Убивая Еву: умри ради меня

Люк Дженнингс, 2020

Противостояние наемной убийцы Вилланель и агента службы безопасности Евы Поластри продолжается. Действие разворачивается на фоне Лондона и Санкт-Петербурга. В то время, как Вилланель возвращается на родину и встречается с демонами прошлого, Ева Поластри находится в бегах, скрываясь от «Двенадцати», секретной организации, жаждущей ее смерти. Разыгрывается последняя шахматная партия, поражение в которой будет стоить жизни.

Глава 4

— Думаю, тебе пора называть меня Оксаной, — говорит она с ноткой сожаления в голосе.

— Наверное, пора. Мне нравилось Вилланель.

— Знаю. Классное имя. Но сейчас это опасно.

— Угу. Ладно… Оксана.

Мы лежим друг напротив друга в огромной старой эмалированной ванне в Дашиной квартире. Высокие окна выходят на магистраль, откуда еле слышно доносится гул машин и лязг трамваев. Оксана, само собой, заняла конец ванны, противоположный от кранов, но горячая вода — все равно настоящее счастье после нашего заточения в контейнере.

Квартира — на третьем этаже массивного неоклассического здания в районе под названием Автово. Судя по всему, этот дом когда-то считался шикарным, такие строили для коммунистических шишек и их семей, но он явно уже пришел в упадок. Сантехника износилась, трубы щелкают и урчат.

— Смотри, какого цвета вода, — говорит Оксана, играя с пальцами на моей ноге.

— Вижу, грязноватая. А от твоего пердежа она чище не становится.

— Еще как становится! Это же прикольно. Гляди. Сжимаешь задницу — маленькие пузырьки, расслабляешь — большие.

— Грандиозно.

— Когда живешь одна, становишься экспертом в таких вещах.

— Наверняка. А что у нас с Дашей?

— В смысле, что у нас с Дашей?

— В смысле — мы у нее в гостях, в тюрьме или…?

— Мы с Дашей вместе сидели в Добрянке, и по бандитскому кодексу под названием vorovskoy zakon, мы — сестры. Сестры по убийству. Это значит, что она должна мне помогать. Я сказала ей, что была torpedo, стрелком, и работала на одну могущественную европейскую семью, а потом мне пришлось быстро свалить. Сейчас это все, что ей надо знать.

— А я?

— Про тебя она не спрашивала.

— Я — просто подружка у torpedo?

— Хочешь, чтобы я поведала ей про МИ-6? Я рассказала ей достаточно, чтобы она мне доверяла, потому что сейчас она нам нужна. Нам нужны новые документы, а она может это устроить. Или, по крайней мере, знает людей, которые могут это устроить. Короче, мы можем жить здесь сколько хотим, она нам поможет и не сдаст. Но взамен она ждет от меня ответной услуги. Что-то серьезное. Пока не знаю, поживем — увидим.

— А что делать мне?

— Ничего. Не добавишь горячей воды? На этом конце уже остывает.

— Хватит горячей воды. В каком смысле ничего?

— В смысле — ну не знаю — просто гуляй, что хочешь, то и делай. Даша знает, что ты — моя женщина. Она не станет втягивать тебя в криминал.

— Блин! Это выглядит… Даже не знаю, как это выглядит.

Она кусает большой палец моей ноги.

— А ты что же, хочешь стать гангстером, pupsik?

— Я хочу быть рядом с тобой. Я проделала весь этот путь не за тем, чтобы просто шляться по магазинам.

— А я — за этим. Я хочу, чтобы ты выглядела потрясающе.

— Серьезно, Оксана, я же не просто твоя детка.

— А кто же еще? Ты в курсе, что твои ноги на вкус — как сыр «Эмменталь»? Который с большими дырками.

— А ты в курсе, что ты реально, серьезно, б…, ненормальная?

— Я ненормальная? При том, что в одной ванне с психопаткой лежишь именно ты.

Я пытаюсь поудобнее пристроить голову между кранами.

— Чем занимается Даша?

— Контрабанда, крышевание, наркотики… Скорее всего, в основном — наркотики. У ее отца, Геннадия, была бригада в купчинской братве, а эта братва контролирует в Питере весь героин. Когда он отошел от дел, то передал бригаду Даше. Это почти неслыханно, чтобы женщина имела у бандитов такой ранг, но она к тому времени уже была официально признанный vor v zakone и люди ее уважали.

— Еще бы. Она — гребаная садистка.

— Ева, pupsik, тебе пора уже забыть это утро и жить дальше. Попытайся взглянуть ее глазами. Склад «Прекрасной невесты» платит ей как крыше, а тут появляемся мы и устраиваем там реальный боже-ж-мой. Даше нужно было показать людям, что она контролирует ситуацию.

— Пытать меня было не обязательно.

— Ну, немножко попытала.

— Было бы множко, не появись ты.

— Она просто делала свою работу. Почему, когда женщина на своем рабочем месте проявляет служебное рвение, ее сразу все называют сукой?

— Хороший вопрос.

— А я тебе скажу. Это потому что пытки и убийства считаются мужским делом, а когда тем же начинает заниматься женщина, это разрушает гендерные стереотипы. Это смешно.

— Знаю, солнышко, жизнь несправедлива.

— Она действительно несправедлива. И, кстати, просто к сведению, — она брызгает ногой мне в лицо, — я бы не отказалась от «спасибо» за то, что утром тебя вытащила.

— Спасибо тебе, моя девушка! Моя защитница, моя феминистка.

— Сколько же в тебе дерьма.

Даша, справедливости ради, устроила нас неплохо. Квартира выглядит нежилой, а в выделенной нам комнате — затхлый воздух. Судя по толщине и зеленоватому оттенку, стекла в наглухо закрытых окнах пуленепробиваемые. Но кровать вполне удобна, и после завтрака, который нам принесла девушка, представившаяся Кристиной, мы снова завалились спать.

Проснулись в почти полдень опять голодные как волки. В квартире никого нет, кроме Кристины, — судя по всему, она ждала, когда мы вылезем из постели. Она выдает нам по пуховику, и мы, спустившись в трясущемся лифте, в ее сопровождении выходим на улицу. Опухоль на лодыжке немного спала, нога по-прежнему ноет, но ходить я уже могу.

Какое счастье — вновь оказаться под прямыми солнечными лучами. Небо — темно-лазурное, а утренний снег, застыв на закопченных желто-коричневых домах, покрыл их белыми блестками. На обед у нас — по бигмаку с картошкой фри, после чего, немного прогулявшись по проспекту Стачек, мы оказываемся у бывшего кинотеатра «Комета», где сейчас магазин секонд-хенд. В зале вместо сидений прилавки с одеждой. Там есть всё — от готическо-панковского стиля до древних театральных костюмов, от армейской и полицейской парадной формы до фетишистских штучек и самодельной бижутерии. Стоит обычный для таких мест затхлый приторный запах, мне неприятно ходить по рядам с барахлом, роясь в лохмотьях чужих жизней под люстрами ар-деко.

— В этой одежде вас никто не отличит от питерских. Будете типа неформалы, — говорит Кристина. Она высокая, длинноногая, с волосами цвета пшеницы, а по ее мягким, робким манерам непохоже, чтобы она была членом банды. Она мало говорит и всегда так тихо, что приходится напрягать слух.

— Открой себя заново, pupsik. — Оксана крепко обнимает меня за талию. — Совершай безумства!

В этом духе я и стараюсь выбирать вещи, даже думать о которых в прошлой жизни мне было бы странно. Темно-синее бархатное пальто с превратившейся в тряпку шелковой подкладкой и биркой Михайловского театра. Шипованная куртка с анархистскими лозунгами. Мохеровый свитер в пчелиную черно-желтую полоску. Я вдруг замечаю, что мне все это в кайф, чего раньше при покупке одежды никогда не случалось. Похоже, Оксана тоже не скучает. Шопинг у нее такой же суровый, как и остальные сферы жизни — если ей приглянулась шмотка, которую я изучаю, она выдирает ее прямо у меня из рук, не задумываясь.

Завершает наше преображение поход в салон красоты по соседству. Оплачивает все Кристина. У нее внушительная пачка купюр, которую ей дала Даша. В салоне, пока нас с Оксаной обслуживают, она сидит, молча уставившись в пространство. Моя новая стрижка — короткая и волнистая, а у Оксаны — под мальчика, с рваными прядями. Мои ногти бирюзовые, ее — черные.

— Теперь вы совсем как русские, — Кристина одаривает нас редкой для нее, робкой улыбкой.

После этого мы на такси едем в Парк авиаторов. Зачем — мне не вполне ясно. Может, это — ближайшая от Автово туристическая достопримечательность. Небо темнеет, начинается снегопад, мы бредем через почти безлюдный парк к замерзшему пруду, окруженному мрачными скелетообразными деревьями. Напротив нас — мыс, на котором стоит памятник — взмывающий в небо истребитель «МиГ». Кристина небрежно указывает на него, а потом продолжает призраком шагать по обледеневшей тропе вдоль берега. И только тут до меня доходит, что ей приказали держать нас подальше от квартиры, пока Даша не осмотрит наши вещи и не решит, как с нами поступить. И не исключено, что она решит нас сдать.

Я задаю этот вопрос Оксане, но в ответ она высказывается неопределенно:

— Единственные люди, кого я интересую — кого мы интересуем, — это «Двенадцать», но они летают куда выше бандитов из купчинской братвы.

— Но Даша могла о них слышать. Надо полагать, у нее есть доступ ко всем возможным источникам информации теневого мира.

— Наверняка есть, но на «Двенадцать» они ее не выведут.

— Но вдруг ей удалось с ними связаться? Чисто теоретически.

— Каким образом? Через Фейсбук?

Я киваю, но без уверенности.

— Если бы Даша была дурой, она никогда не стала бы бригадиром внутри bratvy. Если она нарушит vorovskoy кодекс и выдаст меня хоть «Двенадцати», хоть кому угодно еще, ей перестанут доверять. К тому же тогда я ее убью. Может, не прямо сейчас, но наступит момент, когда я за ней приду, и она это знает.

С каждым днем я набираюсь сил. Плечи по-прежнему болят — особенно по утрам, — да и лодыжка протестует против длительных прогулок. Но Даша кормит нас очень прилично, и последствия голодовки в контейнере постепенно сходят на нет. Оксана совершает пробежки ежедневно — порой по два или три часа, — а когда возвращается, делает серьезный комплекс упражнений. Я тем временем пытаюсь улучшить свой русский, листая накопившиеся у Даши «Воги» и слушая «Радио Зенит», станцию местных новостей.

Спать с Оксаной — это совсем не то же, что спать с Нико. Его тело было понятным и настолько знакомым, что воспринималось как часть пробуждений и засыпаний, но Оксанино тело — всегда загадка. Чем дальше я его изучаю, тем больше тайн в нем обнаруживаю. Жесткое и одновременно мягкое, податливое и одновременно хищное. Оно увлекает меня все глубже и глубже. Порой она впадает в непроницаемое молчание или отталкивает меня, окаменев от гнева на очередной мой воображаемый промах, — но большей частью она игрива и ласкова. Она — как кошка: зевает, потягивается и мурчит — аккуратные мышцы и спрятанные когти. Когда мы спим, она поворачивается спиной, а я приникаю к ней. Она храпит.

Она не распространяется о подробностях нашего побега из Англии, но при этом уверена, что Даша ей более-менее верит. Она попросила Дашу уладить вопрос с нашими российскими паспортами на новые имена. Та ответила, что за некоторую сумму это возможно.

О ком Оксана пока не упоминала, — это томящаяся в московской Бутырке Лара Фарманьянц. Лично я была бы счастлива, если бы сучка гнила там вечно. Дело даже не столько в том, что она — бывшая Оксанина девушка, а в том, что эта Лара пыталась меня убить. Но Оксана хочет ее вытащить и собирается просить Дашу использовать бандитские связи.

Я всячески стараюсь сохранять душевный покой и не зацикливаться на Ларе, но Оксана знает, насколько ранимой я делаюсь при одном только сравнении с ее бывшей подружкой, и не отказывает себе в удовольствии отпустить замечание-другое о потрясающем телосложении и атлетичности Лары, о том, какой она виртуоз в сексе. Конечно же, рациональное мышление подсказывает мне, что Оксана не может скучать по Ларе так, как она мне описывает, и, скорее всего, не каждый день вспоминает о ней хотя бы на миг. Но любовь иррациональна, и я, несмотря на всю Оксанину стервозность, не могу больше убеждать себя, будто не люблю ее.

Я знаю, что никогда ей этого не скажу, как и то, что она никогда не признается мне в любви, поскольку эти слова лишены для нее всякого смысла. И я знаю, что винить мне, кроме себя, некого. Я верила, что мне каким-то образом удастся подействовать на ее лишенную эмоций натуру, однако теперь, при отрезвляющем свете дня, я вижу, что это нереально. Но зимние дни в Петербурге коротки, а ночи — длинны. В нашей совместной постели, когда мы укутаны в темень и сны, когда я вдыхаю запах ее тела, эта вера начинает возрождаться во мне.

Через неделю после нашего приезда Кристина отправляет нас с Оксаной в универмаг, где есть фотобудка. Потом Даша берет снимки и говорит, что наши российские паспорта и другие документы будут готовы через неделю. Это обойдется нам в полторы тысячи долларов, и Оксана тут же отсчитывает эту сумму. Даша объясняет, что можно и подешевле, но качество будет гораздо хуже. Я испытываю облегчение от того, что деньги — Оксанины, поскольку меня уже начинает напрягать, что за все платит Даша по непонятным мне правилам — хоть там воровской кодекс, хоть какой другой. К тому же я вижу, как растет Оксанино нетерпение, которое ни пробежки, ни упражнения унять не в силах.

— Мне нужна работа, — говорит она, вышагивая по квартире, словно пантера в клетке. — Мне нужно почувствовать себя живой.

— А меня тебе для этого мало? — спрашиваю я, и тут же жалею о сказанном. Оксана устремляет на меня исполненный жалости взгляд и оставляет вопрос без ответа.

Положив деньги в карман, Даша сообщает нам, что сегодня она зовет сюда гостей на ужин. Приедет шеф, его зовут Асмат Дзабрати, но обращаться к нему надо «Пахан». Он, по всей видимости, — весьма уважаемая фигура. Бандитский босс старой школы, который в юности был славен тем, что с конкурентами расправлялся топором. С Паханом будут три бригадира, Даша — четвертая. Даша втолковывает нам, насколько это для нее важное событие, а значит, все должно пройти идеально. Кристина подберет нам подходящую одежду.

Оксана — не в настроении, и примерка не ладится. Она окидывает взглядом Кристинин гардероб, выхватывает смокинг от Сен-Лорана, прикладывает к себе перед зеркалом и, не сказав ни слова, выходит из комнаты.

— Все нормально? — спрашивает Кристина, глядя ей вслед.

— Ну… Ты же понимаешь.

— Еще как понимаю, — с легкой улыбкой отвечает она.

— Кристина?

— Крис.

— Крис… так у вас с Дашей…?

— Да, уже год.

Я разглядываю множество нарядов, не зная, с чего начать.

— Ты ее любишь? — спрашиваю я на автомате.

— Да. И она меня любит. Мы хотим когда-нибудь уехать в карельскую деревеньку. И, может, удочерить девочку.

— Пусть у вас все получится.

Она снимает с вешалки гофрированное шелковое платье от Боры Аксу и хмуро разглядывает его.

— А ты со своей Оксаной? Вы собираетесь жить долго и счастливо?

— Типа того.

Она протягивает мне платье.

Конец ознакомительного фрагмента.