Мой чужой дом

Люси Кларк, 2018

Эль Филдинг всегда гордилась своим великолепным домом на вершине скалы над морем. И лишь однажды, отправляясь на двухнедельный семинар во Францию, решилась последовать совету сестры – и сдала свое сокровище через сайт аренды жилья… И вот вернувшись, Эль с ужасом понимает: в ее жилище что-то изменилось. А ее саму не покидает ощущение, будто кто-то за нею следит. Возможно, это просто разыгравшееся писательское воображение Эль. Но фантазии не оставляют угрожающих посланий в укромных уголках дома. Фантазии не намекают, что знают секреты прошлого. И постепенно дом Эль становится ее же тюрьмой, ключи от которой она сама вручила незнакомцам…

Глава 5

Эль

Закинув в рот последний кусочек индийской лепешки, я собираю емкости из-под заказанной на дом еды и следую на кухню за Фионой.

— Не смотри! — говорит сестра, бросая взгляд на мойку с горой грязной посуды. — Опять такая неделя выдалась…

— Я помою. Дел на минуту.

— Не надо! — Она закрывает путь к мойке. — Лучше налей нам еще вина.

Даже ностальгия накатывает от ее неумолимого, властного тона. Я привыкла, что меня постоянно направляют, будто поток воды, чье предназначение — окружать Фиону.

— Я хотела кое о чем спросить… — неуверенно начинаю я. Сестра быстро споласкивает пластиковую посуду, а потом заталкивает ее в мусорное ведро, приминая коробкой из-под овсянки. — После отъезда постояльцев, во время уборки дома, ты случайно не заходила в мой кабинет?

— Господи, там тоже надо было убирать? — Она с усилием захлопывает крышку мусорного ведра. — На меня тогда столько всего навалилось, вертелась как белка в колесе. Еле час выкроила. Кстати, больше я на такое не подпишусь. Вызывай в следующий раз специальную службу.

— Да я не о том… просто, когда я зашла в кабинет, окно было открыто. И в целом что-то изменилось.

— Изменилось?

— Да. Словно вещи кто-то переставлял, — поясняю я.

Фиона недоуменно оборачивается.

— Что ты имеешь в виду?

— Например, у меня на столе лежит пресс-папье — голубой шар, помнишь? Мама привезла его из поездки на Мальту.

— С чернильными спиралями? Помню.

— У него отколот кусочек. И осколок я нашла в спальне, в ворсе ковра.

— Та-ак? — тянет она.

— Мне кажется, его разбили в мое отсутствие.

— Я думала, ты закрыла кабинет на ключ.

— Я и закрыла.

— Значит, ты считаешь, — приподнимая бровь, говорит Фиона, — что арендаторы взломали дверь в кабинет, разбили пресс-папье, а осколок подбросили в спальню?

Именно такую — спокойно-насмешливую — реакцию я и ожидала. Поэтому и рассказала сестре.

— Возможно, осколок прилип к подошве, — продолжает она, — потом ты ходила по дому, и, в конце концов, он отвалился в спальне. — Она вставляет таблетку в посудомоечную машину и с силой захлопывает дверцу. — Так и знала, что после сдачи дома в аренду у тебя начнется паранойя. Надо бы тебе завести собаку.

— Не нужна мне собака.

Я беру из холодильника бутылку вина и наполняю бокалы. На дверце развешаны фотографии, записки и первые каракули Дрейка, нацарапанные карандашом. Мой взгляд упирается в снимок, где на фоне автодома запечатлены мы с Флинном и Билл с глубоко беременной Фионой.

Как же я скучаю по тому фургону! Флинн несколько месяцев переделывал «Мерседес-спринтер» в жилое помещение. Мы катались по уединенным пляжам, готовили ужины на маленькой кухоньке…

Я снимаю фотографию с холодильника, пристально всматриваюсь в изображение. Первая встреча с Флинном… Как сейчас помню его появление на пороге кафе: скейтборд под мышкой, загорелое лицо, длинные рыжеватые волосы, беззаботная улыбка — и я пропала. К заказанному кофе я добавила на блюдце лишнее печенье, от желания подкашивались ноги. Флинн приходил каждый день и лишь спустя неделю набрался храбрости спросить:

— Может, погуляем, когда закончишь смену?

Мне шел двадцать пятый год, а я словно заблудилась в этом мире. Трудилась посменно в кафе и барах, спала когда придется, из съемной квартиры выходила разве что на работу. Будто из морской глубины, я наблюдала за жизнью других людей — в моей ничего не происходило. Я потеряла связь со школьными друзьями, отдалилась от матери и Фионы. Я не знала, кто я и чего хочу, пока весенним утром, во вторник, в наше кафе не заглянул Флинн Филдинг со скейтбордом в руках. И я вынырнула на поверхность. Воздух! Я могу дышать!

Фиона прислоняется к моему плечу.

— Так почему вы все-таки разводитесь? Напомни-ка.

Я бросаю на нее убийственный взгляд: не начинай.

— Знаешь, о чем я думаю? — продолжает она, пока я прикрепляю фото на место.

— Опять двадцать пять.

— Пора бы тебе заняться личной жизнью, сходить на свидание…

— Я думала, мне надо завести собаку, — саркастично замечаю я.

— Сходи на свидание с владельцем собаки.

— Я сама разберусь, что мне делать.

С вином в руках мы идем в гостиную и располагаемся на диванах. В комнате так тепло, что я внезапно зеваю, веки тяжелеют, хотя еще и десяти нет.

— Расскажи лучше об арендаторах. Какие они люди?

— Что?

— Ну, Джоанна и ее семья, — поясняю я. — Которые арендовали мой дом. Ты же передавала им ключи? Как они тебе показались? Не похожи на маньяков — колотильщиков пресс-папье?

По лицу Фионы пробегает тень. Она сосредоточенно изучает ножку бокала.

— Да вроде нормальные.

Однако я хорошо знаю свою сестру.

— Что ты скрываешь?

— Ничего.

— Фиона…

Спустя три-четыре секунды она наконец поднимает на меня взгляд.

— Слушай… прости… Я их не видела.

— Что?!

— Как мы и договаривались, я пришла к ним утром в день приезда, но их не оказалось дома… — неохотно рассказывает Фиона. — Я оставила им записку с моим номером телефона. Собиралась заглянуть на неделе, но дела, как-то закрутилась, и…

— Ты же говорила, вы встречались! Ты говорила, ты их видела! — Моя рука непроизвольно, с силой, хлопает по подлокотнику дивана — неожиданно даже для меня.

Не очень-то сестра дотошна в делах, которые не сулят выгоду непосредственно ей.

В ванной Фионы, в ярком свете потолочных ламп я смотрю на свое отражение. Вид у меня замученный. Мешки под глазами превратились в темные синяки. Впрочем, я уже усвоила: жаловаться на усталость матери малыша, которая провела с ним неделю один на один, строго запрещено.

Я мою руки. Совсем забыла, что кран с холодной водой брызгает в стороны — весь топ в пятнах. Я быстро закрываю воду и, не найдя полотенца, вытираюсь о висящий на дверях купальный халат.

В те времена, когда мне казалось, что аванс за книгу никогда не закончится, я предложила Фионе оплатить ремонт в ванной, но она одарила меня одним из своих надменных, убийственных взглядов, отбив охоту выступать с подобными идеями впредь. В целом мне здесь даже нравится. Шампуни-кондиционеры на краю ванны и пластиковые утята с игрушечными корабликами, торчащие из закрепленной на кафеле сетки, наполняют помещение уютом. В отколотую кружку втиснуты зубные щетки, в тазу — холмик прихваченных из гостиниц миниатюрных гелей для душа. Никаких встроенных шкафов для банных и туалетных принадлежностей, никаких плетеных корзин с аккуратно сложенными полотенцами. Сразу видно: здесь живут — и в этом своя притягательность.

Мне часто приходит мысль, что коллеги Фионы, привыкшие к ее прямоте и высокой эффективности, сильно удивились бы, зайди они к ней в гости. Дома у нее будто открывается вентиль, чтобы сбросить давление рабочей жесткости и въедливости, — такой здесь царит хаос.

В этом мы с ней противоположности. Мой дом — святилище, храм порядка и лаконичности. Каждая вещь на своем месте, что создает ощущение безопасности и покоя.

А вот в остальном у меня полный хаос…

На лестничной площадке я задерживаюсь у приоткрытой двери в комнату Дрейка. Наверное, лежит себе в теплой пижаме, тихонько посапывает, от шейки вкусно пахнет печеньем… На душе становится радостно. Так и тянет прокрасться в спальню, поправить одеяльце и проверить, на месте ли соска. Пожалуй, не стоит — вдруг разбужу. Фиона целый час его укладывала. Не дай бог снова поднять ее на ноги: в гневе она страшна.

Комната напротив озарена светом настольной лампы: кабинет сестры, бывшая кладовка и будущая детская — если Фиона когда-нибудь решит обзавестись вторым ребенком (точнее, никогда). На письменном столе, будто смытый волнами груз, громоздятся кипы бумаг, статьи, блокноты, а над всем этим хламом парит монитор компьютера.

Фиона много лет работала в Лондоне журналистом, специализируясь на смелых разоблачениях специалистов-отраслевиков. Словно гончая, она брала след и шла по пятам тех, кто незаконно переводил со счетов деньги, уклонялся от налоговых выплат или выказывал малейшую пристрастность к подчиненным. Ею двигало обостренное чувство справедливости, так что, несмотря на напряженный, ненормированный график и мощную нагрузку, сестра на этом поприще процветала.

Переезд в Корнуолл и рождение ребенка стали для Фионы не осознанной сменой направления, а скорее принудительным разворотом на сто восемьдесят градусов, с визгом тормозов и сожженными об асфальт шинами. Усидеть на двух стульях было невозможно. Контакты, интервью, источники информации, которые задавали ей топливо, остались далеко в Лондоне.

Работа всегда стояла для Фионы на первом месте, поэтому мы с Биллом очень обрадовались, когда на первый день рождения Дрейка, убирая после праздника со стола тарелки, сестра вдруг объявила, что планирует работать из дома копирайтером.

Теперь ее часы посвящены поиску идеального слова или красноречивого оборота, которые произведут впечатление на потребителей продукта и привлекут внимание к бренду. Над письменным столом висит доска с приколотыми булавками указаниями, картинками и краткими пожеланиями клиента относительно выбора слов. В самом центре открытка. Узнаю свой почерк: «Ты бесстрашная и талантливая! У тебя все получится! Желаю острого пера и быстрой мысли!»

Я улыбаюсь. Так трогательно, что сестра повесила мою открытку над рабочим местом.

Позади скрипит половица.

— Не очень похоже на морской пейзаж, да? — В дверном проеме стоит Фиона.

— Мне приятно, что она именно здесь.

— Кто? Куда ты смотришь?

— Ты сохранила мою открытку…

— Правда? Я и забыла, что повесила ее на доску.

Из-за спины Фионы раздается громкий плач:

— Мама!

Входная дверь распахивается, в дом заваливается Билл, а за ним облако холодного воздуха.

Он бросает на пол сумку, на сумку — пиджак. Пуговица на воротнике рубашки расстегнута, галстука нет.

— Эй, это случайно не вы та самая известная писательница? — Этой шутке уже сто лет, но Билл довольно улыбается. — Я заметил твою машину.

Он широко раскрывает мне объятия, так что на груди трещит рубашка; мы обнимаемся. От Билла пахнет автомобильным освежителем воздуха, мятой и — едва уловимо — сигаретным дымом. Сестра бросила курить шесть лет назад и Биллу запретила, но нам известно, что он иногда втайне ото всех позволяет себе сигаретку-другую. Впрочем, как и Фиона.

«Курить намного приятнее, когда делаешь это украдкой, — призналась как-то она. — Ощущение, будто ходишь по острию ножа».

— А где твоя прекрасная сестра? — весело интересуется Билл.

— Наверху. Дрейк проснулся.

— Ясно. — Его взгляд упирается в меню еды на вынос. — Фиона опять наготовила тебе роскошных яств?

— Ага, чудесные индийские блюда. Прости, мы не думали, что ты вернешься так рано, ничего тебе не оставили.

Билл направляется на кухню, я следом.

— Мне достаточно… только этого! — Достав из холодильника бутылку пива, он легко откручивает крышку и стукается горлышком о край моего бокала с вином. — За конец недели!

— За конец недели! — поддерживаю я тост, хотя не разделяю его эйфории.

Завтра у меня лекция в местной библиотеке, и пока дело не сделано, расслабиться не выходит.

Билл насыпает в тарелку фисташек, угощает меня, а оставшиеся, запивая пивом, горстями закидывает в рот.

— Отдых во Франции удался?

— Удался. Мне понравилось. Хотя и домой тоже хотелось.

— Дом на месте? — со смехом спрашивает он.

— Слава богу, на месте.

— Фиона сказала, что с арендаторами никаких проблем не возникло.

— Вроде бы.

— Если надумаешь еще раз его сдавать, хоть подмигни. Я бы не отказался сбежать на пару дней из нашего сумасшедшего дома. — Билл довольно хохочет, в глазах пляшут веселые искорки.

Первый раз я встретила Билла в Лондоне, когда заглянула к Фионе в гости: он стоял у мойки и мощными руками оттирал в мыльной воде кастрюлю, в изгибе блестящей лысины отражалась кухня. Сначала я решила, что это отец одного из ее соседей по квартире.

Он разительно отличался от бледнолицых ботаников, с которыми обычно встречалась Фиона, поэтому я сильно сомневалась в успешности их романа: сестре быстро надоедали ее ухажеры. Билл стал бы очередным разочарованием.

«У него очень приличная работа, — сообщила она, когда мы остались наедине. — В сфере продаж. Есть рабочий автомобиль — ужасная серебристая громадина с тонированными стеклами. — Об их отношениях она рассказывала с ноткой веселого недоумения, будто сама до конца не верила, что запала на подобного типа. — За два года Билл не прочитал ни одной книги! Он смотрит турниры по снукеру, представляешь? Хорошо провести вечер для него — это выпить несколько пинт в клубе, где выступают юмористы. Он старше меня на двенадцать лет. Он носит украшения! И я имею в виду не пирсинг, а самые настоящие украшения! Золотую цепочку на шее… и перстень-печатку».

Я пристально взглянула на сестру: «Но ведь он тебе очень нравится?» Фиона, точно девочка, смущенно улыбнулась и опустила взгляд, что случалось на моей памяти крайне редко. «Да. Думаю, да».

И вот теперь Билл спрашивает:

— С тобой все в порядке? Уж больно усталый у тебя вид, дорогая. Правда все хорошо?

Он всегда чувствует, когда со мной неладно, — за то его и люблю.

— Сплю ужасно. Точнее, не сплю. Вот и все.

— Ах гадина-бессонница! Слишком много на тебя навалилось. Флинн. Сдача книги. А может, до сих пор привыкаешь к новому дому.

Я киваю. Интуиция у Билла отменная.

— Но мы ведь рядом, не забывай. Если что-то понадобится… — говорит он и ободряюще сжимает большой рукой мое плечо.

Ох, крепковатая у него хватка!

— Мне показалось, что хлопнула дверь, — раздается голос Фионы. Она идет через кухню к Биллу и целует его в губы. — Обошлось без пробок?

— У меня было совещание в Бристоле. Закончили вовремя, и я прямиком домой. Как Дрейк?

— Лучше не бывает. На выходные он весь твой.

— Только если и ты на выходные вся моя, — ласково произносит он, притягивая к себе Фиону, и зарывается лицом ей в шею.

Я иду к стулу, на котором лежат мои пальто и сумочка.

— Всем пока! Я исчезаю.

— Не глупи! Останься! — протестует Билл, выпуская из объятий Фиону.

— У меня завтра утром лекция в библиотеке.

— Я видела объявления, — говорит сестра. — Постараемся заскочить.

— Правда? — удивляется Билл.

— Только попробуйте! — негодующе восклицаю я.

Но Фиона не обращает внимания на мой протест.

— Начало в одиннадцать? — уточняет она.

— Пожалуйста, не надо! У вас на выходных, я уверена, найдутся дела поинтереснее.

— Эль, мы безумно скучные люди.

— Нам, между прочим, — встревает Билл, — ужасно хочется похвастаться перед публикой, что мы родственники знаменитой писательницы.

— Только не задавайте мне вопросы, от которых я впаду в ступор. Договорились?

Он берет Фиону под руку и, поигрывая бровями, невинно спрашивает:

— Кто? Мы?

Я выхожу из теплого дома в холодную ночь и направляюсь через дорогу к автомобилю. Билл и Фиона стоят на пороге, наблюдая, как я иду к машине, — беспокоятся: мало ли что.

Зажигание. Обогреватель. Радио. Все включено. Я трогаюсь с места, машу провожающим рукой, но они уже отворачиваются.

Билл захлопывает дверь и запирает семью в их крепости.

2003 год

Отдохнувшая и загоревшая за время летних каникул, Эль спешила на первые лекции. Найти нужный корпус в сплетении улиц обширного студенческого городка удалось не сразу. Немного поплутав, запыхавшаяся, она как можно незаметнее проскользнула в аудиторию за последние ряды. Занятия уже начались.

Ее взгляд растерянно блуждал в поисках свободного места. Свободное место оказалось только в первом ряду. Когда она начала спускаться на цыпочках по центральной лестнице, мечтая превратиться в невидимку, преподаватель умолк на полуслове.

Он сидел на краю стола — молодой, темноволосый, модно подстриженный, в хорошо скроенном вельветовом пиджаке и темных джинсах, — а позади на большом экране светились два слова: «Трагедии Шекспира».

— Должен предупредить, — сказал преподаватель, — что опоздавших ждет печальная участь: в конце занятия придется помогать мне с раздачей конспектов. Итак… — Он пристально посмотрел Эль в глаза. — …сегодня роль ассистента выпала вам.

Его лицо озарила мальчишеская улыбка, а вокруг глаз солнечными лучиками залегли морщинки.

Эль оказалась в центре внимания аудитории, на нее уставились сотни глаз. То ли юные девятнадцать лет, то ли дурман горячительных напитков, употребляемых накануне в баре до четырех утра, — словом, что-то побудило ее вдруг, перед всеми студентами курса по английской литературе, присесть с усмешкой в реверансе, обронив:

— К вашим услугам.

Его звали Люк Линден, «но зовите меня просто Люк». Как выяснилось позже, он принадлежал к той категории преподавателей, которые предпочитают не стоять на кафедре, а разгуливать по учебному классу из угла в угол, меряя его широкими шагами. Он умело использовал в лекциях паузы, так, что подскакивали даже задремавшие студенты, словно тишина окликнула их по имени. Страстно говорил о семантике, о понятиях романтической любви в яковианской Англии — да и выглядел как выходец из той эпохи.

Но только выглядел…

Тут-то Эль и совершила первую ошибку.