Всемогущее правительство: Тотальное государство и тотальная война

Людвиг фон Мизес

В книге представлена неотразимая критика политических, социальных и экономических идеологий, определявших историю Западной Европы и США в течение последних 200 лет. Автор подробно анализирует, как в специфических исторических и географических обстоятельствах в Германии эти идеологии (этатизм и национализм) породили стремление к автаркии и завоеванию требующегося для этого «жизненного пространства», став причиной Второй мировой войны, а также как те же самые идеологии помешали другим западноевропейским странам предотвратить надвигавшуюся общеевропейскую катастрофу. Мизес первым показал, что нацизм и фашизм представляют собой тоталитарные коллективисткие системы, имея гораздо больше общего с коммунизмом, чем с капитализмом свободного рынка. Более того, они являются логическим следствием необузданного этатизма и милитаризма дофашистских обществ. В пропитанной марксизмом интеллектуальной атмосфере 1940-х годов установленная Мизесом связь фашизма с марксистским социализмом стала настоящим шоком. Последняя глава содержит пророческую критику идеи мирового правительства, включая всемирные торговые соглашения. Особую актуальность для нашего времени представляет объяснение автором природы современного протекционизма как необходимого следствия вмешательства государства в экономику вообще и социального законодательства в особенности. Именно здесь корень проблем, которые сегодня парализовали переговоры о «правилах» международной торговли в рамках ВТО.

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Всемогущее правительство: Тотальное государство и тотальная война предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

← Введение

Часть I Крах либерализма в Германии

Глава I Либерализм в Германии

1. Старый порядок и либерализм

Было бы фундаментальной ошибкой понимать дело так, что нацизм представляет собой воскрешение или продолжение политики и умонастроения ancien régime[18] или проявление «прусского духа». Ни нацизм, ни предшествовавший ему и нашедший в нем свое развитие пангерманизм не являются порождением пруссачества в духе Фридриха Вильгельма I или Фридриха II, прозванного Великим. В намерения пангерманистов и нацистов никогда не входило восстановление политики курфюрстов Бранденбургских или первых четырех королей Пруссии. Иногда они заявляли, что мечтают восстановить утраченный рай старой Пруссии, но это была лишь пропаганда для публики, почитающей героев ушедших дней. Нацистская программа предусматривает не возрождение чего-то прошлого, а установление совершенно нового и неслыханного.

Прусское государство Гогенцоллернов было полностью разрушено французами в битвах при Йене и Ауэрштадте (1806). Прусская армия была окружена в Пренцлау и Раткау[19], и гарнизоны важнейших крепостей капитулировали без единого выстрела. Король нашел убежище у царя, посредничество которого помогло ему сохранить трон. Но Пруссия к тому времени уже была внутренне надломлена; она прогнила до основания и разложилась, а Наполеон всего лишь нанес последний удар. Дело было в том, что идеология, на которую опиралось государство, утратила былое влияние, рухнув под натиском новых либеральных идей.

Подобно всем прочим государям и герцогам, основавшим свое суверенное правление на обломках Священной Римской империи германской нации[20], Гогенцоллерны также рассматривали свое королевство как семейное достояние, границы которого они пытались расширить с помощью силы, хитрости и брачных союзов. Обитатели их королевства являлись подданными, обязанными повиноваться приказам. Они были принадлежностью земли, собственностью правителей, имевших право поступать с ними ad libitum[21]. До их счастья и благосостояния дела никому не было.

Естественно, король был заинтересован в материальном благополучии своих подданных. Но этот интерес не имел никакого отношения к идее, что гражданское правительство должно заботиться о благосостоянии народа. Король заботился о повышении зажиточности своих крестьян и горожан, потому что именно из их доходов формировались поступления в казну. Его интересовали не люди, а налогоплательщики. Страна должна была управляться так, чтобы он мог увеличивать свою мощь и пышность двора. Германские князья завидовали богатству Западной Европы, которая обеспечивала королей Франции и Великобритании средствами на содержание сильных армий и флота. Поэтому они поощряли развитие торговли, производства и сельского хозяйства, чтобы увеличивать доходы казны. При этом подданные являлись всего лишь пешками в королевских играх.

Но к концу XVIII столетия отношение подданных существенно изменилось. Из Западной Европы проникали новые идеи. Люди, привыкшие слепо подчиняться данной от Бога власти князей, впервые услышали такие слова, как свобода, самоопределение, права человека, парламент, конституция. Немцы научились понимать смысл опасных лозунгов.

Ни один немец ничего не внес в развитие великой системы либеральной мысли, преобразовавшей структуру общества и заменившей власть королей и их фавориток властью народа. Участвовавшие в развитии этих идей философы, экономисты и социологи думали и говорили на английском или французском языках. В XVIII в. немцы не сумели даже сделать приемлемые переводы этих английских, шотландских и французских авторов. Достижения немецкой идеалистической философии достаточно убоги по сравнению с работами их английских и французских современников. Но немецкие интеллектуалы с энтузиазмом встречали западные идеи свободы и прав человека. Немецкая классическая литература пронизана этими идеями, а великие немецкие композиторы писали музыку на стихи, восхвалявшие свободу. Стихи, пьесы и другие сочинения Фридриха Шиллера от первой до последней буквы являются гимном свободе. Каждое написанное Шиллером слово становилось очередным ударом по отжившей политической системе Германии; его труды восторженно встречались почти всеми немецкими книгочеями и театралами. Разумеется, интеллектуалов было меньшинство. Широкие народные массы с книгами и театрами были незнакомы. Это были бедные крепостные восточных провинций и обитатели католических провинций, медленно высвобождающиеся из пут, наложенных контрреформацией. Даже в более развитых западных районах и в городах было еще полно неграмотных и малограмотных. Массы не интересовались политическими вопросами; они слепо повиновались, потому что жили в страхе перед муками ада, веру в которые им внушила церковь, и в еще большем страхе перед полицией. Они находились вне пределов немецкой цивилизации и культурной жизни; они знали только свои местные диалекты и с трудом понимали того, кто говорил на другом диалекте либо на немецком литературном языке. Но численность отсталых групп постепенно сокращалась. Экономическое процветание и образование делали свое дело. Благодаря повышению уровня жизни все больше становилось тех, кто мог позволить себе заботиться не только о пище и крыше над головой и кто помимо выпивки знал и другие развлечения. Каждый, кому удавалось выбраться из нищеты и присоединиться к обществу цивилизованных людей, становился либералом. Если не считать небольшой группы государей и их аристократических приближенных, практически все, кто интересовался политическими вопросами, были либералами. В те дни в Германии были только либералы и люди, не интересующиеся политикой, но число последних постоянно сокращалось, а ряды либералов росли.

Все интеллектуалы сочувствовали Французской революции. Они ужасались якобинскому террору, но приветствовали великие реформы. В Наполеоне они видели того, кто способен сохранить и завершить эти реформы, и, подобно Бетховену, отвернулись от него, когда он предал свободу и сделался императором.

Никогда прежде никакое интеллектуальное движение не охватывало всю Германию, и никогда прежде немцы не были столь едины в своих чувствах и идеях. Усвоение пришедших с Запада идей фактически превратило людей, говоривших по-немецки и являвшихся подданными владетельных князей, прелатов, графов и городских патрициев, в нацию, в немецкую нацию. Только после этого возникло то, чего раньше еще не бывало: немецкое общественное мнение, немецкая общественность, немецкая литература и сама Германия как родина и отечество. Теперь немцам стали понятны античные авторы, которых они проходили в школе. Они иначе стали смотреть на собственную историю, которая перестала быть только историей войн между князьями за землю и доходы. Усвоение западных идей превратило подданных множества мелких княжеств в граждан Германии.

Новый дух потряс основания княжеских тронов — традиционную лояльность и покорность подданных, всегда готовых подчиняться деспотическому правлению группы привилегированных семей. Теперь немцы мечтали о Германии с парламентским правительством и правами человека. Они стали безразличны к судьбе существовавших немецких государств. Немцы, называвшие себя «патриотами», — новое словечко, пришедшее из Франции, — презирали эти гнезда деспотизма и злоупотреблений властью. Они ненавидели тиранов. И больше всего ненавидели Пруссию, потому что воспринимали ее как самую сильную и опасную угрозу немецкой свободе.

Прусский миф, созданный историками XIX в. с полным пренебрежением к фактам, пытается нам внушить, что современники относились к Фридриху II точно так же, как сами эти историки, — как к борцу за величие Германии, поборнику национальной мощи и единства, народному герою. Нет ничего дальше от истины. Современники воспринимали бесконечные войны этого короля как борьбу за расширение владений Бранденбургской династии, касавшуюся только самой династии. Его полководческим гением восхищались, но жестокость прусской системы вызывала отвращение. Подданные превозносили своего короля по необходимости, чтобы избежать его недовольства, поскольку он отличался свирепой мстительностью. Когда им восторгались люди, жившие за пределами Пруссии, это было замаскированной критикой собственного властителя. Подданные мелких князей использовали этот прием как наименее опасный способ унизить своих карманных Неронов и Борджиа. Они прославляли его военные победы, но считали себя счастливцами, потому что были недосягаемы для его капризов и жестокости. Они одобряли Фридриха только за то, что он воевал с их собственными тиранами.

В конце XVIII в. общественное мнение Германии было столь же единодушным в отрицании старого порядка, как это было во Франции накануне революции. Немцы равнодушно взирали на захват французами территории по левому берегу Рейна, на поражение Австрии и Пруссии, на распад Священной империи и создание Рейнской конфедерации[22]. Они славили реформы, которые проводили правительства всех немецких государств под давлением французских идей. Они восхищались Наполеоном как великим полководцем и правителем точно так же, как прежде Фридрихом Прусским. Немцы возненавидели французов — как и французские подданные императора — только когда в конце концов устали от бесконечных войн. Когда Великая армия погибла в России, люди проявили интерес к кампаниям, покончившим с Наполеоном, но и то лишь потому, что надеялись, что с его падением у них возникнут парламентские правительства. Последующие события развеяли эти иллюзии, и началось революционное брожение, приведшее к восстанию 1848 г.

Утверждалось, что корни современного национализма и нацизма следует искать в сочинениях романтиков, в пьесах Генриха фон Клейста и в политических балладах, распевавшихся в конце войны с Наполеоном. Но это также заблуждение. Утонченные работы романтиков, извращенная эмоциональная атмосфера пьес Клейста и патриотические песни освободительной войны не оказали заметного влияния на публику; философские и социологические эссе, рекомендовавшие возврат к средневековым институтам, считались маловразумительными. Людей интересовало не Средневековье, а парламентская жизнь Запада. Они читали не романтиков, а Гёте и Шиллера, ходили на пьесы Шиллера, а не Клейста. Шиллер стал главным поэтом нации; в его восторженных обращениях к свободе немцы находили свой идеал. Празднование столетия Шиллера (в 1859 г.) вылилось в самую внушительную политическую демонстрацию в истории Германии. Немецкий народ был единодушен в приверженности идеям Шиллера, идеям либерализма.

Все попытки отвратить немцев от идеалов свободы провалились. Учения противников свободы были непопулярны. Полиция Меттерниха безуспешно боролась с усилением либерализма.

Только в последние десятилетия XIX в. влияние либеральных идей начало ослабевать. Их затмили доктрины этатизма. Этатизм — нам придется иметь с ним дело позднее — это система социально-политических идей, не имеющая исторических предшественников, не связанная с прежними теориями и концепциями, хотя — если учитывать особенности рекомендуемой им экономической политики — его можно с известным основанием назвать неомеркантилизмом.

2. Слабость немецкого либерализма

Почему же, несмотря на то, что примерно в середине XIX в. немцы, интересовавшиеся политикой, были едины в приверженности либерализму, страна не сумела стряхнуть ярмо абсолютизма и установить демократию и парламентскую форму правления.

Начнем с сопоставления условий в Германии и в Италии, которая находилась в похожей ситуации. Итальянцы тоже были настроены либерально, но итальянские либералы были беспомощны. Австрийская армия была достаточно сильна, чтобы подавить любую попытку революционного переворота. Иностранная армия держала либерализм в узде; от австрийского владычества Италию освободили другие иностранные армии. В Сольферино, в Кёниггреце и на берегах Марны[23] французы, пруссаки и англичане вели сражения, избавившие Италию от правления Габсбургов. Подобно тому как итальянский либерализм был бессилен против австрийской армии, так и немецкий либерализм не мог противостоять армиям Австрии и Пруссии. В составе австрийской армии немцев было немного. Армия Пруссии, разумеется, была преимущественно немецкоязычная; литовцы, поляки и другие славяне составляли меньшинство. Но огромное число этих людей, говоривших на одном из немецких диалектов, было набрано в армию из политически еще не проснувшихся слоев общества. Это были выходцы из восточных провинций, с восточных берегов Эльбы, в большинстве своем неграмотные и не знакомые с умонастроениями интеллектуалов и горожан. Они ничего не слышали о новых идеях, были воспитаны в традиции повиновения юнкерам, осуществлявшим административную и судебную власть в их деревнях, которым они были обязаны платить дань в виде оброка и барщины и которые были для них законными господами. Вчерашние крепостные были неспособны ослушаться приказа стрелять в людей. Верховный главнокомандующий прусской армии мог на них положиться. Отряды, разгромившие прусскую революцию в 1848 г., состояли именно из этих людей и поляков.

Таковы были условия, помешавшие немецким либералам превратить слово в дело. Они были вынуждены ждать, когда рост благосостояния и образования приведет этих отсталых людей под знамена либерализма. И вот тогда, верили они, победа либерализма станет неизбежной. Время работало на либерализм. Но, увы, эти ожидания не оправдались. Злой рок Германии заключался в том, что прежде чем удалось обеспечить триумф либерализма, либерализм и либеральные идеи оказались низвергнуты — не только в Германии, но и повсюду — другими идеями, которые и на этот раз пришли в Германию с запада. Немецкий либерализм не успел еще выполнить свою задачу, когда потерпел поражение от этатизма, национализма и социализма.

3. Прусская армия

Прусская армия, участвовавшая в Лейпцигском сражении и в битве при Ватерлоо[24], сильно отличалась от армии, созданной Фридрихом Вильгельмом I, которой Фридрих II командовал в трех больших войнах[25]. Старая прусская армия была разгромлена и уничтожена в 1806 г. и уже не возродилась.

В прусскую армию XVIII столетия людей набирали силой, муштровали с помощью порки и держали в подчинении совершенно варварскими методами. Солдаты были большей частью иностранцами. Короли отдавали им предпочтение перед своими подданными, считая, что последние полезнее, когда работают и платят налоги, чем когда маршируют в строю. В 1742 г. Фридрих II поставил целью довести число иностранцев в пехоте до двух третей и лишь на треть оставить местных уроженцев. Полки комплектовались преимущественно из иностранных дезертиров, военнопленных, преступников, бродяг, бездельников и тех, кого вербовщики загнали в армию обманом и силой. Эти солдаты были готовы бежать при малейшей возможности. Поэтому важнейшей частью военного дела была борьба с дезертирством. Фридрих II начинает свой главный трактат по стратегии «Общие принципы ведения войны» с 14 правил предотвращения дезертирства. Решение тактических и даже стратегических вопросов было подчинено задачам борьбы с дезертирством. Войсковые части можно было использовать только в едином строю. Рассылка патрулей была делом рискованным. Стратегическое преследование разбитого врага было невозможно. Ночные марши и атаки, так же как ночевки в лесистой местности, тщательно избегались. Как в военное, так и в мирное время от солдат требовали бдительно следить друг за другом. Гражданские под страхом тягчайших наказаний были обязаны перекрывать дороги при розысках дезертиров, ловить их и сдавать в армию.

Офицеры в этой армии были, как правило, из дворян. Среди них также было много иностранцев, но большинство составляли выходцы из прусского юнкерства. В своих произведениях Фридрих вновь и вновь повторяет, что люди простого происхождения не могут быть офицерами, потому что их умы заняты наживой, а не честью. Хотя положение офицера было достаточно выгодным и даже командир роты получал довольно высокое жалованье, значительная часть земельной аристократии предпочитала не пускать своих сыновей на военную службу. Короли нередко посылали полицейские отряды для похищения молодых дворян и помещения их в военные училища. Получаемое там образование вряд ли было лучше, чем в начальных школах. Люди с высшим образованием в рядах прусского офицерства были крайне редки^[12].

Такая армия могла воевать — а с хорошим полководцем и побеждать — только против армий, организованных на таких же принципах. Наполеон расшвырял эту армию, как солому.

Армии Французской революции и первой империи были истинно народными. Это были армии свободных людей, а не сброд в завитых париках. Их командиры не боялись дезертирства. Поэтому они могли отказаться от традиционной тактики наступления в сомкнутых цепях и стрельбы залпом, не целясь. Они могли принять новую тактику боя — вести войска колоннами и проводить стычки небольшими силами. Новая структура армии принесла с собой новую тактику, а потом и новую стратегию. Против всего этого прусская армия оказалась беспомощной.

Французская модель была взята за образец при реорганизации прусской армии в 1808–1813 гг. В основу был положен принцип воинской повинности для всех физически годных мужчин. В 1813–1815 гг. новая армия выдержала испытание в боях. После этого ее организация оставалась неизменной почти полстолетия. Неизвестно, как эта армия проявила бы себя в случае иностранной агрессии — история не предоставила ей возможность пройти это испытание. Но одно известно наверняка, будучи засвидетельствованным событиями революции 1848 г.: лишь отдельные части согласились воевать против «внутреннего врага», собственного народа, так что в случае непопулярной захватнической войны на этих солдат нельзя было бы положиться.

В ходе подавления революции 1848 г. абсолютно надежными оказались только части королевской гвардии, состоявшие из людей, лично преданных королю, кавалерия и полки, набранные в восточных провинциях. Части, в которых служили призывники из западных районов, милиция (Landwehr) и резервисты из восточных районов оказались в той или иной степени заражены либеральными идеями.

Срок службы в гвардии и кавалерии составлял три года, тогда как в остальных частях только два. Из этого генералы сделали вывод, что два года недостаточно для того, чтобы из гражданского человека сделать солдата, безусловно преданного королю. Для сохранения прусской политической системы с ее королевским абсолютизмом и юнкерским сословием нужна была армия, готовая без лишних вопросов воевать против того противника, на которого укажут командиры. Эта армия — армия его королевского величества, а не народная или армия парламента — должна была в случае необходимости разгромить любое революционное движение в Пруссии или в любом из малых государств Конфедерации, а также отразить возможное вторжение с запада, имеющее целью заставить германских властителей дать своим подданным конституцию и другие послабления. В Европе 1850-х годов, где император Франции[26] и британский премьер-министр лорд Пальмерстон открыто выражали симпатию народным движениям, угрожавшим законным интересам королей и аристократов, армия дома Гогенцоллернов была rocher de bronze[27] посреди поднимавшейся волны либерализма. Сделать эту армию надежной и несокрушимой значило нечто большее, чем сохранение трона Гогенцоллернов и их аристократических прислужников; это означало спасение цивилизации от угрозы революции и анархии. Такова была философия Фридриха Юлиуса Шталя и правых гегельянцев, таковы были идеи прусских историков, принадлежавших школе Kleindeutsche[28], такими были настроения военных кругов при дворе короля Фридриха Вильгельма IV. Конечно, этот король был невротиком со слабым здоровьем, постепенно сходившим с ума. Но военачальники во главе с генералом фон Рооном, имевшие поддержку принца Вильгельма[29], брата короля и наследника престола, находились в здравом уме и настойчиво шли к поставленной цели.

Частичный успех революции выразился в создании парламента Пруссии. Но его полномочия были настолько ограничены, что Верховный главнокомандующий имел полную возможность принимать любые меры, которые казались ему необходимыми для превращения армии в абсолютно надежный инструмент власти.

Эксперты считали, что для полноценной подготовки пехотинца совершенно достаточно двух лет службы. Король увеличил срок службы до двух с половиной лет в 1852 г. и до трех в 1856 г. по чисто политическим соображениям. Благодаря этому сильно увеличивались шансы на успех в случае повторения революционного восстания. Военная партия не была уверена, что в ближайшем будущем сил гвардии и регулярных частей окажется достаточно для разгрома плохо вооруженных повстанцев. Исходя из этого, она пошла на всестороннюю реформу армии.

Целью реформы было повышение боеспособности армии и обеспечение ее безусловной верности королю. Численность пехотных частей была почти удвоена, артиллерийских — увеличена на 25 %, а также были созданы новые кавалерийские части. Ежегодный призыв был увеличен с 40 000 до 63 000 человек, и пропорционально выросла численность офицерского корпуса. В свою очередь, милиции предстояло стать резервом регулярной армии. Люди старших возрастов были уволены из милицейских частей как не вполне надежные. На руководящие посты были назначены офицеры действующей армии^[13].

В сознании своей силы, которую им дало продление срока службы, и в уверенности, что в обозримом будущем можно не опасаться революционного взрыва, двор провел эту реформу, даже не проконсультировавшись с парламентом.

К тому времени безумие короля стало настолько заметным, что принц Вильгельм был назначен принцем-консортом; теперь королевская власть сосредоточилась в руках сговорчивого сторонника аристократической клики и военных ястребов. В 1859 г., во время войны между Австрией и Францией, была проведена мобилизация прусской армии. Демобилизацию провели таким образом, что оказались достигнуты цели реформы. К весне 1860 г. были созданы все предусмотренные планом реформ воинские подразделения. Только после этого кабинет передал законопроект о реформе в парламент с просьбой утвердить необходимое увеличение расходов^[14].

Борьба с этим законопроектом была последним политическим деянием немецкого либерализма.

4. Конституционный конфликт в Пруссии

Прогрессисты, как назвали свою партию либералы, вошедшие в нижнюю палату прусского парламента (палата депутатов), ожесточенно сопротивлялись реформе. Король — Фридрих Вильгельм IV уже умер, и трон унаследовал Вильгельм I — распустил парламент, но избиратели опять обеспечили большинство прогрессистам. Король и министры не смогли справиться с противодействием законодателей. Поэтому реформу они проводили без одобрения парламента, т. е. вне конституционных рамок. Армия провела две кампании и разгромила Данию в 1864 г. и Австрию в 1866 г.[30] И лишь после этого прусский парламент уступил, после присоединения королевства Ганноверского, курфюрства Гессенского, герцогств Нассау, Шлезвиг и Гольштейн, а также вольного города Франкфурта, после утверждения верховенства Пруссии над всеми государствами Северной Германии и заключения военного соглашения с государствами Южной Германии, по которому они также подчинились Гогенцоллерну. Прогрессивная партия раскололась, и некоторые бывшие ее члены поддержали правительство. Король получил большинство в парламенте. Нижняя палата проголосовала за одобрение всех неконституционных мероприятий правительства и задним числом, после шести лет сопротивления, узаконила реформу и все расходы правительства. Конституционный конфликт закончился полной победой короля и столь же полным поражением либерализма.

Когда делегация палаты депутатов принесла королю примирительный ответ на его речь, произнесенную при открытии новой сессии, он высокомерно заявил, что действовать так, как в последние годы, — его долг, и в будущем в подобных обстоятельствах он будет действовать точно так же. Но в ходе конфликта король не раз был готов сдаться. В 1862 г. он потерял все надежды преодолеть сопротивление народа и был готов отречься от престола. Генерал фон Роон убедил его сделать последнюю попытку и назначить премьер-министром Бисмарка. Бисмарк примчался из Парижа, где был представителем Пруссии при дворе Наполеона III. Король, по его словам, выглядел «утомленным, угнетенным и обескураженным». Когда Бисмарк попытался изложить свое понимание политической ситуации, Вильгельм прервал его словами: «Я предвижу совершенно ясно, чем все это кончится. На Оперной площади, под моими окнами, отрубят голову сперва вам, а несколько позже и мне». Вдохнуть мужество в трепещущего Гогенцоллерна оказалось непростой задачей. Но в конце концов, сообщает Бисмарк, «я воззвал к его воинской чести, и он увидел себя в положении офицера, обязанного защищать свой пост, пока не погибнет»^[15].

Королева, принцы и многие генералы были испуганы еще сильнее. В Англии королева Виктория бессонными ночами думала о положении своей старшей дочери, которая была женой кронпринца. По королевскому дворцу в Берлине бродили тени Людовика XVI и Марии Антуанетты.

Однако все эти страхи были беспочвенны. Прогрессисты не замышляли новой революции, а если бы и рискнули, то были бы разгромлены.

Подвергавшиеся со всех сторон нападкам немецкие либералы, эти преданные науке люди, читатели философских трактатов, любители музыки и поэзии, прекрасно понимали, почему провалилось восстание 1848 г. Они знали, что не смогут создать народное правительство в стране, миллионы жителей которой все еще пребывают в тисках религиозных суеверий, неграмотности и дикости. По существу, политическая проблема была проблемой образования. Конечный успех либерализма и демократии представлялся несомненным. Движение в сторону парламентаризма неодолимо. Но для победы либерализма необходимо, чтобы просвещение затронуло тот слой населения, в котором король набирает верных себе солдат, сделав их приверженцами либеральных идей. Тогда король будет вынужден уступить, и власть достанется парламенту без кровопролития. Либералы были настроены всеми силами оберегать немецкий народ от ужасов революции и гражданской войны. Они были уверены, что в не столь отдаленном будущем получат полную власть над Пруссией. Нужно было только подождать.

5. Программа «Малой Германии»

В ходе конституционного конфликта прусские прогрессисты не добивались уничтожения или ослабления армии. Они понимали, что в существовавших обстоятельствах Германия нуждалась в сильной армии для защиты своей независимости. Они лишь хотели отобрать армию у короля и сделать ее инструментом защиты немецкой свободы. Вопрос был в том, кто будет контролировать армию — король или парламент?

Целью немецкого либерализма было преодоление постыдной раздробленности Германии на тридцать с лишним малых государств и создание единого либерального государства. Большинство либералов считали, что будущая Германия не должна включать Австрию. Австрия очень сильно отличалась от других немецкоговорящих стран; у нее были собственные проблемы, чуждые остальной нации. Либералы не могли не рассматривать Австрию в качестве самого опасного препятствия немецкой свободе. Австрийский двор находился под влиянием иезуитов, ее правительство заключило конкордат с папой Пием IX, известным своей враждебностью ко всем современным идеям. Император Австрии не собирался добровольно отказываться от того положения, которое его предки занимали в Германии более 400 лет. Либералы хотели, чтобы у Пруссии была сильная армия, потому что боялись австрийского владычества, новой контрреформации и восстановления реакционной системы покойного князя Меттерниха. Их целью было единое правительство для всех немцев за пределами Австрии (и Швейцарии). Поэтому они называли себя малогерманцы (Kleindeutsche), в противоположность великогерманцам (Grossdeutsche), которые хотели включения в состав будущей Германии тех частей Австрии, которые прежде входили в Священную империю.

Но помимо этого были и другие внешнеполитические обстоятельства, требовавшие увеличения прусской армии. Францией в те годы правил авантюрист, убежденный, что может сохранить трон только военными победами. В первое десятилетие своего царствования он уже провел две кровавых войны. Казалось, что теперь черед Германии. Не было сомнений, что Наполеон III лелеет идею присоединения территории по левому берегу Рейна. Кто, кроме прусской армии, мог защитить Германию?

Была еще одна проблема — Шлезвиг-Гольштейн. Граждане Гольштейна, Лауенбурга и Южного Шлезвига были решительными противниками датского правления. Немецких либералов мало интересовали изощренные аргументы юристов и дипломатов относительно обоснованности разных притязаний на земли Эльбских герцогств. Их не впечатляла доктрина, что вопрос о правителе страны следует решать с учетом положений феодального права и семейных соглашений столетней давности. Они поддерживали западный принцип самоопределения. Жители этих герцогств не желали оказаться под владычеством человека, все притязания которого покоились на том, что он был женат на герцогине с сомнительными правами на трон Шлезвига и безо всяких прав на трон Гольштейна. Они мечтали об автономии в рамках Германской конфедерации. Для либералов был важен этот единственный факт. Почему отказывать этим немцам в том, что получили британцы, французы, бельгийцы и итальянцы? Но поскольку король Дании не собирался отказываться от своих притязаний, без помощи оружия этот вопрос было решить невозможно.

Но было бы ошибкой оценивать все эти проблемы с точки зрения позднейших событий. Бисмарк освободил Шлезвиг-Гольштейн от датских угнетателей только для того, чтобы присоединить его к Пруссии. И он присоединил не только Южный Шлезвиг, но и Северный, население которого предпочитало остаться под эгидой Датской короны. Не Наполеон III напал на Германию; это Бисмарк двинул войска на Францию. В начале 1860-х годов такого поворота событий никто не предвидел. В то время в Европе, да и в Америке, главным нарушителем мира и агрессором все считали императора Франции. Симпатии к стремлению немцев к объединению в значительной степени объяснялись убеждением, что единая Германия составит противовес Франции и, таким образом, обеспечит Европе мирное будущее.

К тому же религиозные предубеждения малогерманцев направили их по ошибочному пути. Подобно большинству либералов, они считали протестантизм первым шагом на пути от средневекового невежества к просвещению. Малогерманцы боялись католической Австрии и предпочитали Пруссию, где большинство населения составляли протестанты. Вопреки опыту они надеялись, что Пруссия более открыта либеральным идеям, чем Австрия. Нужно отметить, что в те критические годы политические условия в Австрии были неудовлетворительными. Но дальнейшие события доказали, что протестантизм защищает свободу не лучше католицизма. Идеалом либерализма является полное отделение церкви от государства, а также равная терпимость ко всем вероисповеданиям.

Но в эту ошибку впали не только немцы. Заблуждение французских либералов доходило до того, что поначалу они приветствовали победу Пруссии в Кёниггреце (Садова). Позже они осознали, что поражение Австрии было приговором и для Франции, и лишь тогда — слишком поздно — их боевым кличем стал лозунг: «Реванш за Садова!»

В любом случае, Кёниггрец был сокрушительным поражением для немецкого либерализма. Либералы понимали, что кампания ими проиграна. Тем не менее они были полны надежд. Они были твердо намерены продолжить борьбу в новом парламенте Северной Германии. Им казалось, что эта борьба должна привести к победе либерализма и сокрушению абсолютизма. Каждый день приближал момент, когда король утратит возможность использовать «свою» армию против народа.

6. Эпизод с Лассалем

Для понимания прусского конституционного конфликта можно было бы обойтись и без упоминания Фердинанда Лассаля. Его появление на политической сцене не сказалось на ходе событий. Но оно стало предвестником чего-то совершенно нового; впервые дали о себе знать силы, которым предстояло определить судьбу Германии и всей западной цивилизации.

В то время как прусские прогрессисты вели борьбу за свободу, Лассаль неистово и ожесточенно воевал против них, проповедуя евангелие классовой войны и подстрекая рабочих отвернуться от прогрессистов. Он говорил, что прогрессисты, эти представители буржуазии, являются смертельными врагами рабочих. Нужно бороться не с государством, а с эксплуататорскими классами. Государство — ваш друг; ну, разумеется, не государство, управляемое господином фон Бисмарком, а государство, во главе которого буду я, Лассаль.

Конец ознакомительного фрагмента.

← Введение