Северный волк. Историческая повесть

Людмила Прошак

История – удивительнейшее путешествие по жизни!Выдумываются лишь истории, а настоящая История создаётся.Её нельзя переделать, переписать, её можно только продолжить…Это второе, дополненное, издание.Первое вышло 5-тысячным тиражом в 2002 году. По-прежнему в книге иллюстрации А. Бескровного, фото на обложке из личного архива Ю. А. Спиридонова.

III. Истинные сибиряки

О первооткрывателях и притоке речки Колымы Зырянке

1. 1968—1998

Геолог Сошкин, на днях защитивший в Москве кандидатскую диссертацию о разведке алюминиевых руд на северных территориях СССР, только что расписался за вручённое ему курьером приглашение на беседу в обком партии. Ким Дмитриевич ликовал, мысленно воображая, как практика, подпитанная наукой, приведёт к тому, что советские бокситы¹⁵ бурным потоком устремятся на металлургические заводы родного Свердловска.

Собрав заветную папочку с далеко идущими идеями, Сошкин явился на четверть часа раньше назначенного срока. Просидев в приемной полтора часа свыше назначенного времени, он наконец был допущен в кабинет инструктора отдела тяжёлой промышленности. Дородный Шевчук из-за стола поднялся неожиданно легко и радушно шагнул навстречу.

— Здравствуй, — по-партийному демократично пробасил он геологу, которого видел впервые. — Времени в обрез, к сталеварам опаздываю.

При упоминании о заводе Сошкин встрепенулся. Шевчук, похлопав по лежавшей на столе тощей папке, пробасил:

— Вот что, Сошкин, есть мнение, что ты знаток бокситов. Автореферат твоей кандидатской читал, молодец, толково. Такие люди нам нужны. Пр-рямо одобр-ряю!

Инструктор с удовольствием прислушался, как пророкотали согласные в последней фразе, и поднажал:

— Дуй к моему помощнику, он тебе поможет оформиться в командировку. Бокситы будешь добывать в Маданге.

— Где? — переспросил Сошкин. — На Магадане?

Шевчук, покачав головой, выдержал паузу и очень весомо произнес, понизив голос до доверительной нотки:

— В Маданге. Это в Новой Гвинее, дружище, где ж ещё.

От панибратской раскованности и следа не осталось. Шевчук построжел, потяжелели складки у губ, он набычился, подался вперёд, глыбой нависнув над Сошкиным:

— Может, мне к металлургам и не ехать, тебе лекцию о международном положении читать, о расширении социалистического лагеря странами третьего мира, а, Сошкин?

— Не надо, — попросил геолог севшим голос, — я уже еду.

— То-то, — заулыбался инструктор, нажимая кнопку селектора, чтобы передать Сошкина на руки помощнику.

— Смотри не подведи меня, — догнал геолога у самого выхода шевчуковский бас. Раздумавший ехать к металлургам инструктор удобно устроился в кресле за огромным столом: «Мы, Сошкин, не каждому доверие оказываем, за границу посылая».

Через три часа Ким вышел из обкома, прошёл мимо неподвижного постового в тулупе и, поравнявшись со скамейкой, едва выглядывавшей из-под снега, плюхнулся на неё и достал из кармана загранпаспорт с открытой визой. Сидел и смотрел на синие в вечерних сумерках снежинки, пытаясь представить вместо родной тайги джунгли.

…Двадцать пять лет спустя поседевший Сошкин, натянув шапку на замерзшие уши, стоял и смотрел вслед колонне самосвалов, увозивших первые бокситы Тимана.

— Ким Дмитрич, — окликнул его садившийся в джип главный инженер, — поехали на митинг!

— Ох, — смешался Сошкин, — да я митинги эти…

— Да ладно, — рассмеялся главный инженер, — тут другое.

Митинг между тем уже начался. Сошкин, отмахнувшись от приглашения присоединиться к фирмачам, у которых он с недавних пор работал консультантом, остался стоять у джипа. Его захлестывала волна едкой иронии. «Приученного к митингам совкового человека и морозом не проймёшь», — усмехнулся про себя Ким Дмитриевич, наблюдая за сослуживцами. На импровизированной трибуне президент компании, окладистой бородой напоминавший священника, обратился к седоголовому человеку, державшему шапку в руке:

— Фёдор Тимофеевич, день сегодня исторический, тридцать лет ждали начала отечественной разработки бокситов…

— Почему ждали? — усмехнулся тот, шагнув к микрофону, — готовились к этому дню, работали. Нашли, разведали, защитили, отработали технологию обогащения. Когда в Екатеринбурге у власти толковый губернатор стал, начали двойной тягой толкать. Бумаги не у одного премьера на столе лежали, только они их подписать не успевали, сменяясь. Конечно, не так бы хотелось начинать дОбычу. Хотелось бы сразу иметь инфраструктуру, чтобы условия жизни получше были, и чтобы железная дорога уже была здесь. Только, я думаю, идеализировать нечего. Да, у нас стала зарождаться горнорудная промышленность, но она пошла в самое тяжёлое время. Без участия правительства вряд ли нам поднять это.

Седоголовый, на мгновение задумавшись, добавил:

— Поэтому мы решили сдвинуть проблему с мёртвой точки старыми методами: сначала ввязаться, а там посмотрим, что получится. Только делом можно подтолкнуть тех, от кого зависит сегодня финансирование этой большой работы — создания отечественной сырьевой базы алюминиевой промышленности, которую мы растеряли с развалом Советского Союза. Впрочем, если вспомнить, какие мы деньги вкладывали в развитие других стран, в частности, Гвинеи…

Сошкин встрепенулся и, не отрывая взгляда от говорившего, стал продвигаться вперед.

— Строили там не только заводы, рабочие места создавали, а своё лежит вот под ногами, — кивнул седоголовый на заснеженную вечную мерзлоту. — Но когда тяжело, когда сложно, хозяин появляется всегда. Потому сегодня бокситы пойдут на простаивающие уральские заводы. А Север жил, живёт и будет развиваться. Не дай бог, если у кого-то появится червячок сомнения.

Сошкин, подхваченный толпой, влился в фойе старого клуба. Вдруг кто-то по плечу хлопает, оглянулся — главный инженер.

— Пошли, чайком с водочкой погреемся с морозца.

Вошли в кабинет директора клуба, там начальство толпится — не столько вокруг стола, сколько вокруг седоголового. Тот, смачно откусив кусок булки, прищурился:

— Не выдерживают наши мужики ваших темпов работы, серчают. Тут один ко мне подошел, говорит, я вот раньше думал, Стефанов мужик, что надо, а теперь вот задумался, зачем нам бокситы эти, вы что, этим фирмачам месторождение продали? Отвечаю: ничего не продавали, для нас это перспектива развития. — Прожевал и очень серьезно добавил: — Для нас первый вопрос: будет ли глинозёмный завод. Второй вопрос и того острей: а когда будет глинозёмный завод?

И, заметив, как ходят плечи у Сошкина, отвернувшегося к окну, чтобы не заметили его неудержимого веселья, спросил:

— Че смеётесь, дорогой товарищ?

— Да я не чё, — в тон ему ответил Ким Дмитриевич, — вот бы вас хоть какой-нибудь завалящийся партократ послушал…

— Так я он и есть, только не завалящийся, а самый что ни на есть махровый…

— Ну, значит, вы перестроились, — криво улыбнулся Сошкин, — потому что все, что вы говорите и делаете, противоречит партийному стереотипу.

Стефанов порывисто поставил стакан с едва не расплескавшимся чаем на стол:

— В партийной системе тоже работали корифеи, имели богатый опыт за плечами. Люди, которые замахиваются на власть, не должны морочить голову шараханьями «великих» реформаторов — от общей приватизации к общей коллективизации и обратно. Кому нужен Госплан с пустым чемоданом? Это не я говорю — экономика говорит. Она играла и будет играть главную роль, эта дама. Как она скажет, так и будет, — и, небрежно нахлобучив шапку на седую голову, добавил: — Это вам говорит старый партократ.

Ким Дмитриевич замер, пожирая Стефанова глазами. Что-то очень знакомое было в том, как тот надевал шапку. Когда дверь за Стефановым и его провожатыми закрылась, Сошкин вдруг со стоном хлопнул себя по лбу:

— М-м-м! Вспомнил!

…Четверть века назад Сошкин, вернувшись из Гвинеи, должен был вскоре лететь во Вьетнам. А пока у него был по-холостяцки неприкаянный отпуск, который он не знал на что потратить, равно как и заработанные в Африке деньги. Выручил случай. Сошкин позвонил своему бывшему однокурснику Шурику Ерохину.

— Ким! — обрадовался тот. — Молоток, что позвонил. У нас Тиманская гряда тянется на тыщу километров, и все бокситы, бокситы!.. Мы на той неделе туда летим, айда с нами!

Сошкин, не раздумывая, схватил рюкзак — и в аэропорт. Шурик у трапа встретил:

— Здорово, что ты сразу выбрался, я уже боялся, что без тебя лететь придется, у нас тут оказия — «вертушка» на гряду уходит. Айда!

Ким, взвалив рюкзак, побежал за Шуриком. В вертолете валом лежали огромные рюкзаки, впритирку друг к другу сидели бородатые парни в хаки. «Геологи», — безошибочно определил «своих» Сошкин. Под медленно раскручивающимся винтом стоял лобастый мужик, сдвинувший на макушку спортивную шапку. Рядом с ним надрывался интеллигент, державший обеими руками готовую слететь с головы шляпу:

— Фёдор Тимофеевич, первому ваша поездка не нравится! Некорректно, что завотделом горкома летит в чужой район!

— Да я с ребятами-геологами на бокситы улетаю, — отмахнулся тот, — а в ваши эти игры не играю!

— О-ох, Фёдор Тимофеевич! — простонал «шляпник».

…Вертолёт, стрекоча как гигантская стрекоза, пошёл на снижение, облюбовав для посадки крошечный пятачок. Растянувшись цепочкой, быстро покидали рюкзаки и махнули летчикам: мол, не забудьте назад забрать. Разбили лагерь и не утерпели, хоть время за полдень перевалило, всё-таки пошли на промысел.

— Что мы тут понаоткрывали! — с гордостью говорят. — Пока Родина от тебя глинозём из Гвинеи получала, мы тут на богатейшее месторождение набрели. Крупнейшее в мире, честное слово!

Ким в ответ только вздохнул, хотя в глубине души всё-таки слегка обиделся: друзья называется, по самому больному месту бьют. В лагерь вернулись, когда уже смеркаться начало. На скорую руку чаёк согрели, вяленую оленину ломтями порезали. Разговор метался, как пламя на ветру, но всё равно возвращался к бокситам.

— Ещё Великая отечественная не закончилась, а в Северном отделении академии наук доказывали перспективность бокситов Тимана.

— Потому что думали о государственной безопасности, независимости своей Родины побольше, чем те, кто Сошкина в Гвинею посылал.

Кима словно прорвало:

— Да что ж вы меня все Африкой попрекаете! Думаете, я не знаю, что в нашем Отечестве месторождения и открыли давно, и защитили? Да я диссертацию об этом написал, а мне говорят: молодец, вали в Гвинею. Туда не только такие, как я, поехали, туда ещё и миллиарды долларов пошли.

— Да ладно, мужики, глотки драть, — подал голос высоколобый, которого все Тимофеичем звали, хотя вроде бы по возрасту он не старше других был. — Ясное дело, у себя добывать надо. И он (энергичный кивок в сторону Сошкина) не хуже нас это знает. Ничего, настанет время, будет и у нас зарождаться горнорудная промышленность!.. Пойдут ещё наши бокситы прямо с рудника — да на наш глинозёмный завод. Весь вопрос — когда?

2. 1491—1649

По греческим хронологам, на исходе была седьмая тысяча лет от сотворения мира: в народе суеверно ждали конца света. А в это самое время вся земля зырянская покорилась Москве, которая прислонилась к Каменному поясу¹⁶, получив благодаря этому немалую выгоду, о чём и дерзали век назад Великий князь московский Димитрий Донской и святитель Стефан Пермский. В семь тысяч девятом году¹⁷ от сотворения мира в окрестности Печоры прибыла необычная для этих мест экспедиция. Проныры-мальчишки с любопытством глазели из-за ёлок, как два москаля вместе с иноземцами промышляют в верховьях реки Цильмы, весь берег изрыли, жилки какие-то в камне высматривают, в ступе поскрёбыши эти толкут, а потом радуются чему-то несказанно…

Самый младший пацан, непоседа Алешка Пермяк, потомственный житель полнощного края, побежал обо всем этом сказать главному из слободчиков — Ивашке Ластке. Тому не до баловства было. Усть-Цилемскую слободу опять половодье едва не слизнуло с оттаявшей земли, разметав по брёвнышку ближние к реке избы. Сейчас перебирались на правый берег Печоры, вылавливали из воды не успевший затонуть скарб. Ластка хотел было уж прикрикнуть на Алешку, чтоб не приставал, но поскреб в затылке:

— А любопытно бы узнать, что ж иноземцам в нашем глухом краю надо, и не ждать ли от них какой-нибудь беды, — засадил топор поглубже в бревно, а потом передумал, с собой решил прихватить: — Кто их знает, а вдруг что-нибудь худое помышляют?

Жене, чтобы не тревожить понапрасну, сказал небрежно:

— Пойду добычу проверю, вверх устья Цильмы пройду немного. К заходу солнца назад должен быть, поняла?

Кликнул мальца, чтоб дорогу показывал. Алёшка, как медвежонок, ломился напрямик. Ивашка Ластка, храня достоинство, огибал буреломы, на ходу заглядывал в силки и капканы. Богатая добыча радовала глаз… От реки потянуло дымком костра. Ластка велел мальчонке спрятаться в ельнике. А сам вразвалочку, будто бы гуляючи, пошел к бивуаку. Над костром колдовали двое. Варево булькало и плескалось в огонь, а мужики, обжигая пальцы, безуспешно пытались снять котелок с рогулины.

— Бог в помощь! — гаркнул Ивашка, зайдя со спины. Не выказывая удовольствия, с серьезным вниманием наблюдал, как пришельцы подпрыгнули от неожиданности. Котелок едва не перекувырнулся, костёр ещё пуще зашипел, заклубился дымом.

— Что ж это вы, — укоризненно сказал Ластка, — так с пустым брюхом останетесь.

Поплевал на ладони, снял с костра кипящую похлебку, не спеша поставил на камень. Пусть знают, кто здесь хозяин. Вдруг — кто-то за спиной как засопит… Оглянулся — Алёшка уже тут как тут, не усидел в дозоре, оголец. Помолчали. Один из чужаков потянулся к перемётной сумке. Ластка, не сводя с него глаз, лениво потянулся к топору за поясом. Чужак широко улыбнулся и достал…ложки. Одну из них протянул мальцу, другую — Ивашке. Ластка, как и все в слободе, чужой посудой не пользовался. Всегда при себе имел и плошку, и ложку, потому степенно отказался. У Алёшки рука сама потянулась, больно уж ложка чудная: маленькая, тяжелая, прохладная на ощупь, серовато-белого цвета. Пальчики, привыкшие к легкой, но большой деревянной ложке, никак не могли приноровиться. Она, словно ящерка, выскользнула из детской ладошки, гулко стукнувшись об камень. Наклонился, чтобы скрыть смущение, и пробурчал себе под нос:

— Что за вычура?

Чужак закашлялся от смеха, подсел к мальцу.

— Верно, непростая ложечка… Видишь эту гору? — Мужик кивнул на отвесную стену у реки. — А жилки на ней примечал? Это и есть серебро. Из него цари монеты льют, а мы с тобой похлебку хлебать будем. Чем мы с тобой не цари? А хочешь я тебе медную руду покажу?

Второй чужак словно и не слышал своего товарища. Ссутулившись, молча зачерпывал варево и отправлял в рот, подставив под ложку кусочек сухаря, чтобы не капало. Алёша попробовал тоже хлебнуть, но ложка, враз нагревшаяся, ожгла губы. Дёрнулся, горячее пролилось на рубашку. Малец осерчал и встал, бросив новинку. А смешливый даже и не взглянул, тискал в руках что-то вязкое, красновато-желтого цвета.

— Видишь, это медь. Ты теперь понимаешь, какие вы тут все богачи? На серебре, на меди сидите!

— Василь, — Алёшка аж вздрогнул от неожиданности, когда сутулый подал голос, — не дури голову, дай людям поесть! Вон пацан уже ложку бросил…

Смешливый наконец оторвал взгляд от своих находок и расхохотался, увидев рассерженное Алёшкино лицо. Ластка степенно достал из-за пояса свою деревянную ложку и не спеша зачерпнул похлёбку. Дал маленько остыть на ветру и с шумом втянул в себя — наваристый супец приятно согрел нутро. Ивашка снисходительно посмотрел на смешливого:

— А на что мне эти ваши причуды? Баловство одно! Что проку от такого богатства? Вы сюда лучше гляньте!

Ластка наклонился к охотничьей сумке и, торжествуя, достал зверьков, добытых из капканов. Хозяйскою рукой взял тушки за загривки, все четыре разом. Встряхнул — засеребрился мех, заиграл каждой шерстинкой.

— Вот оно богатство! А вы тут гору скребёте. Камень — он и есть камень. Не согреет, не накормит. Разве что ложка эта ваша греется, так из нее хлебать дитёнок и тот не стал.

Теперь уже смеялся и сутулый. Ещё больше сгорбившись, он тихонечко взвизгивал, уткнувшись в острые коленки.

— Понимаешь, — сказал он, — все богатства меряются монетой. И твои соболя тоже.

— А, знаю, куны. А на что они мне в тайге?

— Куны — кожаные деньги. Они дальше Новгорода не ценятся. А в других краях серебряная денежка в ходу. Государь Всея Руси Иоанн Васильевич иноземную монету, какая гнутая да ломанная, на твои меха выменивает. После на монетном дворе из этого лома нашу монету льют, потому как государь без нее и не государь вовсе. Смекаешь, какая московскому царю радость будет, когда он про сие открытие узнает, что на речке Цильме и серебро, и медь имеются?

— Ты мне голову не морочь, — осерчал Ивашка, — как ты собираешься камень в лепешку расплющить, чтобы из него монета получилась?

Смешливый снова засмеялся, а сутулый его оборвал:

— Чего зря зубы сушить, дело мужик говорит, — и, уже повернувшись к Ивашке, добавил со вздохом: «Твоя правда, медь, серебро мы нашли, да что серебро — золото и то попадается тут, а руду мы чистить не умеем. Потому с нами немцы-басурманы приехали. Эх!..»

Не договорил и сплюнул. Латка, толком не уразумев, о чём речь, душой почуял тоску и обиду сутулого — Ивашке и самому не по нраву, когда по его тайге чужие следят. Тот, встретившись с Ивашкиным взглядом, улыбнулся грустно:

— Ничего, кто в трудностях живёт, тот быстрее умнеть обязан. Вот с докладом в Москву съездим, а там и назад, на Цильму воротимся.

— Так, — недобро крякнул Латка. — Москали, значит? Ох, нас ваши порядки и в Новгороде допекли, мы с насиженного места снялись и в полнощный край убегли. А вот у него, — Латка кивнул на Алёшку, — прадед аж сто лет назад от Москвы потерпел как стригольник, его сам Стефан Пермский в своих санях сюда привез. Это что ж, опять до нас Москва сунется? Что ж мне завтра с семьей из слободы дёру давать?

— Да ты не горячись, — улыбнулся сутулый. — Раньше чем к будущему лету мы сюда не поспеем — три с половиной тысячи верст в одну сторону, месяцев за семь такой путь справим, передохнём маленько и обратно. Рудник здесь обустроим, у иноземных горных мастеров, искусных в отделении серебра и золота от земли и камня, подучимся и разбогатеем всей державой, — к Алешке повернулся. — А ты, малец, ложку на память возьми, ладно?

…Иоанн III, государь Всея Руси, был не в духе. Тягостные воспоминания о предутреннем сне теснили грудь. Сновидение пришло, когда предрассветная мгла рассеивалась и в окно сочился молочно-белесый свет. Иоанн Васильевич, наполовину пробудившись, качался в зыбких волнах дрёмы, чувствуя на себе печальный взгляд своей первой жены, умершей двадцать лет тому назад. Она лежала на пуховой перине, подперев голову рукой, и не сводила заплаканных глаз с Иоанна Васильевича.

— Что тебе? — и во сне знал, что разговаривает с мертвой.

Она словно не слышала его. Напряженно смотрела на узорчатую решетку ворот. Сзади неслышно подсел к матери на краешек перины сын Иоанн Иоаннович… Перина колыхнулась, и то, что сдавалось пухом, оказалось снежинками. Они кружились, плавно опускаясь на бледный лоб, бескровные губы младого князя, замирали там и не таяли. Сын и мать смотрели невидящими глазами сквозь изнемогшего в скорби государя, словно поджидая кого-то… И в этой могильной тишине вдруг явственно раздался топот детских ног. Быстрее, еще быстрее… Совсем рядом. Здесь!

Великий князь, цепенея от ужаса, на слух узнал эти торопливые шажки — так мог бежать только внук, Димитрий Иоаннович. Расставил руки, чтобы подхватить дитя. Не тут-то было. Малыш уклонился от объятий, испуганно побежал дальше. «Куда он? — мучительно размышлял во сне государь. — Почему он всё время озирается назад? Почему у меня самого так странно холодеет спина и бегут мурашки по затылку? Надо оборотиться…» Но шея не слушалась его. «Мне надо оглянуться, надо!» — умолял он кого-то неизвестного, от чьей воли теперь зависело всё… Голова, огромная и тяжёлая, не поворачивалась. Тогда он скосил глаза, как испуганная лошадь, и самым краешком увидел тех, на кого смотрел внук.

«Мои придворные? — удивился он. — Но почему же Димитрий бежит от них? Да как они смеют!» В это мгновение государь почти вынырнул из дрёмы и, словно со стороны, приказал себе — тому, каким он был сейчас в этом странном полусне — вернуться в сновидение с судорожным желанием: «Надо запомнить лица…». Но они ускользали от его взора, мерцали, гасли, вспыхивали вновь и вдруг начали расплываться, приближаясь. «Так близко? — почему-то пугаясь подумал государь. — Но как же различить их лица?..»

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

15

Горная порода, содержащая глинозем, алюминиевая руда.

16

Уральский хребет.

17

1491 год от Рождества Христова.