Спасатели. Репортаж в ретроспективе

Людмила Прошак

Не пускайте чужое горе в свое сердце. Подглядывайте за ним в узкую щель вежливого человеколюбия и радуйтесь, что вас это не касается. Иначе – беда. Два удара зашедшегося от боли сердца – и горе из чужого стало вашим. С ним теперь жить, его теперь нянчить и баюкать, как младенца-найденыша…

II. «Лебединое озеро»

1

На военном аэродроме в Рязани царила неразбериха. Самолеты, как грузные утки, с ревом добежав до терминала, замирали. Из брюха сыпались псковские десантники. Полковник Кубарев очень осторожно положил трубку на рычаги. Как будто она была из расплавленного стекла. «Ты попал, дружище», — сказал он себе, опустился на стул и мрачно уставился на телефон, по которому только что говорил с Москвой.

— Что у вас там происходит?

Полковник сразу узнал высокий взвинченный голос, к которому уже вся страна привыкла, как к родному, благодаря прямым трансляциям со съезда депутатов, и усмехнулся про себя: нашел у кого справляться! Но вслух вместо этого отчеканил:

— Город в полной боевой готовности, войска двинулись на Москву, по крайней мере наш гарнизон. Техника, боеприпасы, вооружение — все пошло на столицу.

На следующий день Кубарев сидел у себя в кабинете и смотрел по телевизору на генсека. Тот поглядел с экрана в угол, где стояло переходящее красное знамя, и язвительно назвал поход войск на Москву слухами с Рижского вокзала. Ему поддакнули в президиуме, закивали: конечно, этого не может быть… Телевизор зашипел, задергался, Кубарев потянулся поправить антенну, но тут зазвонил телефон… С этой минуты он трезвонил непрестанно.

— Держись, старик, — кричали в трубку депутаты, — мы их одолеем, на заседании такая драчка была, мы оппозиции врезали, сказали, что ты выйдешь и все расскажешь. Так что давай быстренько выезжай в Москву первой ночной лошадью. Если не расскажешь все честно, Москва седьмого ноября будет залита кровью…

Кубарев шагал через опустевший плац домой и с каким-то отстраненным чувством удивления ловил себя на том, что на самом донышке души плескалась обида. «До полковника дослужился, Афган прошел, вся грудь в орденах, а тут судьба перед выбором поставила», — он не заметил, как прошел мимо своего дома. Вернулся. И вдруг понял, что дом — единственное место, где он может сказать вслух обо всех своих сомнениях. Сидел на кухне, обхватив ладонями кружку с горячим чаем.

— Или я должен спрятать голову в песок, как страус, и ждать, чем все это кончится, или должен сказать правду. Для меня, человека военного, это отчаянный шаг, — говорил, не отрывая взгляда от чашки, поднял глаза лишь тогда, когда жена попросила:

— Останься просто человеком…

Полковник Кубарев сошел с трибуны, украдкой вытирая пот со лба, и оглядел зал. Депутаты Верховного Совета словно и позабыли о нем, увлеченно составляли списки членов вновь образовываемой комиссии. В это время с Ходынского поля спешно отводили войска. Какой-то ошалевший от быстрой смены обстановки майор подскочил к властно распоряжавшемуся полковнику:

— А технику как?

— Бросай к такой-то матери!

…Генерал Борзов, разложив на коленях салфетку, смачно хлебнул борщ. Аромат, исходивший из тарелки, пересилил гнев. Генерал, громко дуя, стал торопливо сербать. Насытившись, откинулся на кресле в ожидании перемены блюд и обвел присутствующих за столом цепким взглядом:

— Ну, голуби, про «ноябрьский парад» что будем говорить? Ничего не ведаем, шли учения… Я был вчера в верхах, отчет комиссии положили под сукно, — генерал хлопнул для убедительности по белой скатерти. — В общем, и полковник Кубарев прав, и мы вроде правы… И все как бы немножечко не правы… — Генерал выдержал эффектную паузу и расхохотался, но оборвал свой смех, увидев перед собой блюдо с жареными рябчиками: нацелился вилкой на тушку из самой середки…

После обеда, садясь в черный «мерседес», на мгновение задержался, оглядывая выстроившихся на обочине генералов и трех полковников, осчастливленных тем, что их приблизили к командованию, поманил одного из них пальцем и прошептал, дыша на будущего генерала грибным расстегаем, съеденным (уже с расстегнутым поясом краснолампасных брюк) последним:

— Проследи, голубь, чтобы полковник этот… э-э, как его… Кубарев!.. остался без должности и нигде не смог бы заработать. Проследи и доложи, когда семья начнет проедать последнее…

2

Мальчишки намаялись, пока отыскали в Москве общежитие, где жил отец одного из них. Теперь, очутившись на месте, они. как и полагается сибирякам, предпочитали отмалчиваться. Юрьев-младший сочувственно наблюдал за своим опешившим отцом: еще бы, тот в гости ждал его одного, а он прикатил из Красноярска с приятелем. Ну, а с другой стороны, разве могли мальчишки упустить такой шанс — встретившись в дороги, они тут же сообразили, что будет здорово, если в эти августовские деньки в Москве будут неразлучны.

Ребята облегченно вздохнули, когда Юрьев, помешкав, принялся отвоевывать у бумаг лишние сантиметры, чтобы устроить спальные места для обоих на полу. Младший подмигнул приятелю: я же говорил, что мой папа из любой ситуации найдет выход. Утром, едва открыв глаза, подростки включили телевизор и разочарованно переглянулись: какой-то балет… Отец, облокотившись на подушке, хмурился.

— Папа, ты не любишь балет еще больше, чем мы? — восторженно удивился сын.

— Да-да, — рассеянно кивнул тот, отыскивая ногами шлепанцы: в запертую дверь уже нетерпеливо барабанил Кужугетов.

— Не нравится мне просыпаться под «Лебединое озеро», что случилось, а?

Мальчишки молча наблюдали за встревоженными взрослыми, которые не сводили глаз с экрана:

— Сам знаешь, по каким случаям у нас в стране вошло в привычку слушать классическую музыку… Может, кто-нибудь умер?

Откуда-то снизу нарастал глухой рокот, вытесняя собой грустную музыку Чайковского. Все, не сговариваясь, ринулись к окну. Мимо общаги, громыхая, ползли танки. Мальчишки глазели на невиданное зрелище и не могли понять, почему им совсем не хочется кричать «Ура-а!», почему на фоне припаркованных разноцветных машин танки кажутся унылыми, уродливыми жабами. Лязгая гусеницами, они упрямо ползли вперед…

Взрослые помчались вниз к «Волге», Юрьев на ходу крикнул мальчишкам: «Сидите здесь, носа на улицу не высовывайте, пока я не вернусь! Присмиревшие пацаны наблюдали, прижав лбы к стеклу, как «Волга», визжа тормозами, сорвалась с места. Юрьев-младший объяснил своему другу:

— Они оба работают чрезвычайными… забыл дальше. Не важно, но я думаю, сейчас самая что ни на есть катастрофа…

С юго-запада до Красной Пресни добирались, петляя переулками. Смотрели, как город наводняют войска, и с деланным безразличием перебрасывались фразами.

— Ну и что делать будем, перевес на стороне ГКЧП…

— А мы с тобой на чьей стороне будем?

— Да, не привечало нас Российское правительство…

— А все же придется быть с ним до конца…

На работе царила судорожная суматоха. Римма закричала с порога:

— Председателя — срочно в Белый дом!

Как обычно, пошли вдвоем. Кужугетов скрылся за тяжелой дверью, Юрьев остался ждать на подступах. Стоял и не верил своим глазам: вокруг рычали танки, суровые военные отдавали приказы…

Один из танков никак не мог развернуться, вертелся на месте, гусеницы отчаянно лязгали, вгрызаясь в зеленый газон. Клочья травы вперемешку с черноземом летели во все стороны. «Тоже мне, газонокосилка!» — подумал уставший ждать Юрьев. Поднял голову и оторопел.

Отчаянно размахивая руками, через площадь мимо танков бежал Кужугетов, а впереди него, подпрыгивая по брусчатке, скакал пистолет. («Вокруг танки, а этот недотепа с пистолетом в салочки играет!») Наконец тот изловчился, поймал пистолет и неуклюже засунул за ремень брюк. Юрьев потрясенно смотрел на друга:

— Откуда у тебя пистолет?

— Выдали!..

— Плохи дела…

Они брели по площади, которая неуловимо менялась. Она уже не выглядела такой бездушно-серой, какой была еще полчаса назад. Вокруг Белого дома, как искры надежды, то и дело вспыхивали стихийные митинги.

— Слушай, надо что-то предпринять на тот случай, если понадобится «скорая помощь»… Вон сколько людей уже собралось, а сколько еще подтянется?..

— Да, надо заняться формированием бригад медиков, а то бог весть что тут будет твориться к вечеру.

…В карете «скорой» отпаивали пожилую женщину. Глотая валокордин с видом человека, решившего принять сто граммов для храбрости, она то хваталась за сердце, то пыталась выглянуть из машины, едва не выпадая из нее. Медики в очередной раз успевали поймать ее за плечи, усаживали. Седой врач пытался урезонить свою беспокойную пациентку:

— Вы же пожилой человек, идите домой, что вы тут забыли?!

— Вы тоже не юноша, — она уничтожающе посмотрела на него, — однако сюда зачем-то примчались!

Врач покосился на молоденьких медсестер и, сдерживая раздражение, перевел разговор на тему здоровья:

— С таким давлением сердечный приступ вам обеспечен, если вы немедленно не возьметесь за ум.

— Господи! Тут вся страна с ума сошла, а вы от меня благоразумия требуете. Я бы, может быть, и не пошла, если бы можно было включить телевизор, радио и узнать правду… — и добавила едко, исключительно для седого врача. Мне, старой, тоже не все равно, в какой стране я сегодня проснулась…

Белый дом возвышался над людьми и танками безмолвной, белой глыбой, средоточием ответов на все вопросы. Если бы они были…

— Нужно срочно донести до руководителей и общественности правду о позиции Российского правительства, о политическом заявлении Ельцина! — кричал один оратор.

— Небходимо срочно распространить вести по всей стране, СМИ ведь молчат, — подхватывал другой.

— Очень важно обратить в свою веру регионы, добиться от них поддержки, — не сдавался первый.

Кубарев, примкнувших накануне к чрезвычайщикам, поморщился («Болтовня!») и кивнул своему новому начальству: мол, поговорить надо. Отошли в сторону, стали у подоконника.

— Давайте развернем на крыше антенну, оповестим радистов, чтобы были начеку, готовые сообщить всему миру, что тут у нас…

— У нас наработанные контакты со спасательной службой радиолюбителей еще со Спитака.

Полезли на крышу… Оттуда открывалось живописное батальное зрелище. Среди серо-зеленых громадин танков метались маленькие фигурки людей, белели вдали машины «скорой помощи»…

— Как будто Бондарчук «Войну и мир» наших дней снимает, — усмехнулся один из новоявленных спасателей-радистов, поглядывая вниз.

— Ну что, где наш начальник оперативного отдела, чего не командует? — спросил Кужугетов.

Кубарев даже не сразу понял, что это о нем речь. Да уж! Двенадцатого августа безработного полковника приняли на работу, а неделю спустя, девятнадцатого августа, он тащит коротковолновую радиостанцию, чтобы на весь мир передавать указы Российского правительства, того самого, которое ничего не сделало для того, чтобы защитить полковника, осмелившегося предсказать путч задолго до его начала…

3

В удостоверении, всем своим видом напоминавшим мандат образца семнадцатого года, значилось, что заместитель председателя Комитета по чрезвычайным ситуациям Юрьев является полномочным представителем Российского правительства. Юрьев мандат этот аккуратно свернул, потом снова развернул, чтобы уже через несколько секунд свернуть снова… Предстояло немедленно лететь за Урал. Но как? «У меня же в общежитии дети! Полный кошмар. Нужно срочно отправить мальчишек в Красноярск. Но на чью помощь рассчитывать? Никаких особых знакомых в Москве нет, подчиненных — тоже…» По всему выходило, что кроме как сотрудникам звонить некуда. Позвонил Римме, секретарю, домой — та трубку сняла после первого же звонка. Объяснял как мог ситуацию, сетуя, какие суконные слова для этого находит. «Ну разве кто-нибудь взвалит на себя ответственность за чужих детей? Сейчас нормальные люди только о себе думают…» Он так погрузился в эти мысли, что вздрогнул, когда Римма, думая, что плохо слышно, повторила уже громче:

— Ну да, да! Я отправлю мальчиков… Алло, вы слышите меня?

Он все еще стоял и смотрел на телефон: «С таким человеком я готов работать всю жизнь!». Он едва ли не вздрогнул, когда на стол со стуком легли буханка хлеба, пара консервов и две бутылки водки. Обернулся. Сзади стояли немногочисленные сотрудники. У всех был нарочито деловитый вид. — Командировочных тебе, конечно, никто никаких не дал?.. На стол рядом с «пайком» лег конверт с деньгами.

— Это вам с Шаровым на дорогу, мы тут сбросились…

В ночном Домодедово царило столпотворение. Шаров, пытавшийся пробиться к администратору, вынырнул из толпы:

— Народу полно, все из Москвы сматываются, купить билеты невозможно, что делать? Нам ведь за сутки обернуться надо. А если сказать, кто мы такие?

— Да кому говорить, если к кассам не пробиться. А вдруг нас элементарно арестуют?

Но выхода не было. Они вытащили свои мандаты. Юрьев показал удостоверение взбудораженной толпе, подняв его над головой, и очень буднично, едва ли не по-домашнему просто сказал в раз притихшим людям:

— Знаете, мы представители Российского правительства, нам нужно срочно лететь по заданию…

Взбаламученные, измотавшиеся в очередях люди, стремившиеся вырваться из охваченной путчем Москвы, оторопело смотрели на высокого мужчину, так просто и открыто признавшегося в том, о чем все решались лишь перешептываться — в поддержке правительства Ельцина, в противостоянии ГКЧП. Странный этот человек с открытым взглядом, мягким, спокойным голосом говорил об этом толпе! А впрочем, почему толпе? Разве мы — толпа? Мы — народ! Все расступились. А эти двое прошли сквозь людской коридор к кассе, купили билеты и полетели в Абакан.

«Ту-154» пошел на промежуточную посадку. Едва шасси коснулось бетонной полосы, как самолет рывком отбросило в сторону. Дюралевая махина, вспахав аэродромную траву, все же успела остановиться в десяти метрах от заграждения. Поспешили подать трап. Стюардесса в дверях, потирая ушибленный локоть, с натянутой улыбкой объявила о вынужденной посадке. У лопнувшего колеса столпились авиатехники… В местной администрации дверь в кабинет председателя райсовета нараспашку.

— О-о-о, москвичи?! — стремительно шагает навстречу хозяин, радушно протягивая гостям для рукопожатия сразу две руки — правую и левую.

Мандаты читает долго и сосредоточенно, как и полагается читать серьезный документ. Разве что слишком уж суетливо свернул, поспешив вернуть назад, слоено бумага руки жгла… Слушал внимательно, участливо кивал.

— Спасибо, теперь будем знать, что происходит в Москве, какова позиция правительства, а заодно и чувствовать себя намного увереннее, — и. налегая на крышку стола грудью, плавно переходящей в живот, доверительно понизил голос: — Знаете, люди на стороне Бориса Николаевича Ельцина.

— Ну и отлично, — поймал его на слове Юрьев. — С человеком, поддерживающим Российское правительство, говорить проще. — Мы будем вам очень признательны, если дадите возможность выступить на телевидении.

— На телевидении? — председатель райсовета закашлялся и начал перекладывать папки на столе. — Есть распоряжение местный канал не включать…

— Чье распоряжение?

— Ну-у-у, — председатель, закончив складывать папки стопкой, принялся раскладывать их веером, — не распоряжение, так мнение… — И уже глядя в спину уходящим москвичам, добавил взволнованной скороговоркой, едва ли не шепотком: — Передайте в Москве, наш райсовет поддерживает Российское правительство. Мы с вами, товарищи!.. — и осекся под взглядом обернувшихся на мгновение «товарищей».

Диспетчер в аэропорту долго изучал удостоверение пассажира, которого во что бы то ни стало надо было посадить на рейс:

— Этот ваш ГКЧС, не то же самое, что ГКЧП?

— Нет! Совсем наоборот, — прозвучал категоричный ответ.

Крошка «Як» проворно взмыл вверх. За иллюминатором неслись клочки облаков, как точка-тире в азбуке Морзе. Стоило закрыть глаза, как тревоги сегодняшнего дня выстраивались длинной чередой вопросительных знаков. «Опасность растворена в воздухе. Каждый человек в этой несчастной стране бьется сегодня в сущности над одной и той же проблемой — проблемой безопасности. Только все понимают ее по-разному…»

Едва самолет набрал крейсерскую высоту, стюардесса разнесла минералку в пластиковых стаканчиках. А теперь от нечего делать она украдкой наблюдала за пассажиром, которого посадили на резервное место. Тот сидел и сосредоточенно наблюдал за каплей, зависшей на краю стаканчика. Капля сползала вниз. Набирая скорость, она торила себе русло. Огибала одни участки, перебегала другие, заполняла третьи. «Путь капли на стакане и есть „кривая катастрофы“? А те точки „ландшафта“, в которых она побывала, и есть места бедствия? У каждой беды свое русло? А все, что вне его, то зона безопасности?» Стюардесса не выдержала и склонилась над пассажиром, уставившимся на стакан.

— Может быть, чего-нибудь покрепче?

— Что? — не сразу понял Юрьев. — Нет-нет, спасибо…

Забежал домой. Времени на разговоры нет. Кинулся к телефону, звонить первому секретарю крайкома.

— Ты в городе? Зачем? — от вальяжного тона нет и следа.

Юрьев молча нажал на рычаг, стоял и слушал короткие сигналы и почему-то никак не мог отделаться от воспоминания: только что заступивший на должность секретарь подходит к ним, Кужугетову и Юрьеву, и провозглашает тост:

— Ну, мужики, за дружбу, которой чужды трусливые номенклатурные соображения! Должности приходят и уходят, а люди должны оставаться людьми! — А потом. когда уже было выпито немало, приобнял обоих за плечи: — Спасибо за поддержку, ребята. Я не забуду, как вы помогали, чтобы мое назначение состоялось. Не забуду…

Юрьев посмотрел на встревоженных домашних, развел руками:

— Назревает ситуация! — и уже к старшему сыну: — Отвези меня на машине в аэропорт. На нет и суда нет.

Он летел в Москву, еще не зная, что летит победителем…