Я выбираю тебя. Книга первая

Людмила Андреевна Евсюкова

Жизнь подростков полна неожиданностей. Героиня романа учится любить, ценить хорошее и отвергать плохое. Умная помощь окружающих помогает ей в этом. А негативное вмешательство вселяет неуверенность и толкает на необдуманные шаги. Говорят, нельзя войти в текущую воду дважды. А жаль. Было бы здорово, устала героиня, наделала ошибок, вернулась бы в прошлое, набралась сил, эмоций, новых знаний. И продолжила бы борьбу за свое счастье.

Глава 4. Изменения в мое отсутствие

Мне нравилось жить в станице: там было много друзей — приятелей. Пока я была на экскурсии, что-то произошло в семье Нади. Ее родители переехали жить в поселок Садовый, а подругу забрала к себе бабушка, что жила на другом конце села. Мы почти перестали видеться. У нее появились новые друзья. Они всегда сопровождали ее, я без нее совсем заскучала, мне было плохо: не хватало ее шуток, понимания и внимания.

Ира дружила с Мишкой Булкиным. Причем, в основном, эти встречи проходили у меня в комнате. Они шептались, обнимались, целовались, а я сидела к ним спиной и готовила уроки на следующий день. Как-то Миша приехал радостный и говорит:

— Девчонки, я в автошколу записался, чтобы время зря не терять.

— А деньги откуда взял?

— Отец дал. Да там всего 80 рублей и надо было.

— И как? Тяжело?

— Вот и хочу рассказать о первом занятии. В группе набралось 20 человек, двенадцать из которых женщины. Инструктор долго смотрел на нас и, молча, шевелил губами. Потом горестно так говорит:

— Двенадцать женщин. Из них восемь блондинок…. — Он вздохнул. — Я скоро вас столько выпущу на дорогу, что буду бояться не то что выезжать на автомобиле, но и просто выходить из дома.

— А чем это женщины ему не нравятся?

— В том-то и дело, что они сами виноваты. Он говорит, в прошлом потоке одна блондинка обиделась, когда он сказал:

— Выходите из машины. Вы не сдали экзамен.

— А чего это я не сдала? Я ведь еще и не заводила автомобиль.

— Да как же вы заведете его, если уселись на заднее сиденье?

Вскоре Миша был призван на службу в армию. Он писал моей подруге хорошие, добрые письма. Она иногда читала мне вслух выдержки из них. Летом мать Иры приобрела для дочери путевку в пионерлагерь.

У Иры тоже после поездки в « Бештау» под Мин-Водами появилась новая подруга Лена. Она даже к ней в гости приезжала. Все внимание Иры теперь принадлежало ей. У них появились совместные мечты, интересы. Даже песни они теперь пели свои. И вдвоем. Что-то надломилось во мне: наверное, я — плохая подруга, если все, кто был рядом раньше, разыскали себе новых приятельниц?!

Чувствуя себя одинокой и не понятой, я после возвращения из Ленинграда упросила маму разрешить учиться в школе-интернате в Моздоке. Станционные девчата так нахваливали тамошнюю жизнь, что своими доводами и рассказами увлекли и меня:

— Во-первых, это все-таки, хоть и маленький, но город с кучей магазинов и кинотеатров. — В комнатах нас живет по 4 — 5 человек. Есть, с кем поделиться сокровенным, попросить помощи или просто провести время. У нас много друзей и подруг с разных станций.

В интернате я провела всего одно полугодие. Мне не особенно понравилось шумное общество интерната. Его обитатели любили коллективное общение, и даже уроки учили все вместе. В коридорах всегда было шумно. Мне по душе было уединение.

Хотелось размышлять в тишине. Поэтому устные предметы я учила, гуляя по аллеям интерната. И, вспоминая станичных друзей, я тоже бродила по этим же местам в одиночестве.

Я всегда отличалась доверчивостью. Когда Таня Булкина попросила занять у воспитательницы три рубля для нее, я согласилась. Но она деньги вовремя не отдала, как обещала. И виноватой осталась я:

— Олюшка, ты хорошая девочка. Но запомни, раз и навсегда: никогда не занимай денег для кого-то. Таня очень тяжела на отдачу: деньги берет, а отдавать не собирается. Поэтому ей уже все отказывают, — сказала тогда эта воспитательница.

И я надолго запомнила преподнесенный урок.

Вскоре я снова вернулась в сельскую школу. Здесь узнала страшную весть:

Надя — теперь уже первокурсница одного из грозненских институтов — пережила незабываемую драму до моего отъезда в Моздок, когда возвращалась из клуба в одиночестве. Ее тогда изнасиловал вернувшийся из заключения старший брат «тоннуши».

Все мы, станционные, называли эту девочку так за ее тяжелую фигуру. И всегда старались избегать общения с ней, не принимали в игры, часто подтрунивая над ее неказистой фигурой и совсем не детскими движениями.

Я корила себя за эгоизм и желание собственного удовольствия от путешествия в Ленинград, потом перевода в интернат Моздока. Как я могла забыть о подруге, погрузившись в радость, что была награждена поездкой!? Получается, я отвернулась от нее и потом, когда уехала в интернат вместо того, чтобы встретиться с нею и поговорить.

Надя тогда не заметила выглядывающего из-за угла сарая возле железнодорожного полотна Ваську, пьяного и злого. Совсем недавно она дала ему отворот — поворот, сказав на его настойчивое предложение дружбы:

— Прости, Вася, ты, наверное, хороший парень. Но я, во-первых, мало тебя знаю. А во-вторых, давно люблю другого молодого человека.

Тот другой, конечно же, был мой брат Вова.

Парень затаил обиду на нее. В ней красота дополняла ум и порядочность. Из всей семьи именно она выделялась умом, желанием учиться и собственным мнением.

Васька не раз пытался сблизиться с нею, избивал всех ребят, кто хоть раз оказывался ближе к ней, чем он считал допустимым. И по — пьяни он теперь решил: раз по согласию он не такой, то возьмет ее силой. Она будет только его и ничья больше. Давно пора понять, что прав тот, у кого сила. А сила на его стороне. Его самолюбие бунтовало, требовало удовлетворения. Она всего лишь игрушка для мужчин.

Когда в нем закипала низменная похоть к женщине, никакой разум не мог остановить его. Он оправдывал свои мысли и действия, отодвинув рассудок куда-то вглубь себя.

Одноклассница Люба потом рассказала подробности этого ужаса, осуждая отказ Нади:

— Васька ударил ее из-за угла деревяшкой по голове. Она потеряла сознание. Он затащил ее в сарай над железнодорожными путями.

Пока та была в бессознательном состоянии, разорвал на ней платье и опрокинул навзничь на земляной пол. При этом, на всякий случай, он зажал пальцами одной руки ее горло. Руки заламывать ей он не стал. Они и так безвольно висели вдоль ее тела.

— И ты считаешь, он имел на это право? Кто давал ему его? Надя отказала. Значит, он не в ее вкусе, — возражала я.

— В любви все способы хороши. Она не понимает своего счастья. Главное здесь — чувства мужчин, а мы должны только разрешать им себя любить.

— Чушь какая-то!

— Оля, не мешай! Пусть рассказывает! Что дальше-то было? — слышались возгласы

любопытных.

— Так вот дальше… Когда он потянулся к нижнему белью Нади, та вдруг пришла в себя. Ужас происходящего до такой степени испугал ее, что мозг молниеносно заставил ее бороться. Она сопротивлялась из всех сил, поцарапала брату лицо и руки. Он ведь звал ее замуж. Чего ерепенилась? Ничего бы этого не было. И теперь вот отбивалась и кричала, несмотря на угрозы быть задушенной:

— Как тебе не стыдно? Неужели тебе все равно, что ненавижу тебя? Каждое твое движение ненавижу! — Ее обидные слова только подзадоривали взбешенного Ваську:

— Плебей! Грязный насильник! Отпусти, иначе снова окажешься в тюрьме!

— Молчи, паскуда. Я и только я буду твоим хозяином. — Ничто не трогало Васькино сердце. Он сильно желал ее. При этом бил ее и швырял, ударяя головой о стену, пока не получил желаемое. Нечеловеческий вопль вырвался из ее напряженного горла. А он трусливо зажимал поочередно своими грязными руками то рот жертвы, то горло:

— Заткнись, я и один, как видишь, с тобой справился. Я получил свое. Не помогли тебе ни гордость, ни ум. Я — твой хозяин. А ты — моя жертва. Теперь хоть вой, хоть, плачь, ты моя. Заткни теперь в одно место свои несбыточные мечты о другом! Я и только я — твой навеки! Где же твой любимый? Почему тебя не спасает?

Он лез к ней целоваться и тряс тело до тех пор, пока не обессилел. Наконец, алкоголь свалил его. Он кулем упал на пол. Надя забилась в угол, натянув на себя обрывки одежды. При этом слушала его омерзительный храп. Она не знала, как теперь будет жить. Мечты о прекрасном будущем с любимым человеком прервались в этот страшный вечер.

— Тварь! Жаль, меня не было рядом с ними. Я бы ему — гаду — показала желание… надолго бы он забыл о нем. Где ты тут видишь чувства? Кто любит, никогда не поднимет на любимую руку. А твой братец просто эгоист и садист в одном лице.

Потом я встретилась с Сергеем:

— Я услышал плач, даже вой, вопли из сарая, когда шел домой.

Решил, надо узнать, что случилось. Заглянул туда. Надя с огромными глазами на лице, в слезах и крови, забилась в угол. Вся дрожит и воет, как голодный волк на опушке. А этот поддонок распластался по земле с улыбкой на лице. Я помог сестре встать, несколько раз пнул его изо всей силы в бок. Он даже не шелохнулся. Довел Надю до дома, стараясь избегать встречи со знакомыми. Платье на ней разорвано, лохмотья, грязные и окровавленные, висят по сторонам.

— Пап, такое дело…

— Что-то случилось? — Не оборачиваясь, спросил отец. Он в гараже строгал дощечку для книжной полочки.

— Случилось непоправимое. Я Надю в сарае нашел…

Отец бросил работу. На лице его заходили желваки:

— Что с ней? Она жива?

— Жива-то, жива! Но Васька надругался над ней!

— Где моя доченька? Моя гордость и отрада!

— Да в комнате она. Сидит, молчит, только воет страшно.

— Убью гада! Где он?

Мы отправились в злополучный сарай за насильником. Теперь уже вместе с отцом мы тормошили и пинали его. Он только мычал и беспорядочно отмахивался руками. Пытались поднять его, но тот опять сваливался назад. Тогда я отправился на станцию за его матерью.

Узнав о случившемся, его мать взмолилась, упав на колени:

— Ради Бога, не подавайте заявление в милицию. Он ведь и так травмированный. Я воспитывала детей одна. Из-за нехватки денег детдом был много лет его крышей над головой. Обещаю вам: я заставлю его жениться на Надежде. Тем более, что она ему нравится.

— О какой женитьбе может быть речь? Моя дочь терпеть его не может!

— Здесь разговор разве о любви идет? Женитьба избавит вас от позора, а моего сына от тюрьмы. Это ведь выход.

— Ну, не знаю. Это решать не нам.

— Кроме того, я насобирала небольшую сумму. Заберите эти накопления. Вам на небольшую хатку хватит. И уезжайте от позора подальше.

Никого не волновало в это время мнение. Нади. Легко сказать, жениться. Может, ему и безразлично, на ком жениться. А Наде было противно на него даже смотреть. Она ведь мечтала любить и быть любимой. А получалось, будет жить против своей воли с ненавистным человеком.

Такой дальнейшей жизни она даже в страшных снах не представляла, считая, что могла бы получить от жизни большего: жарких объятий с любимым человеком, долгожданных детей и безмерного счастья.

Несколько дней она не показывалась в институте. Она просто сидела на кровати, поджав под себя колени. И тупо смотрела в угол стены, что была перед нею.

Дома постоянно пилила мать:

— Ни о какой любви даже не мечтай!? Лучше подумай о позоре, каким покрыта сейчас наша семья. Стыдно даже нос показать на улицу. Каждый пальцем тычет в нашу сторону. Надо срочно менять место жительства. А денег-то нет.

Серега вступался за сестру:

— О каком позоре идет речь, мама? Разве Надя кого-то убила или изнасиловала? Пусть стыдится семья Васьки, взрастившая подонка!

— Молчи! Ты мал еще, ничего не понимаешь! У меня, кроме нее, еще шестеро детей. Чего они могут ждать в будущем при такой репутации семьи?

Надина мать решила пожертвовать счастьем дочери ради дальнейшего благополучия семьи:

— Не смей перечить! — Возмущалась она на ее протест. — Подумай о нас! Мы можем купить жилье для семьи!

В один из дней на пороге квартиры появилась институтский куратор Нади.

— Как она? — спросила она у матери. — Говорит что-нибудь?

— А вон, посмотрите! Сидит днями и ночами, уставившись в стену. И молчит.

— Пойду-ка я поговорю с девочкой. Оставьте нас наедине хоть на несколько минут. Ей бы с психологом сейчас пообщаться. Да где его найдешь в вашей глухомани?! Люди ведь всегда по-разному реагируют на беду. Все зависит от нервной системы. У кого-то она тонкая, ранимая, как у вашей дочери. А другие оказываются толстокожими. Ничем их не прошибешь. Отряхнулись, и пошли дальше.

— Наденька! Милая! Ты меня узнаешь? Это я, твоя преподавательница. Посмотри на меня.

Девушка безвольно скосила глаза на посетительницу.

— Не молчи, девочка! Поплачь, выскажи мне свою боль. Тебе станет легче.

Затворница как ждала этих слов. Из глаз брызнули бесконечные потоки слез.

После взгляд прояснился, стал осмысленным:

— События того вечера притупили во мне желание жить дальше. Я и представить не могла, что следует предпринять, как вести себя с людьми.

— Надо продолжать жить, милая. Это не твой грех. Он за все потом ответит.

У Нади высохли слезы.

— Ну, вот и хорошо. Я не говорю: забудь все. Этого кошмара никогда не забыть. Просто прошу тебя, приезжай в институт. Не сдавайся. От этого зависит твое будущее. Я никому не позволю обижать тебя.

В школе же болтали всякое. Больше всего меня возмутило высказывание сестры насильника:

— Если бы сама не хотела, никто бы ее не изнасиловал.

— Ну и крыса же ты, Люба! В любви не должно быть насилия. А если бы с твоей сестрой такое сотворили?! — Я не могла смириться с ее хамством.

— У меня нет сестры!

— И слава Богу!

Как Наде не противно было каждый день видеть ненавистное лицо насильника возле себя, все же из-за наступившей от единственной связи с ним беременности дала согласие на брак, не видя другого выхода.

Жизнь устроена так, что приходит время, когда на смену играм в дочки-матери с подружками и просмотрам мультиков по телевизору приходит увлечение книгами о настоящей любви и путешествиях. Грезы о предстоящей неземной любви до гробовой доски все чаще стали появляться в моем сознании. Что интересно, я своим спутником на будущую жизнь видела капитана дальнего плавания или, на худой случай, летчика.

У матери появилась возможность получить бесплатно билеты для поездки с двумя детьми в любой из городов страны. Я убедила ее отправиться в Одессу, считая этот город райским уголком исполнения желаний. Сборы были недолгими. Город южный, поэтому не требовал большого количества одежды.

Поздним вечером к перрону подкатил долгожданный состав. Друзья помогли быстро погрузить поклажу. И только мы успели подняться в тамбур, держась за поручни, как поезд тронулся с места. Так как отдыхать мы ехали в самый жаркий месяц, в купе вдруг оказалось, что на одни и те же места были проданы билеты-двойники.

Вагон выглядел ульем, наполненным множеством людей. Даже на третьих полках сидели и лежали пассажиры. Мне с братом тоже пришлось почти весь путь проехать на третьих полках. Хорошо, в молодости всякие недоразумения не кажутся неразрешимыми.

Я лежала на своем месте, грезя и мечтая, когда услышала хихиканье брата, читающего купленную на недавней остановке юмористическую брошюру:

— Оль, а Оль! Послушай только, что о твоих любимых моряках пишут:

— Идет торговое судно. Рядом всплывает подводная лодка. Из открывшегося люка появляется пьяный подводник и кричит:

— Эй, капитан, где здесь пролив Дарданеллы?

С торгового судна слышится:

— Зюйд-Зюйд-Вест держите. Не ошибетесь.

— Что ты все зюзюкаешь, ты мне пальцем покажи.

Мы с братом засмеялись. С нами вместе улыбнулись и пассажиры купе.

Вместе с нами ехала семья, состоящая из мужчины, его жены и двух дочек, которые всю дорогу тайно косили глаза на моего брата.

Мама девушек повернулась в сторону нашей мамы и спросила:

— И куда вы направляетесь, если не секрет?

— Да какие уж тут секреты! В отпуск в Одессу едем. Дочка спит и видит себя в этом городе. Даже нас с сыном убедила, что лучшего города в нашей стране нет. Детей воспитываю одна. Поэтому денег почти нет. Ну, хотя бы в море накупаемся.

— А нам в ней так понравилось, что приехав однажды на разведку, теперь каждый год приезжаем сюда в отпуск.

— Может, посоветуете, на что нам стоит обратить внимание, чтобы увидеть город во всей красе? — Спросила наша мама.

— Да, Одесса необычайный южный город с прекрасным климатом и множеством песчаных пляжей. Но не одно море здесь примечательно. Самое главное — посетите Дерибасовскую улицу. Не пройтись по ней, значить, ничего не увидеть в Одессе. Она здесь такая же важная, как Красная Пресня в Москве. На улице много зелени и цветов, кафе и ресторанов, сувенирных лавок и лотков с водой и мороженым.

В разговор вступила одна из дочек:

— Мороженое в Одессе очень вкусное. Попробуйте, не пожалеете.

Женщина улыбнулась и продолжила давать советы нам.

— В конце Дерибасовской улицы вообще шедевр — Пассаж. Там на стенах росписи можно часами рассматривать.

— Мам, а мне понравился в Одессе Тещин мост, с которого открывается вид на порт и типичные многосемейные одесские дворики. Где-то в них видны резвящиеся дети, где-то за столом играют в домино, карты или шахматы мужчины, где-то женщины развешивают по веревкам стираное белье.

— Неплохо бы сходить на Приморский бульвар. Там много лавочек для отдыха, торговых точек и ларьков.

— Обратите так же внимание на Потемкинскую лестницу, облицованную серо-розовым гранитом, по которой можно спуститься к самому Морскому порту. На ней 192 ступеньки. И ее высота чуть меньше тридцати метров. При взгляде с нее вниз видны только площадки. А когда смотришь вверх, то только ступеньки.

В разговор вступил глава семейства:

— По обе стороны Приморской набережной пришвартовываются различные круизные лайнеры. А перед зданием Морского вокзала стоит скульптура «Золотой мальчик». Она считается символом удачи путешественников. — Кстати, о мальчиках, улыбнулся он. — В прошлом году в порту мы услышали интересный случай:

— Уходит в рейс моряк. А жена его на сносях дохаживала.

Она ему говорит:

— Когда родится ребенок, я тебе на корабль телеграмму пришлю.

— Ну, нет! Мне тогда всю команду поить придется. Ты лучше напиши, что мороженое привезли. И я все пойму.

Через три месяца он удивленно чешет затылок. В телеграмме написано:

«Эскимо привезли чуть позже срока. Одно оказалось с палочкой, а другое нет!»

Пассажиры рассмеялись. А наша мама переспросила мужчину:

— Не поняла, двойня, что ли оказалась?!

Как ни хорошо жилось нам в станице, пришло время покинуть ее. Весной мать, напуганная тучами неприятностей, сгустившимися над старшим сыном, вынуждена была переехать со мной в Грозный, чтобы быть ближе к нему.

Надю перед отъездом я так и не увидела, чтобы хоть адресами обменяться. Она теперь жила с Васькой у бабушки на другом конце села. Жалко, когда прерывается дружба без надежды когда-то возобновиться. У нас обоих изменились адреса. Осталось только щемящее чувство потери на долгие годы.

Огнями и шумом транспорта мы были встречены в родном городе. Все здесь было близким и знакомым. Не было лишь собственного жилья, станичных друзей и былого спокойствия. О возвращении в коттедж отца не было даже помыслов. Он к тому времени уже сошелся с женщиной. И воспитывал ее отпрысков. До судеб собственных детей у него давно не было никакого интереса.

Квартиру мать сняла на Начале Катаямы по десятой линии на самой верхней улице. Ближайшей для продолжения учебы оказалась школа, в которой я мечтала учиться с самого начала ее постройки.

В классе я увидела многих своих одноклассников по начальной школе. И городская жизнь вскоре снова покорила меня. Правда, иногда с тоской вспоминались друзья из Ищерской. Но что сделано, то сделано. Назад пути не ожидалось. Детство и отрочество у нас проходит там, где находятся родители. Жизнь — не повесть, ее заново не перепишешь.

Брат остался жить у бабушки, а мы с матерью поселились в одной из комнат хозяйского дома. Вокруг жили в основном люди коренной национальности. Появление симпатичной русской девочки не осталось для них тайной. Я старалась больше времени проводить в школе, ходить только с подругами. Но они жили ближе к школе. И конец пути мне приходилось преодолевать одной. На мои жалобы о приставаниях ребят у матери был один ответ:

— Значит, даешь повод для такого отношения к тебе. Меньше задом верти! У меня есть проблемы, серьезней твоих неприятностей.

— Ничем я не кручу, — огрызалась я.

Мать утром спокойно уходила на работу. И начинались мои мучения. Мальчишки соседних домов стучали в дверь, требуя выхода для разговора. Я поначалу вышла. И тут же пожалела об этом. Они приставали ко мне, выкручивали руки. Я от них еле вырвалась и убежала. С тех пор всегда учила уроки за закрытой на ключ дверью, сидя как мышка, и делая вид, что никого нет дома.

Тогда хулиганы ходили под окнами, заглядывали в комнату, отпускали в мою сторону всякие колкие и обидные высказывания и угрозы:

— Эй ты, новенькая! Выходи, нечего прятаться от нас. Все равно поймаем.

Я снова жаловалась матери в надежде на ее помощь и сострадание. В ответ от нее слышала:

— Терпи! Не принцесса. Нам больше негде искать жилье. Меньше хвостом крути, никто на тебя и внимания не обратит.

Я даже обиделась:

— Это я-то хвостом кручу? Стараюсь на глаза никому не показываться. Занятия в школе закончатся, сразу домой бегу. Тут же дверь на замок закрываю. Когда же успеваю хвостом вертеть?

— Ну, не знаю. У всех все нормально, а к тебе одной пристают.

Как-то возвращалась домой в одиночестве, пристали два юнца. Я и спокойно просила оставить в покое, и вырывалась из их цепких рук. Ясное дело, силы были не равны. Это продолжалось до самой моей улицы. Тут из первого, углового дома на шум за забором вышла тетя Ксения и отбила меня у мальчишек.

— Чего вы пристали к девчонке? — Громко закричала она. — Не видите, не хочет она с вами никуда идти?! Отпустите сейчас же ее руки, а-то собаку с цепи спущу!

Со двора доносился страшный лай собаки.

Мальчишки, нехотя и злобно оговариваясь, побрели обратно. А женщина повернула голову в мою сторону. Я была смущена, по щекам текли слезы благодарности.

— Что ж ты, милая, одна ходишь? Ладно, мать на работе. Брат-то где? — только и спросила спасительница.

Я вздохнула:

— Он у бабушки живет!

— И часто к тебе хулиганье пристает? — осведомилась она.

— Да почти каждый день.

— Надо матери сказать об этом.

— Я говорила. Она ответила, что есть проблемы существеннее моих страхов. И предложила мне свои вопросы решать самой.

— Не понимаю, что может быть главнее защиты чести родной дочери! — возмутилась тетя Ксения. — Потом будет поздно разводить руки в стороны, — с осуждением в голосе, сказала она чуть тише, как бы про себя.

— У Вовы что-то там случилось. И она теперь занимается решением его проблем, — сквозь слезы, сказала я.

— Милая девочка! Вова — парень, будущий мужчина. Вот он действительно должен справляться со своими проблемами сам. А дочку — подростка бросать в трудную минуту опасно!

Она задумалась:

— А знаешь, приходи ко мне в любое время. Мой сын, Юрик, в школе-интернате учится. Неделями дома не бывает. Я с работы раньше других прихожу, иногда работу на дом беру. Нам с тобой вдвоем веселей будет. Я всегда мечтала иметь такую дочку, как ты, но Бог распорядился, чтобы у меня были только сыновья.

Тетя Ксения привела меня в свою комнату, разогрела чайник, сердечно обняла за плечи, и, подмигнув, стала разливать по кружкам ароматный чай. К нему она поставила на стол незамысловатый торт из печеньев, пропитанный кремом. Мне показалось, раньше и чая такого вкусного не пила, и торт понравился.

Особенно понравились простота и доброта женщины. Я сейчас нуждалась в тепле и участии. И получив все это от чужой женщины, стала часто показываться в гостях у нее. Потом познакомилась с ее сыном. Мы стали дружить. Везде с этих пор нас видели вместе. Мы ходили, взявшись за руки. И мама Юры в обязательном порядке рядом. Без нее мы почти не общались.

Моя простая детская дружба и человеческое общение с этой семьей продолжались примерно года три. Это вызывало у матери протест. Она считала себя обиженной и оскорбленной, недоумевая, как чужая женщина стала другом ее строптивой дочери, а она не может найти со мной общего языка?!

Вскоре она получила восьмиметровую комнату в квартире с подселением. Два метра в ней занимала прихожая со встроенным шкафом и умывальником по другую сторону от входа. Она переехала туда с сыном. Меня оставила жить у своей матери.

Как-то в расстроенных чувствах она пришла на работу. Соседки по кабинету посоветовали ей для собственного спокойствия разладить общение дочери с семьей Ксении.

— Это очень просто. Ты отправляешься сейчас на автобусе к Оле. Пусть она думает, что ты приехала из дома. Скажи ей, будто не спала всю ночь. Ксения распускает слухи, что задарила ее подарками. И что за любой из подарков она, как собачка побежит за ней и ее сыном. Добавь еще, что она говорит, будто Оля не видит ничего хорошего от матери, поэтому и тянется к ним. Вот посмотришь, девочка прибежит сюда узнать, правда ли это, а мы все и подтвердим.

Другая сослуживица воспротивилась:

— Что вы творите? Это же как-то подленько получается. Как бы ни навредить девочке этим поступком. Что может получиться из этого обмана?

Полина Ивановна, обернувшись к ней, сказала, как отрезала:

— Ничего страшного не будет. Мать просто-напросто хочет оградить свою дочь от чужого влияния. Не велика потеря!

И произнесла шепотом:

— Ты, Даша, не сомневайся в успехе. Твоя дочка гордая, не потерпит кощунства над чувствами.

Дмитриевна вспылила:

— Ну, ты, Ивановна, даешь!

— Это надо для спокойствия Дарьи! А друзей Оля себе еще сотни найдет! Не велика беда!

И мать отправилась в бабушкин коттедж с единственной целью — расстроить мою дружбу с тетей Ксенией и Юрой.

Она показалась из автобуса на остановке, где возле двора на лавочке сидела я. И направилась во двор мимо меня, лишь склонив в мою сторону голову в знак приветствия. Из дому доносились сначала спокойные голоса, потом спор стал громче. С чем-то бабушка не соглашалась.

Назад она вернулась чем-то озабоченная. Несмотря на кипевшие в ней ревность и неприязнь к Дворниковым, при мне она выглядела спокойной и уравновешенной.

Она подошла к лавочке, села на свободное место и молчала. На ее щеках ходили желваки, и взгляд не предвещал ничего доброго. Инстинктивно я поняла, что предстоит серьезная беседа. Знать бы только, о чем.

Наконец, мама стала говорить. Ничего серьезного: о том, о сем. Поинтересовалась успехами в школе, все ли нормально в отношениях с друзьями. Раньше это мало ее интересовало. У меня от нетерпения вспотели ладони, так как всегда считала, если хочешь что-то донести до человека, не ходи вокруг да около, а излагай суть сразу, без обиняков.

Наконец, разговор вошел в нужное русло:

— Мне, Оля, надо с тобой серьезно поговорить. Сегодня краем уха я услышала, что тетя Ксения хвастает, будто ты для нее почти дочерью стала. Разве может быть такое? Мать должна быть одна. И это я, — все громче распалялась она.

— Никто и не отрицает твое материнство. Может, она имела в виду общие со мной интересы?

— Я не знаю, что она имела в виду. Но считаю, что подобные разговоры надо пресекать. Сейчас она заявляет, что они с сыночком тебе ближе меня, что ты от них подарки принимаешь. А это означает только одно: я плохая мать. И не обеспечиваю тебя необходимыми вещами. А что дальше будет?

— Какие еще подарки? — недоуменно посмотрела я на мать.

Мать хорошо знала: я обидчива и открыта, того же ожидаю от окружения. Мне и в голову не могло прийти, что для достижения цели она станет пользоваться не дозволенными средствами. Спокойствием и уравновешенностью матери удалось усыпить мою бдительность.

— Хотя, если честно, — подумала я, — в этом есть доля правды. Даже в старших классах я ходила в обносках. Когда мать перелицовывала пальто, то пуговицы пришивала не на месте старых проранок, чтобы скрыть их, а между ними. Наверное, ей доставляло удовольствие, когда я от стыда прятала глаза в компании друзей и подруг.

Стоило поглядеть на мои вещи, каждый видел, что оно с чужого плеча. Все одноклассницы в отличие от меня хорошо одевались. И это придавало им уверенности, а мне какой-то обделенности и стыда.

— Ну, разными там открытками, рисунками, носовыми платочками и всякой дребеденью.

Я понимаю, для тебя это просто знаки внимания, память. А из ее слов получается, будто я совсем не забочусь о тебе.

Это для меня было ударом. От слов, казалось, меня обдало кипятком с ног до головы. Я никогда не приняла бы дорогих подарков. А поздравительные открытки и рисунки товарища, — разве это подарки?

Моя мама и эта женщина работали в одной организации. Для меня мамина коллега всегда была доброй и щедрой женщиной. И сейчас я не верила в байки про ее хвастовство. Не из болтливого числа была она. Благодаря ей, я поверила в свое будущее. И только она оградила меня от малолетних хулиганов.

Конец ознакомительного фрагмента.