Все свои

Людмила Херсонская

Это первая книга стихотворений Людмилы Херсонской – поэта и переводчика. Она живет и работает в Одессе, стихи пишет давно, а вот публиковаться стала лишь в последние пару лет. Тем не менее стихи Херсонской – неожиданные, негладкие, обладающие «способностью бросать читателя в дополнительное измерение» (П. Сорокин), – сразу нашли благодарного читателя.

«Позавчера был день рожденья…»

Позавчера был день рожденья у моей ровесницы Людмилы Херсонской — поэта, мне лично настолько интересного, что хочется сказать пару слов. Не знаю кого как, а меня ее стихи каждый раз поражают. Ни на кого не похожие, они моментально узнаваемы интонацией и точкой зрения — как марсианин Майкл Смит в романе Хайнлайна, они обладают способностью бросать читателя в дополнительное измерение. Как будто оказываешься сам в одном кадре с персонажем, и суть ситуации моментально ясна настолько, что не требуется экспозиции. И речи, и изложение — конспективны в духе и силе русской идиомы; ключевые выражения включают ту массу ассоциаций и смыслов, что хранится в русскоязычной голове, а неожиданные столкновения слов как бы сдвигают угол зрения. Сразу досмысливаешь многое из недосказанного — и сравниваешь впечатление с резюме, которое нередко дается в концовке.

Попробую проиллюстрировать:

Анна Марковна и вареная колбаса

Жил-был у Анны Марковны

один случайный роман

с директором заместителя.

Давай разевай карман

или пошире рот свой —

что ж, случилось и так.

Тучная Анна Марковна

поднимается на чердак.

Желтая паутина,

пара рваных чулок.

На тучную Анну Марковну

опрокидывается потолок,

с полок летят газеты,

как если бы кто бросал,

как если бы кто-то пьяный,

стоп-кран, карантин, вокзал.

Жаль, думает Анна Марковна,

всех дел-то на два часа.

Ни имени, ни отечества.

Вареная колбаса.

Причудливый текст, не так ли? Игра слов и смыслов настолько плотная, что прочитать ее можно очень по-разному — смотря в какое зеркало заглянуть. Свое воображение весьма ограниченное и испорченное, но уж какое есть.

Первое же слово не «был», а «жил-был» — и сам «роман» сразу превращен в действующее лицо. «С директором заместителя» или «с заместителем директора» — неважно, от перестановки слов здесь ничего не меняется, только нагнетается бессмысленность происходящего. Суть «романа» сразу раскрыта простым выражением «разевай карман», а насчет «пошире рот свой» указано, что это выражение надо понимать в обоих смыслах — переносном и прямом.

Дальше в пяти словах показана вся картина восшествия на чердак. Больше ни единого слова зарисовки, натурализма не нужно — ведь через миг «опрокидывается потолок»: это и описание сердечного приступа, и переход из трехмерного пространства в измерение времени, и следует, похоже, видеоряд из прошлого Анны Марковны — моему поколению знакомый больше по старым советским фильмам. Вообще стихотворение явно рассчитано на читателя, помнящего советские времена — или хотя бы имеющего о них представление.

А вот проносятся предсмертные мысли — сколь прозаические, столь и трагические. «Вареная колбаса» — это и то, что сделало Анну Марковну тучной, и назойливое видение, и чуть ли даже не резюме ее жизни, — и вдобавок еще, кажется, перекличка с «пошире рот свой». Причем ничто подробно не проговаривается — читатель по ключевым словам выстроит, что требуется, из своей головы. Такой вот «микророман» — концентрированный и многослойный текст, в котором читается — при всей его краткости — и судьба, и эпоха.

А вот стихотворение более, скажем так, дидактичное и патетическое — но точно так же ошарашивающее неожиданностью и силой видения:

* * *

Ты все еще с ними? Так они же боятся!

Выходят из-за угла из касок, из-за затвора,

выстраиваются в лоб, в висок, в затылок равняться,

кричат, воруя от страха: «Держите вора!»

Ты все еще с ними? Так они же в ботинках!

Вон протоптали — латай теперь — дырку в заборе,

выбоину в голове, яму в окне, книжку в картинках.

Вон они говорят, шапки горят на воре.

Ты все еще с ними? Так они же сквозные!

В ушах свистят, в голове шумят, в глазах двоятся.

Выходят из-за угла похожие запасные.

Очень хотят убить. Но убить боятся.

Помните у Лукьяненко в его «Дозорах» такую штуку — «сумрак»? Стихи Людмилы Херсонской, по-моему, как раз о том, что видно в сумраке, — о метафизической сути явлений. Внешнее, маскирующее не то что растворяется, а обретает вид отчетливых знаков. Перед нами и слуги режима, и «духи воздуха» — то есть бесы. Их материальность постепенно растворяется: только что «вышли из-за угла» — и вот уже «в голове шумят». Цепочка образов выстроена сначала как бы логически, потом по ассоциации, а потом и вовсе по интуиции, по озарению — и появляются такие нелогичные, но убедительнейшие выражения: «воруя от страха», «яма в окне», — подключившись к магии стиха-заговора, догадываешься, о чем речь. Понимаешь, что значит «они сквозные», и без подсказки ясно, чего боятся.

…Перед нами видение души, наблюдающей мир душ и сопутствующих им духов, — но смотрит не ребенок. Этот зритель, по-моему — ангел-хранитель, все знающий про людей, но не устающий им дивиться и сострадать.

Павел СорокинВанкувер