Грехи по прейскуранту

Людмила Райкова, 2023

У страха глаза велики, а истина слепа и доверчива. Однако, человек живет, рискуя каждую минуту. Сколько человек проехали по московской дороге, всего за час перед тем, как под очередной машиной провалился подмытый грунтовыми водами кусок асфальта? Когда случается хоронить молодых, люди вздыхают и говорят – господь забирает лучших. Ну богу богово, а каждому человеку свой выбор мерить удачу, объёмами накопленного на счетах, приобретенного или припрятанного. Не принято считать сочувствие и сострадание обязательными. Не в моде отказаться от личного, чтобы помочь кому-то. Добрая воля в благих делах – это вклад на сберкнижку будущего. Не какого-то абстрактного «потом». А того будущего, когда наступит время платить по грехам. Оно приходит неожиданно, и никак не связано с числом прожитых лет. Обложка и все иллюстрации созданы мною на основе личных фотографий, нейросети Kandinsky 2.2, программы deep art effects и Pixlr E.

Глава 1

Невесомость. Кажется, так живут на станции космонавты. Интересно они тоже не чувствуют столкновения с предметами, шарами и даже стенами?

Итѝя зависла между пятью огромными разноцветными каплями, и сосредоточенно рассматривает то, что внизу. Странное состояние, — летит не знает куда, ищет то, не знает, что. Но так, будто от решения этой задачи со всеми неизвестными, зависит всё самое главное. Важнее чего, нет и быть не может. Наверное, пытается найти себя. Хотя, чего искать, вот она мечется в шаровой толпе, касаясь чужих гладких боков, отталкивается от них, и летит то ввысь, то в сторону. Сейчас отлетела под самый потолок.

У распашной двери со стеклом Адам, не тот, который из Рая, а другой. Итѝя знает, что они вместе приехали сюда. Из-под куртки торчат белые полы халата. Адам напряженно высматривает кого-то через стекло, потом резко делает шаг в сторону, и отворачивается к стене. Дверь распахивается и в нее быстро вбегает Глеб. Итѝя знает Глеба и знает Адама, первый ей ближе, но второй был рядом последний час. Если соединить нити времени, то она поймет зачем летает здесь и что должна делать. Итѝя делает сразу два выстрела, — перламутровая нить прихватывает плечо Глеба, второй конец летит к Адаму, в тот самый момент, когда рядом с ним останавливается фигура в белой короткой курточке и хлопковых штанах. Перламутровый луч раздваиваться. Теперь в упряжке Итѝи не две фигуры, а три.

— А дальше то что? — Недовольно бормочет она и поднимается.

Из позиции центра большого квадратного помещения, хорошо видно всё, что находится и передвигается внизу. Там много людей, но каждая персона существует сама по себе. Обособлено.

Женщина с отрешенным взглядом, прислонилась спиной к косяку, пуховик распахнут, а капюшон накинут на голову. Интересно, некоторые люди без пальто и курток, а другие одеты, вон мужчина в куртке на шее шарф, на руках перчатки, а дрожит от холода. Рядом тётка в домашнем халате и тапочках на босу ногу, в очках с толстыми стёклами, через них глаза напоминают стёкла бинокля. На макушке скрученный пучок седых волос. Кажется, сейчас принято состригать длинные концы? Хотя, что значит сейчас? — Задай кто-нибудь вопрос, какой день или год, устраивает здесь свои дела, Итѝя не ответит. Психиатр сразу бы поставил диагноз — "неадвекват", и прописал уколы. А куда их делать? У неё под потолком не наблюдается ни одной из четырех конечностей, и того к чему они крепятся. Она видит картину внизу, но где устроены её глаза не знает. Может оттолкнуться от вертикальной стены, упереться в верхнюю горизонтальную, но, как и чем объяснить не в состоянии. Думает, видит, слышит, даже анализирует, а вот зачем?

— Что значит «Зачем?» — Строго говорит Итѝя сама себе. — Задача проводника на переходе удержать объект на правильном пути. Она проводник, а объект потерялся. Конечно, никуда он не денется, сети времени не рвутся на расстоянии и не теряются в эпохах. В хаотичном полотне событий не бывает случайностей, а перламутровая нить, загодя ставит маяк риска. Не случайно она раздвоилась на пути к Адаму.

Итѝя тянет нить к своему объекту, нить повисает. Ну да, иначе бы она не потерялась…

Две перламутровые линии параллельно уходили за дверь, Итѝе туда нельзя.

Пара медиков усаживается за столик в кафе, — короткая минута отдыха. Рима ждет своей очереди и рассматривает пару. Она не знает, что Адам и Оксана очень скоро сыграют в её жизни особую роль. Сейчас она смотрит на них как на ангелов добра. Отмечает, что смотрят медики друг на друга как влюбленные, разговаривают как оперативники перед захватом. Рима следователь, знакома с такими интонациями. В приемном покое, её с бутылкой воды, дожидается мама. Рима, как только появились первые признаки коликов, сама привезла её в ближайшую клинику. До Римы доносятся фразы:

— Олеся, я нашел старуху, подрядился у неё в Истре дровяник починить. Дальше дело техники. Как только больную определили сюда, я позвонил тебе. Удачно, не надо будет отдельно встречаться чтобы закладку передать.

Девушка согласно кивает головой:

— Нас не должны видеть вместе, я теперь невеста. — Она достает из кармана стеклянный пузырек с таблетками и протягивает парню.

— Адам, только не забудь, пересыпь в тот, который в такой вот коробочке!

Лови картинку. — Девушка проводит пальцем по экрану айфона.

— Невеста без места, — ворчит парень.

Рима расплачивается, берет бутылку воды и уходит. Она дальше не слушает разговор пары, фразы, которые звучат мимоходом профессионально фиксирует ее память. Матушку, Ольгу Семеновну она находит там же у стены.

Вокруг светильников, сверху зеркальные полоски, они отражают свет и множат его. Там же отражаются те что внизу. А внизу, входит женщина с бутылкой воды в руке. Она направляется к стене, откручивая крышку на ходу.

— Попей ма.

Итѝя пристально наблюдает за парой, ловит каждый жест и взгляд, — преимущество невидимки. Она несколько раз подлетала под зеркальную полосу, но себя не увидела. И ни одного радужного облака, с десяток которых, заполнили всё верхнее пространство, не отразилось в этих зеркалах. Это еще не всё, — они даже не преломляют свет, упёршись прямо в светильник. Такой кульбит удается самым огромным, большинство шаров поменьше, они как перевернутые капли зависли над головами людей, над каждой отдельной головой, в область макушки почти упирается хвост капли, шар передвигается параллельно с фигурой хозяина, замирает если он останавливается, опускается если присаживается. Шары меняют цвет конфигурацию и размер. Эти проводники караулят свои объекты. Им нет дела до пары у стены. Итѝе есть дело до всех, она потеряла объект.

Попив воды, двое опять замерли в ожидании. В расстегнутых пуховиках, скрестив руки на животах, женщины смотрели прямо в глаза друг друга. Итѝя заглянула в лицо той, что ближе, — уголки голубых глаз окружила сетка мелких стрелочек, они веером расходились к вискам, щёки спали, образовав два мешочка над подбородком. Тонкий нос с горбинкой, разделил усталое лицо на две половины.

— Извините, — осмотрев женщину, тихо прошептала Итѝя. — Вы ждете эвакуации?

Дама с мешочками не отреагировала, она вынула руку из глубокого кармана, и ойкнув прижала в правому боку, из капюшона выстрелил крохотный парашют, и цепляясь запятой за седую макушку стал надуваться. Округляющиеся бока, окрашивались в слабый кремовый цвет нежности. Итѝя деликатно уступила место новой фигуре, и заглянула в лицо второй женщины. Тот же тонкий нос разрезает пополам лицо, голубые глаза без морщинок, с тревогой смотрят на женщину, напротив.

— Простите я ищу… — И запнулась, потому что обозначить словом, что ищу, не получилось. Женщина вынула руку из глубокого кармана пуховика, протянула к соседке, и сжала её ладонь. Длинные пальцы, смуглая кожа, две одинаковые руки разных людей.

Итѝя поднялась наверх и в ожидании очередного шара уставилась на пару. Женщины смотрели друг на друга. Так будто всматривались в зеркало времени. Та, что с морщинами, смотрела в прошлое, вторая в будущее, лет эдак на двадцать вперед. В настоящем их связывали, рукопожатие, общая тревога и надежда.

— Мам все будет хорошо. — прошептала одна.

Да, это мать и дочь, они ждут помощи, подумала Итѝя и отодвинулась чтобы не мешать. Перламутровая нить вырвалась непроизвольно, и прилипла к руке старшей. Очередной маяк времени обозначил субъект.

Итѝя осмотрела облако шаров, и попробовала заговорить с одним из них:

— Извините, что беспокою, но хочу понять, чего эти люди ждут?

Шар резко потемнел и быстро раздулся, сверкнул радужным боком, колыхнулся и простонал:

— Хорошо бы просто прилечь. — Прозвучало безнадежно тихо, будто говорит придавленный тяжелой ношей, усталый Атлант при входе в Зимний дворец. Он уже не в силах удерживать груз, давно готов уйти на пенсию, но не может. Это государство, почесав в затылке, увеличило пенсионный возраст своим гражданам сразу на пять лет. И не важно, что после пятидесяти работу не найти. Важна экономия, отложить на пять лет обязательства властей перед своим гражданином. Бедолага не может свои связи с властями корректировать, диктовать, ограничивать. Отменили социализм, установили феодализм, — и наблюдают как будет выплывать этот увалень? Памятники на пенсию не уходят, они могут героически погибнуть, если кто-то объявит войну прошлому. Но Атланты простояли несколько переворотов, пережили бомбежки, блокаду, перестрелки, перестройки и не сдвинулись с места. Если случиться чудо, и каменному гиганту удастся сделать шаг в сторону — его тут же придавит тяжесть портика, расколет голову и руки. Он цел и жив, пока не трогается с места. Это стабильность. Или стабильность что-то другое, скажем размер зарплаты, сопоставимый с ценами в магазине, бесперебойно работающее метро и теплые батареи в квартире зимой? Если никуда в стороны не сдвигаться, — то всё будет привычно и понятно. Мечтать не вредно — это сколько угодно. Опасно осуществлять задуманное. Хотя бы этот, дурно воспитанный пузатый шар. Завис и ворчит, мол много ему не надо, просто прилечь и всё. Какая глупость, — чтобы лечь надо не просто опуститься вниз и вытянуться на полу. Там бесконечно кто-то шастает, в сапогах и тапочках, лечь шару сродни суициду. Приговорил сам себя, и теперь стремиться исполнить. Для шара с прозрачными тонкими стенками, круглыми боками, лечь можно только сплюснув один из боков, а в таком случае, шар с прозрачными стенками, сначала должен лопнуть и выпустить из себя то, чем удерживается наверху.

Собеседник молчал, вздрагивал и темнел. Рядом с ним дрожал совершенно темный огромный шар, в его боках отражались всполохи, ветки деревьев, а изнутри раздавался тихий и безнадежный стон. Стон был, а ответа нет. Орест — пронеслось сквозняком в памяти Итѝи. И луч мигом выстрелил в направлении шара, но промахнулся и завис над чьей-то лысиной.

С шарами дело не сладишь, надо искать неведомое среди людей. Напряженные и хмурые, в информаторы не годятся. Итѝя стала высматривать пары, которые разговаривают, или фигуры с работающими айфонами.

Почему я спросила про эвакуацию? Может потому, что рядом война, в двух из пяти работающих айфонах видео со стрельбой, огнем и взрывами. Здесь, подо мной тоже скрежет и шум. Это по плиточному мраморному полу грохочут колеса каталок, время от времени раздаются приглушенные стоны и хлопки дверей. Нет дыма, ярких вспышек и свиста пуль, место безопасное, но с плотной концентрацией боли и страха.

— Что же я ищу? Может свое отражение прошлого? А какое оно теперь? Глупый вопрос, прошлое ушло, а словом теперь принято обозначать настоящее. — Бормочет Итѝя. Но её никто не слышит.

С шарами под люминесцентными лампами, усталыми людьми внизу, войной где-то рядом, и ожиданием завтра, в котором все будет хорошо. Это подсказал бледно сиреневый шар, он цеплялся за лысую макушку толстяка, и причитал без остановки: «Все будет хорошо». Итѝя заметила, как перламутровая нить, которая болталась концом, от неё протянулась к толстяку. В пространстве помещения с парой десятков людей нить нарисовала треугольник. Итѝя не знала, что это может означать, и внимательно посмотрела в лицо толстяка с лысой макушкой. Он сидел неподвижно, а запятая над ним продолжала причитать: «Все будет хорошо!». Даёт сам себе установку. «Сын жив и обязательно вернется».

— Сын, дочь — не квадрат перехода, а школьное родительское собрание! — Ворчит Итѝя. Понятно, когда младенец прилипает к матери, а теперь особи сформировались, освоили навыки самообеспечения, и вполне готовы существовать самостоятельно.

«Все будет хорошо!» — Шар как заведенная пластинка продолжает давать установку лысому.

Итѝя помнит этот прием, надо каждое утро перед зеркалом убеждать свое отражение: «Я самая привлекательная и обаятельная, самая умная и самая сильная. Недруги отступят победа будет за мной». Отражение в зеркале помнит, год не назовет, но в дубовой раме зеркала, как правило, в пижаме, и со спутанными длинными каштановыми волосами, заряжала себя уверенностью молодая женщина. День изо дня она упорно проводила ритуал, но кажется не особенно верила в результат. Может стоило перед заклинанием причесаться, накраситься, надеть платье в облипочку и туфли на высокой шпильке. Нет в полной боевой готовности требуются действия, а не заклинания.

Толстяк сидел у стены на пластиковой скамейке сцепив руки, и гипнотизировал взглядом дверь с табличкой «УЗИ».

Шар над ним повторял как попугай: «Все будет хорошо, все будет хорошо…». Может Итѝя тоже шар, со своей запятой, которая отцепилась от головы хозяина и заблудилась? Надо поискать тех, кто без шара и попробовать соединиться. Может эта женщина, которая смотрит в зеркало будущего, Итѝя подлетела, и зависла над её белокурой головой. Опустилась как можно ближе и попробовала ухватиться за прядь или хотя бы за капюшон пальто. Не сработало. Какая-то сила оттолкнула Итѝю так, что она вмазалась в потолок, прямо в зеркальную полосу квадратного светильника, и увидела там отражение мужчины в темном пуховике, кепке с козырьком, он перехватил руку белой фигуры, и изменил её траекторию. Фигура последовала в дальний угол помещения, где рядом со скамейкой стояла жёсткая кровать на колесах. Глеб в зеркале казался длинным и худым как скелет. Не надо верить зеркалам обмана. Белая фигура остановилась у кровати, на которой в черном пуховике, прямо в сапогах, тихо и как-то расслаблено лежала женщина. Ее зовут Маня, она обычно шутит и смеётся. А сейчас лежит прикрытая какими-то листами бумаги. Белая фигура, согласно кивнула Глебу и направилась к первой двери, Глеб схватил каталку и не отрываясь от проводника покатил её в комнату с ярким слепящим светом. Сзади, в торце, вцепившись в Манины сапоги, следовал силуэт Волка. Так Маня назвала своего первого мужа. Волк старался сдернуть Маню с каталки, чтобы не пустить её за двери медицинского кабинета. Но не смог. Двери захлопнулись, Итѝя зависла над кроватью, наблюдая как с женщины сняли пальто, потом ей мерили давление, били по щекам, закатали рукав серого платья из ангоры, сделали укол и поднесли к носу кусочек белой ватки. Волк тоже взлетел под потолок, поместив в шар сердитое лицо и прошипел: «За что цепляться? Пора и честь знать.» Он продолжал ворчать, но лицо Мани вздрогнуло, глаза открылись… Итѝи не стало.

Компания в палате подобралась, как специально — на четырех кроватях четыре бабушки разной степени бодрости. Но все одной эпохи. Открыв глаза, Маня увидела над собой квадрат света и сбоку капельницу. Она вплывала в действительность постепенно, сначала зрением, потом слухом.

Напротив, свесив ноги в тапочках, с высокой кровати, сидела соседка и не сводила с неё взгляда. Маня видела только тапочки и носки в разноцветные полоски.

— Проснулась. — С удовлетворением произнесли тапочки.

Маня на голос повернула голову, тапочки быстро оказались на полу, а над ними выпрямилась высокая сухопарая сеньора. Прямая спина и гладко зачёсанные в пучок волосы, демонстрировали идеальную форму черепа. Правильные и четкие черты лица, не портили даже морщинки вокруг глаз, в которых плескалось сочувствие. Дам такого возраста, в Европе, принято называть синьорами.

— Сколько времени? — слабым голосом спросила Маня.

— 23.45. — ответила сеньора, над Маней склонились еще две головы.

На одной красовался обруч в стразах, вторую обрамляла стрижка со скошенной набок челкой.

— Роза. — Представился обруч.

— Мила. — Сказала чёлка.

Роза и Мила вдруг попали в аквариум, кто-то погнал волну вправо и лица вытянулись сначала в одну, потом в другую сторону.

Итѝя шлепнулась боком о потолок беззвучно и безболезненно. Отскочила и вылетела бы в коридор, если бы кто-то не ухватил её за хвост. Оказывается, теперь она тоже капля, а Волк удержавший Итѝю, банально круглый шар.

Мила и Роза помчались в коридор.

— Бедняжка. — Прошептала сеньора и взобралась на свою кроватную высоту.

Через несколько секунд вокруг Маниной кровати началась суета, укол, ватка, число белых фигур возросло до трех. Итѝя рассматривала Маню, теперь она лежала в футболке и в пижамных серых штанах, с босыми ногами, увешанная трубками и мешочками. Расслабленное лицо с закрытыми глазами и безвольно брошенная вдоль тела рука.

— Ну довольна? Нравиться валяться тряпкой? — Занудил из шара Волк. — Я не застал тебя дома, успел увидеть, как села в вагон. Но проникнуть внутрь, при скорости 250 километров в час, не могу даже я. Не поезд, а ракета. Мне больше нравился плацкарт — лег вечером на полку в Питере, просыпаешься уже в Москве. Волк разговаривал с Итѝей, при этом, просто впился глазами в Маню.

Итѝя, смотрела как Роза с Милой стояли напротив открытой двери и о чем-то говорили испуганными голосами, они почти шептали. Итѝя приблизилась, чтобы услышать их и попробовать связать нити времени, катапульт не сработал. Значит эти фигуры проходные. Кто-то резко бросил Итѝю в штопор, изменил маршрут, и рядом с кроватью Мани всё отключил…

Маня, в очередной раз, медленно возвращалась в действительность, — тот же белый потолок, стойка с капельницей, и распахнутая в коридор дверь. Лицо в зеленой легкой шапочке, прямо напротив, и мягкий мужской голос:

— Не балуй, детка. Рано ещё. — Голос мягкий, а звучит как приказ строго воспитателя.

Маня-детка кивнула, и отвернула голову к стене, смотреть на тени, передвигающиеся за дверью скучно, разговаривать с пересохшим горлом трудно. Да и неинтересно. Веки отяжелили, она пыталась открыть глаза, но они упрямо закрывались.

— Пить нельзя, а спать полезно. — Мягкий голос легкой шапочки удалялся.

Мане снился поезд, она села в Сапсан в четыре тридцать и считала это избавлением. Три тяжёлых дня в разгромленной питерской квартире, оказались настоящим испытанием. Масштабный клиринг не освежил воздух и не улучшил обстановку. Запах заброшенности и запустения, казался ей прихожей вечности, из которой было два пути — быстро сделать шаг назад или проскочить неуютный коридор. Она шагнула решительно назад, темная скользкая ночная улица на Петроградской, такси, Московский вокзал, аптека с сиропом от кашля, вагон в котором она вспомнила, что забыла купить бутылку воды. Не запила сироп и уронив голову на руки уснула на откидывающемся столике. Во сне она шла в проёме между креслами, отыскивая бутылочки с водой. Они стояли на каждом столике, она протягивала руку, но натыкалась на стену. Навстречу, попалась продавец с тележкой, у нее был чай, шоколадки, вода, кофе, чипсы.

— Чай, воду, кофе. — Устремилась она к тележке со своим заказом, продавец не отреагировала и покатила свой товар прямо на Маню. Колеса прокатились по рукам, вода проплыла над головой и с грохотом удалилась. Маня вспомнила, что не захватила с собой банковскую карту, а теперь не могла вспомнить ни номер своего вагона, ни номер места, где осталась сумка с телефоном карточкой деньгами и документами. Она вскочила и полетела вдоль вагона. Сумка оказалась на крючке у окна, а она сама спала, положив голову на руки.

Уже в Москве, пробираясь на джипе по пробкам, она так же мучительно хотела пить. Но купить воды всё не получалось. А потом…, потом то засыпала, как будто кто-то невидимый втягивал её в сон, то просыпалась, да так резко, будто удавалось вырваться из цепких рук, с болью отодрав свое солнечное сплетение. Картины действительности меняли ракурс, демонстрируя сцены сверху, в движении сбоку, и теперь через распахнутую дверь. В проеме появились две сеньоры, одна укутанная в халат, вторая в теплой пижаме.

— Все будет хорошо. — сказала пижама Мане, она кивнула в ответ и знакомому голосу, и лицу, разрезанному тонким удлиненным носом на две половины.

Сеньоры постояли пару секунд и исчезли за проемом двери. Кто-то шептался за ее головой. Два дрона напали на Кремль, один успел сбросить взрывчатку. Крыша горит, о президенте никто ничего не знает. Манино ухо улавливало обрывки слов, с оценками «ужас», «дожили», «страшно». Женские голоса ругали нациков, а Маня пыталась сказать, что историю устроили русские патриоты, чтобы разбудить народ и власти, заставить их очнуться и наконец посмотреть на войну через призму реальности. Посмотреть и защититься от беды. Сказать у Мани не получалось, и она уснула.

Конец ознакомительного фрагмента.