Голубой замок

Люси Мод Монтгомери, 1926

Канадская писательница Люси Мод Монтгомери известна своими книгами о детях и для детей: «Энн из Зеленых Крыш», «Эмили из Молодой Луны» и т.д. «Голубой замок» – первая книга, которую автор написала для взрослых. В свои двадцать девять лет Валенси Стирлинг никогда никого не любила и не верит, что когда-либо это случится. Ее жизнь в доме властной матери и вездесущей тетушки скучна и монотонна. Она находит отдушину в чтении книг Джона Фостера и в своих фантазиях о Голубом замке. Шокирующий диагноз, поставленный доктором Трентом, переворачивает ее жизнь. Впервые на русском языке.

Глава III

Завтрак всегда был одинаков. Овсяная каша, которую Валенси ненавидела, тост с чаем и чайная ложка мармелада. Миссис Фредерик считала, что две ложки — расточительно, но для Валенси это было неважно, она ненавидела и мармелад. Холодная мрачная столовая была еще холоднее и мрачнее, чем обычно; дождь потоком лил за окном, со стен глазели ушедшие Стирлинги, в скверных золоченых рамах, шириной больше, чем портреты. А кузина Стиклз еще и пожелала Валенси многих повторений этого дня!

«Сядь прямо, Досс», — было все, что сказала ей мать.

Валенси села прямо. Говорила с матерью и кузиной Стиклз о том, о чем говорили всегда. Она никогда не задумывалась, что произошло бы, если попробовать поговорить о чем-то другом. Она просто знала. Поэтому никогда этого не делала.

Миссис Фредерик была обижена на Провидение за то, что оно послало дождь в день, когда она хотела пойти на пикник, поэтому ела свой завтрак в обиженном молчании, за которое Валенси была ей весьма признательна. Но Кристин Стиклз, как обычно, ныла, жалуясь на все и вся — погоду, течь в кладовке, цены на овсянку и масло — Валенси тотчас подумала, что намазывает свой тост слишком щедро — и эпидемию свинки в Дирвуде.

«Досс обязательно подцепит ее», — предчувствовала она.

«Досс не должна ходить туда, где может заразиться свинкой», — заключила миссис Фредерик.

У Валенси никогда не было ни свинки, ни коклюша, ни ветрянки, ни кори и прочего, что ей следовало бы подцепить — ничего, кроме тяжелых простуд каждую зиму. Зимние простуды Досс стали чем-то вроде семейной традиции. Ничто, казалось, не могло защитить ее. Миссис Фредерик и кузина Стиклз сражались с ними изо всех сил. В одну из зим они с ноября по май держали Валенси дома в теплой гостиной. Ей даже не позволяли ходить в церковь. Но Валенси подхватывала простуду за простудой и закончила бронхитом в июне.

«В моей семье никогда такого не бывало, — сказала миссис Фредерик, намекая, что это, должно быть, склонность Стирлингов».

«Стирлинги редко простужаются», — обиженно заметила кузина Стиклз. Она принадлежала к Стирлингам.

«Я считаю, — сказала миссис Фредерик, — что, если человек примет решение не простужаться, у него не будет простуд».

Так вот в чем была причина. Виновата сама Валенси.

Но в это утро особенно невыносимым для Валенси стало то, что ее называли Досс. Она терпела это двадцать девять лет и вдруг поняла, что больше не может терпеть. Ее полное имя было Валенси Джейн. Сочетание звучало ужасно, но ей нравилось Валенси, с этим затейливым заморским привкусом. Оставалось загадкой, как Стирлинги позволили окрестить ее так. Ей рассказывали, что ее дедушка по матери, старый Амос Вансбарра, сам выбрал для нее имя. Отец присоединил свой цент, добавив Джейн, чтобы придать имени цивилизованность. А затем семейство нашло выход из положения, дав ей прозвище Досс. Никто, кроме чужих, не называл ее Валенси.

«Мама, — неуверенно произнесла она, — ты не возражаешь против того, чтобы называть меня Валенси? Досс кажется таким… таким… мне оно не нравится».

Миссис Фредерик изумленно взглянула на дочь. Она носила очки с чрезвычайно сильными линзами, которые придавали ее глазам особенно неприветливое выражение.

«А что не так с Досс?»

«Оно кажется слишком… детским», — пробормотала Валенси.

«О! — миссис Фредерик происходила из семьи Вансбарра, а улыбка у Вансбарра не была в ходу. — Понимаю. Кстати, это очень тебе подходит. Честно говоря, ты все еще ребенок, мое дорогое дитя».

«Мне двадцать девять лет», — в отчаянии сказало дорогое дитя.

«На твоем месте я бы не кричала об этом на каждом углу, — заявила миссис Фредерик. — Двадцать девять! Когда мне исполнилось столько, я была замужем уже девять лет».

«Я вышла замуж в семнадцать», — гордо добавила кузина Стиклз.

Валенси украдкой взглянула на них. Миссис Фредерик, если исключить ее ужасные очки и крючковатый нос, который делал ее похожей на попугая больше, чем сам попугай похож на себя, вовсе не выглядела уродливой. В свои двадцать она, возможно, была довольно симпатичной. Но кузина Стиклз! Удивительно, что нашелся мужчина, которому она понравилась. Валенси подумала, что кузина Стиклз с ее широким, плоским, морщинистым лицом, с родинкой прямо на кончике короткого носа, щетиной на подбородке, желтой морщинистой шеей, выцветшими глазами навыкате, складками у тонкого рта, все же имела над ней преимущество — право смотреть сверху вниз. И она была нужна миссис Фредерик. Валенси с горечью размышляла, что же это значит — быть необходимым кому-то, быть желанным. Она не была нужна никому на свете, и, исчезни она вдруг, никто бы не скучал по ней. Она стала разочарованием для своей матери. Никто не любил ее. У нее никогда не было даже подруги.

«У меня даже нет этого дара — дружить», — горестно призналась она самой себе.

«Досс, ты не доела свои корки», — с упреком сказала миссис Фредерик.

Дождь шел без остановки до полудня. Валенси шила лоскутное одеяло. Она ненавидела шить лоскутные одеяла. Они были никому не нужны. Дом заполонили лоскутные одеяла. Три больших сундука на чердаке были забиты ими до краёв. Миссис Фредерик начала собирать одеяла, когда Валенси исполнилось семнадцать, и продолжала делать это, несмотря на то что они вряд ли понадобятся. Но дочь должна была трудиться, а материалы для вышивания стоили слишком дорого. Безделье считалось основным грехом в доме Стирлингов. В детстве Валенси каждый вечер заставляли заносить в маленькую, ненавистную ей, черную записную книжку каждую праздную минуту за день. По воскресеньям она должна была суммировать их и вымаливать у небес прощение.

В этот судьбоносный день Валенси провела в праздности лишь десять минут. Во всяком случае, миссис Фредерик и кузина Стиклз назвали бы это праздностью. Она поднялась в свою комнату, чтобы взять наперсток, и наспех открыла «Плоды чертополоха» на первой попавшейся странице.

«Леса, как живые существа, — писал Джон Фостер, — чтобы знать их, нужно жить с ними. Случайные прогулки по проторенным тропам никогда не приведут к их сокровенному. Если мы хотим подружиться с ними, нужно погрузиться в них, завоевать их частыми, почтительными визитами в любое время: утром, в полдень, вечером, в разное время года, весной, летом, осенью, зимой. И все равно мы никогда не сможем до конца ни познать их, ни обмануть своей уверенностью в этом знании. У них имеется свой действенный способ держать пришельцев на расстоянии и закрывать свои сердца от случайных экскурсантов. Нет смысла исследовать леса по иной причине, чем просто любовь к ним, они тотчас раскусят нас и спрячут свои сладостные старые тайны. Но если они поймут, что мы приходим к ним, потому что любим, они будут щедры и откроют такие сокровища красоты и радости, каких ни купить, ни продать ни на одном рынке. Потому что леса, когда отдают — отдают безмерно и ничего не требуют взамен от своих истинных поклонников. Мы должны приходить к ним с любовью, смиренно, терпеливо и внимательно, и тогда мы познаем, какая проникновенная красота таится в диких уголках и безмолвных долинах; лежит под звездными небесами и солнечными закатами; какие таинственные мелодии наигрывают на струнах своих арф старые сосновые лапы или напевают еловые стволы; какими нежными ароматами веет дыхание мхов и папоротников в солнечных уголках или возле влажных ручьев; какие мечты, мифы и легенды старых времен кроются там. И тогда бессмертное сердце леса будет биться в такт с нашими сердцами, а его таинственная жизнь незаметно проникнет в наши вены, и мы навсегда станем их пленниками, и, куда бы мы ни шли и где бы ни скитались, нас вновь и вновь будут манить леса, как близкие дорогие друзья».

«Досс, — позвала ее мать снизу, — что ты там делаешь, одна в комнате?»

Валенси отбросила «Плоды чертополоха», словно горячие угли, и ринулась вниз к своим лоскутам, но ее не отпускало странное возбуждение, что всегда охватывало ее, когда она погружалась в одну из книг Фостера. Валенси почти ничего не знала о лесах — если не считать призрачных дубовых и сосновых рощ, окружающих Голубой замок, — но всегда тайно желала попасть туда, и книга Фостера о лесах заняла в ее мечтах второе место после самих лесов.

В полдень дождь прекратился, но солнце выглянуло из-за туч только около трех часов. Тогда Валенси осторожно сообщила, что хотела бы сходить в город.

«Зачем тебе идти в город?» — строго спросила ее мать.

«Хочу взять книгу в библиотеке».

«Ты уже брала книгу на прошлой неделе».

«Нет, прошел уже почти месяц».

«Месяц. Ерунда!»

«На самом деле, мама».

«Ты ошибаешься. Не могло пройти больше двух недель. Мне не нравятся возражения. И я не понимаю, зачем тебе брать книгу. Ты понапрасну тратишь время на чтение».

«А чего стоит мое время?» — с горечью спросила Валенси.

«Досс! Не разговаривай со мной таким тоном».

«Нам нужен чай, — сказала кузина Стиклз. — Она могла бы пойти и купить, если хочет прогуляться, хотя в такую сырость легко простудиться».

Они обсуждали проблему еще минут десять, и в конце концов миссис Фредерик скрепя сердце согласилась, что Валенси может пойти.