Плакать от любви. Рассказы

Людмила Филатова

Душа человеческая странствует по ситуациям и событиям нашей жизни и порой плачет от любви не только к другой душе, но и к своей малой Родине, красотам её природы, таинствам творчества людей Земли, красоте и высоте истинного слова.

ТЮЛЬКА

Встретила его Кира на трудовом семестре, под Астраханью, будучи второкурсницей всем известной «Бауманки». Маленький, похожий на сухопутную рыбку с седыми бачками, совершенно лысый, Тюлька жил на баштане. Когда сбор арбузов заканчивался, он выбирал барак поуютнее, стаскивал туда брошенное студентами барахло и обустраивал себе дом. При нём всегда жило две-три дворняги. Продуктами он запасался в посёлке на месяц. Иногда ездил в центр — в баню и покуражиться. Ходил на танцы, вертелся около молодёжи.

Кира слышала, что Тюлька был из репрессированных, за какой-то пустяк. Кем он был до лагерей, никто не знал. Семья от него, по слухам, отказалась. Да и не пустили бы его уже в столицу, где он прежде проживал. К людям Тюлька относился тепло и доброжелательно. Совал нос во все, даже чисто личные проблемы, суетился, помогал. Правда, толку от его помощи не было никакого. Но внимание и забота всем приятны. По всему было видно, что он любил людей, но сам быть человеком уже не желал…

— Я уже побыл — Во! — Проводил он пальцем по горлу, изображая бритву. — Котом хочу быть! И смеша очередных слушателей, прохаживался мимо спальных пологов на четвереньках, ловко виляя узким задом. Только хвоста не хватало.

Тюльку любили. Посмеивались над ним, часто разыгрывали, но всегда не зло. Вспоминается одна из таких историй.

Считая себя чистюлей, красавцем и эстетом, Тюлька не сводил глаз с длинноногих холодных красавиц, особенно студенток-медичек. Тайно вздыхал по ним, чаще по блондинкам, и по ночам пописывал любовные стишки.

И вот однажды он проснулся от гомерического хохота возле своего накомарника. Выскочил из-под марли и сразу всё понял. Кто-то из студентов поставил рядом с его начищенными зубным порошком кедами кирзовые сапоги баштанной дурочки Мотьки. А рядом с его флотскими штанами была веером раскинута её линялая рваная юбка.

Ночной роман, да и только! Тюлька оскорбился, как никогда. Ушёл на канал и просидел там до обеда.

Сам щуплый, невысокий, будто высушенный астраханским солнцем, он обожал крупных сильных женщин со светлой кожей и упрямым мужским характером. Так что Кира была вполне в его вкусе. А если ещё добавить присущую ей томную грацию Блоковской Незнакомки и кое-какое знание литературы, то это был уже перебор.

Видимо чувствуя это, Тюлька соблюдал дистанцию и приближался только, когда Кире грозила даже незначительная опасность. А народец здесь был ещё тот! Боготворя свою избранницу, Тюлька незаметной тенью всюду следовал за ней. Если кто-то приглашал Киру на танцах, он

не опускался до ревности. Ведь богов, как известно, не ревнуют. Поэтому, когда в Кириной жизни появился Виктор из «Второго медицинского», он, сделав вполне похожий на реверанс поклон, гордо удалился. Но продолжал зорко поглядывать: как бы этот «бизон», так он называл Виктора, не обидел его божество.

Умный, спокойный, как все медики, несколько циничный, Виктор невольно производил на юных стройотрядовок неизгладимое впечатление. А если учесть его приличный рост, красивую крупную голову и широкую спину с парой шрамов от ножа, следы буйной молодости, то он буквально завораживал романтичную Киру, как удав Каа — бандерлогов, или как сама она — Тюльку.

Познакомились Кира с Виктором на чьём-то Дне рождения, устроенном астраханцами. Кира почитала там кое-что из своих последних стихов. Понравилось. Особенно Виктору:

— Хочу тебя послушать без свидетелей, чтоб не мешали. Ну, как?..

Странная у Виктора была манера слушать. Он приводил Киру в заброшенный барак, разжигал огонь в печи, заставлял расплетать косы и, поставив её на колени у очага, голую до пояса, командовал: «Читай!» А сам, одетый, валялся на нарах в темном углу с бутылкой «краснухи», изредка потягивая из горла, и, казалось, почти дремал. Но стоило ей потянуться за одеждой, как тут же слышалось: «Не ломай мизансцену, голуба!»

И почему она подчинялась ему? Не душа, а воск — лепи, что хочешь. И чем больней, тем лучше…

Дни шли за днями… Виктор ни разу не обратился к ней по имени. Да, видимо, и не помнил его. Кира интересовала его, скорее, как неведомое явление, и он мысленно препарировал это явление, как это делал бы любой любознательный хирург, увлёкшись новизной трудного случая.

Когда ему надоедало, он звал её к себе и затевал безгрешную возню с железными объятьями и сухими колючими поцелуями. К концу двух недель сих «литературных прогулок» он вдруг приказал:

— Если хочешь, чтобы ничего не случилось, больше не приходи.

— И не приду! — твёрдо решила Кира.

На следующий вечер Виктор, не дождавшись её в бараке, приехал в бригаду на чьём-то мотоцикле, высвечивавшем фарами разбегающуюся из-под колёс молодёжь.

— Выйдешь к нему? — спросила соседка по палатке, Галка.

— Нет!

— Ну, тогда я выйду! Дура ты. Поэтессы — все дуры! — зло выкрикнула она, выбралась из-под накомарника, села к Виктору на мотоцикл и уехала — сначала в тот самый барак, потом из их с Кирой дружбы, а позже, уже через год — замуж за Виктора.

Дня через три после той ночи астраханцы уехали. Галка перешла в другую палатку, а Кира яростно кинулась писать стихи, конечно же, о неразделённой любви…

Наконец, выдали расчёт и Кириной бригаде, и повезли всех в город: в баню да и на последние танцы. Пока застоявшаяся молодёжь яростно топала за спиной недавно посеребрённого Ленина, Тюлька отправился играть в карты, конечно же, по крупному: сначала — на всю получку, а когда деньги кончились, и на интерес. Интересом, к его возмущению, была объявлена Кира.

Тюлька встал на дыбы и был наказан соответственно жестоким картёжным принципам. Ему влили в горло бутылку самогона, и уже бесчувственное тело сбросили в яму общественного туалета.

Как он выбрался, неизвестно. Но утром, когда ребята, чистенькие и свежие после бани, уселись на лавки грузовика, ехать в бригаду, он явился в таком виде, что все недовольно загудели, отодвинулись и зажали пальцами носы.

Грузовик тарахтел, подпрыгивая на кочках, а у заднего борта, в пыли и соломе, корчился, поглядывая на студентов исподлобья, смертельно униженный Тюлька. Он даже не пытался отряхнуть от яичной шелухи короб своей уже подсохшей на солнце куртки. Кира старалась не смотреть в его сторону. И он был явно благодарен ей за это.

По приезде в бригаду, Тюлька долго, фыркая, мылся на канале и стирал своё нехитрое тряпьё. Кира отнесла ему свою стройотрядовскую форму и кеды, молча положила на камень и ушла.

Уложив оставшиеся вещи в рюкзак, она, до прихода автобуса, всё же решила сходить к тому самому бараку. Там ей сразу попались на глаза обёртки от любимых Галкиных сливочных тянучек… Стало не по себе. Вышла на воздух, но уходить не хотелось. Решила обойти развалюху кругом, чего раньше не делала. С тыльной, глухой, стороны, на двух бочках от солярки лежала широкая доска, и под ней валялось несметное количество бычков от «Беломора»…

— Тюлечка! Миленький… Сторожил. Все ночи сторожил! Может, он и уберёг?..