Дед, любовь и расстройство психики

Лёнька Сгинь, 2019

Здесь 17 лучших моих рассказов, в которых дед переплёлся с шизофренией и вконец окосел от любви, ужаса и приближающейся смерти. Я нарочно не делал разделения по жанрам. Просто 17 рассказов. Разных и не связанных между собой ничем, кроме вечного: дед, любовь и расстройство психики.Содержит нецензурную брань.

Тру дед стори

Деду Потапу было 75 лет. Он сидел на балконе, курил «Приму» без фильтра. На дворе замерзал ноябрь.

Из комнаты на балкон высунулась златовласая голова внука:

— Дед, погуляю пойду с пацанами.

Потап сделал последнюю крутую затяжку и пустил дым по седой бороде:

— Ну иди… а куда собрался-то?

— Да там две остановки на электричке. По городу походим просто.

— Просто? А чего разрядился как курица?

На внуке был свитшот с изображением Курта Кобейна и джинсы до щиколоток. Ему недавно исполнилось 15. Он ступил тапком на балкон и поёжился:

— Холодно. Ты как сидишь тут часами вообще?

— Знаю, что холодно, а ты хрен-те в чём! Вот у меня — другое дело, — дед указал на свой красный свитер крупной вязки, — Я тебе историю расскажу. Сходи за тубаретом…

— Ну… дед. У меня электричка. И правильно:"табуретом".

— Сходи-сходи. Послушаешь старика хоть пять минут. Может, поумнеешь.

Внук нырнул в комнату и скоро вернулся в халате. В руках табурет. Сел:

— Давай, время true ded story.

Потап зыркнул строго на внука, смял папиросу и бросил в банку из-под кофе. Начал:

— Было мне, как тебе сейчас, примерно. Ехал от бабки Насти. Стужа стояла… на дворе ноябрь, а птицы: на лету дохнут с мороза такого. Это тебе не то, что сейчас… морозишки, один пшик.

А бабка Настя жила у чёрта на куличиках. Я к ней раз в год на каникулы ездил. Повидаться. Да девок деревенских пощекотать.

И вот пришла мне пора ехать домой. С бабушкой попрощался, гостинцы в охапку сгрёб и пошлёпал к станции. Добрался, впрочем, без происшествий, хоть и пешком семь кило́метров…

— Киломе́тров, дед…

— А? Ты поучать пришёл или умного человека слушать? Ишь ты! Так вот…

Дождался поезда этого четырёхвагонного. Полпачки, помню, скурил, пока ждал. И сел, думаю, дай покемарю. Всю ночь ведь с девками колобродил. Под утро только домой вернулся, чтобы бабка не заругала.

И уснул у окна. Крепко так уснул! Колёса стук-стук. Деда твоего и сморило.

Потом просыпаюсь. Глядь, а где же я еду-то?! За окном темень да пустота, что у медведя в брюхе. И в вагоне лампочки ту-у-ускло так горят, стервы…

Иду по вагону: люди спят все. Тихий час, как будто. Прошёлся по всему составу. Народу немного, и все до единого спят. Ладно, думаю, пойду покурю в тамбур.

В головном вагоне вышел, значит, в тамбур. Спичкой чирк-чирк. Ни-и-черта не горит. Вдруг, вижу, девчонка сидит на полу, едва одетая. В платьишко одно серенькое. Коленки подогнула, как русалка хвост. Поднимает на меня глаза и говорит со вздохом:

— Ах, куда же ты едешь, Потапчик?

И смотрит глазищами своими. С поволо-о-окой такие, водянистые. А сама, вроде мне ровесница…

— Дед, ладно тебе, — внук поёжился в халате, зевнул, — какая ещё русалка водянистая? Откуда ты взял это хоть?

— Дурень ты! Из жизни взял! Твою ж мать… Слушай! Кому говорят?! — Потап сунул руку в карман брюк за папиросой, но передумал:

— Домой еду, — говорю, — а ты?

И что-то нехорошо мне стало. Махнул рукой и в вагон ушёл. Сел в середине рядом с женщиной в косынке. Отдышаться захотелось. Сердечко: таки-так… таки-так. В окошко вглядывался-вглядывался: ни зги.

Потом скосился на бабу в косынке: бледная, как покойник. И косынка красню-ю-ющая, а лицо… что щиколотки твои на морозе. Тронул её ладонь — лёд. Так и есть: покойница. Аж перекрестился с испугу! Хоть и церквей-то уж не было совсем. Совок!

Побежал по вагонам. Здесь-там: одни мертвецы. Да что ж это?!

Проверил всех до последнего вагона. Ни дыхнут, ни чихнут. А у самого сердце быстро-быстро молотит: так-так-так-так. Получается, один я живой… ну, и девка та из первого тамбура. Обернулся и чуть не грохнулся, как был, в полный рост. Стоит…она в дверях:

— Ну что ты маешься всё, Потапчик? — устало так тянет, — Сядь, покимарь ещё. Долго ехать-то.

— Куда, — спрашиваю, — куда ехать, родная?!

— Ну, вот и молодец. Родная, конечно, — и засмеялась бубенчиком, вроде как подловила меня. А от смеха этого холод ползёт по полу и кровь внутрях стынет.

И что приметил тогда: стою-дрожу… холод собачий в вагоне, а по лбу пот стекает. Во, как бывает!

Она мне:

— Давай тогда родниться, Потапчик, — и ступает ко мне через вагон ме-е-едленно, пла-а-авно. Не идёт, а пишет.

Подошла ко мне вплотную. Смотрит глаза в глаза, лыбится. Красивая девка, кстати. Только смертью от неё за версту несло!

А я к стеночке прижался. Что мне было-то. Эх! Скажи спасибо, что не описался! Хотел что-то сказать и только: «м…м…ммм…» Язык, видать, отмерзать начал.

Пока мычал, она меня возьми, да обними. По-простому так, как старшего брата. Ручонки у неё хоть и тонкие, но кре-е-епкие были. Говорит:

— Хороший ты, Потапчик! Давай, твоя остановочка. Увидимся ещё!

Слыхал?! Увидимся, говорит! Поезд тормознул, и дед твой выскочил. Гляжу, и правда — моя станция. Ишь! И фонари яркие, какие горят, и воздух родной. Смеяться захотелось! Жив! Но тут обернулся на состав — отъезжает. И все пассажиры через окна лупятся глазками своими мёртвыми, а я живой остаюсь здесь, один.

— Во-о-от, внучек! — с этими словами Потап закурил новую папиросу.

Внук растерянно моргал глазами:

— Что: вот? Дед? А к чему это всё? На электричках мне теперь не ездить или что?

— Балда ты! Слышу звон, да не знаю, где он! — Потап затянулся, привстал и сплюнул через в щель в зубах, — Говорю же, от бабки Насти я ехал! А бабушки у нас что? А?! Вя-я-яжут — вот что!

Дед указал на свой красный свитер крупной вязки:

— В деревне все говорили, что прапрабабка твоя колдуньей была. Этот свитер она мне связала и подарила тогда перед отъездом. Я и надел сразу, чтобы бабушку не расстраивать. А видать свитер из какого-нибудь волоса конька-Горбунка! Волшебный! А может, просто, зело тёплый! Так и выжил твой дед! Так что…вот держи, внучек! В добрый путь!

Потап стащил свитер через голову и протянул внуку. Тот рассмеялся:

— Ну ты и маркетолог, дед! Такую историю сочинил, чтобы одеть меня по-своему… ладно, давай. Всё равно раздеваться вряд ли где-то буду. Хотя… — внук нацепил свитер прямо на балконе, отдал деду халат и свитшот. Стал разглядывать себя в отражение в окне:

— Он, вроде, на меня прям. Смотрюсь, как хипстер! Ладно, побежал я!

Внук быстро собрался и вышел из квартиры.

Потап закурил очередную папиросу и наблюдал, как прячется солнце за горизонтом. Кутался в халат. Сзади послышался смешок:

— Потапчик! А, Потапчик?! Что же ты мёрзнешь стоишь, без свитера? Вот мы и свиделись снова!

Потап опёрся локтями на перила балкона. Курил, не оборачиваясь: «Какая разница, есть у смерти лицо или это только глупая фантазия?». Почувствовал, как по груди поползли холодные цепкие руки и потянули назад. Он попытался удержаться за перила, но в сердце что-то сильно кольнуло.

Старик упал на пол балкона. Несколько раз судорожно вобрал воздух в грудь и… отошёл.