Миллефиори

Людмила Марковская, 2023

Что самое дорогое для человека в нашем суетном мире? Пожалуй, простое слово, идущее от сердца. Такова проза Людмилы Марковской, полная лиризма и проникновенности. Она, как бусины, выполненные в технике миллефиори, необычайно разнообразна и интересна. Книга написана лёгким, уверенным и полновесным слогом. В основе повествования – жизнь, полная очарований и разочарований, случайных встреч и странных совпадений. Сборник рассказов «Миллефиори» – это возможность получить многократное удовольствие от одной книги, ведь историй-то много! Драматичные и занимательные, ироничные и трогательные, они увлекают, затягивают, завораживают. А ещё они помогают понять и поверить, что жизнь каждого человека прекрасна и удивительна.

Камни судьбы

Все люди уверяют, что любят себе подобных, но никто не хочет жить в коммунальной квартире. Однако жизнь Наташи — Натки, Таты, как называют её родители и друзья, — неразрывно связана с коммуналкой вот уже тридцать четыре года.

На тихой улочке стоят два дома, выкрашенные жёлтой краской. Один из них, где мама, папа и Нат-ка занимали узкую и длинную, как вагон, комнату, разгороженную на два малюсеньких «купе» и упиравшуюся единственным окном в красную кирпичную стену напротив, был двухэтажным, старинным, дореволюционным. Раз в десять лет ЖЭС латал железную крышу, а в остальном дом не менялся. В городе о нём почему-то ходили дурные слухи.

Коммунальная квартира на втором этаже, почти ежедневно сотрясаемая кухонными дрязгами и пьяными скандалами, когда-то принадлежала, видимо, богатым людям. Об этом говорили изразцовые печкиголландки и лепные узоры на высоких потолках прежних огромных комнат, разделённых тонкими перегородками на тесные клетушки. Жизнь в них всегда была сильно уплотнённая. В каждом закутке или чуланчике кто-то жил. Вещей почти не было, только самое необходимое, поэтому даже маленькие комнаты казались просторными.

Стержнем густонаселённой коммуналки был длиннейший коридор, по которому дети катались на велосипеде. Бугристые его стены навеки окрашены в жуткий болотный цвет до контрастной линии, опоясывающей всё помещение на уровне глаз взрослого человека. В этот коридор выходили все комнаты, в которых обитали семь семей.

Формула заселения любой коммуналки проста: берёте треть интеллигенции, треть работяг, треть людей без определённых занятий, часто зэков, проституток или алкоголиков, смешиваете, но не взбалтываете.

Итак, в первой комнате проживала Малашук Тамара Васильевна, женщина приземистая, крепко сколоченная, со стрижкой «под горшок». Упрямая, такая не заплачет, не попросит, а потребует. Первое время разговаривала только матом. Если что, так обложит — не подходи. Кто-то разузнал, что росла она в деревне, в многодетной семье, была старшей. Приехала в город, устроилась на завод, вскоре поняла, что с её-то счастьем да некрасивостью замуж не выйти, и просто переспала с кем-то. Для сыночка готова была разбиться в лепёшку. У него всё было только лучшее. В клетке у Шурика даже жил зелёный говорящий попугай. Он действительно произносил хрипло и раскатисто: «Хороший мальчик», «Привет», «Гоша хороший», а если очень попросишь, то и «Здравствуйте, товарищи!»

А вот Тамару нелегко было разговорить. Она заранее, как дикобраз, выпускала иголки, становясь в оборонительную позицию, ещё когда никто и нападать-то не собирался. Видать, жизнь её не баловала, не с чего было улыбками расцветать. С течением времени стала на заводе кладовщицей. И лучше цербера было не найти. С непроницаемым лицом стояла она на своих толстых ногах в мужских носках и дерматиновых босоножках, перегораживая вход посторонним квадратным туловищем, обтянутым тёмно-синим халатом. В зубах дымилась папироса. Начальство уважительно выписывало ей за неподкупность ежемесячные надбавки и премии.

В девяностые годы грандиозных скандалов с кровавой резнёй среди коммунальной разношёрстной публики, конечно, уже не было, но и идиллической дружбы с душевными совместными праздниками, как в кино, тоже не наблюдалось. Несколько лампочек в туалете, ведущих к разным выключателям, говорили об этом. Не очень-то дружили даже дети, каким-то образом чувствуя противоестественность подобного объединения. Детей было семеро: сама четырнадцатилетняя Ната Киселёва, мальчики Артём Шишков семи и Шурик Малашук — четырёх лет, сёстры Валя и Аля Гальперины — пятнадцати и тринадцати лет и трёхлетние близнецы Морозовы — Федорчук. У близнецов, как ни странно, были разные фамилии, и вот как это получилось. Когда шла афганская война, мама близнецов, миниатюрная красотка Ирина Николаевна, как раз была в положении. Отца в 1986‐м призвали, и они договорились, что, если родится девочка, она получит фамилию матери — Федорчук, а если мальчик, фамилию отца — Морозов. Отец погиб на войне, а в январе 1987‐го родились близнецы, мальчик и девочка. Так они и стали Митя Морозов и Катя Федорчук. Их мама Ирина Николаевна была косметологом, и дамское население широко пользовалось её услугами. Даже после того, как Ирина Николаевна, как жена погибшего воина-интернационалиста, первой перебралась в отдельную квартиру, довольно долго ездили к ней «наводить красоту».

Комнату её отдали Киселёвым Людмиле Павловне и Петру Ивановичу, Наткиным родителям. Люди они были хорошие, добрые, интеллигентные, с глазами, в которых горел синий свет «Нового мира» и отражались блики «Зеркала» Тарковского. Работали в ближайшей поликлинике, мама — педиатром, папа — кардиологом. В их комнате всегда была стерильная чистота. Только тогда наконец и у подрастающей Таты появилось личное пространство.

Значит, квартира была беспокойная. Народ, обитавший в ней, был довольно шумным, крикливым и даже драчливым. Чаще всего из ревности гонял по субботам свою жену «для профилактики», по его собственному выражению, подвыпивший грузчик Володя Шишков, и шустрая Зойка-официантка голосила:

— Люди, помогите!

Но не помогал никто, справедливо полагая, что муж и жена — одна сатана, сами разберутся, а жить с ними нужно ещё долго. На следующее утро Зойка жарила блины своим мужчинам, поворачиваясь к соседям левым боком, так как под правым глазом синел замазанный жидкой пудрой фингал. Володя чем-то был похож на высоченного костлявого марабу с костистым лицом, на котором выделялся огромный красный кривоватый нос, сломанный, видимо, в молодости. Глядя на его незамысловатые татуировки, соседи поговаривали, что он «мотал срок», но сам Шишков предпочитал об этом помалкивать.

Их оттеняла своей высушенной фигурой и прямой спиной балерина Анна Сергеевна Ефимова, жившая с младшей сестрой Раей, тоже балериной и тоже бездетной, у самой входной двери. До разговоров с жильцами сёстры особенно не снисходили. Время от времени они звали Тату в гости в свою комнату, полную волшебных безделушек, портьер с кистями и прочих невиданных вещей, казавшихся продолжением театрального волшебства. На комоде у сестёр стояла железная старинная шкатулка с вензелями, в которой хранились украшения, и замиравшей от восторга Таточке иногда разрешали разложить её содержимое на столике с гнутыми ножками со странным именем «консоль». Поговаривали, что их бабушка-дворянка «из бывших», жившая когда-то в этом же доме, оставила внучкам в наследство дорогие камушки. И Наташа навсегда полюбила переливы и блеск драгоценных камней, много о них читала и могла назвать и различить практически все камни — от аметистовой щётки до изумруда.

Напротив балерин в небольшой комнате обитал бывший водитель Никаноров; отчества его никто не помнил, все звали его просто дядей Колей. Выпив, он часто вспоминал свой автобус и то, как у него забрали водительские права. Все жильцы в подробностях знали незатейливую историю его жизни. Жил как все, женился на симпатичной штукатурше Вале из седьмого стройтреста, родили двоих детей. И трёхкомнатную квартиру от треста вскоре им выделили. В одну комнату квартирантов пустили, на машину начали копить. Он привык вставать рано утром, в полшестого, на работу спешил всегда затемно. Возвращался в начале седьмого с чекушкой в кармане, ставил автобус во дворе, выпивал, ужинал, ложился спать. Один раз перебрал, выпил поллитровку один. Проснулся — за окном светает, так показалось. Глянул на часы — ё-мумиё, полвосьмого, опоздал! На автомате встал, не выпив даже чаю, сел в автобус и погнал. Его остановил за превышение скорости дорожный патруль. Оказалось, что это вечер, а не утро! Проспал он всего час. Ну и, конечно, алкоголя в крови хватило бы на весь автопарк. Права забрали, работу потерял. С горя запил, жена с ним развелась, так он и оказался в этой коммуналке.

Несмотря на большие размеры кухни, пять-шесть человек, толкущихся одновременно около двух газовых плит, всё-таки тяжёлое испытание для нервов любой женщины. Спасало только то, что «иерархия» очерёдности установилась как бы сама собой. Безусловным преимуществом пользовались две дамы: наглая и прокуренная Тамара и циничная, обожающая скандалы Зойка Шишкова. Интеллигенция пробиралась к плите после них.

Обыкновенный день, суббота. На кухне идёт большая стирка с кипячением, доносится запах пара и белья, переругиваются соседки. В радиотрансляции — «Театр у микрофона». Забегает за чайником балерун из Норвегии, хороший паренёк, который по выходным часто гостит у сестёр Ефимовых, надолго застывает у плиты и вдруг бежит в коридор с криками:

— Аня! Рая! Нужно вызвать психушку! Тамара Васильевна сошла с ума!

— Господи, что такое?

— Сами посмотрите! Она готовит там, на кухне, свои полотенца!

Все знают, что молчание — единственное золото, не признаваемое женщинами, и поэтому с утра на коммунальной кухне кипит не только бельё — там кипят настоящие страсти, которым поддаёт накала дядя Коля в синих трениках с вытянутыми пузырями коленями, пытающийся сварить себе сложное блюдо на всю неделю, которое он гордо называет «щи суточные». Солируют Тамара, Зойка и дядя Коля.

— Зоя, ну сколько можно тереть? Может быть, ты хочешь, чтобы на твоей надгробной плите написали: «Её плита была идеально чистой»?

— Дядь Коль, ну потерпи ещё немного.

— Уже терпух опух! Жрать хочу! Освобождай конфорку, кому сказал?

— Раньше надо было встать, чтоб сварить свою бурду! Ты чего бока отлёживал до двенадцати?

— Кто рано встаёт, тому целый день хочется спать. А у меня на нервной почве радикулёт, спину так заклинило, мама не горюй. Профессиональная болезнь шофёров!

— Когда это было! Вот не зря тебя жена за пьянку выгнала.

— Тамара, скажи-ка лучше, почём в продуктовом селёдку брала?

— Да что ты её спрашиваешь? Она ж на перекличке в дурдоме первой отзывается!

— Это по тебе жёлтый дом плачет!

— Ой-ой-ой, от осинки не родятся апельсинки. Все знают, что мамашу свою полоумную ты в дурку сдала.

— Ах ты штучка с ручкой! Дрянь такая! А ты продукты из ресторана воруешь постоянно!

На кухню неожиданно заходит статный Гальперин в форменном кителе, только что начищенных сапогах и командным голосом рявкает:

— А ну-ка тихо, женщины! А то счас всех научу в одиночку строем ходить! Покурить уже спокойно нельзя.

Он усаживается на табурет у своего столика, закуривает и, улыбаясь, говорит:

— Вот что, соседи дорогие! Сегодня вечером прошу к нам: Татьяне Петровне моей сорок пять. Отметим чутка.

— Бабе сорок пять — ягодка опять! С именинницей вас, Андрей Степаныч! — прогибается дядя Коля.

Вечером у Гальпериных собираются соседи. Праздник назревает, как нарыв. На кухне спешно заправляют бесконечный оливье в среднего размера тазике. Наспех кормят детей, чтоб потом не мешали. В комнате на две табуретки у стола положили длинную доску и застелили покрывалом. В ванне охлаждаются бутылки. Больше всех суетится, размахивая руками, Никаноров, нарядившийся по этому случаю в помятую, но чистую тёмно-синюю сорочку, в которой свободно болтается его длинная тощая жилистая шея.

— У всех нóлито? Товарищи! Прополощем усталые пломбы! А ты, краса моя Николаевна, чего на неё, родимую, смотришь? Пей, пей! Нам ещё рано нюхать корни сирени!

От дружного хохота звенят рюмки. Потом говорят тосты имениннице, разговоры разговариваются, ясное дело. Через час Володя идёт за баяном и разворачивает меха:

— Когда б имел я златые горы…

Зойка визгливо подхватывает:

— И реки, полные вина…

От этих пьяных дебошей, шума перебранок, табачной вони Тата с Алькой сбегали из своей «вороньей слободки» на улицу, где и бродили до наступления темноты.

Подъезды, провонявшие кухонными «ароматами» и кошачьей мочой, в то время не закрывались, и, зайдя в них погреться, всегда можно было натолкнуться то на обжимающуюся парочку, то на работяг, соображающих на троих, то на подростковую компанию с гитарой. Последние, особенно в подпитии, были опасны и однажды окружили девочек и зажали в углу. Ухмыляясь и дыша в лицо луком, полезли под юбки. В животе противно похолодело: пацаны, здорово одуревшие от дешёвого креплёного вина, явно были сильнее.

Алька крикнула:

— Становись спиной к спине, отбивайся!

Повезло, что мимо плёлся толстый дядька-очкарик в отвисшем на заднице чёрном тренировочном трико с помойным ведром в руке да его жена, следившая за событиями в проём двери, закричала:

— Вызываю милицию!

Подростки утратили бдительность, удалось вырваться и сбежать. С тех пор у Альки на предплечье остался бледный шрамик от ножа, которым её задели в темноте, а у Таты — стойкое неприятие мужчин.

С тех пор прошло двадцать лет, в течение которых квартира претерпела расселение и капитальный ремонт, но так и осталась коммунальной. Теперь расклад был таким. Балерины Ефимовы ушли на пенсию, на сцене больше не танцевали и работали в местном хореографическом училище педагогамирепетиторами. Каждое утро они, по-прежнему статные, с прямыми спинами, шли по длинному коридору в ванную, и женщины завистливыми взглядами провожали их худощавые фигуры.

У дяди Коли вопрос с алкоголем решился как-то сам собой. Выпивать он, может, и выпивал бы, да не на что было. Работал он теперь на полставки ночным сторожем на стройке, через день сидел в хлипкой будочке и получал гроши, которых хватало только на самое необходимое. В дни дежурств пристрастился читать детективы и раз в неделю исправно посещал районную библиотеку.

Артём Шишков, работающий на гипсовом заводе, женился на разбитной девице, водителе троллейбуса, жирно обводящей глаза чёрным цветом и красящей ногти чёрным же лаком. И молодожёны, и родители получили по однокомнатной квартире в спальном районе, чем были очень довольны. Зойка на прощанье накрыла стол, как в ресторане, и соседи в последний раз спели под Володин баян. Комната Шишковых под четвёртым номером пока пустовала.

А Гальперины построились по офицерской квоте и переехали в новый красивый микрорайон с лесопарком в зоне видимости. И муж, и жена были на пенсии и скучали: Татьяна Петровна — по своим ученикам, а Андрей Степанович — по своим солдатам. В их освободившуюся комнату переехал вечный студент политеха Шурик Малашук, каждую сессию что-то досдающий или пересдающий, оставив в комнате напротив заболевшую диабетом располневшую Тамару Васильевну, которая по-прежнему продолжала опекать сына, как маленького.

Киселёвым же нравился район, нравился сам дом, их поликлиника была в пешей доступности, поэтому переезжать из тихого центра на край города они не захотели. Таким образом, вместо прежних восемнадцати жильцов осталось только восемь. Жить стало лучше, но не веселее, а тише и спокойнее. Тата по-прежнему дружила с младшей Гальпериной, Алькой, которая уже пятый год работала врачом в девятой больнице и была вполне довольна жизнью. Нельзя сказать, чтоб старинная подружка была красавицей, но от изумительного акварельного румянца и милых ямочек на обеих щеках глаз было не оторвать, когда она смеялась. А смеялась она почти всегда.

В субботу Алька должна была приехать в гости, и, критически посмотрев на себя в зеркало, Тата записалась в «Мечту» на четверг. Она страшно устала на работе и, придя вечером в парикмахерскую, только успела сказать, что хочет постричься и покрасить волосы в цвет красного дерева, а потом закрыла глаза, отключилась и на два часа отдалась в руки Леры — высокой крупной девушки с выпуклыми голубыми глазами.

— Готово!

Тата открыла глаза. Из зеркала на неё смотрела зеленоглазая женщина с диким, совершенно невероятным апельсиновым цветом волос.

— Господи! Лера, если это цвет красного дерева, то моя бабушка — балерина! Ты что, дальтоник?

— А по-моему, неплохо получилось. Мне нравится.

— Это катастрофа! Мне завтра с утра на приём к министру! Представляю, что он подумает. Рыжий клоун на арене!

— Ну, давайте перекрасим…

— О-о-о! Во-первых, парикмахерская закрывается через пять минут, а чтобы устранить последствия твоего креатива, понадобится как минимум два часа. Во-вторых, мы обе за рабочий день устали как собаки. В-третьих, я не хочу потерять волосы после двойного воздействия краски. Ладно, хорошо, что у меня есть парик. Придётся завтра идти в нём.

Пятница пролетела мгновенно, министр, правда, посматривал подозрительно на паричок Натальи Петровны, но её чёткий сжатый доклад и бумаги с цветными диаграммами привели его в приятное расположение духа.

И вот долгожданная суббота. В дверь вихрем врывается Гальперина Алевтина Андреевна собственной персоной с букетом и тортом. После обнимашекцеловашек Тата нежно спрашивает:

— Как дела, солнце?

— Как обычно: все клубнично! Ё-мое! Нет, солнце сегодня — это ты! Вот это цвет! С какого перепугу ты так выкрасилась?

Натка рассказывает позавчерашнее приключение в парикмахерской. Раздевшись, Алька тащит тортик на кухню, выкладывает его на тарелку и мгновенно — нет, не разрезает, а препарирует его на красивые ломтики.

— Вот! «Графские развалины» — пища богов! Свежайший! Ты не поверишь, видела сегодня торт с названием «Бацилла», с ума сойти! Ну, пропадай моя талия! Наливай!

— Чай? Кофе?

— Ну что ты спрашиваешь? Кофе, конечно.

Алька отпила из чашки и, поморщившись, тут же отставила её в сторону.

— Фу-у-у! Редкостная гадость!

Тата возмутилась:

— Нет, ничего себе! Да ты хоть знаешь, что это один из самых дорогих в мире сортов кофе, стоимость до четырёхсот долларов за килограмм доходит! Kopi Luwak называется.

— Господи, и за что ж такие деньжищи люди платят?

Тата поднесла к столу пакет.

— Видишь, небольшой зверёк нарисован? Это азиатская пальмовая циветта. Она поедает спелые плоды кофейного дерева, переваривает мякоть и… как бы поделикатнее выразиться, гм… выводит их из себя. Люди собирают их экскременты, моют и сушат на солнце. Необычный вкус этого кофе объясняется тем, что железы циветт выделяют вещество с резким мускусным запахом…

— А-а-а! — Алька ломанулась в туалет. Вернувшись и отдышавшись, укоризненно покачала головой: — Не ожидала от тебя, мать, что этими, э-э-э… экскрементами лучшую подругу потчевать станешь. Налей-ка лучше чайку! Да пачку покажи сначала. Так, чёрный байховый крупнолистовой. Годится.

Тата, колдуя над заварником, обидчиво объясняла:

— Ну вот ты же дорогим парфюмом пользуешься, не брезгуешь, не тошнит тебя, правда? А ты знаешь, что амбра кашалотов, которую так ценят парфюмеры за способность удерживать летучие ароматы, — это даже не фекалии, а слизь, что возникает в кишечнике кашалотов только при расстройстве пищеварения. Именно поэтому амбра является таким редким и ценным материалом, стоимость которого на рынке тоже достигает сотен долларов за килограмм.

— Ничё се!

Через пять минут чай был заварен, равновесие восстановлено, и Алька болтает о работе.

— Послушай. Наш хирург Игорь Петрович очень любит аббревиатуры. Вот есть у него, например, такая: ВВЗ — вот-вот зажмурится, вычитал он её где-то. Попал к нам на операцию по поводу аневризмы брюшной аорты в таком состоянии один алкаш.

В анамнезе у него инфаркт, падение из окна, недавно перенесённый гепатит, удалённый желчный пузырь, поражённая печень, повышенное давление. Что меня удивляет больше всего, знаешь? Невероятная живучесть этого мужика. Он выскакивает из послеоперационной палаты, в первую ночь пукает, писает на пол, пытаясь самостоятельно дойти до туалета, и прекрасно поправляется, несмотря на то что потасканные женщины разных мастей проносят ему в палату водку и солёные огурцы. Через два дня он не даёт спать всей палате, рассказывая матерные анекдоты и распевая блатные песни.

А теперь возьми людей, живущих праведной жизнью: они женятся один раз, растят детей, следят за кровяным давлением, не едят жирного и мороженого. Попробуй проведи у такого ЗБО — зашибенно большую операцию. Что получится? По меткому выражению Игоря Петровича, СББВПГ — сплав на байдарке без вёсел в потоке говна! Как только анестезиолог надевает на него маску, у праведника прямо на столе возникает сердечный приступ. Во время операции у него либо отказывают почки, либо лопаются сосуды. После операции он весь утыкан катетерами, не может дня четыре в туалет сходить самостоятельно. Швы у него нагнаиваются, не заживают месяцами. Или у него что-то случается с психикой, и ещё до того, как к нему успевают вызвать психиатра, больной выбрасывается в окно.

— Это ты серьёзно?

— Я серьёзна, как сердечный приступ. Кстати, твоё-то здоровье как?

Тата жалуется на головокружение и небольшое давление, но лучше бы она этого не делала. Во-первых, по Алькиному примеру, нужно пить по утрам замоченное льняное семя. Во-вторых, курага. Правда, дорогая, собака. Орехи замачивать с вечера. И главное, по утрам как можно дольше не вставать с постели, до чувства полной усталости от лежания. Н-да…

— Ну ты же знаешь мою работу… Какое там лежание. Сплошные нервы.

Тата работает научным консультантом в одном из министерств. На хорошем счету у начальства. Замминистра Павел Петрович, симпатизирующий Тате, записал её в кадровый резерв. А это значит, что года через два она станет начальником управления. За время работы она научилась моментально считывать настроение людей, предугадывать их действия, избегать конфликтных ситуаций, быстро принимать правильные решения и вовремя сдавать отчёты.

Но у Бога на каждого человека свой план. Неожиданно в дверь позвонили два раза.

— Это к нам, — встрепенулась Натка.

За дверью стоял довольно поганый тип лет тридцати семи со слишком правильными чертами лица и повадками дворового кота. Сходство дополняли редкие усики и мятая потрёпанная бабочка на шее. За спиной болтались потёртый тощий рюкзак, совершенно не гармонировавший с его немного театральным обликом, и гитара. Незнакомец нагло улыбался.

— Ну ты, аристократ помойки! Чего надо?

— Девушка, вы что нервная такая? Вот я достаточно спокойно отношусь ко многим вещам. К примеру, сейчас солнца нет — значит, так надо, такой у нас климат. Это правила игры, я их принимаю. Опять-таки, возьмём оригинальный цвет ваших волос…

— Так что всё-таки нужно, философ?

— Сосед я ваш новый.

— Ордер покажи.

— Да всегда пожалуйста, вот, комната номер четыре.

Тата обратила внимание на его неожиданно красивые и крепкие руки с длинными породистыми пальцами.

— Ну проходи… те, давно ждём.

Незнакомец с кошачьей грацией прошёл по коридору, повернул ключ, дожидавшийся в замке, толкнул дверь с вековыми наслоениями краски и скрылся в бывшей комнате Шишковых.

Минуты через три оттуда донёсся оглушительный бас:

О, дайте, дайте мне свободу,

Я свой позор сумею искупить…

Испуганные подруги помчались на голос. В проёме двери стоял, подбоченясь, давешний незнакомец. Только за это короткое время с ним произошли неуловимые изменения. Он как-то прибавил в росте, что ли. Появившееся солнце сквозь давно не мытые стёкла осветило его волнистые пшеничные волосы и пропорциональную фигуру.

— Ну что ж, девчонки, жильё меня вполне устраивает. Будем знакомы, Данила. Предлагаю обмыть процесс заселения.

Ловким жестом фокусника он достал из внутреннего кармана фляжку.

— И не мечтайте даже, — тоном, исключающим продолжение разговора, отрезала Тата.

— Ну чего ты так сразу, подруга, — укоряюще протянула Алька и широким приглашающим жестом указала в сторону накрытого стола. — Прошу!

Когда прошли «первая колом и вторая соколом», она осмелилась спросить:

— А что это было? С чего вдруг пение оперное?

— А, так я засракуль.

— Кто-о-о?

— Так в народе в шутку называют звание «Заслуженный работник культуры». Пел в театре первые партии. А затем жизнь повернулась ко мне не самой лучшей своей стороной…

После третьей «за любовь», тарелки борща и яичницы, поджаренной сердобольной Алькой, шлифанувшийся здоровенным куском «Графских развалин» Данила расслабился и выдал более подробную информацию:

— Характер далеко не нордический. Орально неустойчив. Был неудачно женат на балерине нашего театра. Развёлся два года назад: она мне изменяла с кем ни попадя. Всё оставил ей. Признаюсь: любил, страдал, пил, скитался. И теперь единственный, кто меня поддерживает, — это мой позвоночник.

Убирая посуду, Натка сухо сказала:

— Ну что ж, мы всегда рады вам посочувствовать.

Однако полотенце и бутылку шампуня выдала, и через полчаса чистый и накормленный Данила, накрытый стареньким пледом, мирно спит в комнате номер четыре на старой тахте, оставшейся после Шишковых. Девчонки чаёвничают по второму кругу. В комнате уютно, горит настольная лампа. Алька, подперев подбородок ладонями, мечтательно глядя в потолок, выдаёт:

— Татуся, а он ведь ничего… Ты его пожалей, пригрей.

— Нельзя быть белой и пушистой для всех: на воротники растащат.

— О-о-о! Я вышью эту фразу на своей пижаме! Но, мадам, взгляните в свой паспорт! Нам бы успеть вскочить на подножку уходящего поезда. За себя я не волнуюсь. У нас в хирургии мужиков брачного возраста хоть ложкой ешь! И Юрка Бранников на меня уже два года телячьими глазами смотрит. А вот у тебя в министерстве одно бабьё и женатики. А ведь маленького давно хочется, признайся? Вон у Вальки моей уже двое!

— Не задавай трудных вопросов, если не хочешь быть обманутой.

— А я уверена: счастье за углом, и к нему нужно быть готовой всегда! Поэтому мы будем преступно хорошеть! Хочешь, к Ирине Николаевне съездим, пёрышки почистим? — И Алька улыбнулась во все свои ямочки.

Назавтра Данила Громов представился всем жильцам, и жизнь потекла по-прежнему. Наташа видела его редко, всегда трезвым и выбритым, дурацкие кошачьи усики исчезли, и, похоже, он устроился на работу, так как на его кухонной полке появилась посуда, а в комнату внесли кое-какую мебель.

Дней через шесть Ната встретилась с ним на кухне, где он что-то готовил в глубоком сотейнике под крышкой. Пахло невероятно вкусно. Невольно Ната отметила литые бугры мышц под голубой тишоткой.

Данила улыбнулся:

— Наташа, долг платежом красен. Вы меня недавно угощали, а сейчас позвольте пригласить вас по-соседски на дружеский ужин. Вы не пожалеете, уверен.

Отказаться? Глупо. А почему бы и нет? Наташе всё больше нравились его плечи, улыбка, манера держаться, сразу было видно, что всё окружающее ему нравится, что он добр и великодушен.

— Что у вас там? Может быть, я и не ем такого вовсе.

— Чахохбили по-грузински. Я мастер его готовить.

Ужин получился королевским, нашлась даже бутылка «Хванчкары». Выпили на брудершафт и перешли на «ты». Мясо таяло во рту. Не удержавшись, Наташа, нарушая все правила приличия, корочкой лаваша даже вымакала густой соус, пахнувший неизвестными, но очень ароматными травками и приправами.

Растопили печь. Высокая, обложенная старинным кафелем, она потребляла мало дров, зато тепло держала почти двое суток. Сели на пол около открытой дверцы, глядели на огонь, на языки пламени, льнущие к потемневшим кирпичам. Истребляемые огнём поленья негромко трещали, как будто кто-то невидимый в полутьме щёлкал пальцами.

Данила взял гитару и запел старинный романс:

Ах, этот тонко обрамлённый,

Хранящий тайну тёмных руд,

Ничьим огнём не опалённый,

В ничто на свете не влюблённый

Тёмно-зелёный изумруд…

В воскресенье Наташа пригласила Данилу на кофе с «цветаевским» яблочным пирогом, печь который её научила мама. Разговор зашёл о хобби.

— Моё любимое занятие — сбор грибов, — мечтательно протянул Данила.

— А у меня камни.

— Что? Что? Камни?

— Ну не простые, конечно, а минералы. Драгоценные и полудрагоценные. Мне с детства нравились разноцветные камешки. И когда мне исполнилось десять лет, родители свозили меня в немецкий городок ИдарОберштайн, знаменитый своими каменоломнями, где добывают полудрагоценные камни. Это то место, о котором я мечтала с тех пор, как только о нём прочитала.

Преставляешь, мы ходили на экскурсию в самую настоящую шахту, где нам выдали каски, а потом провели по подземным туннелям, рассказали, как рождаются минералы, и показали, как выглядят их естественные вкрапления в природе. Это очень увлекательное приключение. И наконец, в ИдарОберштайне был специальный детский аттракцион «Каменный Клондайк». Там я самостоятельно, вооружившись специальным ситом, «намыла» несколько «драгоценных» камней, отшлифовала их и распилила.

Разумеется, всё добытое «богатство» осталось в собственности «кладоискательницы».

Как сейчас, помню длинную улицу, застроенную древними фахверковыми домами со сверкающими витринами сувенирных магазинов, где продаются камни всевозможных видов и расцветок. Из магазинов Идар-Оберштайна невозможно уйти без покупки на память. В этом царстве камней мы бродили часами, разглядывая изящные геммы удивительно тонкой работы, разные бусы, каменные статуэтки и вазы, миниатюрные деревья с листиками из тонких просвечивающих пластинок нефрита, настольные лампы из полупрозрачного жёлтого или розового кварца, светящиеся изнутри, и просто срезы камней: сиреневые искрящиеся кристаллы аметистов, многоцветные волнистые кольца агатов, загадочные разводы яшмы. Глаза разбегались, и остановиться на чём-нибудь одном практически невозможно. Но без мешочка самоцветов из Идар-Оберштайна не уезжал никто! Видишь, мои покупки до сих пор лежат в конфетнице, и, читая, я люблю погружать туда руку, перебирая гладкие камешки.

С тех пор они всегда дружелюбно болтали, встречаясь. А когда Наташа дала Даниле почитать сборник стихов своего любимого Бродского, оказалось, что они любят одни и те же стихи.

Через неделю Громов пригласил её в театр на оперу «Садко», где он пел арию индийского гостя:

Не счесть алмазов в каменных пещерах,

Не счесть жемчужин в море полудённом —

Далёкой Индии чудес…

Они провели приятный вечер в театральном кафе.

Завораживающая красота, редкий цвет и внушительный размер — это всего лишь поверхностное описание этого печально известного «прóклятого» камня. Словно серийный маньяк, он убивал своих владельцев многие века. Началась его кровавая история в XVII веке в Индии. Синий бриллиант с фиолетовым отливом сразу же привлёк внимание путешественника и торговца драгоценностями Жан-Батиста Тавернье. В 1668 году он привёз камень во Францию, где продал королю Людовику XIV.

Впоследствии Жан-Батист был растерзан собаками, а король Людовик XIV встретил свою смерть от гангрены, которая развилась оттого, что он наступил на ржавый гвоздь. Алмаз «Надежда» перешёл к другому правителю, Луи XVI, который подарил великолепный камень своей возлюбленной — МарииАнтуанетте. Как известно, жизнь этой женщины оборвалась на гильотине 16 октября 1793 года. По слухам, во время казни на груди у Марии-Антуанетты висела подвеска с алмазом «Надежда».

Затем таинственным образом прóклятый камень пропал из поля зрения общественности на два десятилетия. Обнаружился он (вернее, его часть) в 1813 году в одном из ювелирных магазинов Лондона. Там его купил англичанин Генри Фрэнсис Хоуп, который впоследствии завещал драгоценность своему племяннику Генри Томасу. Но долго наслаждаться роскошным наследством у Генри Томаса не вышло: он скоропостижно скончался практически сразу же после того, как бриллиант стал принадлежать ему. Затем обладателем камня стал лорд Фрэнсис Хоуп, который подарил его своей невесте Мэй Йохе. Через год после их свадьбы мужчина обанкротился, и они были вынуждены продать камень. Однако проклятие камня не оставило их семью. Как только финансовое положение пары стало более стабильным, Мэй открыла гостиницу и назвала её «Голубой алмаз». Не прошло и полугода, как она сгорела дотла. Сама женщина умерла в нищете.

Впоследствии владелицей камня стала американка Эвелин Уолш МакКлин. Она так любила этот красивый алмаз, что хранила его под подушкой и любовалась им при каждом удобном случае. Сын Эвелин погиб в автокатастрофе, а муж спился и попал в сумасшедший дом. Женщина так и не смогла оправиться от горя и в скором времени сама скончалась.

Любопытно, что вторая часть знаменитого индийского бриллианта была куплена английской влюблённой парой. Десятого апреля 1912 года новые владельцы камня поднялись на борт лайнера в порту Саутгемптона. Это был «Титаник». Согласно одной из версий, именно этот прóклятый алмаз виновен в трагической судьбе легендарного судна и гибели полутора тысяч человек на нём.

Сегодня уцелевшая часть бриллианта «Надежда» хранится в Смитсоновском музее. Однако многие считают, что кровавая история камня не закончится, пока он не будет возвращён на свою родину, в Индию.

Наташа отложила книгу и обвела взглядом комнату. Она всё чаще думала о Громове и ничего не могла с этим поделать. Что-то в нём заставляло Наташу становиться другим человеком, не таким чётким, сухим и жестковатым, каким она обычно была на работе. Она боялась признаться себе в том, что Данила ей очень нравится. Надоедливые мысли долго не давали уснуть. Подушка казалась жёсткой, как камень. Наконец она забылась тяжёлым сном…

Наташа опять собиралась в театр. Она сидела у туалетного столика и примеряла украшения. Сегодня ей хотелось быть особенно красивой. Но вдруг…

— Тсс, — шепнул Данила, поглаживая указательным пальцем её мягкие губы. — Кажется, я знаю, что нужно делать.

Он крещендо запел арию индийского гостя «Не счесть алмазов в каменных пещерах…», а затем схватил мигающий ярким светом кровавый алмаз и швырнул его в зеркало. Осколки посыпались ей на голову, на плечи, на туалетный столик. И вдруг она услышала настойчивый и очень громкий мамин голос:

— Сделай то, что должна. Всё зависит от тебя. Сделай это сейчас… Доченька!

Наташа открыла глаза. Над кроватью стояла Людмила Павловна. От неё привычно пахло витаминами, йодом и ещё какими-то лекарствами.

— Тебе, видимо, снилось что-то нехорошее, Таточка. Пойдём, ужин готов.

А в пятницу грянул скандал. Из комнаты балерин пропали старинные драгоценности. В коммуналку зачастили следователи, нудно допрашивали жильцов, снимали отпечатки пальцев, о чём-то вполголоса переговаривались с сёстрами Ефимовыми, стойко пахнущими валерьянкой. Среди жильцов царили разброд и шатание. Все как-то притихли и подозрительно взглядывали друг на друга, встречаясь на кухне. Поползли слухи, что грабитель вынес ювелирные украшения с изумрудами, сапфирами и бриллиантами общей стоимостью около ста восьмидесяти тысяч евро, а также пятьдесят тысяч долларов, которые сёстры копили на новую отдельную квартиру и приготовили для первого взноса.

На пальце у Наты много лет тускло поблёскивало старинное кольцо с жемчужиной, подаренное родителями на совершеннолетие. Вдруг эта жемчужина за один день почернела, и мама, суеверно боявшаяся приворотов, наговоров, сглазов и прочей колдовской дребедени и внимательнейшим образом ежедневно проверявшая коврик перед входной дверью на предмет заговорённых иголок, убеждённо заявила, что украшение приняло на себя особо сильный сглаз, направленный на Таточку злостными министерскими завистницами. Сегодня Ната по многолетней привычке зачем-то надела его вновь.

Низкорослый лысоватый следователь, который по очереди обходил все комнаты, внимательно уставился на злополучное кольцо.

— Следователь Аникушин Степан Геннадьевич. Проведённые следственно-разыскные мероприятия показали, что в четверг в квартире в полном одиночестве длительное время находились только вы, Наталья Петровна. И похоже, именно вы хорошо знали, где и какие драгоценности хранятся в комнате Ефимовых. Так что попрошу до выяснения всех обстоятельств город не покидать. Ваш паспорт!

Наташа попыталась пошутить:

— К сожалению, быть красивой в новом паспорте у меня тоже не получилось.

Но следователь строго сказал:

— Беру с вас подписку о невыезде, гражданка Киселёва. Вызовем на допрос повесткой, ждите.

Наташа вспыхнула от негодования, но молча всё подписала. В четверг она действительно брала отгул, но всего лишь затем, чтобы он не пропал. В этот день она сделала генеральную уборку и наслаждалась своей любимой книгой «Одержимые блеском» Аджи Рейден о драгоценных камнях. Так, похоже, сон в руку. Вот попала как кур в ощип!

После ухода следователя нужно было хорошенько подумать. Итак, спокойно, Наталья Петровна. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Рассмотрим подозреваемых. Начнём от двери. Дядя Коля Никаноров. Денег нет, а выпить любит. Дверь в его комнату — напротив Ефимовых. Заскочить и взять то, что плохо лежит, — дело трёх минут. Да и детективов он начитался.

Шурик. Трусоват, конечно, паренёк. А вот повод у него тоже есть. Сейчас все пересдачи платные. Даже Тамару с её слепой материнской любовью исключать нельзя. Подождите-подождите… Вспомнилось, что в четверг, когда Наташа мыла пол, хлопала дверь. Как она могла забыть! Она ещё выглянула посмотреть, кто это. И увидела Шурика! Он широкими шагами промаршировал к себе, прижимая к груди коробку с новой микроволновкой. И да, Наташе показалось, что она совсем не тяжёлая. А что на самом деле было в этой коробке? Позвонить Альке? Опасно, ведь ключи от коммуналки могли остаться и у Шишковых, и у Гальпериных, и даже у Морозовой. Конечно, Алька в последнее время сюда зачастила… Господи, о чём это я? Нет, только не она!

Коммуналка странным образом сплачивает людей. Они много лет живут вместе, видятся каждый день. Коммуналка учит верить и не верить друг другу, ссорит и сдруживает, заставляет ненавидеть и любить.

Тата всем сердцем любила свою коммуналку и людей, её населяющих. Гальперины, Шишковы, Ефимовы, Малашуки, дядя Коля — да все они почти родные. Невозможно было даже на минуту подумать о ком-то из них как о преступнике.

Тогда кто вор? Странным образом заселившийся прямо перед ограблением Данила Громов? Не похоже, он такой открытый, милый и обаятельный. Нет, нет и нет!

Думай, Наташа, думай! Расстроенная, Ната решила выпить чаю и ещё раз хорошенько поразмыслить над ситуацией. Распахнув дверь, чуть не наткнулась на дядю Колю, который вдруг старательно и суетливо стал отряхивать свои видавшие виды брюки.

— Что это вы здесь отираетесь? Денег в долг не дам!

Увидев серьёзное лицо и нахмуренные брови Киселёвой, дядя Коля по-своему подбодрил её:

— Да брось грустить, Ната, будет и на нашей улице мордобой и попойка! Всё найдётся, наши это сделать точно не могли.

Поставив чайник, она попыталась зажечь огонь, но электрозажигалка почему-то не работала. Подумала: «Папа придёт нескоро. У родителей сегодня вторая смена. Кто б мог починить? Схожу к Даниле!»

Громко стукнув в дверь с номером четыре два раза, Наташа решительно ворвалась в комнату и застыла. Дверь сама захлопнулась от сквозняка с пушечным выстрелом.

Дверцы голландки были открыты. Данила согнулся у печки в странной позе. Растерянное лицо было измазано сажей, а в руках он сжимал железную старинную шкатулку с вензелями.

— Это не то, что ты подумала…

Наташа рванулась с места и через полминуты была в своей комнате.

Когда вечером в дверь постучали, она была уверена, что это он. Данила в новом тёмно-синем костюме выглядел очень презентабельно.

— Ты позволишь мне снять пиджак? Сможешь увидеть мои подтяжки. — Он многозначительно поднял брови и улыбнулся.

Наташа покраснела и вздёрнула подбородок:

— Да пожалуйста!

Данила прошёлся по комнате, взял раскрытую книгу, лежавшую на тумбочке.

— «Помолвочные кольца Виндзоров: прóклятый рубин, кармический сапфир и порочный изумруд». Хм… На тему дня, как говорится.

Наступила неловкая пауза.

Наташа подошла к окну. Звёзды поблёскивали, как сверкающие грани драгоценных камней. Щемящее чувство тоски не покидало её. Мир — яркий, радостный, счастливый — рухнул в одночасье. От него ничего не осталось. Разочарование — самое сильное из человеческих чувств. Не обида, не ревность и даже не ненависть. После них хоть что-то остаётся в душе, после разочарования — только пустота. Неужели его обман оказался камнем, лежащим на их дороге к счастью? Ну что ж, придётся расстаться с мечтой. Вздохнув, она решительно повернулась к молодому человеку.

— Видишь ли, Данила, я успела рассмотреть шкатулку, которую ты хотел спрятать. Я всё поняла, там драгоценности. И я должна рассказать об этом следователю.

— Та-а-ак, Хичкок на один бок. В этом дурдоме болеют даже санитары. Этого-то я и боялся.

Наташа горько усмехнулась и посмотрела ему прямо в карие выразительные глаза.

— Ну и что ты будешь сейчас делать? Вырубишь меня, уложишь в ванну и зальёшь кислотой? Так у нас здесь коммуналка…

— Да я и сам не знаю, что делать. Я в полном отчаянии. Такие совпадения бывают, может быть, раз в столетие. Дурак, просто дверь забыл закрыть.

А потом резко схватил Наташу за плечи…

* * *

Собирая грибы, Громов думал: «Всё проходит, но всё остаётся. Ничего не уходит совсем, ничего не пропадает, а где-то и как-то хранится, хотя мы и перестаём это воспринимать. И разные случаи, хотя бы о них все забыли, всё-таки дают свои плоды. Вот поэтому-то хоть и жаль прошлого, но есть живое ощущение его вечности. Без него жизнь стала бы бессмысленной и пустою».

Размышляя, Данила подошёл к огромному полутораметровому муравейнику и стал наблюдать за его суетливой, но в то же время упорядоченной жизнью. К нему вела благоустроенная сеть проторенных муравьями троп и дорог. По одной из них несколько крупных муравьёв-носильщиков тащили добычу — зелёного, почти изумрудного, с перламутровой блестящей спинкой жука. Это зрелище напомнило Даниле события семилетней давности, так изменившие его судьбу.

Он не знал, кто пишет сценарий его жизни, но понимал, что чувство юмора у него определённо есть. Как можно ожидать встретить большие чудеса в космосе, например, если наш собственный мир полон самых удивительных чудес?! И улыбнулся, вспоминая.

…Он резко схватил Наташу за плечи. Он влюбился в эту серьёзную, строгую и нежную девушку с невероятным апельсиновым цветом волос с первого взгляда и намеревался бороться за своё счастье.

— Так ты подумала, что я… Как же ты могла?

Наташа попыталась вырваться.

— Подожди. Дай мне десять минут, послушай, и ты всё поймёшь. Когда я получал ордер в эту коммуналку, тётка в исполкоме пошутила, что в непростой дом меня заселяет. Мол, жил там до революции богатейший купец Елизаров и прославился тем, что скупал драгоценности. Он собрал такую коллекцию, что ему завидовали все богачи города. Ну а в революцию драгоценности экспроприировали, самого его, естественно, арестовали и сослали к чёрту на кулички, где он и пропал навсегда. В двадцатые — тридцатые годы многие пытались найти здесь остатки знаменитой коллекции: и полы взламывали, и подоконники отрывали, и стены простукивали, а потом всё затихло, забылось.

И вот лежу я в пятницу, о краже у Ефимовых размышляю: сапфиры, рубины, изумруд… И как-то параллельно, по ассоциации, что ли, думаю: «А вдруг и вправду где-нибудь лежат они, камешки купеческие, улыбаются?» Вскочил, стал комнату осматривать. Понял, что с 1917 года здесь ремонт делали как минимум раз восемь, всё заменили. И только печкаголландка со старинными изразцами осталась с тех времён. «Чем чёрт не шутит?» — подумал и стал аккуратно каждый изразец простукивать. Слух у меня отличный, музыкальный, ты знаешь. И вот показалось мне, что один изразец по-иному резонирует. Ну не рушить же печку из-за этого! Решил с фонариком внутрь заглянуть, а там рассмотрел кольцо стальное. Значит, что-то действительно изнутри в изразец вмуровано! Здесь такой азарт мной овладел, что схватил я кочергу, зацепил за это кольцо и рванул со всей дури! Шкатулка выпала! Именно в этот момент ты и влетела в комнату.

Я был так ошарашен, что ни о чём, кроме находки, думать не мог, поэтому сначала обтёр шкатулку от сажи и грязными дрожащими руками открыл её. Она доверху была набита перстнями, брошами, ожерельями, цепочками, серьгами. На дне лежали два браслета необыкновенной красоты. Я схватил самое скромное кольцо с изумрудом и помчался к ювелиру, который подтвердил подлинность камня и оценил его в весьма приличную сумму: «Знайте, молодой человек, это шедевр тонкой ручной ювелирной работы. Видите, на нём каждый из шести овальных гранёных бриллиантов окаймляет золотая витая вязь, присоединяя их к изумрудной шапочке, очень похожей то ли на жёлудь, то ли на скарабея. Сейчас таких мастеров уже не найдёшь. Да и камень чистой воды».

Сначала я невероятно обрадовался и почувствовал себя графом Монте-Кристо. Ещё бы: я нашёл настоящий клад! Но затем страшно растерялся, ведь найден он совершенно не вовремя: учитывая похищение у Ефимовых, я со своими камнями сразу же попадаю в число главных подозреваемых. Но потом успокоился, вспомнил, что по закону стоимость четверти клада достаётся нашедшему, и сходил куда следует. Теперь всё в порядке и всё законно.

А сейчас о главном. После развода, выбившего меня из седла, я думал, что недостоин счастья, что его уже не будет в моей жизни, и боялся даже мечтать о нём. Но теперь…

Он достал из кармана кольцо с изумрудом старинной огранки, напоминавшим жука с блестящей спинкой, в таком необычном обрамлении, что от него невозможно было оторвать взгляд.

— Можно, я надену его тебе на пальчик? Я люблю тебя, моя девочка.

Наташа плакала и не могла остановиться. Горечь, неизвестность, облегчение, радость, невероятность происходящего смешались в фантастический коктейль и не давали успокоиться.

Данила заглянул ей в заплаканные глаза:

— А ты знаешь, что слёзы имеют такой же состав, как и плазма крови? Это ценная жидкость, не трать зря. И вообще, мадам, наденьте нужное лицо, изображайте радость. Вам только что сделали предложение. Ну что? Теперь вместе? В горе и радости?

— Да!

— А можно я буду звать тебя Тусей?

Свадьба была шумной и весёлой. Когда пели друзья Данилы из оперного театра, на столе тонко звенели бокалы. Даже дядя Коля храбро спел соло свою любимую:

Всё будет, всё будет:

Коньяк, и цыгане,

И девки в ажурных чулках…

Ему азартно подпевал хирург Юрий Бранников, нежно приобнимая Алю Гальперину.

Преступников так и не нашли. Украденные у Ефимовых раритетные драгоценности и теперь разыскивает Интерпол. Однако специалисты сомневаются, что они будут найдены, так как воры в подобных случаях просто вынимают из украшений камни и продают их.

Через год после описываемых событий у Громовых родилась дочка Арина. Теперь только две семьи — Киселёвы и Громовы — живут в бывшей коммуналке. Однако на Новый год все её прежние жильцы по старой памяти собираются здесь. Наташа оставила работу в министерстве, окончила курсы геммологов при Birmingham City University и стала весьма авторитетным специалистом в этой области. Теперь драгоценные камни — это не только её хобби, но и высокооплачиваемая работа. Недавно к ней обращалась Национальная ассоциация Великобритании по вопросу проверки подлинности камня в короне королевы.