Двое под звездным ливнем

Людмила Толмачева

Героини Людмилы Толмачевой любят и любимы. Казалось бы, вот оно – счастье! Но судьба не гладкая магистраль с указателями, а нетореная тропа, идущая подчас по краю обрыва. Не растерять в пути, сберечь любовь в своем сердце – сверхзадача, которую решают героини романов из серии «Любовь и судьба». Константин, известный автор группы «Дирижабль», вопреки обету «больше никогда не доверять женщинам», влюбляется как мальчишка. Рыжеволосая корреспондентка Клёна станет для него и счастьем, и мукой, и тайной за семью печатями. Их ждут опасные приключения и серьезные испытания, а однажды они поймут – друг без друга им не жить.

3

Овальный обеденный стол, доставшийся Косте от прежних хозяев, был накрыт для вечернего чаепития. Скромное угощение: сушки, печенье, конфеты «Коровка» и вазочка черничного варенья (подарок Сметанихи) — все это уместилось в центре стола. Перед гостями стояли чашки и стаканы разной формы и вместимости, в которые хозяин то и дело подливал свежезаваренный чай.

Разговор шел о предназначении литературы. Димыч горячился, доказывая истинность своей позиции, и волком смотрел на несгибаемого оппонента, Виктора Петровича Рыжкова, бухгалтера-пенсионера, «проглотившего» за свою жизнь несколько сотен книг и на досуге, по его выражению, балующегося «литературными поделками».

В их дискуссию пыталась встрять Анна Алексеевна Перепелкина, бывший учитель — словесник, а ныне «глубокая пенсионерка». Так она острила по поводу своего возраста. Ей хотелось поговорить на тему секса в художественной литературе. Уже трижды она повторила вступительную фразу: «В наше время о сексе мы знали понаслышке», но фраза тонула во все более ожесточавшемся споре мужчин.

К слову сказать, «слышавшая о сексе понаслышке» учительница литературы умудрилась в молодости родить двоих детей. Теперь взрослое потомство обосновалось в городе и радовало мать нечастыми наездами.

Самой молчаливой за столом была Феня. Она задумчиво крошила в пальцах печенье и казалась весьма далекой от обсуждаемых проблем. На нее исподтишка посматривал худощавый юноша — одноклассник Егор Рындин, отзывавшийся по школьной привычке на клички Горын или Горыныч. Парень с нетерпением ждал момента, когда вся эта «лабуда» про назначение закончится, и ему предоставят слово. В нагрудном кармане его рубашки лежал сложенный вчетверо тетрадный листок со стихами.

Он сочинил их позапрошлой ночью, легко, в один присест. Строчки сами ложились на бумагу. Он едва поспевал за мыслью, прущей из него, как струя воды из колонки — мощно, обжигающе, неотвратимо. Стихи были о ней, девчонке, сидящей сейчас напротив и с отсутствующим видом ломающей печенье. Чего стоила только одна, первая строка!

Ты моя вековая боль,

солнце мое и отрада…

Бросив очередной взгляд на свою «отраду», Егор с горечью заметил, что она смотрит на Костю. И смотрит нехорошо — призывно и жадно. Конечно же, эти эпитеты в Егорову голову не пришли, но взгляд Фени ему не понравился.

За всей честной компанией с профессиональным интересом наблюдала Клена. Ей, как человеку, находящемуся на особом положении, травмированному, к тому же новичку, оборудовали удобное сиденье. Из старой раскладушки сделали нечто, похожее на кресло. В ход при этом пошли матрас, пара подушек и шерстяной плед.

Разомлев от хозяйской заботы, чая и тишины деревенского вечера, Клена отдыхала и не лезла в разговор, ограничиваясь короткими фразами и междометиями. Улыбаясь одними глазами, она слушала и мысленно составляла краткие характеристики членам клуба, удивлялась порой начитанности бухгалтера, молодой наивности Анны Алексеевны, природной сметливости Димыча.

Над юнцами же Клена грустно посмеивалась: молодо — зелено, все еще впереди — разочарования, разлуки, одиночество.

А любовь? Да, похоже, и неразделенная любовь. Но не впереди, а прямо здесь и сейчас. Бедолаги!

— И все же литература должна служить правде и справедливости, должна защищать маленького человека! — почти кричал Димыч, нервно помешивая ложкой в стакане.

— Да ничего она не должна, — морщился, словно от зубной боли, Рыжков. — Это сфера самовыражения творца — ни больше и не меньше. А то привыкли, понимаешь, ко всякому там идейному содержанию и положительным героям. Художник нам показывает, повествует, а не поучает, понял? Не нужны нам его нотации…

— А что нам нужно? — сощурился Димыч. — Вот, к примеру, тебе что от писателя нужно?

— От писателя? Хм… От него мне нужна хорошая литература.

— А что ты под этим понимаешь?

— Ну-у, чтобы душу волновала, на размышления наводила…

— Во! А я об чем толкую?! Только размышления размышлениям рознь! Если книжка тебя на воровство подтолкнет или на убийство, то грош ей цена! А если на созидание, на любовь и милосердие, то это уже другая литература, настоящая. Понял?

— Бывает, что одна и та же книжка, — спокойно заговорил Костя, — одного человека на преступление толкает, а другого на нравственный подвиг…

— А третьего — на суицид, — подсказала Клена.

— А четвертого — на сексуальные извращения, — оживилась Анна Алексеевна.

— Ну-у, это вы, по — моему, того… загнули, извиняюсь, — выпятив нижнюю губу, фыркнул Димыч.

— Мне кажется, что романы Федора Михалыча как раз этим и грешат, — осторожно высказался Рыжков и обвел всех вопрошающим взглядом.

— Господи, Петрович, окстись! — возмутилась Анна Алексеевна и махнула на него рукой. — Мы так черт знает до чего можем дойти! Лев Толстой, значит, всем брошенным женщинам под поезд предлагает лечь, Островский — в речке топиться, а Шекспир — тот вообще душитель и маньяк?

— Ага! — засмеялся Егор. — Мы когда «Героя нашего времени» проходили, то я чувакам из этой книги даже завидовал. Чуть что — бац! и на дуэль! А чо долго перетирать? Пошли в лес или на берег озера, шмальнули пару раз и все дела.

— Ну, удивил! — хохотнул Димыч. — Сейчас-то разве не так все происходит? По телику каждый день в новостях передают: то одного заказали, то с другим киднепинг случился… Так что, Егор, времена меняются, а люди все те же.

— Ой, не говори, Дима! — опять взмахнула рукой Перепелкина. — Вчера-то, слышали, в Боброве массовая драка на рынке произошла? Одного даже насмерть зарезали.

— А-а, месилово знатное было. Это азеров малость побили, — с ленивой ухмылкой пояснил Егор. — И поделом. Не фиг свои законы тут устанавливать. Дают места — торгуйте, а рынок подминать не позволим.

— А ты что, участвовал в этой разборке? — поинтересовался Костя.

— Не-а. Но друганы там были, — ответил Егор и уточнил, глядя на Феню: — Куча и Сурок. Куча свой скутерок опробовал как раз. Ничего, говорит, тягло. На ровной дороге за сотню жмет.

Феня презрительно поджала губы и отвернулась.

В дверь постучали, и тут же раздался властный голос Садырина: «Вечер добрый! Есть кто в доме?» С этими словами он появился на пороге комнаты. За всех ему ответила Анна Алексеевна:

— Добрый вечер, Артур Валиевич! Присоединяйтесь к нашей компании.

— Да я, собственно, на минутку. Феня, ты надолго здесь? А то мать тебя потеряла.

— Не знаю, — буркнула покрасневшая Феня. Ее смущение происходило больше от злости, чем от стеснения.

— Может, чаю? — предложил Костя с холодной вежливостью.

— А что? Я бы не отказался, — быстро отреагировал фермер, как будто только этого и ждал.

Он ухватил за ножку табурет, стоявший у окна, и разместился на нем между Кленой и Анной Алексеевной, нимало не заботясь об удобстве соседок. В полной тишине Садырин размешал в чашке сахар, развернул фантик «Коровки» и с шумом отхлебнул горячий чай.

Напряжение, с каким Феня исподлобья следила за манипуляциями отца, передалось остальным. Исчезла особая атмосфера, объединявшая до сих пор группу единомышленников, ушло настроение, и даже вечерний воздух, вплывающий в комнату из раскрытого окна, казавшийся минуту назад бархатным и теплым, сразу стал холодным и сырым.

— А у вас тут уютно, — сказал Садырин и как бы нечаянно задел локтем плечо Клены.

Клена хмуро отодвинулась и собралась сказать что-то сердитое, но в этот миг тишину сельской улицы прорезал мотоциклетный треск. Мимо Костиного дома с воем промчалась целая кавалькада двухколесной техники. Когда все стихло, Димыч прокомментировал:

— Опять эти «дьяволы в ночных горшках» кататься поехали.

— А откуда они? — заинтересовалась Клена.

— Да отовсюду. И наши, и Бобровские, и городские есть.

— А чего вы на них взъелись, не пойму? — спросил Садырин. — Пусть себе катаются. Моя Феодосия вон тоже «Хонду» выпросила. Купи да купи. Ну, купил. И чего? Куда на ней ездить? Разве что до школы. Но до Боброва школьный автобус ходит…

— Как вы не понимаете? Для понтов такие вещи покупают, — с иронией пояснил Егор, напрасно ожидая встречного взгляда Фени.

— Во-во, для понтов, — усмехнулся Садырин. — С этими-то, что по ночам гоняют, надеюсь, ты не водишься?

Его вопрос остался без ответа. Феня отвернулась к окну и всем видом показывала свою непричастность к отцовским рассуждениям.

Конец ознакомительного фрагмента.