Людмила Перцевая в своих литературных эссе не претендует на научное толкование художественных текстов. Скорее это – любование замечательными творениями литературы, сопереживание! Здесь нет методически выверенного анализа, но в читательском проникновении в замысел и воплощение идей автор эссе становится …соавтором писателя. Ведь у каждого из нас своя Татьяна Ларина, свой Борис Годунов, по-особому близкий Александр Блок или Клиффорд Саймак. Кто хочет научиться вдумчивому чтению, написанию сочинений, тот прочтет эссе с большой пользой для себя, получит удовольствие от общения с эрудированным собеседником, виртуозно владеющим литературным языком.
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Отражение. Литературные эссе предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Веничка Ерофеев: не приходя в сознание
— Как?! Ты до сих пор не поняла, почему Веничка Ерофеев — классик? Не прошла с ним экзистенциальный маршрут"Москва — Петушки"?
— Я делала подступ… Но очень быстро меня одолевала злость, я не могла понять, зачем мне этот алкаш с его непрерывной заботой: как напиться так, чтобы не стошнило, где взять, в каком количестве и как при этом не потерять последний ориентир в пространстве? Зачем мне, спрашивала я себя, эти рецепты немыслимых коктейлей из политуры, лака для ногтей и"Свежести", поиск зубровки и хереса?
— Погоди, не горячись, но ты ведь и в"Игроках"Гоголя не уроки картежного мастерства ищешь, а нечто совсем отвлеченное, о характере удивительного народа!
–Да, разумеется… Согласна. Тут прагматичный посыл не годится, не поваренную книгу читаешь…
— Под окном моего деревенского дома — огромная лужа. По ней — то легкая рябь от утреннего ветерка, то каскад солнечных брызг от скачущих с воплями мальчишек, то она взбаламутится вечерним стадом коров, то успокоится и в ней отразится синее небо с пышными белыми облаками. Ликвидировать ее, засыпав асфальтовой крошкой, или беречь, как портал в мир вдохновения и поэзии? Не спеши с приговором…
Я прекращаю диалог сама с собой и беру с полки книгу Ерофеева, подумаешь, и двухсот страниц нет, махом одолею!
Но махом не получается. Между уведомлением от автора и первой страницей поэмы сказано, что автор посвящает эти трагические страницы своему первенцу. Читатель насторожен: вот эти блуждания непросыхающего пьяницы в поисках очередной дозы и то ли Кремля, то ли Курского вокзала, вот эта нечаянная ночевка в чужом подъезде и ласковая беседа с ангелами, обещающими, что скоро откроется магазин, дадут красненького и станет полегче… вот это — трагические страницы?
Старательная попытка удержать равновесие в этом зыбком мире с опорой на себя и ангелов, манера Венички вести непрерывный диалог с самим собой мне вдруг оказывается очень близка и понятна! А на кого ему, выросшему за Полярным кругом, где-то там, в детдоме, еще и надеяться, кто еще, кроме ангелов, так ласково ему скажет:"Конечно, Веничка, конечно, зажмурься, чтобы не так тошнило…"
Я усмехаюсь и отмечаю про себя, что с возрастом человек становится терпимее, обретает способность читать между строк и проникать, почему это хождение от вокзала к вокзалу может восприниматься, как поэма. Все это ёрничество и пристебывание обретает оттенок застенчивости и ласковой усмешки по отношению к самому себе, ко всему тому, что, казалось бы, давно упало ниже плинтуса, а все равно достойно участия, — там трепещет живая душа.
Но Веничка не так прост, чтобы напрашиваться на жалость! И как только читатель расслабленно погружается с головой в повествование, автор начинает сцену за сценой выдавать ему свое суждение над"высоколобым"обществом. Язвительно, тонко, но не желая никого обличать — исключительно по зоркости и меткости глаза!
Приходят и уходят персонажи, безгласные или витийствующие, колоритные или эфемерные, каждый со своей легендой и со своей манерой… потреблять. Сцены одиночества Венички сменяют бурные токовища и диалоги со случайными попутчиками. Поэма при этом не теряет стройности и не расползается. Прием построения сюжета избран безошибочно, он, как мясо на вертел, нанизан на железнодорожный маршрут, держит колышущуюся ткань поэмы цепко и надежно!
Вот Веничка в тамбуре преодолел с божьей помощью приступ тошноты, вошел в вагон, и публика глянула на него безучастно, круглыми глазами.
"Зато у моего народа — какие глаза! Они постоянно навыкате, но — никакого напряжения в них. Полное отсутствие всякого смысла — но зато какая мощь! (Какая духовная мощь!) Эти глаза не продадут. Ничего не продадут и ничего не купят. Чтобы ни случилось с моей страной, во дни сомнений, во дни тягостных раздумий — эти глаза не сморгнут. Им всё божья роса…" — Вот вам образчик мыслей и рассуждений Венички, здесь и ерническое цитирование ставших расхожими постулатов и поучений, и переиначивание поговорок, и выворачивание смыслов.
У него очень богатая лексика, в которой свободно сплетено высокое с низким, сленг подзаборного бомжа с филологическими изысками. Так может говорить и писать тот, кто на всех языковых этажах гулял свободно и раскованно, сплетая косички рассуждений из всего, что обретается под рукой, кто над всем этим ровно на один взмах полета выше! Очень показательная для иллюстрации сцена, как у окошка выпивают двое, один — умный, в коверкотовом пальто, а другой — тупой, в телогрейке. Выпивают и никого не стесняются, рук не заламывают…
"Тупой-тупой выпьет, крякнет и говорит:"А! Хорошо пошла, курва!"А умный-умный выпьет и говорит:"Транс-цен-ден-тально!"И таким праздничным голосом! Тупой-тупой закусывает и говорит:"Закуска у нас сегодня — блеск! Закуска типа"я вас умоляю"! А умный-умный жует и говорит:"Да-а-а… Транс-цен-ден-тально!"
А тут Веничка, восхищаясь парой, вплетает свои переживания по поводу того, что он свою деликатность расширил безгранично, и это уже — сфера интимного. Но если вы вздумаете принять всерьез его откровения, он тут же окатит вас холодненьким: воспоминанием о сильно пьющих сотоварищах с их претензиями. И конца этим пассажам нет, постоянно надо быть в отстранении и настороже к страдающему… пересмешнику.
Никогда, ни у одного писателя (при моем достаточно солидном читательском опыте) я не встречала такого обращения с авторским багажом культуры. Он не просто ощутим, этот багаж, он свободно и раскованно используется для выразительности и полноты повествования. Онемеешь, когда на три булька или пять глотков обязательно приплетается либо пассаж из симфонии Дворжака и фрагмент из Ференца Листа, либо"Неутешное горе"Крамского и валяющийся в канаве Мусоргский… Ах, какое буйство в пьяных токовищах собутыльников всяких Шиллеров и Манфредов, Каинов и Вертеров, образов и параллельных искажений!
Иногда насмешка сведена до анекдотического уровня, когда баба с выбитыми зубами рассказывает сообществу, за что пострадала. Взявший ее на пушкинскую лирику романтик не вынес постоянного занудства со словами"а детей, ежели они случатся, кто за тебя будет растить — Пушкин?" — вот и получила!
Иногда это просто разгул бессмысленного пьяного нанизывания имен писателей, композиторов, впрочем, всех объединенных одной страстью:"Я читал, я знаю! Отчаянно пили! все честные люди России!" — И в этот момент я вдруг понимаю, что не в романе я все это услышала, а много раз и много раньше до того! И вот это жонглирование цитатами, фразами, именами, ссылками, и эти обобщения, якобы всё сводящие к понятному и низкому, единому для всех греху, вот это выравнивание тех, якобы высших сил, и наших, низменно-родных, близких и понятных.
"Все вы одним мирром мазаны", — сказал не Веничка, а те, над кем он так беззлобно и тонко посмеялся.
Он может себе это позволить, так как сам чувствует искренне, не рядясь в чужие одежды слов, не пытаясь возвыситься, потому как и любовь к женщине, (там в Петушках!) и любовь к умирающему младенцу в нем божественно-человечны, исповедально выражены и трогательны. Больше об этом я не скажу ни слова, дабы не испортить впечатления неудачным выражением, слишком хорошо и свято сказано это в поэме.
Книга странная, небывалая, неожиданная. Я в этот сюрреалистический мир вошла и Веничку услышала. Одно мне неясно: его перевели на 35 языков мира, и неужели те 35 языков смогли стать адекватными нашему ирреальному существованию?
Невольно вспомнился духовный брат Венички Ерофеева. Жил у нас примерно в те же годы советского бытия удивительный художник Анатолий Зверев. Жил и творил в такой же атмосфере, как и Лирический герой поэмы"Москва — Петушки". Шатался от дома к дому, ночевал у друзей и вовсе незнакомых людей, пил и опохмелялся и в уплату за ночлег рисовал — портреты, пейзажи, зверей и птиц. Не было у него при жизни выставок, никаких регалий, на просьбу Третьяковки продать ей свои картины ответил отказом:"Запрут в заказники… пусть лучше на стенке у хорошего человека висит". Он писал свои шедевры, не приходя в сознание, никто не ставил ему рисунок, не преподавал цвет — по наитию божьему они выходили столь оригинальными и непередаваемо прекрасными.
Нашлись любители, которые оценили эти творения, собирали их, позже в Москве на этой основе даже родился частный музей Анатолия Зверева. Я была в нем и на всю жизнь стала поклонницей дивного рисовальщика! Говорят, когда во Франции на выставке Зверева побывал Пабло Пикассо, он сказал, что народ, у которого есть такие художники, не нуждается ни в каких авторитетах. Он велик изначально, по своему внутреннему существу, по способности рождать таких творцов!
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Отражение. Литературные эссе предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других