапюис остановился в ожидании ответа, но король продолжал капризничать, дуться и молчать. Зная его упорство, посланник продолжал тем же бесстрастным тоном:

— Зачем ваше величество отказывает этой августейшей принцессе в желаемом свидании, которое вдобавок не сопряжено ни с какими неудобствами!

— Ни с какими неудобствами! — воскликнул Генрих. — Вам, мессир Шапюис, очень легко сказать: «Это не сопряжено ни с какими неудобствами!» Вам неизвестен характер этих дам, а я знаю наклонности и матери и дочери… Пусть Екатерина даст торжественную клятву называться не иначе, как принцессой Галльской, и, если она хочет склонить меня на уступки, пусть она не подписывается так, как она подписывается сейчас в своих письмах ко мне.

— Вы должны извинить ее, ваше величество, и принять во внимание, что особе с такими возвышенными чувствами трудно свыкнуться с мыслью, что она перестала быть законной женой и заняла двусмысленное положение в свете: эта мысль оскорбительна для ее самолюбия!

— Пусть! Это не убедит меня исполнить ее просьбу! — сказал с сердцем король. — Пусть она уезжает скорее в Аранжую! Южный климат полезен для больных!

Посол был возмущен бессердечием английского монарха.

— Хоть юг и полезен для подобных больных, — отвечал он с надменно-презрительной улыбкой, — но вашему величеству, вероятно, известно, что принцесса не в силах совершить путешествие: ее дни сочтены, и если вы не знаете, что королева при смерти, то я считаю долгом доложить вам об этом прискорбном обстоятельстве и прошу вместе с тем у вашего величества позволения отправиться немедленно в Кимблтон. У вас нет, разумеется, ни малейшего повода отказать мне в этой просьбе?

— Конечно, — отвечал апатично король. — Поезжайте в Кимблтон навестить Екатерину, и когда вернетесь, расскажете мне, как она поживает.

Он быстро отвернулся к стене, и испанский посланник вышел тотчас из комнаты.