Соня, проснись!

Людмила Алексеевна Шаткова

История о том, как взрослела и пыталась построить семью девочка Соня в мире, где любовь – признак слабости.Голая, отвратительная правда, от которой хочется отвернуться, закрыть глаза и смеяться, будто проблем не существует. Но именно правда – самое важное в жизни человека, ведь с ней рано или поздно приходится оставаться один на один каждому. Сумеет ли Соня обрести счастье? Или потеряет себя навсегда? Книга содержит нецензурную брань.

Фотограф Jorge Miguel

Дизайнер обложки Вера Филатова

Дизайнер обложки Лада Любимова

Корректор Мария Устюжанина

© Людмила Алексеевна Шаткова, 2021

© Jorge Miguel, фотографии, 2021

© Вера Филатова, дизайн обложки, 2021

© Лада Любимова, дизайн обложки, 2021

ISBN 978-5-0050-0386-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1. Семейные обстоятельства

Молодая медсестра завернула в пеленку крошечное сморщенное существо с сиреневым оттенком кожи и оглянулась с немым ужасом в глазах:

— Неси в интенсив! — приказным тоном велела врач, колдующая над роженицей, периодически отключающейся в пустоту.

— Думаешь, стоит? Она же вообще…

— НЕСИ! — закричала женщина, голос ее сорвался и пролетел гулким эхом по холодным помещениям родильного отделения и, видимо, донесся до ушей Всевышнего, потому что новорожденная в этот момент встрепенулась. Медсестра от неожиданности чуть не выронила сверток, а затем опрометью кинулась в палату интенсивной терапии.

Девочка появилась на свет с двойным обвитием пуповиной вокруг шеи. Она не кричала и не дышала. По крайней мере, в те несколько секунд, которые успела увидеть ее мать. Она два дня ждала, когда же сможет взять на руки новорожденную дочку. Интересовалась у врачей, что с ней, те отвечали смущенно и уклончиво:

— Ситуация стабилизировалась, но положительного прогноза мы пока дать не можем. Новорожденные слишком непредсказуемы.

На третьи сутки принесли туго запеленутый комок, он молчал. Медсестра сказала, что девочка хорошо поела, поэтому спит. И желательно не будить малышку. Но только та отвернулась, как мама стала трепать дочь за бледную щечку, гладить белокурые, мягкие, словно пух, редкие, выбивающиеся из-под шапочки волосики на голове, приговаривая: «Эй, проснись. Я твоя мама, давай знакомиться. Какого цвета у тебя глазки, покажи?» Но девочка упорно не открывала. «Эх ты, соня», — улыбалась мама. Имя дочке она еще не обдумывала и решила, что это «название» ей вполне подходит. Через полчаса малышку унесли. На следующий день ситуация повторилась. И еще через день — тоже. Ночами малышка спала отдельно. Врачи говорили, что следят за тенденциями развития девочки, ведь сон один из важнейших показателей для новорожденных. Лишь спустя неделю Сонина мама увидела голубые, будто летнее небо в ясную погоду, глазки своей дочки. Но девочка не глядела на маму, отрешенно осматривала зеленые стены палаты и мерцающую лампу на потолке, будто с тоской, что вообще появилась в этом мире.

В итоге врачи вынесли решение: девочка здорова. Их выписали через десять дней после родов. Соня была не похожа на маму Анну. Полная противоположность: светлые волосы, голубые глаза, нос пуговкой, белая, будто перламутровая, кожа. Мамина кожа цвета карамели, так как в роду имелась смесь южных кровей. Ее темные густые волосы сплетены в тугую косу. Два уголька глаз обрамлены длинными густыми ресницами. Полноватая и приятная фигура, невысокого роста.

Малышка почти не смотрела на свою маму, чем та была расстроена. Казалось, дочка специально избегает зрительного контакта. В течение нескольких месяцев выяснилось, что Соне все равно, кто берет ее на руки. Где ее мама. Кто с ней разговаривает, кормит. Анна приходила в ярость от таких проявлений, иногда специально не брала на руки девочку, когда та заходилась в истерике:

— Тебе же все равно, кто тебя возьмет. Тебе все равно, что у тебя есть мама. А я тебя рожала, мучилась!

Бессонными ночами, качая малышку, чтобы дать поспать мужу, порой сама заходилась в плаче, больше похожем на вой, швыряя маленькое дитя на кровать или качая кроватку с такой силой, что ребенок пугался и кричал еще громче. Анна оказалась абсолютно не готовой к появлению дочки. К бессонным ночам, огромным объемам грязных пеленок и распашонок. На появлении ребенка настаивал муж, который теперь самоустранился от «не мужских» дел.

У Анны был четкий ориентир — родителей любить и почитать с младенчества. Дочка не тянет ручки к маме — не любит.

Когда девочка подросла и стала понимать, где родные, а где нет, Анна пыталась дать ей заботу, как полагалось в обществе. Как она думала, должно быть в соответствии с природным материнским инстинктом: одеть, накормить, обеспечить свет и тепло в доме.

***

Соня родилась в конце советской эпохи. Детство прошло в преддверии развала на части огромного, могучего государства. До семнадцати лет жила с мамой, папой и младшей сестрой в некрупном городе на сто тысяч человек.

Сонины родители составляли удивительный союз двух миров. Контрастные, словно стороны листа растения мать-и-мачеха. Мамин характер был мягким, теплым. Отца — холодным и отталкивающим. Они всегда смотрели в противоположные стороны, но им суждено было быть неразделимыми, видимо, самой природой.

В те времена, когда папа сватался к маме, он искусно притворялся порядочным и щедрым, пытаясь впечатлить простую деревенскую девушку. Молодая Анна не знала, каким должен быть настоящий кавалер и муж. Книг не читала, принцами не грезила, воспитывалась суровым отцом и не менее суровой мамой в глухой деревне. Брать пример отношений между супругами маленькой Анне было не с кого, ведь родители практически целыми сутками отсутствовали в жизни девочки.

Анна — круглая отличница во всем: от ведения хозяйства и поддержания порядка в доме до желания угодить всем вокруг, не говоря об оценках в дневнике. Не имела подруг в школе, так как все стремились у нее списать, но не открыть перед ней душу. А уж поинтересоваться, что в душе у девочки (а что может быть интересного и увлекательного у зануды, которая живет с мамой и папой и до дрожи в коленках послушная?), не приходило в голову ни одноклассникам, ни учителям, ни даже родителям. Прибегая к последним в разные периоды детства, маленькая Анечка начинала распинаться о том, как увидела огромного жука, или о том, как учитель физкультуры перебинтовал кому-то ногу, или о Сережке из седьмого «Б», который подарил ей цветок на перемене, отчего ее сердце будто выпорхнуло птицей из груди… Родители кивали, не глядя на малышку, а затем говорили «угу» или «хорошо». На этом диалог был окончен. Участия, понимания, ответа на свои переживания девочка не получала. Со временем Аня перестала с ними чем-либо делиться, чтобы лишний раз не тревожить, не отвлекать от дел занятых людей, да и понимала, что душевные излияния бесполезны. Родители не знали о жизни Ани ничего, кроме того, что она хорошо учится, помогает по дому без понукания и почти все время молчит. Она была идеальным, очень удобным ребенком. Все делала сама, считая, что должна угодить родителям. Тогда, возможно, они полюбили бы ее больше, показывали, что нужна, обнимали, целовали. Ну хотя бы изредка. Но этого не происходило. Родители приходили с работы поздно, уставшие, как правило, обиженные на всех, в том числе и на дочь. Ужинали молча, иногда обсуждали срочные новости, укладывались спать, изредка интересуясь, есть ли у дочки плохие отметки и как ее самочувствие. О плохом самочувствии, кстати, Аня также предпочитала не сообщать «до последнего», ведь тогда ее мама делала очень сердитое лицо, выражая негодование, начинала ворчать и приговаривать, что придется опять пропустить работу и вести дочь к врачу на прием. А родителям, конечно, заняться-то больше нечем.

Анечка боялась расстроить мать, перенося порой «на ногах» ангину, грипп. А уж о рядовом насморке и кашле даже не задумывалась. Ходила в школу молча, делала домашние дела, не нарушая стабильность семьи. На проявление любви со стороны родителей самопожертвование Ани не влияло: заботы больше не становилось. Девочка все время слышала: «Иди спать, хватит болтать», «Мы устали, помолчи», «Мы работали целый день, чтобы купить тебе штаны и еду, неблагодарная», «Вставать будешь в пять утра, и будет не до игр». Аня расстраивалась, что в очередной раз огорчила своих родителей и отправлялась куда-нибудь, иногда даже не совсем понимая, куда и зачем, лишь бы уйти подальше от мамы и папы. А затем плакала, мучаясь угрызениями совести, что не соответствует ожиданиям. Из-за такого отношения родных, а также из-за постоянного их отсутствия девочка не понимала, как это — быть ребенком. Рано повзрослела и могла полностью позаботиться о себе уже в третьем классе. Приготовление еды, плетение косы по утрам, стирка и глажка своей школьной формы — все это было для нее привычными делами, сопутствующими будням. Девочка стала слишком серьезной, вдумчивой и молчаливой, ведь она была лишена радостей детства, которые испытывали ее сверстники. Не играла во дворе, потому что надо было мыть посуду или полы. У нее было мало кукол, а в те, что имелись, было некогда играть, потому что время отнимали уроки. Целыми днями Аня трудилась, словно заведенная, лишь бы заслужить любовь родителей. Где-то в душе понимала, что ее образ жизни слишком сильно отличается от того, какой вели другие дети. Девочка жаждала ласки, мечтала о родительской нежности, о простых объятиях, о прикосновениях теплых маминых губ ко лбу на ночь. Ей было неинтересно, сколько и зачем трудятся родители. Вот если бы на эти деньги можно было купить чуточку любви…

Иногда Аня не выдерживала напора будней и проклинала все, что видит вокруг, когда рядом не было слушателей и зрителей. Затем она переходила на личности родителей и их работу. Заливалась слезами, топала ногами или шаталась из стороны в сторону, воя словно раненый зверь. Если в такие моменты ее видели бы родители, то, скорее всего, сдали бы свою «сломавшуюся» дочь в психиатрическую лечебницу. Выплакавшись, она чувствовала облегчение, но длилось оно лишь несколько минут.

***

Анна в детстве совершенно не понимала, кем хочет стать, когда вырастет. Никто не подсказывал, не искал и не раскрывал таланты, а она сама понятия не имела, к чему ее тянет. В связи с этим по окончании девятого класса спокойно приняла весть от мамы о том, что скоро станет врачом, ведь в медицинском училище у родителей связи, да и ехать недалеко. Всего пятьдесят километров до соседнего города той же области.

Выпускаясь из школы, Аня получила родительский завет: «От поцелуев дети рОдятся». Переехав в ближайший поселок, где располагалось медицинское училище, красавица и умница быстро обзавелась поклонниками, учебой на зубного, подработкой в местной больнице и съемным жильем. Уезжать далеко ей не позволили родители, а послушная дочь не стала сопротивляться, лишь бы не расстраивать их. Несколько лет, проведенные в училище, стали для Анны настоящим открытием. Открытием-пыткой без положительных эмоций. Жизнь не превратилась в калейдоскоп радостных событий, связанных с уходом из-под опеки взрослых, как у ее сверстников. Аня была уже настолько серьезной, что сама себя опекала не хуже взрослого, хотя где-то в душе притаился ребенок с заплаканными глазами. Мыслей о нем избегала изо всех сил, считая сентиментальной мерзостью, мешающей добиваться целей и родительской любви.

После удачного поступления она четко решила, что окончит училище на «отлично», тогда родители обязательно скажут, что очень любят и гордятся ею.

Подруги у Анны не появлялись. Она чувствовала себя белой вороной везде, где приходилось бывать. Среди студентов она единственная знала весь преподаваемый материал с лихим запасом изученного самостоятельно. На нее полагались преподаватели, поручали доклады, а иногда даже советовались с ней.

Все в клуб — а она за учебники. Все гулять — она домой, в деревню, родителям помогать. Девушки пили алкоголь, Анна спиртное не переносила, как и выпивших сокурсниц. Ее мутило от одного вида пьяного человека. Девушки рассказывали о своих приключениях с кавалерами, у Ани не было ни одного, ни единого рассказика, даже о первом поцелуе в щечку в детском саду. Только маленькая наивная история о том самом мальчишке, который подарил ей цветок. Но на фоне других повествований, от которых горели уши и щекотало внизу живота, ее рассказ казался анекдотом. И ладно бы смешным.

В какой-то момент Аня вдруг остро ощутила, что все девушки вокруг жили насыщенной жизнью, что у них есть что-то такое, чего никогда не было у послушной дочки. Затем ей тоже захотелось попробовать насыщенной жизни, но как это сделать, к кому обратиться, не знала. К тому же Анна ужасно боялась общественного мнения, не хотела выставить себя глупой, неумелой в каких-либо сферах жизни. Ее серьезность рисовала на нежном лице гримасу неприступности и отдаленности от сверстников. Поэтому желание влиться в коллектив оставалось несбыточным, а Анна после учебы брела домой, каждый раз понимая, что ее компания — уроки и домашние дела. Конечно, многим молодым людям нравилась тихая, умная, скромная и послушная девушка из деревни. Кое-кто планировал свадьбу с ней, ухаживая со всей ответственностью. Но со спокойными молодыми людьми ей было скучно. Как и повелось давным-давно, всем отличницам нравились хулиганы. Наверное, потому что дополняют идеальный мир послушания своим контрастом. Разгильдяйством, смелостью, наглостью, хулиганскими выходками — тем, чего девушке делать и знать не положено, а уж отличницам — подавно. И тогда появился тот, кто воплощал в себе все, что было не дозволено. И Аня увидела: с помощью него может получить шанс стать своей в обществе.

Когда Антон стал ухаживать за самой красивой девушкой в городе, его друзья были шокированы. Никто не мог представить, что добропорядочная дама выйдет за неисправимого раздолбая. Анна же не сумела разглядеть в ухажере недалекого и жестокого ревнивца. Она надеялась, что хулиганский стиль исчезнет после свадьбы, манера его поведения обязательно изменится на галантную, и он станет ответственным мужем и семьянином. Не видела дальше собственного носа по неопытности и отчасти потому, что преследовала свои цели в этих отношениях. Например, выйти замуж и получить статус «своей» в обществе, родить детей и заслужить этим наконец-то любовь родителей, признание всех вокруг. А когда разглядела человека, с которым собиралась провести всю жизнь, была беременна Соней. Своих маму и папу расстраивать Аня совершенно не хотела, поэтому делала вид, что в новоиспеченной семье ангелы летают. Антон страстно желал ребенка, прямо говоря жене, что теперь она у него в кармане. Сначала Анна воспринимала его слова как шутку, но со временем стало ясно, что он говорил это с полной уверенностью, а улыбался от чувства победы над ней. Ведь и он преследовал свои корыстные цели при создании семейного союза. Красивая девушка, родившая ребенка деспотичному невежде, подчеркнет его статус умелого ловеласа в глазах друзей. Аня держала себя в руках, считала, что обязана быть идеальной женой. Чем распущеннее вел себя муж, тем смиреннее старалась вести себя она, всегда полагая, что причина отвратительного отношения кроется в ней. Выйти замуж один раз и на всю жизнь — таков был девиз молодой честной девушки. Роль жены она старалась исполнить со всей ответственностью отличницы: всегда в доме была идеальная чистота, приготовлена еда, отца встречали аккуратные детки. После Сони родилась сестричка. С разницей в два года. Хозяйке хотелось верить: малыши сплотят семью, мужья любят жен из-за детей. А также это долг любой женщины — родить своему супругу, каким бы он ни был. Вот только как ЛЮБИТЬ мужчину, себя, жизнь, что такое семья на самом деле и куда двигаться дальше — Анне никто не объяснил. И муж, и жена считали, что все сложится само. Анна умела лишь стараться заслуживать любовь. Безуспешно.

Антон — чернорабочий. Двухметровый, тюфякоподобный, апатичный к радостям жизни, с почти прозрачными голубыми глазами навыкате, словно они выцвели на солнце, и тонкими поджатыми губами. Человек властный, деспотичный, пошлый, не вникающий в женские тонкости. Не имел стремления понять нежные натуры Анны и двух дочерей. Считал, что женщина создана работать, а уж любить ее совершенно не обязательно. Восхищение же ею и вовсе приведет к тому, что она начнет зазнаваться и, того гляди, по мужикам пойдет. Антон часто приговаривал: «Курица — не птица, женщина — не человек».

Для того чтобы отец успешно женился, друзья в красках расписали, как ухаживать за дамой, чтобы быть принятым за галантного и смелого кавалера. Цветочно-конфетный период, одеколон «Для мужчин», запах папирос, крепко сложенная фигура и смелые жесты (вроде тех: все боятся тебя обнять, а я отважный, да еще и запущу руку под юбку) делали свое дело. Недотрога, которую впервые обнимал «смелый» мужчина, таяла на глазах. Воспользовавшись советами, он оказался в дамках куда быстрее, чем предполагал, и уже через несколько месяцев женился. Но как любить женщину по-настоящему, как строится семья — ему также не было известно.

Папа Антона рано умер. Мама искала себе нового мужа, приводя домой кандидатов из разных слоев общества. Один за другим они приходили, а затем покидали квартиру. Некоторые задерживались на несколько месяцев, некоторые — на ночь. Другим же везло еще меньше, и уже через час они вылетали из квартиры, как пробка из новогодней бутылки шампанского — громко и с брызгами слюней или слез с чьей-либо стороны (чаще — с мужской). Один кавалер умудрился задержаться на два года. На тот момент Антон был юношей тринадцати лет и успел привязаться к задержавшемуся дяде. Переходный возраст подростка давал о себе знать, требовалось сильное мужское плечо. Задержавшегося на два года мальчик только-только стал звать батей (по-свойски определяя степень родства, как чуть больше, чем просто знакомый или друг, но еще не родной отец), как мама решила, что стоит присмотреться к другим кандидатам, и вновь пустилась во все тяжкие. От поведения матери Антон приходил в недоумение и ярость, ведь у всех его друзей были обычные семьи, либо же мамы растили сыновей одни, но не таскали новых мужиков каждую ночь. Приходилось принимать все как данность, но простить мать он был не в силах. Тихая злоба на весь женский род затаилась где-то глубоко в душе. Сбежав от матери, как только выдалась возможность — а случилось это в четырнадцать лет — в другую квартиру, мальчик отправился учиться в ПТУ, а затем устроился работать на завод по производству кирпичей. Что он там делал, никто толком не знал. Антон гордо называл себя разнорабочим. Расти профессионально он не собирался. Подниматься по карьерной лестнице — тоже. Когда женился, Анну устраивало такое положение дел, ведь для нее было главным, чтобы он не бил ее и детей. Остальные проявления ужасного характера она списывала на «у всех так». В душе мечтала перевоспитать или надеялась подстроиться, потерпеть.

Именно поэтому он держал домашних в черном теле. Старался сбежать из квартиры при первой же возможности под предлогом ремонта старого семейного автомобиля «Москвич», чтобы напиться в кругу своих знакомых в гаражах, хвастаясь достижениями на любовном поприще. Антон считал, что таким образом лечил свою душу от несправедливости, которая творилась во всем мире вокруг него. Приходил домой поздно, иногда и за полночь, мог устроить истерику на ровном месте. И жена, и дочки страдали от невыносимого характера хозяина дома. Но Анна не рассказывала никому о его проявлениях, считая себя виноватой. Уговаривала ласковыми словами, вкусно кормила, даже если он уподоблялся свинье и издавал звуки, подобные хрюканью, абсолютно пьяный, порой, заливая пол слюнями, рвотными массами. Тащила на кухню, где под развешенным над газовой плитой свежевыстиранным бельем усаживала за стол, пытаясь угостить горячим ужином и загладить свою вину.

Все детство дочек ими занималась только мама Анна. С Соней и ее младшей сестрой отец Антон общения избегал. Играл без желания, в основном по принуждению жены.

***

Красавица жена, которая родила ему двух дочерей и ежедневно была занята заботой о доме и семье, служила мужу-тирану визитной карточкой. Появляясь в обществе, они непременно производили неизгладимое впечатление. Анна не умела быть светской, но хотела, чтобы ее принимали. Желание влиться в коллектив не пропало с годами, а, наоборот, усилилось. Теперь у нее была профессия, муж, дети — как у всех. Тем для разговоров прибавилось, а это значило, что люди обязаны были принять ее. Общество, которое собиралось на танцах, юбилеях и свадьбах, Анна считала высшим для себя: врачи, военные, учителя, продавцы. Все они одевались и выглядели как кинозвезды: яркие, неприступные и, на первый взгляд, культурные. Блеск и лоск, местами фальшивые, чего Анна по неопытности разглядеть не могла, манили девушку из деревни. Она хотела быть хотя бы не хуже всех, не понимая, что ее душа была намного возвышеннее, чище. Словно ребенок в магазине игрушек, смотрела на происходящее вокруг с широко открытыми глазами и приоткрытым ртом, неосознанно дыша редко и поверхностно, будто обычный вдох-выдох мог вспугнуть происходящую вокруг «магию». Чтобы быть красивой, ей не нужно было краситься. Чтобы выглядеть стройнее, ей не приходилось пользоваться утягивающим бельем. Чтобы ее волосы выглядели потрясающе, их нужно было просто расчесать. Таким образом Анна выглядела потрясающе ежедневно, ежечасно, ежесекундно, что никак не импонировало местным женщинам, которые боролись за мужчин изо всех сил, прибегая к известным и выдуманным авторским хитростям.

Звездные леди таких вечеров выглядели совершенно иначе: сто слоев косметики на лицах, сквозь прекрасные вечерние наряды проступала вся анатомия нижнего белья, волосы испорчены бесконечными перекрашиваниями и химическими укладками. Женщины смотрелись ярко, но в то же время будто становились экспонатами. И отнюдь не музея искусств. Собиравшиеся «высшие» позволяли себе грубые слова, спиртное лилось рекой. Громкий, визжащий и местами истеричный смех женщин иногда заглушал музыку. За этим смехом Анна не видела недовольства самими собой. Окружающие изо всех сил напускали на себя вид счастливых и радостных людей.

Анна то и дело замечала, как некоторые дамы, в том числе замужние, бросают пылкие и томные взгляды на мужчин, часто не обращая внимания на статус «женат». И что самое удивительное, те отвечали им воздушными поцелуями, подмигиваниями, недвусмысленно облизывали губы. Анна не могла понять, что сделать, чтобы с ней стали общаться так же. С белой вороной беседовали только несколько учительниц, которые у «высших» считались старыми девами. Зато они не грубили, общались воспитанно, почти не употребляли алкоголь и цитировали великих классиков. Все они были старше, и Анне с ними было уютно и спокойно, но до тошноты скучно.

Антон же на таких мероприятиях вел себя вызывающе. Чтобы не пускаться в долгие объяснения, можно сказать, что был в числе тех, кто посылал поцелуи и облизывал губы в ответ на пылкие взгляды. Будто временно лишался статуса «семейный человек» и забывал, что у него есть дети и жена, которая присутствует на этом же вечере. Женщинам из высшего общества было жаль Анну, словно людям, которые узнаЮт, что сейчас утопят очередную партию котят или щенков, но прекращать свои игры они не собирались. Анна видела, что Антону нравятся раскованные, в некоторой мере распущенные женщины, поэтому изо всех сил стремилась туда — в мир «звезд». Но ее душа сопротивлялась этому, подсказывая, что мягкая сторона мать-и-мачехи не может стать другой, даже если захочет. Разве только вывернется наизнанку и погибнет.

***

В «высшем обществе» ее не принимали ни под каким видом. Роль мамы — слишком хороша. Врач — безупречна. Сплетни об изменах и интригах с мужчинами на стороне — даже подумать смешно. Идеальная жена. О чем с ней было разговаривать? Но Анна все равно не сдавалась. Решила, что будет приглашать высших гостей домой, чтобы подружиться. Хотелось верить, что на мероприятиях люди просто не успевают подойти и поговорить с ней, ведь вокруг столько друзей и знакомых, которые ждут внимания. А вот в уютной домашней обстановке гости сразу поймут, что она чудесная женщина, прекрасная собеседница, отличная хозяйка и не хуже всех. Внутренний ребенок ликовал, затеяв эту игру.

Для достойного приема гостей в доме все было завалено элитным барахлом: сервизы, хрусталь, ковры, сувениры и многое другое, что мешало протирать пыль на полках и не приносило никакой практической пользы. Все эти богатства показывали гостям и друзьям, что семья вхожа в высшие круги. Притом в советские годы это было невозможно достать на рынке. Анна покупала богатства втридорога, отстаивая огромные очереди часами. Надеясь на благосклонность гостей, в глубине души понимала, что причина, по которой люди не проявляют к ней такого живого интереса, не в вещах, а в ней самой. Поэтому, стоя за какой-нибудь германской конфетницей в очередной напирающей толпе, Анна успокаивала себя тем, что запасалась впрок, но прок так и не наступал.

Приходившие гости осматривали квартиру с нескрываемым любопытством, удовольствием и удивлением. Считая, что женщина, которая переехала из деревни и вышла замуж за чернорабочего, просто не имеет вкуса к изысканному и утонченному. Их удивляли репродукции Айвазовского на стенах, восхитительной красоты фарфоровые статуэтки, икебаны с искусственными цветами в фигурных вазах, которые и сами могли бы с достоинством называться произведениями искусства. Двухкомнатная квартира была похожа на мини-музей. Видя удивленные лица своих новых друзей, Анна просто плавилась, словно пломбир на солнце, и если бы у нее имелся хвост, как у собаки, то она непременно выказала бы свою радость, повиляв им задорно из стороны в сторону. Ведь наконец-то ее полюбят, с ее ребенком поиграют, поговорят, возможно, и обнимут!

После этого гости садились за стол, где стояли совершенно необыкновенные блюда для того времени. Анна умудрялась найти и приобрести такие продукты, которые не многие из «элиты» могли себе позволить. Фаршированные баклажаны, бутерброды с красными икринками (потому что намазать сплошным слоем было расточительством), сыр пармезан, свежая «Докторская» колбаса. Глядя на это, гости начинали переглядываться, в чем Анна видела непременно хороший знак. Но собравшиеся четко понимали, зачем они здесь. Им становилось жаль такую хорошую и старательную хозяйку, где-то в глубине души они осознавали, что Анна — просто чудесная женщина: честная, порядочная, умная, открытая и восторженная. А они в подметки не годились этому ангелоподобному существу. От накрывавшего осознания им становилось стыдно и дурно, словно в полуденном автобусе в сорокаградусную жару, где закрыты все окна, а люди сидят на стороне, куда светит солнце. Гости чувствовали себя неуютно под открытым взглядом доброй женщины, будто она высвечивает рентгеном все их грехи и недостатки и при этом — что самое страшное — не осуждает и прощает их, пытаясь подружиться и «подняться» к ним. Поэтому трапеза завершалась намного быстрее, чем того желала Анна. «Друзья» старались покинуть квартиру, произнося как можно меньше фраз, среди которых превалировали стандартные: «Спасибо, у вас красиво» и «Благодарим за угощение» и больше там не появляться. По дороге к своим домам гостившие бойко шутили, называли Анну наивной дурищей, выпендрежницей и другими словами, которые никогда не отважились бы сказать хозяйке, только что принимавшей их, окажись они с ней наедине.

Анна вновь оставалась одна. Она не понимала, почему люди не хотят с ней дружить, ведь приложена масса стараний.

От такой непонятной жизни, когда, выбиваясь из сил ради семьи, получала в ответ наглые выходки отца, в бесконечных попытках обзавестись друзьями, Анна превратилась из милой красавицы в настрадавшуюся женщину, круглосуточно сдерживающую себя в умелых руках. Однако невооруженным взглядом были видны признаки нестабильности в поведении: нескончаемые скандалы с супругом, неконтролируемые приступы ревности, нелюбовь к себе. Накопленный годами негатив, недолюбленность родителями и мужем, круглосуточная избыточная забота о детях без ожидаемой отдачи и благодарности сделали свое дело. Анна стала раздражительной, обидчивой, гневливой.

По прошествии десяти — пятнадцати лет жизни в городе Анна так и не добилась принятия. Несколько друзей, которых таковыми можно было назвать с натяжкой, соседи, с которыми она общалась по праздникам, в большинстве случаев. Множество завистников и тех, кто откровенно ненавидел ее, не скрывая злобы. Анна так и не поняла, в чем дело. Она терзалась ежедневным самопоеданием, силясь найти причину отторжения супруга, своих детей и общества в себе. Пытаясь подделаться подо всех вокруг, заразилась грубостью от мужа, научилась сплетничать с сотрудниками о других, лишь бы общаться хоть с кем-то, стала проявлять неприсущую ей жестокость по отношению к детям, ведь они были слабее, на них можно было выместить все недовольство жизнью.

***

Сестра Сони младше на два года — до умиления тихая девочка, скромная, умная. Но к ней, как ни к кому другому, была применима пословица: в тихом омуте черти водятся. Причем ее черти были такими же хитрыми, изворотливыми и умными, как их хозяйка. Когда мама и папа были заняты, мелкая, как звала ее Соня, показывала свое истинное лицо. Она пакостила, рисовала в школьных тетрадях старшей сестры, ломала ее кукол, обзывалась такими мерзкими словечками, суть которых Соня иногда даже понять не могла, отчего злилась на мелкую еще больше. Когда научилась читать, то брала без спросу Сонины записки, письма, стихи и издевалась над ее чувствами, дразнилась и быстро бегала, к сожалению Сони. Сколько раз на правах старшей сестры пыталась проучить мелкую, надавать ей как следует за все обиды, но та ловко выкручивалась и удирала, очутившись через несколько секунд где-то на шкафу, а значит, вне зоны досягаемости четвероклассницы Сони. Когда с работы приходила мама, Соня бежала жаловаться, но мелкая пряталась за юбку покровительницы, начинала подхалимно и жалобно ныть, мол, на нее наговаривают, мама отчитывала Соню за вранье и неумение быть старшей. Без дальнейших разбирательств отправлялась по своим делам. Что значило «быть старшей», Соня не имела понятия. Она просто хотела справедливости. И иногда понимания, человеческого сочувствия. Но мелкая показывала язык, Соня оставалась не отмщенной, а ее злость с последующими вредными поступками мелкой будто наслаивалась на прошлые выходки.

К папе с житейскими вопросами Соня не подходила, ибо на все ее жалобы он отвечал: «Угу». Ответ ее в корне не устраивал. Все же, какие бы гадости ни делала мелкая, Соня все равно ее любила, понимая, что она единственное существо, которое когда-нибудь, возможно, поймет ее. Хотя иногда в сердцах и кричала на всю квартиру: «Ты мне больше не сестра! Ненавижу тебя!»

Все детство Анна изо всех сил оберегала дочек. Не позволяла им делать самостоятельно практически ничего. Постоянно учила и одергивала: «Как ты моешь посуду? Кто так тряпку держит? Не трогай это. Отойди оттуда» и многие-многие «нельзя» и «не так, как надо». Соня рано поняла, что ей не нравится чрезмерная опека. Уже в пять лет стала бунтовать: хотела делать все сама. Строгая мама тут же обижалась и обвиняла свою неразумную дочь в черной неблагодарности, пыталась пристыдить. Когда Соня стала старше, к неблагодарности добавились речи о том, что мама рожала ее в муках, положила свою молодость, красоту, нервы и все зарплаты на детей, и Соня просто обязана склонить голову в почтении за такие подвиги. Только девочка не могла взять в толк: если заводить детей по любви, обожать их сильнее всего в жизни, то почему они должны слушать такие речи и чувствовать себя виноватыми в растраченной жизни родной матери? А если заводить детей без любви, то зачем?

Родители трудились, не забывая подмечать, что работают нехотя на нелюбимой работе ради семьи и детей. Часто говорили, что устали от: детей, друг друга, родственников, низких зарплат, пустых полок в магазинах. Жаловались, но Соня не понимала, зачем все это делать, если они вольны поступать, как им хочется? Взрослые, без надзирательской опеки, но с социальными обязанностями, они устали в первую очередь от самих себя, что Соня чувствовала без слов. Выполняемые обязанности, как выходило из речей мамы и папы, делали их нестерпимо несчастными. Соня чувствовала себя виноватой в том, что они вынуждены проживать свои дни в муках. Но свою жизнь провести собиралась совершенно иначе — в счастье.

Соня понимала, что к своей семье как-то не подходит. Вообще все члены семьи друг к другу не подходят. Например, мама — гречка, папа — рис, мелкая — пшено, а сама Соня — ежевика. Название себе она придумала, когда услышала это смешное, как ей показалось, слово на уроке окружающего мира. У всех членов семьи были определенные названия, понятные даже младенцам, а Соня какая-то ежевика, то есть выделялась из своей семьи сильнее всех.