Новые сказки

Лючия Витуникаса Стоните

Мистические сущности, оборотни, царевны и русалки встретятся вам на страницах этой книги. И, конечно же, смелые герои, преодолевающие трудности на своем пути. Мистические явления нашей жизни и поистине волшебные путешествия души также раскроются вам в стихах после самобытных сказок, написанных в русской поэтической традиции.

ВОЙ ИЗ ЧЕРНОГО ЛЕСА

Житель я городской, и, поживши, не молод.

Как и все устаю от забот и трудов.

А, когда уж невмочь, невзирая на холод,

поезд скорый увозит меня под Тамбов.

Лица все дорогие в поселке одном:

тетки, дяди, племяшки, деды-старожилы.

Рады мне. Вечерами в застолье хмельном

через слово твердят, что покамест-то живы.

Там, в тамбовском краю, дерева до небес.

В темных чащах, оврагах, зубастые рыщут.

Там заснеженный рай, но порою окрест,

средь пушистых кустов, перепелки не свищут.

Там трава-мурава и ручьи, и болота.

Нет зверью распривольней и краше земли.

Только кто-то еще, неопознанный кто-то,

словно демон кривой затаился вдали.

Молвят люди, порою из чащи глухой,

в ночи темные, в срок волшебства полнолунья,

будто слышится зов — ужасающий вой.

Может, это с обличьем играет колдунья?

Но луна убывает, худеет и вновь

все полесье объято чудесным покоем.

Но у дальней избы снова найдена кровь.

Здесь никто, никогда, не забудет о вое.

То корова уйдет, и найдут колокольчик.

В черных каплях трава, — и вокруг тишина.

Тут не выйдет никто в приближении ночи.

И ни волки, ни лес, — неизвестность страшна.

Здесь на волка охотились исстари вольно.

Коли волка бояться, то в лес не ходить!

Серых шкур на базары свезли предовольно.

В страхе этом ночами не волка винить.

Старый дед рассказал про чудное градище.

Где-то в чаще забытой, что в дальних лесах,

будто духи иль люди на старом кладбище.

Там живут и к кому-то приходят во снах.

Но про это про все откровенно не скажут.

Здесь пожить, и откроется правда, как есть.

Иль увидишь глазами, иль кто-то покажет.

Мертвым найден сосед, изуродован весь.

Тело порвано в клочья, и кровь по проулку.

Тихий пахарь земли не умел навредить.

Что за зверь разорвал? Ведь не мягкую булку?!

Но не съел, а как-будто хотел устрашить.

Но кому устрашать захотелось округу?

Не являя себя, ничего не прося?

Только ходит слушок в деревушке по кругу —

это древние духи, проснувшись, грозят.

Ведь убийца не может исчезнуть так скоро.

Не оставив следа, ни ножа, ни тряпицы!

В раз на третий годок, изрыдавшися ором,

б, абы местные в траур спешат обрядиться.

И от жалоб усердных отдачи немного.

Едут, ищут, расследуют — все невпопад.

Много пишут бумаг, и обратно в дорогу.

Был иль не был сыскарь, — поприкрыл снегопад.

Тут метель разыграется коли не в шутку, —

ни дорог не найдешь, ни домов не видать.

Вроде тихо кругом, но спокойствие хрупко.

И ружье из сеней не спешат убирать.

Как луна наберет полномочную силу,

как прольет на снега промороженный свет,

будто тени встают из забытой могилы.

Снова вой за окном, а следов-то и нет!

Прадед в детстве моем нарассказывал байку,

как столетье назад снаряжались в отряд.

Как собак собирали в шумливые стайки.

В лес охотиться шли, почитай, наугад.

Но никто, никогда не нашел это чудо.

Может, думаю я, неприлежно искали.

Как-то, было, придумал один недоумок, —

мол де, жертву оставим, и сгинут печали!

Что ж решили. И, телку под дубом оставив,

и поодаль, с верхушки сосны наблюдали.

Только утром замерзшие, чуть поотаяв,

всем сказали, что нечисть в глаза не видали.

Ну, не вышло, не вышло, чего тут дивиться?

С телкой дело решили опять повторить.

Вдруг послышался крик: «Запропала девица!»

Снова зверю селян удалось обхитрить.

В этот раз отыскалось, однако, отличье.

След в снегу отпечатал коварный злодей.

Дверь открыла девица сама, без приличья.

Четкий след человечий нашли у дверей.

Шел по снегу разбойник, как-будто бы с ношей.

Диво дивное — след-то босой! Да в морозы!

Вдруг увидели гребень девичий замерзший.

Он чернел на снегу, аккурат под березой.

Чу! Охотники разом в испуге застыли;

след ноги превратился в звериный, огромный!

Четко снег утоптал. Показалось, накрыли!

Самый старый нашептывал матом отборным.

Молча шли мужики по печатям звериным,

но цепочка, и та, невзначай разорвалась.

И, не веря глазам, покивав на осины,

людям только домой возвернуться осталось.

Вот пришли, и, не помня себя, рассказали.

Бабы охать и плакать опять принялись.

Сильно родичи девки пропавшей страдали.

Пред народом зверюгу найти поклялись.

Только солнце взошло, и природа проснулась,

только начали люди кормежку коров,

глядь, деваха из леса живая вернулась.

Прямо в поле пошла, не заметив домов.

Вся одежда несчастной разорвана в клочья.

И висит, растопырясь, треплясь на ветру.

Что случилось с несчастной, понятно той ночью…

Бабы девку вернули к родному двору.

Мать с отцом, не нарадуясь, кинулись к дочке:

«Нам разбойника имя скажи, не обидим».

Все просили, глядели в любимые очи,

но она промолчала, как-будто не видя.

Так никто ничего не узнал от девицы.

Толь глуха, ну, а может быть, в сглазе каком?

Мать с отцом приходили в часовню молиться, —

мол, за что же дитя повредилось умом?

Лишь своих узнавать научилась немая.

Как посмотришь — красотка. Да как же помочь?

Тут беда с ней еще приключилась другая.

Видят близкие: «Боже, беременна дочь!»

В срок, положенный всем, разрешилась ребенком.

Был младенец красив, окруженный стараньем.

Взгляд непросто отвесть от зеленых глазенок.

Только мать не имела к нему состраданья.

Ей дадут покормить и уносят сыночка.

А она не глядит на него и не нянчит.

Вдруг в колодце ее обнаружили ночью.

Сильно плакал в ту ночь новорожденный мальчик.

Мамка с батей по дочке проплакали с месяц.

Но внучок отнимал все вниманье и силы.

Тут соседи напомнили: «Деток-то крестят».

И завьюжило снегом тропинку к могиле.

Бабка с дедом пошли с мальчуганом в часовню.

Крестных выбрали внучеку, как подобает.

А священник — то имя младенца не вспомнил.

Молвил, — болен и старый, и все забывает.

А в селе прозывали ребенка «лесовским».

Меж собой называли, глаза отводили.

А назвали — то так, не сказать бы «бесовским».

Лишь от деда да бабки прозваньице скрыли.

Дед да бабка сказали: «Алешей назвали».

«Что ж, Алексий пригож», — констатировал старец.

Крестных тут же к купели поближе позвали.

Тут младенец священника цапнул за палец.

Чувство страха объяло крестивших ребенка.

«Нет, не видел такого», — крестился священник.

Тут малыш заревел, и куда бы не деться,

так орал, что вода зарябилась в купели.

«Видно день-то неправильный выбрали Леше», —

всем сказал, осеняя знаменьем, священник.

— «Будьте дети готовы к неправедной ноше.

А крестить постараюсь в другой понедельник».

Но в иной понедельник случилось ненастье.

В день другой непонятно малыш расхворался.

Он почти что не ел, но не плакал и, к счастью,

глядя взглядом зеленым на всех, улыбался.

Как погода утихла, и мальчик окрепнул,

вновь собрались пойти и его окрестить.

Только деда недуг на полати повергнул, —

стало тяжко на сердце и трудно ходить.

Тут задумались родичи: «Что же поделать?

Как крестить, так какая беда приключиться!

Может, в доме проявиться дьякона смелость?

И случиться внучку наконец покреститься».

Дьякон к дому пришел. И купель притащили.

Глядь, младенца несчастного бросило в жар.

И покуда настоем лечебным поили,

в доме, будто бы с крыши, начался пожар.

Дым валил и заполнил собою светлицу.

Стали воду таскать, потушить постараться.

А дьячок испугался и начал молиться.

Лишь младенец один не грустил, а смеялся!

Стало ясно — мешает какая-то сила.

Но откуда взялась? От кого же исходит?

Бабка: «Отче, небесный, спаси и помилуй!»

Дьяк от детки испуганных глаз не отводит.

Отмер он и гуськом заспешил по дороге.

Крикнул только в воротах: «Идите к ведунье!»

Дед сказал, мол де, место ведьмачке в остроге.

Бабка: «Нам драгоценно, — она-то молчунья.

Скажет правду, в селенье трепаться не станет.

Что твориться с дитем объяснит и поможет.

Глядь, беда неминучая напрочь отстанет,

вдруг внучку и крещение станет возможным?»

В доме старом ведунья одна доживала.

За калитку к себе никогда не звала.

Бабам местным она втихаря колдовала.

До заката лечебные травы рвала.

К ней пришли и дитя, покрестясь, показали.

Что не так — то с внучком попросили открыть.

Только глянула ведьма и сразу сказала:

«Вам в чащобу его б отнести, да забыть!»

С горя бабка и дед закричали со злобой:

«Чтоб судьба на тебе, наконец, отыгралась!

Чтоб тебя одолела какая хвороба!»

Ведьма вслед недотепам тихонько смеялась.

Лет с пяток незаметно прошло, и забылся

злой ведуньи для внука ужасный совет.

Мальчик рос и на улице часто резвился.

Бабке с дедушкой был, как в окошечке свет.

В лес любил уходить по грибы спозаранку.

Вместе с дедом они исходили округу.

Как-то раз притащили олешка-подранка.

Внука тот сторонился, бодался с испугу.

Как-то дед задержался, трудясь во дворе.

Слышит что-то пищит на задах олененок.

Встал за изгородь, смотрит, а внук, озверев,

скалит с рыканьем зубы, как-будто волчонок.

«Леша, что же скотинку несчастную дразнишь?»

Внук не слышит и снова, как дикий скакнул.

«Что же зверем оскаленным, козликом скачешь?»

Взглядом страшным на деда лишь внучек сверкнул.

Бабка только с трудом оттащила парнишку.

Дед охрип, объясняя, срываясь на окрик.

Спать легли, утомившись с волнения слишком.

Внук же с лунного круга глазенок не сводит.

Так не спал постреленок и спать не давал.

Все просил по утру за грибами пойти.

Дед ему, отмахнувшись, про лес обещал.

Только утром внучка не случилось найти.

Бабка с дедкой искали в деревне повсюду.

Всех детей попросили мальчонка позвать.

Да не вышло увидеть любимое чудо.

И решили родные в лесу поискать.

Братья деда, племянники, в лес поспешили.

До заката вернуть обещались мальца.

А ведунья-то бабке: «Народ не смешили б!»

Только крикнула это и прочь от крыльца.

Солнце в лес утонуть неспеша собиралось,

к дому бабки родные пришли рассказать,

как искали везде и кричали, старались,

но никак не смогли пострельца отыскать.

Бабка в слезы. Ревет, успевай вытираться.

Дед сказал, что соседи придут ко двору,

мол, с собаками завтрашним днем обыскаться

все решили. И пустятся вслед поутру.

А на утро собак по селу насбирали.

И одежку внучка принесли на понюх.

Резво в лес, разделившись по три, поспешали,

только в зорьку успел раскричаться петух.

Что ж леса до болот исходили изрядно.

Но дитяти нигде и следа не видать.

Хоть толпою иди, обыщись поотрядно, —

ясно стало — мальца не судьба повстречать.

Дед да бабка от горя рыдали, закрывшись.

Даже ставни окон не хотели открыть.

И во сне, в полудреме недолгой забывшись,

все искали внучка и просили простить.

Ночь рыдали и день, и, неделю промаясь,

все ж решили в церквушке кровинку отпеть.

И пошли, попросили дьячка-то, покаясь.

Дьяк замолвил словечко, да начал хрипеть.

Он с испугу за горло схватился и драпать.

Шагом быстрым пошел поскорей из дверей.

Воск свечей не успел на обувку накапать,

как умчался дьячок от несчастных людей.

На обратной дороге ведунья встречалась.

Вновь блеснула на них синевою очей.

Снова вслед нехорошим смешком засмеялась.

И сказала: «Живите, но бойтесь ночей!»

После случая с дьяком, сбежавшим, охрипшим,

все соседи сторонкой избу обходили.

Часто деда встречали с главою поникшей.

Бабка с мужем по лесу нередко бродили.

В ночь однажды луны полновесно налитой

все село услыхало протяжнейший вой.

Плакал будто волчище, порядком побитый.

А ему подпевал недоросток другой.

Так столетье назад повелось по округе, —

как луна обретает полночную силу,

вой двойной, убиваются будто о друге,

слышен всем. И рисуется образ могилы.

Свыклись здесь с неизведанным дивом лесным.

Знают все, без премудрости, правила жизни:

за порог не ходи с приближеньем ночным.

И тогда поживешь на просторах отчизны.

Я не больно-то верю в легенды дедов.

Ну, рассказ… Предовольно однако занятный.

Только здесь ни за что не пойду за порог

я один в догорающий час предзакатный…