Пленники кристалла

Людмила Синельникова

Смертельная болезнь косит население, впереди – приближение опасной планеты, которая навсегда изменит жизнь Заолуна.Но выход есть – старинный артефакт.Что он – наследство богов или оружие демонов?Защитит ли он вампиров и магов Заолуна или приблизит конец света?

Часть I. Исход

Тихо. Настолько тихо, что слышно, как стекают капли пота по вискам, как лопается кожа иссушенных губ.

Темно.

Застывшее в черном пространстве цветное пятно алой платформы — все, что осталось от мира, который скоро исчезнет, поглощенный тьмой.

Тьма крадется, манит, распахивает смертельные объятия, но последний обитатель этого мира отчаянно сопротивляется. Обожженными руками он обнимает колени, чтобы не дать ногам соскользнуть с маленького островка бугристой поверхности, похожей на застывшие стеклянные шарики.

Тишина сводит его с ума, стирает грань между реальностью и снами, воспоминаниями и надеждами, которым не суждено сбыться.

И все же он медлит, отодвигая неминуемое, хотя платформа под телом уменьшается с каждым движением тьмы, подкрадывающейся к нему. Медлит… не в силах сделать последний шаг, чтобы самостоятельно упасть в объятия спасительной смерти.

В кармане ощущается тяжесть телефона, закругленный край давит на ногу. Мужчина неуклюже поворачивается, чтобы вытащить мобильник. Повязка, обхватывающая левое плечо, задевает о бок и падает на сгиб локтя, открывая страшную рану, — и воздух наполняется тошнотворным запахом гнили.

Пальцы с трудом сжимаются на твердом пластике, выуживают телефон и перекладывают его на обгоревшую ладонь правой руки.

Иконка в системном трее горит зеленым, радостно сообщая, что батареи хватит на несколько недель — недель, которых у него нет.

Мужчина нажимает на кнопки, но попадает не сразу, поэтому некоторое время на экране светится заставка — вид на планету Заолун со спутника. Зеленое пространство с голубыми венами рек пересекают цифры, обозначая день, месяц и год.

19 ноября 2016 года.

Борьба с кнопками закончилась — меню вызвано и диктофон включен, но мужчина молчит, не зная, как начать. О чем здесь можно рассказать? Он жив — но тьма скоро исправит это недоразумение, а запись исчезнет вместе с ним и тем миром, пленником которого он стал. И все же мужчина надеется, что у него есть право на исповедь — исповедь, которая отвлечет его от надвигающегося вместе с тьмой безумия.

— Бенджамин.

Он вздрагивает от звука голоса, слишком громкого для этой тишины.

— Меня зовут Бенджамин Лоуренс, — добавляет он чуть позже и наслаждается тем, как отступает тишина, словно склоняется перед его правом выговориться перед смертью. Но фраза кажется незаконченной, и он продолжает, — урожденный де Конинг. Вампир.

Слово произнесено, но в его душу закрадываются сомнения: уже более четырех веков с момента создания Конфедерации, объединившей магов, вампиров и группу посвященных людей, тайна Иных охраняется законом. Он помнит это время, положившее конец пятидесятилетней войне Королевств, и отгоняет от себя воспоминания: время на исходе — ему надо спешить.

— Анисит.

Он злится, недовольный таким вступлением. Почему-то сейчас следование правилам кажется очень важным, словно это ритуал, который свяжет его с миром, оставленным месяц назад, — свяжет и позволит вернуться.

— Я потомок великого сангуиса Анисиоса, — исправляется он, и перед глазами встает старший сын бога Кхорта. Сангуис наделил своих детей силой, превышающую мощь других носферату; передал любовь к знаниям, которая вела де Конингов по ниве наук; наградил безумием, что овладевало вампирами-мужчинами. Шесть столетий Бен успешно бежал от него, а оно догнало его здесь, в разрушающемся мире древнего артефакта.

Но не только родовое проклятие стало бичом для потомков древнего вампира, но и жажда, которую могла утолить лишь кровь других носферату. Из-за нее аниситы всегда жили обособленно, но впервые эту непохожесть на других Бен почувствовал в 1514 году.

Первый год войны. Бессмысленной и кровавой. Тогда он поссорился с бабкой — Главой клана, напал на нее, обвиняя в трусости и в нежелании оказать поддержку соседнему королевству, а после бежал в самую гущу сражений. Глупец, решивший, будто что-то может изменить. Идиот, наивно верящий, что справедливость восторжествует.

Годы войны оставались позади, но для своих сотоварищей он так и остался чужаком. Аниситов не любили: их боялись и презирали. Быть может поэтому никто ни разу не предложил ему руку, где по вздувшейся вене бежала кровь.

Другие ждали затишья, а он жил сражениями. Бинты, пропитанные алым, столы, в выемках которых скапливалась кровь раненых носферату, — все это стало для него источником пищи. И чем сильнее повреждения получали сородичи, тем обильнее становился его пир. Он был вампиром, для которого кровь — не просто еда, но и источник силы. Кто-то из носферату управлял тенями, кто-то энергией, смертью, трансформацией. А он управлял Круорой — руной, позволяющей воздействовать на кровь. Он был таким же, как и Эрна — Глава его клана. Он был круорцем.

Пятьдесят лет войны… Все это время он мечтал о возвращении домой. Он хотел попросить прощение у бабки и вновь оказаться среди таких же, как и он, аниситов.

— Эрна!

Имя вылетает, записанное диктофоном. Рука, сжимающая телефон, в бессилии падает, голова опускается на колени, не в силах выдержать всплеска воспоминаний о том периоде, который изменил все.

Это была осень 1564 года. Время окончания войны, и время начала его собственной битвы.

Вокруг падал снег: серые хлопья с черных небес в начале осени — следы отгоревших домов с соседней улицы. Смрад стоял над деревней, уныние витало в воздухе. Оно оседало на покореженных зданиях, покосившихся заборах, на серых деревьях и черной траве. Оно впитывалось в кожу серой грязью, изменяло лица страданием, проникало в легкие болезнью и поражало сердца отчаянием. Деревня, когда-то благоухающая свежевыпеченным хлебом, теперь походила на засохший цветок, который только ждал дуновения ветра, чтобы превратить высушенные черные листья в пыль. А ведь это место находилось в стороне от военных действий.

Под копытами коня хлюпали помои, перемешанные с грязью дорог. Всадник, въехавший в деревню, привстал в стременах, чем вызвал недовольное фырканье своего вороного друга.

— Ну, ну, потерпи немного. Скоро отдохнешь.

Мужчина ласково потрепал гриву коня и направил его между домов — туда, где острый взгляд вампира разглядел трактир. То, что он работал, было удивительно для этого неспокойного времени.

Доверив коня заботам чумазого мальчишки, носферату поднялся по скрипучей лестнице, посторонился, чтобы пропустить выходящего. Тот нетвердой походкой переступил порог, пролетел ступени и свалился в грязь, обозначив место рядом с собой рвотной массой.

Пристроившись в дальнем углу трактира, Бенджамин де Конинг вытащил из мешка всю наличность, пересчитал.

Не густо. Быть может кто-то и использовал войну для наживы, но анисит поистрепался настолько, что в его вещевом мешке даже не было запасного белья.

Бен вернул большую часть запасов в потертый кошель, прикидывая, что этой суммы должно хватить на ночлег, а там к завтрашнему дню он уже будет дома. Оставшиеся деньги он протянул девушке — смазливой милашке в грязном переднике. Кружка пива да похлебка — вот и весь нехитрый ужин, который заказал вампир. Ножны с саблей покинули портупею и легли рядом с вампиром на стол как немой намек завсегдатаям трактира, что шутки с гостем плохи.

Трактир гудел, хлопала дверь, пропуская посетителей. Охрипшим голосом местная красотка с обвисшими грудями, синяком под глазом и в разорванном платье вытягивала ноты, проверяя местных на прочность их рассудка, ибо такой скулеж трудно было назвать пением. Однако завсегдатаев это не задевало. У них были свои песни: слова подкидывал разгоряченный алкоголем разум, а музыкой служили удары кулаков о столы или о носы соседей.

Но, казалось, что все это Бена совершенно не волновало. Мыслями он был не здесь, а за десятки миль от этого постоялого двора.

Он вспоминал свою мать Августу, теплую выпечку, которую она всегда готовила на выходных, когда была жива. Прошедший обращение в тридцать семь лет, Бен слишком привык к человеческой еде, чтобы полностью от нее отказаться будучи вампиром.

— Ваше пиво!

Де Конинг равнодушным взглядом проводил девушку. Убедившись, что он ей более не интересен, достал из нагрудного кармана маленький мешочек, вытащил из него несколько тонких полосок ткани темного цвета и отправил их в кружку. Деревянной ложкой помешал напиток. Засохшая кровь лишь слегка окрасила пиво. Бен сделал глоток, затем выловил полоски. Обсосал каждую, выуживая из ткани все, что можно, и попутно замечая, что при сильном голоде противный вкус засохшей крови даже не ощущался…

Дверь в трактир открылась скрипучим хлопком, впуская порцию осеннего ветра, помойного смрада и молодежь. Бен оторвался от кружки и взглянул на пришедших.

Это были вампиры. Причем, как заметил круорец, не простые, а с кровью Анисиоса. Вполне возможно, что даже из его клана. Де Конинга не было в родных краях около пятидесяти лет. За это время могли родиться дети, вырасти до сознательного возраста, пройти обряд обращения, вкусив кровь. Пятьдесят лет — приличный срок даже для тех, кого люди называли носферату. Новоприбывшие могли быть из числа смертных, выбравших вечную жизнь, или прошедшими обращение проклятыми — так называли детей носферату, в роду которых не было примеси человеческой крови. Таким был и сам Бен. А быть может те ребята — полукровки: от связи вампиров с людьми тоже получались дети.

Бен улыбнулся своим мыслям и вернулся к похлебке, на поверхности которой уже образовывалась противная жирная пленка зеленоватого цвета.

— Ну и клоака, — донесся до него голос молодого носферату. — Рингони, что это за помойка?

К кому обращался вошедший блондин, де Конинг не видел. Зато слышал женский смех, хлопки и звуки поцелуев.

— Джонни, милый Джонни. Будь снисходителен к людям, тем более если они собираются устроить для тебя праздник.

Говоривший с сожалением оторвался от губ рыжеволосой красавицы и присоединился к друзьям. Его черные длинные кудри полностью скрывали лоб и опускались на глаза. Широкий бант связывал волосы сзади. Шейный платок ослеплял своей белизной и подчеркивал алый цвет пухлых губ.

— Эй, хозяин! Доставай свое лучшее пойло, неси закусок. И девочек… девочек нам! — прогорланил носферату, подталкивая Джонни и его брата-близнеца к свободным столам, вокруг которых сразу же развернулась активная деятельность.

Бен отвел взгляд, предпочитая не вмешиваться в дела сородичей. Ложка нырнула в зеленую жижу, чтобы вскоре вынырнуть с кусками почерневшего картофеля. Вампир отмахнулся от мухи, норовившей залезть к нему в миску, и медленно поднес ложку ко рту, словно нарочно оттягивал удовольствие.

В помещение вновь влетел смрадный запах улицы. Но на этот раз не было ни удара двери о стену, ни скрипа несмазанных петель. И это отступление от местных традиций было настолько удивительным, что Бен опустил ложку и посмотрел на вошедшего. Тот был явно старше того молодого вампира-блондина и его брата, что пришли несколько минут раньше.

Новоприбывший осмотрелся в поисках своих друзей. Взгляд карих глаз остановился на круорце.

— Пьетро, Кхорт меня побери! — Бен вскочил. От рывка пошатнулся стол, опрокинулась кружка с пивом. Липкие капли скользнули по поверхности и затекли под ножны, лежащие на столе.

Вместо тысячи слов — одни крепкие объятия.

Первое удивление от встречи с кузеном сменилось для Пьетро растерянностью и даже страхом. К счастью, ничего этого не видел ослепленный радостью Бенджамин.

— Эй, алхимик! — не успел Бен разорвать объятия, как сзади на него налетели.

— Рингони, Кхорт тебя!

Де Конинг чуть не задохнулся в объятиях своего старого приятеля — то-то голос этого вампира показался Бену знакомым. Видимо, за пятьдесят лет Рингони не только отказался от бороды, но и изменил стиль в одежде.

— А говорил, что никогда ноги твоей не будет в этом заведении!

На это Бену ответить было нечего. Когда он еще жил в Рэдланже — родовом гнезде аниситов, то действительно избегал ездить в эту деревню. Но дело было не в его нежелании устраивать кутежи вдали от старших родственников. Просто были занятия и поинтереснее: с шести лет он предпочитал свободное время проводить в лаборатории отца. И хотя Вильгельм де Конинг старательно пытался сделать из сына алхимика, того больше увлекала медицина. А между тем сам Рингони был частым гостем в трактире.

— Я так… — чувства переполнили Бена. Он не мог говорить: лишь улыбался во весь рот и переводил взгляд со своих друзей на их молодых приятелей и обратно.

— А мы-то как рады, что ты жив! — быстрый кивок Рингони в сторону Пьетро остался Беном незамеченным. Вампир потянулся за портупеей, но, увидев, что ее уже взял кузен, вновь отдался во власть эмоций. Как же он рад был видеть своих друзей!

Процедура представления прошла быстро. Джонни и Стефан были близнецами, белокурыми, с прямыми волосами. Из-за высокого роста, узких плеч и чуть сутулой спины они казались подростками на фоне широкоплечего Пьетро и мускулистого Рингони. И все же было кое-что, что объединяло всех пятерых, собравшихся за столом: чистый цвет карих глаз без каких-либо иных пигментных вкраплений — характерная черта чистокровных вампиров, в роду которых не было ни обращенных людей, ни полукровок.

У всех пятерых на груди на короткой цепочке висел кулон с изображением солнца. Его могли носить лишь те чистокровные вампиры, которые прошли обращение кровью аниситов.

Убедившись, что у друзей полны кружки, Рингони встал.

— Мы здесь, — начал он торжественным тоном, — чтобы поздравить с присоединением к нашим рядам вечно молодых и здоровых Стефана и Джонни де Мистен, а также отметить возвращение из мира мертвых Бенджамина де Конинга.

Первую кружку опустошили быстро. За ней пошла вторая, третья. Вскоре молодежь удалилась с подоспевшими красотками в отведенные им номера. За столом остались лишь трое приятелей. Анекдоты Рингони сменялись комплиментами обслуживающим дамам, а те, в свою очередь, вопросами, адресованными Бену. Глаза вампира закрывались — сказывалась усталость, да и время уже было позднее. Все посетители отправились по домам либо разошлись по комнатам. Трактир опустел. Лишь чумазый мальчишка прикорнул за прилавком в ожидании полуночных гостей.

— Ну и как там… это… все? — вопрос Рингони, заданный заговорщеским шепотом, вывел Бена из состояния полудремы.

Вспоминать события прошедших сражений ему не хотелось.

— Не спрашивай, — устало отмахнулся вампир. Он перевел взгляд на кузена и озвучил тот вопрос, который его волновал весь вечер. — Как там наши? Как отец?

Он надеялся, что Вильгельм де Конинг не отправился еще в каменно-огненный Тресон — последнее прибежище душ носферату. Отец Бенджамина был тем, кому, вполне возможно, суждено однажды занять место своей матери и возглавить основную ветку потомков Анисиоса. Этот клан был силен своими знаниями, однако де Конинги держались вдали от всех политических дрязг и предпочитали использовать знания по-другому.

— Жив, куда же он денется. Ждет тебя! — Рингони не дал ответить Пьетро. И это насторожило Бена.

— Что-то не так?

Молчание кузена вынудило Бена отставить кружку. Он не узнавал своего брата, всегда такого открытого и веселого.

— Что случилось?

— Все в порядке, — рука кузена легла на плечо вампира. — Сейчас вернусь.

После ухода Пьетро за столом воцарилось молчание.

Одинокая муха заглянула в кружку Бена, жирный таракан подкрался к миске, в щелях трактира завыл ветер.

— Не обращай на него внимания, — успокоил товарища Рингони. — Он на днях со своей девкой разругался. Еще не пришел в себя.

Бен потер переносицу. Теперь, когда первый восторг от встречи улегся, он понял, насколько устал.

— Слушай, я бы, наверное, пошел поспать. А завтра могли бы все вместе поехать домой.

— Без проблем. Вместе веселее. Но ты, случаем, есть не хочешь? — Рингони бросил на приятеля понимающий взгляд.

— Смеешься? Я почти месяц нормально не ел, а вы тут маячите передо мной, — де Конинг рассмеялся. — Еле клыки сдерживаю!

Рингони закатал рукав, обнажая вену и протягивая руку товарищу.

Печальная улыбка коснулась губ Бенджамина: за пятьдесят лет он уже забыл каково это — пить из самого сосуда.

— Спасибо!

Во рту мелькнули клыки, и вампир склонился над рукой.

Это была ошибка.

Ударом локтя по затылку Рингони прервал ужин Бена.

Приобретенные в сражениях рефлексы вытеснили из головы вампира все вопросы: руна активировалась, и Бен увидел в переплетении кровеносных сосудов, как сзади к нему приближается кто-то с не совсем мирными намерениями.

Круорец толкнул стол и резко вскочил, борясь с головокружением от удара того, кого он считал другом.

— Какого Кхорта здесь происходит?

Перед ним стоял вооруженный Пьетро. Рингони неторопливо обходил упавший стол, с усмешкой глядя на бывшего вояку. В свете горящих факелов сверкнула сталь сабли, которую старый приятель Бена вытаскивал из ножен.

Рука круорца потянулась к оружию, но портупея была пуста. Единственное, что у него было с собой — короткий клинок.

— Пьетро!

— Тебя не рады видеть дома, кузен. Уезжай отсюда.

— Тихо, тихо, — вмешался в разговор Рингони. — Ты с ума сошел! Как это уезжай? Я награду хочу! За твою голову отец обещал хорошо заплатить! Не стоило тебе оскорблять Главу. Ничего личного, Бен!..

Первую атаки Рингони Бен отбил: гарда захватила острие противника, де Конинг развернулся, заставляя бывшего друга реагировать на движения и отступать. Но в повороте Рингони выхватил свой клинок и направил его в сердце вампира.

Бен успел создать с помощью руны Круоры на руке плотный кровяной нарост, который и принял на себя удар. Острие прорезало ткань рубашки и наткнулось на темную броню, опоясывающую предплечье.

Слишком надеясь на этот удар и вложив в него всю силу, Рингони по инерции сделал шаг вперед — как раз навстречу клинку Бена. Вампиру удалось спасти глаз, но оружие рассекло кожу на скуле.

— После твоего отъезда Вильгельм обвинил тебя в измене, — Рингони провел рукой по лицу, стирая кровь. — Но все надеялись, что ты сдохнешь на войне. А когда был образован Союз и создана Конфедерация, оказалось, что теперь можно не просто уничтожить соклановца по приговору Главы, но и объявить межрассовую охоту на неугодного вампира. Союз одобрил право семьи требовать твоей смерти. Так что теперь ты для многих лакомая добыча.

— Ты лжешь!

Бен не поверил. Ему казалось это дурным сном, глупым розыгрышем. Вот только выражение лица Пьетро говорило: все — правда.

Но не для того круорец в течение пятидесяти лет выживал в мясорубке войны, чтобы сейчас сдохнуть от рук своих же родственников; не для того он так спешил в родной Рэдланж, чтобы здесь найти смерть…

Крипты радужки Бена стали красными, этот цвет начал распространяться, замещая коричневую окраску глаза на амарантовую. Кровь полилась из ладони анисита плотным потоком. Она закручивалась, формируя образ сабли. На все ушло не более секунды — и вот уже пальцы Бена сжались на рукояти.

Череда ударов обрушилась на Рингони. Летели столы, ломались лавки, не выдерживая натиска двух аниситов. Мелькали клинки, звенела сталь. Но одна ошибка — и вот кинжал вылетел из рук Бена, а клинок Рингони пронзил бок изменника и припечатал того к стене.

— Ты покойник, Бен, — Рингони наслаждался победой. И все же он поторопился.

Стоило ему слегка ослабить давление на тело и немного отодвинуться, чтобы всадить клинок в сердце, как Бен направил кулак в челюсть противника. А за ним еще и еще удар со всей аниситовской мощи.

Радужка глаз Рингони окрасилась в желтый — вампир тоже решил обратиться к руне. Его руна Перевоплощения — это увеличенная скорость, удлиненные руки, волчья пасть с набором острых зубов, способных перегрызть любую кость. В таком обличье даже сабля вампиру-перевертышу не нужна: когти по остроте равны кинжалам. Рингони обрушил на противника серию ударов лапой с огромными когтями. Кровяной меч вылетел из рук Бена и в воздухе превратился в алую массу, которая быстро впиталась в пол.

Секунда — и Рингони опрокинул противника на спину. Взгляд поверженного скользнул по Пьетро, который предпочел не вмешиваться в драку. В руках кузена уже не было оружия, но по его глазам Бен понял: рассчитывать на помощь Пьетро не стоило. Как и не стоило пытаться выбраться отсюда живым. И все же…

И все же битва еще не проиграна.

Вместо того, чтобы попробовать спихнуть с себя тяжелую тушу, Бен, наоборот, обхватил руками бывшего друга и прижал его к себе.

Еще мгновение — и острые когти Рингони располосуют изменника, однако вместо этого тело перевертыша обмякло, с губ сорвался стон, а на спине сначала появились наросты — маленькие тонкие бугорки, которые увеличивались в размере. А когда они проткнули одежду, стали видны иглы бардового цвета.

Бен перевернулся, оказываясь теперь сверху своего противника, и осторожно приподнялся. Кровь Рингони окрасила рубашку круорца в алый. Алые реки стекали по иглам, растущим из груди Бена. Вампир сделал вдох. Глаза с амарантовой радужкой на мгновение прикрылись — и иглы стали исчезать. Они теряли свою форму, превращались в тягучую массу, которая всосалась в тело Бена. Все, что напоминало о них, — дыры на рубашке.

Круорцу приходилось рассчитывать свои силы. Молодость ограничивала использование кровяных форм, но как только иглы исчезли, в руках Бена вновь появилась сабля. Осталось лишь завершить начатое…

Тени ожили. Они потемнели, сменили свои очертания, лениво отделились от стен, от столов и скамеек и черной рекой потянулись туда, где сплелись в схватке двое. Темные щупальца, извиваясь змейкой, поднялись по телу вампира, опутали ему руки и развели их в стороны.

Бену не удалось нанести решительный удар. Занятый Рингони, он пропустил, как в комнату проскользнули два брата. Это они, активировав руну Арбори, обратились к теням, чтобы пленить Бенджамина.

Проклятия сорвались с губ вампира, а вместе с тем смерть устремилась в сторону близнецов: из ладоней круорца вырвались гибкие ленты, напоминающие щупальца. Щупальца, с остриями на конце.

Молодые вампиры, рожденные не более тридцати зим назад, не успели даже понять, что происходит, когда острие проткнуло им грудь, вошло в сердце, где расцвело еще рядом острых отростков. И через мгновение на том месте, где стояли близнецы, осталась лишь одежда, прикрывающая груду пепла.

Кровяная масса еще не успела втянуться в ладони Бена, когда вампир согнулся от новой боли. Рана в боку горела, словно в ней все еще находился нож, который вновь и вновь разрывал плоть. Перед глазами мелькали разноцветные пятна, пол качался, глаза — слипались. Еще немного — и он не в состоянии будет сражаться: сила руны Поглощения, направленная вигофагом, готова была отнять у него последние силы.

Но Бен привык выживать. Война научила многому: если атакуют — отбивайся, если противник зазевался — бей.

Секунда — и кровь круорца обратилась в оружие. Мгновение — и прежде, чем Бен осознал свое действие, выполненное на одном инстинкте, лезвие меча с разворота снесло голову вигофага — и Пьетро рассыпался пеплом.

Вопль родился в комнате, отразился от стен и понесся по этажам постоялого двора.

Вопль ужаса и отчаяния вырвался из горла Бена, когда он понял, что натворил. Дрожащей рукой круорец коснулся вороха одежды, под которой был пепел — все, что осталось от брата.

Времени, пока Бен занимался соклановцами и кузеном, оказалось достаточно, чтобы раны Рингони перестали кровоточить. И хотя они напоминали о себе жуткой болью, вампир вернул себе способность двигаться и сражаться.

Словно в замедленном темпе Бен видел то, что происходит.

Вот Рингони отвел руку назад — и зашуршала ткань разрезанной на лоскуты во время битвы рубашки.

Вот хрустнула половица, принимая вес перевертыша, который сделал шаг в сторону круорца.

Вот блеснуло холодным светом лезвие, готовое рассечь воздух и пресечь существование Бена.

В руке де Конинга появился хопеш. У вампира не было сил даже подняться — руна кузена сработала, и ему нужно время, чтобы восстановить силы. А значит все, что есть, он должен вложить в один удар.

Круорец оттолкнулся от пола. Не выходя в верхнее положение, он бросил тело вперед и увлек за собой оружие, которое захватило ноги противника и срезало их.

Крик и вой, стон и проклятия вырвались изо рта Рингони. В попытке не упасть лицом в пол он отбросил клинок. Руки задержали падение тела. Перевернувшись на спину, Рингони схватился за обрубки, в которые превратились его ноги.

Бен уже стоял над ним, чуть покачивающийся, но все же вновь готовый сражаться. Выражение его лица испугало вампира: Бен готов был убивать.

— Ну давай же! — бросил Рингони стоявшему над ним врагу. Но вместо того, чтобы нанести последний удар, Бен опустил хопеш, который сразу же потерял свою форму и густой массой втянулся в ладонь.

— Да пошел ты!

Де Конинг ногой оттолкнул клинок Рингони подальше от бывшего противника, устало опустился на стул и уставился перед собой.

Все для него потеряло значение. Встреча с другом обернулась предательством, объятия с братом — грудой пепла. Он все эти годы так мечтал о доме, а дома, судя по всему, мечтали о его смерти. Не так давно Бен знал, чего хотел: вернуться в родной Рэдланж и продолжить жить той жизнью, которую прервала война. А что теперь? В его кармане — ни гроша, одежда превратилась в тряпку.

Вампир поднял голову и оглядел трактир. Шум не привлек внимание обитателей комнат на втором этаже. Видимо, драки здесь были обычным делом, не вызывающим ничьего интереса.

В очаге горел огонь, фонари в креплениях вдоль стены отбрасывали пляшущие тени, но даже в этом тусклом свете черными кляксами на полу виднелись кровавые следы, и вряд ли ароматы готовящейся пищи и алкогольных испарений в ближайшее время перекроют приторный запах смерти.

Де Конинг скользнул взглядом по груде одежды и поднялся.

— Ты уже до мародерства опустился? — подал голос из угла Рингони, наблюдая, как Бен стягивает с себя одежду, облачается в наряд Пьетро и собирает в узел костюмы братьев. Деньги убитых переместились в потертый кошель.

Однако, кроме одежды, от вампиров осталось и кое-что еще — серебряные кулоны на короткой цепочке. Их надевали на шею проклятым — чистокровным вампирам — во время обряда обращения. Три кулона со знаком солнца на одной стороне и с именами носферату на другой.

Сжав их в руке, Бен некоторое время стоял в задумчивости.

— Передашь их родным, — де Конинг бросил кулоны на колени бывшего друга. — И вот это тоже.

Он сорвал со своей груди такое же украшение, почти физически ощущая, как рвется его связь с семьей.

— Можешь сказать, что отомстил за убитых, и получить причитающиеся за мою голову деньги.

Еще один кулон полетел в сторону Рингони.

— Ты издеваешься? Отец Пьетро — сенсусит, забыл? Он мне голову свернет за обман, — завопил безногий, вспомнив, как легко упомянутый Сильвестр де Конинг с помощью руны Сенсуса считывал воспоминания соклановцев.

— Это твои проблемы.

— Нет, это твои проблемы, де Конинг! Они узнают, что ты убил представителей своего клана. Они тебя найдут. И я буду вместе с ними, чтобы видеть твою смерть, — Рингони перешел на крик. Он плевался своей ненастью и уже заранее наслаждался местью.

Бену показалось это забавным с учетом того положения, в котором находился его противник. Вампир улыбнулся. Улыбка оказалась вымученной, бок болел и от каждого движения вновь кровоточили поврежденные сосуды, наскоро заделанные регенерацией.

— Ты всегда был мстительным ублюдком, — устало проговорил Бен.

Круорец двинулся в сторону двери, по пути подбирая разбросанное оружие. Пора было ему покинуть эти места. И все же прежде чем выйти из трактира, он вновь приблизился к Рингони, отложил в сторону собранные вещи, оставив в руке лишь клинок.

Страх мелькнул в глазах «мстителя».

— Ничего личного, Рингони.

Нет, Бен не собирался его убивать. Просто он был слишком голоден, чтобы проигнорировать возможность наесться.

Из ладони выросли щупальца, которые стянули тело перевертыша. В отсвете фонарей блеснул клинок, врезаясь в плоть поврежденной ноги. Питательная влага полилась из живого сосуда.

Кровь вампира — еда для анисита. Однако у Бена были и иные отношения с этой субстанцией. Круорец, он управлял кровью.

Он умел замедлять кровоток как в своем организме, так и в организме противника, хотя использовал эту способность редко — слишком много сил на данном этапе развития вампира на это уходило. Он мог создавать несколько кровяных форм. Их число ограничено, но это лишь временные трудности. Если повезет, то он достигнет высшего мастерства в рунном использовании. Круорцев не берут многие яды и к алкоголю они устойчивы. Последнее, правда, иногда бывало ужасно неудобно, особенно когда хотелось просто напиться и забыться.

По крайней мере вот эту историю Бен с удовольствием забыл бы на время.

Но сейчас он лишь создал из алого потока кружку, в которую нацедил кровь Рингони.

Утолив голод, Бен поднял собранные вещи и приблизился к стойке. Под столом, вжав голову в плечи, бледный от ужаса сидел местный парнишка. Бен кинул тому золотые, расплачиваясь за себя, своих товарищей и за причиненный ущерб, и покинул заведение.

Он вывел коня из конюшни и ударил каблуками по бокам. Путь домой ему был закрыт. Куда ехать? Оставалось лишь положиться на удачу. До замка — пять часов. Пока Рингони или его посыльный доберется до Рэдланжа, пока соберут желающих сорвать голову вампира, плюс еще время на обратную дорогу. Итого как минимум десять часов у него имелось.

А может ничего не будет, и все просто плюнут на изменника, надеясь, что он сам где-то сдохнет?

Бен не рассчитывал на такой удачный для себя расклад, поэтому пустил коня галопом. За отведенное время он должен оставить позади как можно больше миль…

…Мили. Сколько их было? А сколько было сбитых башмаков, загнанных лошадей? Сколько крови было пролито и сколько вампиров обратилось в пепел?

Два века скитаний и битв за право жить. Эрна, Глава клана де Конинг, постаралась: награда за его смерть была высокой. Бену срезали локоны, чтобы доказать выполнение приказа. Он без сожалений расставался с волосами, но голова вампиру была дорога.

Он бежал на север, прошел всю Большую землю от запада, где на горизонте виднеются очертания острова Расуэк, до востока, где возвышается башня Стилвок, в чьих недрах хранятся свинцовые гробы вампиров-преступников. Он сам провел в таком двадцать лет, расплачиваясь за неудачный опыт по переливанию собственной крови человеку. Человеку, правда, не повезло: он не стал носферату, а превратился в монстра. И теперь это чудовище, этот некрофаг — здесь, рядом с Беном.

Вампир видит его гниющую плоть с обнаженными костями на ногах. Монстр приближается, а вместе с ним все отчетливее звучит скрежет: острие топора, зажатого в разлагающейся руке, царапает бугристую поверхность платформы. И тысячи… миллионы мелких царапин бегут от получившегося разлома, из которого вылезает прошлое: знакомые и незнакомые лица обретают плоть и несутся мимо Бена, обдавая его тлетворным жаром.

Обнаженные тела и обезображенные головы то ли людей, то ли животных заполняют пространство. Они движутся с такой скоростью, что сливаются в размытые линии.

От такого мельтешения кружится голова и когда кажется, что нет больше сил выносить это, мелькает свет, отражая блики от лезвия занесенного над головой топора…

Крик заглушает все звуки видения. Крик заставляет Бена открыть глаза и дернуть ногу. Отсутствие ступни — веская причина, чтобы вырваться из плена сна.

Он вновь в 2016 году, в сокращающемся мире, который пахнет его потом и кровью. Но теперь ко всему этому добавился новый аромат: воздух наполнился запахом обожженной плоти. Обрубленная нога покоится на платформе, пульсируя болью. Капли пота стекают по спине и холодят, словно кто-то прошелся сзади, подняв прохладный поток воздуха.

Бен знает, что там никого нет, но все же оборачивается. Оборачивается, чтобы увидеть ее — Главу клана, свою бабку. Он многим ей обязан: она снабжала его книгами из хранилищ, пока он жил в Рэдланже, поддерживала стремление заниматься медициной. И сейчас он рад был видеть ее хотя бы в роли призрака, созданного сознанием, которое еще теплилось в этом теле, охваченном лихорадкой.

— Эрна, почему смерть постоянно преследует меня? — сквозь хрип вырывается вопрос.

— Не тебя одного, — женский голос, мелодичный и тихий, звучит везде. Бен слышит его, будто Эрна рядом. От фигуры, стоящей напротив, идет свет, и приходится поднести руку к лицу, чтобы отгородиться от него. — Жизнь и смерть — две части одного целого. Без второго не бывает первого.

Тьма раздвигается, уступая место зелени: она щекочет ноги, наполняет легкие ароматом цветущих растений.

Бен словно переносится в Рэдланж двенадцатилетним подростком, у которого еще все впереди.

На краю обрыва стоит светловолосая женщина с толстою косой, спускающейся до бедер. Тонкая накидка покрывает обнаженные плечи, длинный шлейф платья приминает траву.

Ее словам вторит шум воды, бьющей у подножия обрыва.

— Нельзя спасти тысячи людей, не убив одного. Разве ты сам не говорил об этом? — ироничные нотки в голосе даме вызывают на лице парня раздраженную гримасу.

— Это всего лишь отговорки. Признание в собственном бессилии. Ведь нельзя же спасти всех. Приходится выбирать. Но я не бог.

— Бог людей, Иен, создал их слабыми, а Кхорт сделал нас сильными. Так почему бы не усовершенствовать то, что создал Иен? И если кто-то умер, не стоит винить в этом себя.

Женщина медленно поворачивается к собеседнику, сидящему на траве.

— В конце концов, мы не обязаны вмешиваться в дела людей. Пусть ими занимаются теурги — не стоит магам давать возможность лишний раз нас ненавидеть.

— Но нельзя заниматься наукой ради науки. Она должна приносить пользу. Бабушка, разве не так?

Колышутся юбки, дрожит шлейф, надушенная рука касается щеки паренька.

— Многие открытия бывают опасны. Не все знания могут принять люди. Иногда лучше промолчать, отойти в сторону и смотреть, как гибнут десятки, вместо того, чтобы спасти их и спровоцировать гибель тысяч.

Солнце палит нещадно и слепит глаза даже в этом мороке. В мельтешении точек сливаются дни и года. Память перематывает воспоминания. И кажется, что место осталось прежним и лица окружающих не изменились. Лишь он — уже не подросток, а мальчишка, проклятый — ребенок вампиров, который еще не прошел обращение. Его голова покоится на подушках, тело лихорадит. Ему всего восемь лет…

— Не надо было запирать его в подвале, — голос матери звучал глухо из-за закрытой двери, на которую устремлен лихорадочный взгляд мальчишки. — Вильгельм, он же еще ребенок. Ему бы бегать с друзьями по двору, играть в вышибалы на мечах, а не сидеть в твоей лаборатории, растирая минералы.

— Не смей мне указывать, как воспитывать сына.

Звук пощечины и вскрик матери отозвался болью в голове ребенка и в сердце того, кем этот ребенок стал, словно сон соединил двух существ: проклятого и вампира.

— И пусть он знает, — голос отца гремел, и даже обитая железом дверь не в состоянии заглушить его. Эта фраза предназначалась не для матери, а для него, внука Главы клана. — Как только ему станет лучше — он вернется в подвал. Наказание еще не закончено.

Тело болело. Болели раны от отцовского кнута, прошедшего по спине, болели мышцы, которые сводило судорогой, болела голова. Все это мог бы исправить маг жизни — дарк Ланс Паттерсен, но отец не впускал его в дом.

Некоторое время мальчик находился в беспамятстве. Темные кудри облепили мокрый лоб.

Он открыл глаза, лишь когда услышал шелест юбок.

— Бабушка! Бабушка! Я не хочу умирать!

— И не умрешь! — прохладная рука коснулась его лба, будто стирая боль и усталость. — Ты, как феникс, возродишься.

— Я не хо… — он попытался возражать. Нет, он не хотел становиться вампиром в этом возрасте. Быть вечным мальчишкой — лучше умереть. Вот только не знали родители, что становиться вампиром мальчик вообще не желал.

И все же настанет время, когда дальше тянуть будет нельзя. Но это будет после, а сейчас…

— Ты возродишься сам, — успокаивала мальчугана женщина. И эти слова слышит он, проживший не одну сотню лет. Взгляд Эрны направлен не на лицо ребенка, а куда-то вглубь, сквозь пыль веков, которые прошли, сквозь толщу столетий, которые еще будут. — Ты приблизишься к грани, пожмешь руку смерти и пойдешь дальше более сильным. Это жизнь, Бенджи. А это значит, что там, где кончается одно, начинается другое. Просто не сдавайся…

— Не сдавайся…

В своих видениях он вновь подросток, стоящий на краю обрыва вместе с женщиной, которая за эти годы нисколько не изменилась: то же вечно молодое лицо с большими карими глазами.

— Профессор, ученый, сделавший современную медицину и фармацевтику. Не важно, какими именами ты пользовался или кому отдавал свои творения, ты сделал свое дело. Я следила за тобой — всегда и всюду с того момента, как ты ушел. Я видела все твои падения и твои победы. Но на фоне всех твоих открытий я рада, что многие из них так и не дошли до людей. Значит, мои уроки не прошли даром. Я горжусь тобой. А ты — гордишься собой?

Ему есть, чем гордиться, и есть, о чем сожалеть. Медицина строится на смертях и крови. А еще на деньгах. На грязных деньгах. Но смогут ли спасенные жизни отмыть эту грязь?

Тьма вновь раздвигается, словно издевается над своим пленником. Исчезает запах гнили и паленого, вместо этого пахнет дождем, навозом, поцелуями, потом и спермой. Этим ароматом было наполнено для вампира начало девятнадцатого века. И Бен помнит его. Запах ощущался задолго до того, как в поле зрения попадал огромный особняк на краю города, принадлежащий некой мадам Гурдан. В его залах по вечерам горел свет, звучала музыка, дамы в шикарных туалетах кружились в танце с кавалерами, официанты бегали, разнося вина и закуски. В соседнем зале мужчины играли в кости и покер.

Ближе к полуночи от здания отправлялись экипажи. Когда все добропорядочные жители города укладывались спать, красавицы из особняка выходили на работу. В разных уголках города их ждали клиенты — мужчины, которым нужны утешения, развлечения или просто ласки. Кому-то подавай недотрог, кому-то — развратных и смелых до экспериментов дам. Мадам Гурдан выполняла любые заказы. Никто не знал, откуда у нее эти девушки: темнокожие или бледнолицые, с раскосыми глазами или с пухлыми губами — они появлялись так же неожиданно, как и исчезали.

Это было новое время и у него было новое имя. Как же его, урожденного де Конинг, тогда звали?

Беннет? Гарри? Нет. Он взял имя Кеннет и фамилию своего приемного отца — Лозари…

В тот вечер он вошел в здание с заднего двора. Внушительного размера чемодан оттягивал руку, а иногда больно стучал по колену.

Час был поздний, но мужчина знал, что его ждут. Ему даже не пришлось стучаться: как только он поднялся по трем каменным ступеням, упирающимся в темную дверь с золотой инкрустацией, ему открыли. Даже сейчас, спустя несколько веков, он вновь переживал ту неловкость, которую всегда испытывал при входе в это здание.

Он знал, что за дверью, мимо которой лежал его путь, мужские руки скользят по коленям сидящих рядом дам, а иногда, не стесняясь присутствующих, поднимаются выше, чтобы коснуться груди, затянутой в корсет.

— Смотрю, сегодня ажиотаж, — вампир старался не обращать внимание на доносившиеся из комнат стоны. Плотные двери не могли их заглушить. Страсть, боль, злость и наслаждение — все эти эмоции перемешивались здесь в чудный коктейль, который раз за разом привлекал новых клиентов, готовых платить за удовольствие.

Сопровождающий — дарк, маг, вкусивший кровь носферату и состоявший в свите Главы клана Хальда Лозари, — жестом предложил гостю следовать за ним. Хрустели башмаки теурга (как официально называли себя маги), но не скрипнула ни одна половица крутой лестницы. Звук шагов заглушал пушистый ковер, балясины сверкали золотом, начищенные до блеска перила ловили отражение мужчин.

Но не успели они сойти со ступеней, как дверь в конце коридора распахнулась и оттуда вылетело облако кружев. Кружева были везде: на голове, на руках. Широким юбкам наряда было тесно в узком пространстве вытянутого прохода.

Внутри этих кружев находилось личико с аккуратно выстриженной бородкой, с толстым слоем румян на побеленном лице.

— Свинья! — тонкие руки с длинными пальцами подхватили юбки, и существо продолжило свое стремительное шествие, норовя смести вошедших. — Нет, какой же он свинья!

Алые губы того, кто был известен под именем мадам Гурдан, изрыгали проклятия.

— Антуан! — Кеннет-Бен остановился и вжался в стену, чтобы несущееся по коридору нечто не снесло его.

— О, братец, — белое личико скривилось в гримасе отвращения. — Тебя мне тут только не хватало.

Презрительный взгляд достался и дарку. Хмыкнув вместо приветствия, Антуан махнул юбками, поймал их, задрал повыше и начал спускаться по лестнице, не заботясь о том, что при таком движении со всех сторон открывался прекрасный вид на его панталоны.

— Чего это с ним? — обеспокоенно спросил Кен.

— Господин Лозари не одобряет выбора Антуаном любовника. Считает, что шевалье Дюран — ему не пара.

— Я думал, они расстались.

— Мы тоже так думали, но оказалось, что их отношения вступили в новую стадию.

Вампир и дарк обменялись сочувствующими взглядами. Хальду не везло. Он, обращенный сангуисой Селеной, стал Главой клана, куда принимались вампиры вне зависимости от родословной. И хотя дела шли вполне успешно, было кое-что, что беспокоило Лозари. Когда-то он был человеком, а это значило, что его дети, испив кровь вампира, могли превратиться не в носферату, а в некрофагов — существ, чьи действия сводились лишь к удовлетворению естественных потребностей, главной из которых являлся голод. Они ели все подряд, не делая различия между мертвой и живой плотью. Срок жизни некрофагов был небольшим: в течение недели существо теряло человеческий вид, в течение месяца в тлен превращались даже кости. И это становилось проклятием для Хальда Лозари. Из всех его детей лишь один успешно прошел обращение. Но природа и тут посмеялась над последователем Селены, даровав Антуану извечную любовь к мальчикам.

Дарк, проводив гостя, откланялся.

— Кеннет, входи! — раздался из-за двери властный мужской голос. Вампир улыбнулся, подозревая, что истинный владелец публичных домов в разных уголках Заолуна в очередной раз использовал свою руну Сенсуса, чтобы определить, кто идет.

Кен вошел в ярко освещенную залу. Тяжелые шторы закрывали окна. В центре помещения стоял низкий столик с пузатыми графинами. К нему примыкал диван, заваленный маленькими подушками. В глубине помещения — небольшой альков, завешанный прозрачным тюлем, сквозь который угадывались очертания большой кровати.

— Оцени мое последнее приобретение.

На диване возлежал мужчина лет тридцати — тридцати пяти. Он выглядел намного младше вошедшего. Возможно, причина в том, что у хозяина комнаты не так были заметны горизонтальные морщины на лбу, и не было мелкой сетки в уголках глаз. Более бледный цвет лица, более утонченные манеры — эти двое казались полной противоположностью друг друга, и все же вот уже почти шестьдесят лет они были вместе. Отец и сын, не связанные ни родственными узами, ни кровными. Их семейные отношения зафиксированы лишь бумагой, подписанной Регентариатом и хранящейся в архивах Союза с конца прошлого века. Но несмотря на свою внешность, Хальд Лозари разменял уже полторы тысячи лет.

Кеннет Лозари, урожденный де Конинг, встал за спиной своего приемного отца.

Перед мужчинами, стыдливо прикрывая наготу, стояли девушки.

Были здесь низкорослые мулатки, длинноногие негритянки, полногрудые южанки и широкобедрые девушки северных стран. Шатенки, брюнетки и блондинки. И даже одна — представительница редкого вида альбиносов.

— Какая экзотика! — оценил представленное Кен. — Спецзаказ?

— Ага, — Лозари, будто забыв о хороших манерах, ткнул в девушку-альбиноса пальцем, — ее целый год искали. Что скажешь?

Кеннет не спешил отвечать, тем более он прекрасно знал, что отца интересует не мнение о красоте девушек. Ему нужен совет относительно их здоровья. Ведь одних продадут лишь на ночь, а кто-то вскоре перейдет в полное расположение своих новых хозяев. Хотя официально работорговля запрещена, Хальд всегда найдет в законодательстве лазейки, которыми можно воспользоваться.

— Испуганные они у тебя какие-то, — поделился поверхностными наблюдениями мужчина.

— Я их еще не обработал как следует. Так что не обращай внимания, — махнул рукой Лозари.

Кеннет, облокотившись на спинку дивана, стал более пристально рассматривать девушек своими окрасившимися в амарантовый цвет глазами.

— Беременность в этот спецзаказ входила? — осторожно и шепотом спросил он.

— Которая? — от былой позы властелина если не мира, то этой комнаты, не осталось и следа. Хальд не любил, когда что-то рушило его планы. А в данном случае эта маленькая неприятность могла вылиться в крупную сумму.

— Четвертая слева.

— Исправишь?

— Без проблем. Но я бы рекомендовал недельки на три подержать ее подальше от клиентов.

Такой подход явно не нравился Лозари, но в подобных делах он привык доверять сыну.

— У второй справа — сифилис. Я передам это Джону. Кстати, как он тебе?

Хальд щелкнул пальцами. Из неприметной дверцы, расположенной сбоку, появился мужчина и, не говоря ни слова, вывел дам. Хозяин комнаты потянулся к столику, откупорил графин и плеснул янтарный напиток в два бокала, один из которых протянул сыну. Тот, как только девушки скрылись за дверью, занял свободный край дивана. Объемный чемоданчик остался лежать у его ног.

— Внимательный. Дамы от него без ума. По крайней мере их не надо на осмотр гнать палками, — Хальд улыбнулся, вспоминая, с каким трудом без использования руны Сенсуса пришлось убеждать девочек каждое утро после ухода клиентов обнажаться еще перед врачом, который теперь отвечал за их здоровье.

— Я, кстати, предложил ему пару часов работы в моей клинике. Ты же не против?

Широкий жест Главы клана благосклонно давал разрешение на подобное.

— Хочешь его взять в свиту? — хотя вопрос задан был вполне беспечным тоном, Хальда явно интересовал ответ.

— Нет, — опроверг тревоги мужчины Кен. — Не хочу лишать теурга тех возможностей, которые он имеет сейчас, будучи членом Гильдии. Меня вполне устроят просто деловые отношения с ним и с подобными ему.

— Ты им доверяешь?

— С магами можно работать, — уклончиво ответил Кен. — А некоторые, как и мы, даже не боятся запачкать руки. Не волнуйся, я осторожен.

В комнате воцарилась тишина — мужчины были заняты дегустацией напитка.

Эти два вампира познакомились шестьдесят лет назад, когда один из них был не в лучшей форме и на пороге смерти. Ужасной смерти, насколько в тот момент смог оценить ситуацию Хальд. И все же что-то в том обессиленном вампире привлекло Главу клана настолько, что он даже пошел на подкуп должностных лиц и разыгрывание целого спектакля по спасению сына. Правда о том, что сын не родной, всплыла после, но опровергать документы никто не стал. Так что среди вампиров Кеннет Лозари числился приемным сыном Хальда — не родным, но старшим.

— Кстати, спасибо тебе за пилюли. Здорово экономят мне силы. Девушки от них такие податливые и страстные.

— Рад, что понравилось, — вампир отсалютовал бокалом. — Только не увлекайтесь. Иначе они превратятся в безвольных кукол или умрут от передозировки. И да, у меня тут кое-что для тебя.

Кен пересел поближе к столу, отодвинул графины и стаканы на край и положил перед отцом чемодан.

Хальд перевел взгляд на сына. У Лозари возникло желание проникнуть с помощью руны Сенсуса в сознание Кена, чтобы узнать, что скрыто в чемодане. Но Глава клана удержался от подобного шага, боясь оскорбить своим действием сына. После некоторых колебаний он все же открыл замок и откинул крышку. Ровными рядами в чемодане лежали стопки банкнот.

— Деньги, — особой радости в голосе Хальда не было.

— Я решил, что пора отдать долг. Дела у компании идут неплохо. Так что мы в состоянии расплатиться с… кредиторами, — последние слова Кен произнес с улыбкой, будто пытался смягчить смысл сказанного.

— Здесь больше, чем ты брал.

— Так и прошло почти двадцать лет.

— Двадцать лет, — эхом повторил Хальд, будто вспоминая те времена. — Не думал, что твоя затея выгорит. Какая-то вшивая аптека, непонятный компаньон. А теперь несколько фармацевтических фабрик. Слышал, что ты заключил ряд выгодных соглашений. Что дальше?

— Дальше будем расти. Займемся исследовательской деятельностью официально, возможно со временем откроем еще клиники. Планов на самом деле много.

Хальд не был рад такому положению вещей. Их отношения с Кеннетом нельзя было назвать особо теплыми. Когда они познакомились, одному давно минуло тысячу, а другой перешагнул трехсотлетний рубеж. Они были скорее деловыми партнерами. Но были бы у них какие-то дела, если бы не договоренности, достигнутые во время их первой встречи?

— Ты хочешь отделиться от клана?

Вопрос был задан осторожно. Да и сам Хальд действовал аккуратно, будто боялся спугнуть сына. Ведь что стоило ему, сенсуситу, залезть в голову Кеннета и вытащить оттуда всю информацию?

— С чего ты это взял?

— Я же знаю, что ты не в восторге от того, чем мы занимаемся…

Не в восторге? Первое знакомство с бизнесом Хальда подвергло вампира в шок. Ловля людей, поиск Иных, чтобы потом у особо ценных экземпляров стереть память, наложить на сознание новые воспоминания и продать подороже тем, кому нужны такие рабы. А желающие ведь были. Были тогда, есть и сейчас. И никакие законы и запреты не смогут этому помешать. Бизнес, строящийся на удовлетворении низменных желаний, будет существовать и дальше…

Смог бы он это принять, если бы не необходимость? Но случилось то, что случилось, и что-либо менять молодой вампир не собирался. Чем бы клан Лозари не занимался — теперь это и клан Кена тоже.

— Не в восторге, — признался мужчина. — Но это не значит, что я отказываюсь помогать клану и тебе. Просто не хочу, чтобы между нами стоял финансовый вопрос. К тому же, — Кен взболтал жидкость в стакане, — возможно у меня к тебе будет деловое предложение.

Хальд не торопил сына, давая ему возможность собраться с мыслями и озвучить желаемое.

— Как по поводу выполнения спецзаказа для меня? Нет, нет, нет, — Кен рассмеялся и отрицательно провел рукой, — не такого. Мне могут понадобиться подопытные. Разные расы. Разные параметры. К сожалению, не все можно проверить на животных.

— Без проблем. Мои юристы оформят все так, что никто из Конфедерации не придерется, — пообещал в свою очередь Хальд.

Около двух веков прошло с тех пор. Изменилась история, поменялись законы. Но все так же рабовладельческий рынок находился в руках Лозари, все так же испытывал потребность в подопытных Бенджамин. Лишь публичные дома стали выглядеть иначе. Да и фабрики де Конинга разрослись, компания пожрала компанию, образовав новую корпорацию, охватывающую все области медицины и фармакологии.

Здесь есть, чем гордиться, и есть о чем вспомнить!

— Эрна!

Он вновь вырывается из сна, который, быть может, и сном не был. Морок из воспоминаний, слишком ярких для живого, слишком четких для умирающего. Но его время истекает, хотя он продержался дольше телефона, который выпал из рук, пока вампир спал, и погрузился в окружающую тьму — и в этом Бен видел горькую иронию.

За то время, пока он был без сознания, ничего не изменилось: новые жильцы не появились, в мире кристалла не стало светлее, земля не стала мягче, мгла не стала дальше и даже боль в ноге осталась прежней. Как и остался прежним образ Эрны, следующий серым облаком за его взглядом, куда бы он ни повернул голову.

— Зачем, — он пытается говорить, проталкивая слова, но обожженное горло не подчиняется, и он продолжает вести диалог мысленно, лишь чуть шевелятся губы, беззвучно произнося фразы, — зачем ты здесь?

— Подумай сам. Быть может ты что-то хочешь мне сказать?

Как пущенная задом наперед лента кино, мелькает перед его взором прошедшая жизнь. Что послужило толчком ко всей этой круговерти?

— Ты была права. Нам не стоило вмешиваться в ту войну.

— Нет, Бенджамин. Это клану не стоило вмешиваться, так как от этого зависела жизнь многих. Но каждый член клана мог сам решать, как поступить. Ты сделал свой выбор. Ты о нем жалеешь?

Бен проводит рукой по глазам, смывая выступивший гной. Видение тает. Он вновь один.

— Эрна… Эрна… Тебя здесь нет. Я один, схожу с ума настолько, что мне мерещишься ты — древняя и бессмертная старуха. Нет, я не жалею.

Глаза болят от тьмы, такой беспросветной и пугающей. Она подступает, медленно отхватывая у территории миллиметр за миллиметром. В мире древнего артефакта уже нет бурлящей лавой дыры, но от этого воздух не перестает быть менее ядовитым. Вместо огненного пара в легкие попадает тьма, она разрушает плоть и путает мысли.

— Это не ты. Все эти слова — лишь плод моего воображения; то, что я хочу услышать. Но все это неправда.

— Это так важно?

Бен вздрагивает, испуганно оглядываясь. Но облик Эрны растаял вместе с воспоминаниями. Остался лишь голос, звучащий в голове.

— Тебе это важно?

— Нет, — после небольшой паузы отвечает вампир. — Просто, если я начинаю говорить сам с собой, видимо, мне недолго осталось.

Он поднимает голову, вглядываясь вдаль, где, как ему показалось, что-то мелькнуло.

Нет, всего лишь мираж: превращенная в маленькую звезду умирающая надежда. Звезда крохотная, еле заметная. Бен смотрит, стараясь воображением увеличить ее хотя бы до размера луча, что появился семь дней назад. Тот луч возник неожиданно и осветил сидящих на клочке земли двух существ: женщину-мага и вампира. А когда он исчез, остался лишь один вампир.

«Главное, надеяться. Надежда никогда не должна умирать», — так говорила Ребекка, его невольная соседка и пленница этого мира.

Бен прикрывает глаза, вспоминая эту женщину, что была рядом, но была так далека. Он помнит каждый день, что они прожили вместе. В момент их знакомства этот мир был намного больше.

Они встретились случайно: просто разрушающийся кристалл откинул свои отростки-платформы и всех, кто еще не успел исчезнуть, собрал в основе.

Они провели вместе двадцать девять дней…

Перед ним была тициановая платформа с холмом посередине и небольшим резервуаром в метр диаметром, который находился ближе к краю подсвеченной алым территории. Раньше это было местом выхода хенотов — как назвала змееподобных существ с пастью острых акульих зубов Ребекка. Но эти монстры уже давно не появлялись. Однако пленники периодически поглядывали на булькающую лужу, будто опасались, что из нее вновь вылезут чудовища. Но те умерли первыми, не прожив и нескольких дней после того, как луч магов ударил по артефакту. Так что теперь в лужах ничего не было: только огненная пульсирующая лава, которая распространяла по поверхности смертельный жар.

— Когда выберусь, первым делом нырну в ванную. И чтобы вода там была прохладная, — Ребекка попыталась собрать волосы в пучок, но они вновь потными прядями облепили лицо.

— Я бы на твоем месте не стал употреблять эти два запрещенных слова: вода и прохлада. И первое, и второе нам уже не светит.

Мужчина сидел на склоне холма, срезал перочинным ножиком ногти и периодически поглядывал на женщину, стоявшую у подножия этого алого пузырчатого возвышения.

— Так что расслабься и получай удовольствие от последних дней.

— Бенджамин Лоуренс. Что же я слышу? — Бекки приблизилась к вампиру. — Неужели великий ученый, стоящий у истоков современной медицины, и вот так сдался?

Тонкая полоска бровей тревожно сошлась у переносицы — дама была недовольна.

— А что ты от меня хочешь? — мужчина даже не сдвинулся с места и не прекратил свое занятие. — Мы оказались в ограниченном мире, где ничего и никого, кроме нас, нет.

— Ты — пессимист, — в голосе звучали обвинительные нотки.

— Нет, Ребекка. Я реалист. А реальность такова, что нам самим отсюда не выбраться. И я сомневаюсь, что кто-то нас будет вытаскивать. Скорее всего нас сочли погибшими.

— Не смей так говорить, Лоуренс. Даже думать об этом не смей. Нас отсюда вытащат.

Бен убрал ножик и с тревогой посмотрел на женщину. Неужели его расчеты не верны и ее магия дала сбой, а интоксикация, вызванная голодом и обезвоживанием, уже негативным образом отразилась на работе мозга?

— Конечно. Прилетит волшебник, растолкает нас и сообщит, что все это был лишь сон. И ты проснешься в своем небесном доме в райских кущах Раэна, а я — в аду, где случайно заснул между котлами Тресона, — надежды на то, что все это вызовет улыбку у дамы, не оправдались. Что ж, у врачей и без того несколько специфический юмор, а если этот врач еще и вампир…

— Ты… Ты…

— Кто? Хам, извращенец? Кстати, если бы ты сняла платье, телу было бы лучше. Кем ты еще назвала меня в прошлый раз?

— Идиот и дурак, — напомнила Ребекка, но тут же прижала руки к губам, будто эти слова — нечто грязное. — Я не об этом. Нельзя терять надежду. Мы должны верить, что нас отсюда вытащат. Они не могут нас просто тут оставить. Это неправильно.

— А ты, конечно, вся такая правильная… — Бен с сочувствуем посмотрел на молодую женщину. Сколько ей? Внешность — лет на тридцать. Статических морщин еще нет, мимические — не столь заметны, контур лица не нарушен. Значит, как магу ей вряд ли более девяноста. Приличный срок. К этому времени многие снимают с себя розовые очки и понимают, что мир не делится на «правильно» и «неправильно», на «хорошее» и «плохое». Потому что вся жизнь — это балансирование на грани. — Верная жена, которая ни разу не изменяла своему вечно отсутствующему мужу, которая не лгала ни ему, ни сыну — любителю влезать в разные неприятности. И неизвестно, где бы он был сейчас, если бы не помощь родителей.

— Родители должны помогать своим детям.

— Нет, Ребекка. Вечная опека — это худшее зло, которое только могут родители дать детям. Твоему сыну уже за двадцать. Ему бы пора становиться самостоятельным. Может хоть с твоей смертью он это поймет.

Речь мужчины прервала звонкая пощечина.

— Что? Я всего лишь по твоему совету стараюсь найти в этой ситуации что-то положительное.

— О, Тамаэн, что же я от тебя хочу. Ты же вампир! — эмоциональный фон женщины подошел к критическому уровню. — Бесчувственная скотина, живущая за счет жизни других.

— Ты говоришь стереотипами, — аккуратно постарался мужчина остановить поток эмоций. Но если женщину несет по волнам ярости, гнева или хотя бы элементарной истерики, то лучше не вставать на ее пути и дать этому потоку схлынуть.

— Скольких людей ты убил? Десятки? Тысячи? Ты же не человек. Такие, как ты, создали этот кристалл, которому нет места на Заолуне. Если бы его не уничтожили, он бы поглотил все. А сейчас из-за твоих сородичей мы здесь. Почему я должна ждать своей смерти?

Бен слушал, мысленно убеждая себя, что Бекки не виновата в том, что исторгают ее уста. Просто обстановка, просто память, просто стресс. Он, наоборот, должен радоваться, что она говорит, смеется. Значит, его план работает и она не ощущает боли и не задумывается о том, во что превращает ее кристалл. Но всему есть предел. И гнев сгустком энергии, поднимающимся от спины, заставил напрячь мышцы. Кровь хлынула к конечностям, готовым к сокрушительному удару. Бен действительно поднял руку, намереваясь схватить эту глупую женщину за горло.

Пришлось до боли сжать зубы, чтобы не допустить этого, позволить разуму взять контроль над телом, запустить руну, успокаивая кровь.

— Если не хочешь ждать, то я могу уже сейчас сломать тебе шею. Или предпочитаешь, чтобы я вырезал тебе сердце?

— Ты же этого не сделаешь? — не совсем уверенно спросила женщина, делая шаг назад. Она была так забавна своим испугом, что гнев Бена исчез, будто обратился в пыль, стукнувшись о стену.

— Конечно, не сделаю. Мне интереснее посмотреть, как будет умирать от обезвоживания маг жизни. Кажется, это должно быть занятное зрелище.

— Дурак! — женщина стукнула его ладошкой по плечу и улыбнулась, оценив шутку.

— А еще самый несчастнейший из бессмертных. Я-то мечтал, что окажусь в изоляции с какой-нибудь красивой и доступной женщиной. А мне тут тебя подбросили. Пигалицу, до которой даже дотронуться нельзя.

— Дотронуться — можно, лапать — нельзя, — былые серьезность и правильность вновь вернулись к Ребекке. — Я — замужняя женщина.

— Конечно, замужняя, которая застряла с вампиром, — сочувствующе цокнул языком мужчина.

— Не застряла, Бен. Просто это одно из испытаний для меня и моих близких. И мы должны его выдержать. И знаешь, я уверена, что они не поверят в мою смерть. Они будут искать. Перероют весь лес, чтобы найти нужный осколок и вытащить меня из этого мира. Мой муж — маг света. Он перетрясет весь Магистрат, доберется до Парламента Конфедерации, но найдет меня, я в этом уверена.

Мужчина никак не прокомментировал эту речь. Слишком много эмоций. Вполне возможно, что эмоции и имеют какую-то силу, но он не был уверен, что этой силы достаточно, чтобы дотянуться до тех, кто остался по ту сторону кристалла. Кровяная нить, которая позволила вытащить большинство попавших в этот мир, оборвалась уже давно.

— А тебя? Тебя кто-то будет искать? — Ребекка опустилась рядом с Беном. Она двигалась медленно, осторожно, будто ожидала, что боль яркими всполохами вновь напомнит о себе.

— Нет. Не будет.

Он бы хотел ограничиться этой фразой, но взгляд женщины говорил об ожидании. Ей нужны были объяснения.

— Своего отца я не видел более пяти сотен лет. Я даже не знаю, жив ли он. Хальд — мой приемный отец, — Бен задумался, пытаясь оценить возможности Главы клана Лозари. — У него сейчас серьезные проблемы с родным сыном. Так что ему явно не до меня.

— А дети? У тебя же есть дети, Бен?

— Вообще-то нет. Сначала была война — не до них. Затем просто неудачное время. Я постоянно был в бегах, мог сорваться в любой момент. При такой жизни я ничего не мог дать детям, кроме постоянной угрозы смерти. Так что предпочитал не рисковать. А дальше, когда стал Лозари, уже как-то привык быть один.

— Мне кажется, что из тебя вышел бы хороший отец. Ты бы знал, что говорить ребенку, когда ему тяжело. А вот я так много не успела еще сказать… — тихо прошептала женщина, закрывая глаза. Усталость, физическая и эмоциональная, брала свое. Бен слышал, как урчит в ее животе, магия уже не способна была справляться с последствиями голода и недостатка воды.

— А ты верь, что тебя найдут. Быть может, еще успеешь, — мужчина наклонился, убирая с лица заснувшей женщины упавший локон. Он говорил так, хотя знал, что для поиска нужно время, а магия Ребекки почти исчезла. И все же она верила. Верила вопреки всему.

Но разве действительно нет никакого выхода? Он же нашел источник воды, таким образом замедлив процесс обезвоживания, так неужели не сможет придумать что-то еще?

Бекки спала. Вампир достал из кармана перочинный ножик, раскрыл его. Лезвие было хорошее: прочное, заточенное — как раз подойдет для его целей.

Аккуратно сложенная рубашка оставлена в стороне, зубы мужчины сомкнулись на поверхности брючного ремня. Два взмаха ножом — и заглушенные стоны. Слишком тихие, чтобы они могли разбудить спящую.

Вырез готов был наполниться кровью, но та, задрожав на кончиках разорванных сосудов, сгустилась, протянула тонкие нити к тем каплям, что успели вытечь, и втянула их обратно. Амарантовые глаза вампира пару раз прикрылись веками и вновь сменили свой цвет на привычный карий.

Что ж, любое желание имеет право быть выполненным, а вера никому еще бесплатно не давалась.

Если рядом нет спасителя, способного послать манну небесную, если магия бессильна, то, видимо, приходится вступать в дело тем, кого причисляют к темным, называют вампирами и носферату. Они, лишенные предрассудков, способны найти выход там, где его, казалось бы, нет.

Но, глядя, как Ребекка с наслаждением поедает маленький кусочек прожаренного над лавовой воронкой мяса, Бен понимал, что иногда даже такие темные создания, как вампиры, не могут быть всесильны.

Мужчина скользнул взглядом по рукаву своей уже давно несвежей рубашки, проверяя, не видна ли сквозь ткань страшная рана, нанесенная перочинным ножиком…

Бен давно избавился от рубашки, да и повязка с руки уже сползла, но он не мог найти силы поправить ее.

— Ребекка, Ребекка, — он пытается говорить, но губы трескаются, а горячий воздух обжигает. — Правильная до боли в зубах и верная до истерического смеха. Ты, как и многие смертные, готова поверить в любую сказку, если эта сказка выгодна тебе. Холм, рождающий жизнь… Я мог придумать и что-то пооригинальнее, но ты проглотила и этот бред. Ты не получила крови, значит, не станешь дарком. Но ты вкусила плоть сына тьмы. Жаль, я не увижу кем ты станешь…

Губы вампира растягиваются в ухмылке, в глазах вспыхивает огонь безумия. Мысленный диалог прерывается, а тишину разбивают крики мужчины:

— Вернись, шлюха! Вернись! Дай мне кровь. Я хочу видеть, как бьется твое сердце в моих руках. Дай мне это! Вернись! Дай исполниться моему жела…

Слова тонут в приступе кашля, выплевывающего из легких отмершие куски, речь продолжается стоном. Мужчина пытается подняться, но падает обратно. Мокрый лоб касается чуть подрагивающих коленей, а изуродованные руки сжимают голову, разрывающуюся от боли.

— Прекрати! Прекрати! Хватит!!!

Злость сходит с лица, будто кто-то просто стер ее ластиком. Остается лишь обреченность. Мужчина обхватывает себя руками, и с губ срываются приглушенные стоны: от прикосновения к плечу кажется, что в ране разожгли огонь.

Рельеф руки нарушен. Волнами на месте раны образовались мышечные волокна. Где-то они успели покрыться кожей, но эти участки настолько малы, что под слоем зеленых выделений, выступающих из-под сине-бордовой плоти, даже незаметны. Боль пульсирует, распространяется от руки к мозгам и давит, давит, давит…

Регенерация не справляется, руна не работает и организм ощущает на себе действие интоксикации, от которой нет спасения.

Свободной рукой Бен нащупывает нож и втыкает острие в самый центр раны. Прежнюю боль перекрывает новая, более понятная и более терпимая. По крайней мере так кажется воспаленному мозгу. В этой новой боли он чувствует успокоение — мимолетное, но столь желанное. И чтобы вернуть это блаженное состояние, он вновь и вновь втыкает в плечо нож, пока рука, держащая оружие, не слабеет, а сам он не валится безвольным комком на платформу. Боль на время уходит, позволив отключенному сознанию немного отдохнуть.

Но отдых не длится долго.

— Августа!

Имя, сорвавшееся с губ, заставляет проснуться. Оно звучит в голове, сжигает нейроны. Мысли удерживаются с трудом, картины мелькают, время смешивается, эпохи перетасовываются. Кровавой пленкой покрываются глаза.

И лишь имена вытаскивает сознание. Оно оживляет их — и это причиняет боль. Это имена тех, кого он помнил и кого забыл. Их голоса сливаются в один гул, который хочется заглушить. Он звучит в голове, заставляет вибрировать опустошенные вены. Но когда кажется, что от этого лопнет мозг, — все вдруг исчезает.

В рот льется жидкость, густая и безвкусная. Она пробегает по пищеводу, всасывается в клетки, наполняет сосуды — мнимая свобода от проклятия кристалла.

— Матушка.

Кровавая пленка на глазах не позволяет их раскрыть. Слипшиеся ресницы не дают увидеть то, что окружает вампира.

Тьма подступила так близко, что кажется: если он пошевельнется, то окажется в ее объятиях.

— Мне недолго осталось.

Мужчина пытается смеяться, но смех вновь переходит в кашель, а затем в хрипы. Проглоченная кровь отвергается организмом. Сосуды вновь истончаются, и лишь в артериях продолжают пульсировать остатки драгоценной субстанции.

— Кажется, я прогрыз себе вену. Не могу остановить кровь…

Трясущимися руками он надавливает на вену на руке, чтобы сохранить драгоценную жидкость.

Бен еще не видит, что время на исходе и конец уже предрешен. Остается лишь выбрать: попасть во тьму, будучи в сознании, или позволить ей завладеть застывшим обескровленным телом.

— Августа! Августа!

Губы шепчут имя, но звуков уже нет.

— Матушка! Матушка! Мне страшно!

Он нащупывает кинжал, оставленный Ребеккой. Заточенное лезвие обрезает пальцы, пока он ослабевшей рукой берет оружие. Он знает: клинок жаждет встречи с его сердцем. Вампир сопротивляется, но сил уже нет.

— Матушка, прости!..