Введение в конституционное право с разъяснением сложных вопросов

М. А. Краснов, 2018

В книге раскрываются смысл и содержание наиболее сложных для понимания конституционно-правовых явлений, таких как конституция, правовое государство, демократия, светское государство, республика и др. Основополагающие категории рассматриваются в их историческом развитии и с позиции разных исследователей. Автор привлекает образные сравнения, метафоры, использует иные приемы, для того чтобы перед читателем возник зримый образ кажущихся отвлеченными понятий. Для студентов юридических вузов, обучающихся по программам бакалавриата и магистратуры, а также всех интересующихся историей становления российской Конституции и проблемами конституционного права.

2

Конституция и конституционный строй

Не в силах никакая конституция устроить отношенья и дела, чтоб разума и духа проституция постыдной и невыгодной была.

Игорь Губерман. «Из цикла «Гарики»»

О термине

Слово «конституция» давно стало привычным. Любой человек в общем понимает, о чем речь; по крайней мере, сегодня уже вряд ли возможна ситуация, когда под «конституцией» подразумевалась бы жена великого князя^[47].

Сегодня каждое государство имеет конституцию (хотя не везде она представляет собой один акт — основной закон). Почему же тогда еще два с лишним века назад это слово было знакомо только немногим образованным людям? И почему раньше государства вполне обходились без конституций? Это не такие уж простые вопросы. Сложности начинаются уже с некоторой двойственности понятия «конституция», которой оно обязано двум основным значениям латинского слова «constitutio»^[48].

Первое — устройство (устроение), т. е. нечто существующее помимо человеческой воли. В этом значении термин «конституция» употребляется в биологической науке, когда нужно обобщенно сказать о морфологических и функциональных особенностях организма животных и человека, сложившихся на основе наследственных и приобретенных свойств. Но в таком значении и мы его иногда применяем в обыденной жизни, например если хотим объяснить свою полноту или худобу: «У меня такая конституция». Применительно к государствам конституции в этом, «биологическом», смысле существовали даже в древнейших восточных деспотиях. Сердцевиной таких конституций был полный произвол правителя: например, возможность лишить свободы, собственности или самой жизни любого из своих подданных даже без объявления причин (как царь Ирод, приказавший избить младенцев — уничтожить 14 тысяч ни в чем не повинных детей до двух лет).

Выдающийся немецкий юрист Георг Еллинек (1851–1911) именно этот смысл имел в виду, когда утверждал:

«Всякий постоянный союз нуждается в порядке, согласно которому создается и исполняется его воля, ограничивается его компетенция, регулируется положение его членов в самом союзе и по отношению к нему. Такого рода порядок называется конституцией. У каждого государства имеется, таким образом, своя конституция. Государство без конституции было бы анархией. Конституция свойственна даже “тирании” в античном смысле — так называемым деспотиям, равно как и такому строю, где правление находится в руках демократического комитета общественного спасения вроде французского 1793 года»^[49]. Тут, правда, Еллинек несколько противоречит себе, поскольку чуть выше он сказал об «ограничении компетенции», что не очень совместимо с понятиями «тирания», «деспотия», пусть и в античном понимании.

Второе словарное значение слова «конституция» — установление. Нетрудно видеть, что оно подразумевает уже чье-то оформленное веление. Именно в таком, «юридическом», значении слово «конституция» известно давно. Так назывались отдельные указы римских, затем византийских императоров до VII в. н. э. Но даже если акты, менявшие систему государственных органов, официально так не именовались, исследователи Древнего Рима тоже называли их конституциями. Например, у известного исследователя римской государственности и быта Теодора Моммзена (1817–1903) часто можно встретить слова о конституции какого-либо политического деятеля республиканского Рима (Мария, Гая Гракха, Суллы или Помпея)^[50]. В Средние века словом «конституция» обозначались уставы некоторых монашеских орденов (русское слово «устав» — буквальный перевод слова «конституция» в значении «установление»), а также акты, определявшие структуру управления ряда европейских городов-республик.

Однако не всякое устройство и не всякое установление можно обозначить термином «конституция», а только такое, которое предполагает нечто принципиально важное. Об этом, собственно, свидетельствует сам корень «const», означающий постоянство, устойчивость, укорененность. О различии между фундаментальным и производным, кажется, впервые было сказано Аристотелем (384–322 гг. до н. э.): он выделял основу государства (политию) и законы, изданные на этой основе (номос). Такое понимание и было заимствовано римлянами, которым мы обязаны словом «конституция». Г. Еллинек в небольшой брошюре «Конституция, их история и значение в современном праве» (единственное и множественное число смешаны в переводном оригинале) писал:

«Римляне также проводят строгое различие между конституцией государства и отдельными законоположениями, как бы велико ни было значение последних для общества. Установление конституции они обозначали специальным термином: “rem publicam constituere”. В великие поворотные моменты римской истории право изменения конституции возлагалось на чрезвычайные магистраты, которые облекались учредительной властью, последняя же фактически представляла собой совершенно неограниченную власть. Из этого выражения — rem publicam constituere — и возник термин “конституция” в смысле государственного устройства, вошедший, впрочем, во всеобщее употребление лишь с XVIII века»^[51].

Чрезвычайный магистрат, или экстраординарная магистратура (magister populi — букв. «предводитель народа»), представлял собой, по существу, диктатуру. Только не в современном — негативном — смысле. В частности, должность magister populi вводилась при серьезной угрозе Республике и не более чем на шесть месяцев. Только последний «предводитель народа» — Луций Корнелий Сулла (138–78 гг. до н. э.) — объявил себя пожизненным диктатором.

Весьма удачно, кстати, перевел термин «конституция» наш выдающийся соотечественник М.М. Сперанский (1772–1839), чей голос, к сожалению, не был вовремя услышан, а реформаторский потенциал не был оценен. Он говорил о конституции как о «коренных законах»:

«Каким образом коренные законы государства соделать столько неподвижными и непременяемыми (архаичный вариант слова «неизменными». — М. К.), чтоб никакая власть преступить их не могла и чтоб сила, в монархии вседействующая, над ними единственно никакого действия не имела? Сей вопрос всегда был наиважнейшим предметом размышления всех добрых государей, упражнением наилучших умов, общею мыслию всех, кто истинно любит отечество и не потерял еще надежды видеть его счастливым»^[52].

Итак, само слово «конституция» известно давно. Но применялось оно в политической и правовой сферах весьма редко, что неудивительно: до определенного времени термин имел иной смысл, нежели сегодня. Известный немецкий социал-демократический деятель XIX в. Фердинанд Лассаль (1825–1864), о взглядах которого на сущность конституции мы поговорим отдельно, считал, что при переходе к абсолютной монархии «государю нет надобности писать новую конституцию; монархия слишком практична, чтобы заниматься этим»^[53]. Однако вопрос тут вовсе не в практичности. Лассаль имел в виду монарха как полновластного правителя, а конституция в современном смысле родилась как раз для того, чтобы устранить чье бы то ни было полновластие, всевластие.

Рождение конституции современного типа

Считается, что конституции, несущие идею ограничения власти, появились лишь в последней четверти XVIII в. Верно. Но это не было внезапным событием, не было чьим-то озарением. Это был итог длительного процесса, начавшегося еще в XVI в. В это время, писал Г. Еллинек, появляется понятие «основной закон (lex fundamentalis)», который «обладает высшей силой сравнительно с другими законами: даже сам король связан этим законом и не может по своему личному усмотрению изменять его. Во Франции, в эпоху Генриха IV Луайзо заявляет, что “lois fondamentales de l’Estat” (основные законы государства) ставят прочные границы королевской власти»^[54]. Эти акты и были прообразом современной конституции.

Крупные ученые, среди которых — Томас Гоббс (1588–1679), Джон Локк (1632–1704), Сэмуэль фон Пуфендорф (1632–1694), Христиан Вольф (1679–1754), Жан-Жак Руссо (1712–1778), Эмер де Ваттель (1714–1767), Уильям Блэкстон (1723–1780), Эдмунд Берк (1729–1797), начинают осмысливать природу основного закона. И при всех различиях позиций они согласны в том, что это есть общественный договор^[55].

Неудивительно, что первые американские переселенцы, бежавшие чаще всего от преследований по религиозным мотивам и видевшие свое будущее государство как государство свободы и равноправия, восприняли такую идею конституции. Будучи в большинстве своем пуританами, они исходили из понимания государства как христианской общины, возникшей «в силу соглашения, в силу общественного договора, который должен быть заключен единогласно всеми членами сообщества»^[56]. Наиболее важной из конституций колоний Г. Еллинек считал Конституцию Коннектикута — Fundamental Orders of Connecticut (1639 г.): «Здесь в форме торжественного договора изложена подробная конституция государства»^[57]. В этот же период подобного рода акты были приняты и в некоторых других колониях (впоследствии штатах): Массачусетсе, Пенсильвании, Род-Айленде.

Конец XVIII в. можно смело назвать моментом цивилизационного прорыва человечества. А выразился этот прорыв главным образом как раз в появлении первых конституций современного типа — США (1787 г.), Польши (май 1791 г.) и Франции (сентябрь 1791 г.).

Соединенные Штаты. В ходе Войны за независимость (1775−1783 гг.) американские штаты (колонии) вышли из-под юрисдикции британской короны. Встал вопрос о характере будущего государства. Но колонисты не начинали с нуля: еще за 11 лет до момента принятия Конституции Второй Континентальный конгресс, в котором участвовали 65 делегатов от всех 13 штатов (г. Филадельфия, 4 июля 1776 г.), принял Декларацию независимости, в основу которой был положен текст, написанный Томасом Джефферсоном (1743–1826), впоследствии ставшим третьим Президентом США. Декларация в основном была посвящена объяснениям, почему колонисты не желают больше жить под властью короля Георга III. Однако наряду с этим в ней провозглашались те ключевые идеи, на основе которых американцы стали строить свою государственность, — естественные права человека и несовместимость с ними тиранического правления. Вот что говорится в одном из первых абзацев этого документа: «Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными и наделены их Творцом определенными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью. Для обеспечения этих прав людьми учреждаются правительства, черпающие свои законные полномочия из согласия управляемых. В случае, если какая-либо форма правительства становится губительной для самих этих целей, народ имеет право изменить или упразднить ее и учредить новое правительство, основанное на таких принципах и формах организации власти, которые, как ему представляется, наилучшим образом обеспечат людям безопасность и счастье. Разумеется, благоразумие требует, чтобы правительства, установленные с давних пор, не менялись бы под влиянием несущественных и быстротечных обстоятельств; соответственно, весь опыт прошлого подтверждает, что люди склонны скорее сносить пороки до тех пор, пока их можно терпеть, нежели использовать свое право упразднять правительственные формы, ставшие для них привычными. Но когда длинный ряд злоупотреблений и насилий, неизменно подчиненных одной и той же цели, свидетельствует о коварном замысле вынудить народ смириться с неограниченным деспотизмом, свержение такого правительства и создание новых гарантий безопасности на будущее становится правом и обязанностью народа».

Отношение к Декларации «отцов-основателей» было таково, что она сама по себе уже была конституцией и составляла существенную часть общественного консенсуса^[58]. Это отчасти объясняет, почему в основном тексте американской Конституции, принятой 17 сентября 1787 г., отсутствуют нормы о правах личности. Разработчики сосредоточились на обеспечении такого устройства власти, которое бы служило гарантией от тирании, или, как сказали бы сегодня, от авторитаризма, от режима личной власти. Другое дело, что уже 15 декабря 1791 г. были ратифицированы первые десять конституционных поправок (некоторые из них, впрочем, закрепляли не столько конкретные права и свободы, сколько принципы правового положения личности). Они получили название Билль о правах (не путать с британским Биллем о правах 1689 г.). Впрочем, раздел о правах и свободах отсутствует и в Конституции Австралии, однако это не мешает стране быть одной из передовых в соблюдении и защите прав личности^[59].

Польша. Здесь Конституция, принятая 3 мая 1791 г. (формально именовалась «Государственный закон»), появилась как юридическое оформление компромисса между нарождавшейся буржуазией и потомственной аристократией (шляхтой). Считается, что принятие Конституции Польши погасило опасность гражданской войны. Эта Конституция не основывалась на идее естественных и равных прав человека (по крайней мере, в стране сохранялся крепостной строй), да и просуществовала она недолго: через четыре года государство утратило независимость (второй и третий разделы Польши). Однако польская Конституция рассматривается как вторая в мире и первая в Европе конституция современного типа потому, что была актом высшей юридической силы, ограничивающим власть монарха.

Франция. Особенностью первой Конституции, принятой Учредительным собранием 3 сентября 1791 г., стало включение в ее официальный текст Декларации прав человека и гражданина от 26 августа 1789 г., которая до сих пор является неотъемлемой частью Конституции Франции. Хотя особа короля в первой Конституции провозглашалась неприкосновенной и священной, одновременно закреплялось, что «во Франции нет власти, стоящей над законом. Король царствует лишь в силу закона, и лишь именем закона он может требовать повиновения». Еще больше оснований считать Конституцию Франции одной из первых конституций современного типа дает то, что она превратила каталог прав и свобод личности в составную часть конституции и связала реальность этих прав и свобод с принципом разделения властей.

Хотя все три конституции довольно сильно отличались друг от друга по структуре и формулировкам; хотя разным был общественно-политический контекст, в котором они рождались, все они относятся к первым конституциям современного типа, поскольку объединены идеей ограничения государственной власти. Первые конституции породили довольно бурный процесс принятия конституций в ряде европейских, а также латиноамериканских государств. Но почва для этого к началу XIX в. была уже взрыхлена: идея конституционализма охватила мыслящую часть общества и даже многие монархи поняли, что противиться этой идее опасно.

Большую роль в «конституционализации» Европы сыграли и Наполеоновские войны, что, вообще-то, являет собой некоторый парадокс: Наполеон пытался создать империю и в то же время нес антиимперские идеи. Выдающийся русский правовой мыслитель Б.Н. Чичерин (1828–1904) писал, что Наполеоновские войны оказали либерализующее влияние: «После падения Наполеона представительные учреждения скорее всего возникли в тех странах, на которых он оставил свои следы», именно там «законная власть и свобода соединились для низложения военного деспотизма»^[60]. Это подтверждает и Г. Еллинек, который отмечал, что в конце 1810-х — начале 1820-х годов по инициативе самих монархов были приняты конституции ряда немецких княжеств — Баварии, Вюртемберга, Бадена, Гессена^[61]. Это не означало, что монархи были бóльшими «конституционалистами», нежели их подданные. Просто некоторые из них смогли понять: наступает новая эпоха, с требованиями которой нельзя не считаться. Как писал тот же Г. Еллинек, они хотели «согласовать долженствовавший быть созданным конституционный порядок с княжеским суверенитетом, который надлежало охранить от поглощения его революционными идеями»^[62].

В то же время оставались государства (к сожалению, Россия была в их числе), где конституционные идеи еще не овладели обществом и потому не было должного общественного напора. Поскольку требование конституции в те времена воспринималось как требование ограничить власть монарха, «конституция» ассоциировалась с «революцией». Образную иллюстрацию такого положения вещей можно найти у нашего замечательного писателя с острым сатирическим взглядом М.Е. Салтыкова-Щедрина

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

47

Кавычки вокруг слова «партия» означают его условный характер. Оно р буквально означает часть. Коммунистическая же партия после Октября 1917 г., быстро расправившись даже со своими союзниками по революционной борьбе — левыми эсерами и меньшевиками, стала уже не частью, а целым.

48

См.: Подосинов А.В., Козлова Г.Г., Глухов А.А. Lingua Latina. Латинско-русский словарь. 4-е изд. М.: Флинта; Наука, 2001. С. 67.

49

Еллинек Г. Общее учение о государстве // Право современного государства. Т. 1. 2-е изд., испр. и доп. по 2-му нем. изд. С.И. Гессеном. СПб.: Издание Юридического книжного магазина Н.К. Мартынова, 1908. С. 371.

50

См.: Моммзен Т. История Рима / воспроизведение перевода «Римской истории» (1939−1949 гг.) под науч. ред. С.И. Ковалева, Н.А. Машкина. СПб.: Наука; Ювента, 1997.

51

Еллинек Г. Конституция, их история и значение в современном праве. СПб.: Книгоиздательство «Голос», б.г. С. 8.

52

Сперанский М.М. О коренных законах государства // Сперанский М.М. Юридические произведения / под ред. и с биогр. очерком В.А. Томсинова. М.: Зерцало, 2008. С. 274.

53

Лассаль Ф. О сущности конституции (Речь, произнесенная в одном берлинском окружном собрании в 1862 г.) // Сочинения Фердинанда Лассаля: в 2 т. Т. 2. СПб.: Изд. Н. Глаголева, 1905. С. 20.

54

Еллинек Г. Конституция… С. 11.

55

См.: Там же. С. 16–18.

56

Еллинек Г. Конституция… С. 12.

57

Там же. С. 12–13.

58

См., например: Альберт Р. «Выгоды», доступные президентским республикам, в условиях парламентских демократий // Сравнительное конституционное обозрение. 2011. № 3. С. 36; Merkel R. Separation of Powers — A Bulwark for Liberty and a Rights Culture // Saskatchewan Law Review. 2006. Vol. 69. No. 1. P. 129−130.

59

См., например: Храмова Т. Австралия: Конституция без прав и права вне Конституции // Сравнительное конституционное обозрение. 2016. № 4.

60

См.: Чичерин Б.Н. О народном представительстве. СПб.: Наука, 2016. С. 210–211.

61

См.: Еллинек Г. Общее учение о государстве. С. 343.

62

Там же.