Снежный король. Сны об Александре Блоке

Любовь Сушко

Повествование о первом поэте Серебряного века сквозь призму снов, стихотворений, мифов и сказок, которые и сам он о себе создавал, и помогли ему в том современники. Любимый жанр автора – мистический реализм – используется здесь во всей своей полноте. Рыцари, дамы, драконы, сны и грезы. Во второй части – повествование о Гамлете – любимом герое А. Блока плавно переливается в сказки о рыцарях и прекрасных дамах – главная тема его творчества. С любовью и нежностью к поэту и Серебряному веку.

Часть 2 Рождённые в года глухие

Глава 1 Незнакомка

Когда она в своих шелках и духах появилась в первый раз, шагнув в реальность из грез и видений, он не помнил того момента. Но как только он увидел ее впервые, душевное равновесие вернулось к нему.

Он знал, кто она такая — Ксения, Оксана, первая женщина в его жизни, единственная его любовь.

И только здесь, среди чужих он получал невероятное удовольствие, оттого, что она пусть и в воображении, но оставалась рядом с ним. Она никуда не уходила, но слушала, понимала его. И в такие минуты ему не нужна была жена. Только она одна заменяла всех женщин и прекрасных дам.

И он становился властелином и королем в своих видениях. И сожалел о том, что приходится садиться на извозчика и возвращаться назад, туда, где все от него чего-то ждут и требуют, ничего не давая взамен.

Но он понимал, что нельзя совсем уйти от реальности. С ней все равно придется соприкасаться..

Тогда и появилось стихотворение, которое взбудоражило весь мир и потрясло его устои раз и навсегда.

В тот вечер он появился на знаменитой башне, они бесновались, как обычно, так и не решив, кто из них король, кто первый. Даже забавно было следить за ними.

И ясно только одно, что все они тайно враждебны друг другу.

И так приятно ему было оставаться неузнанным. Он просто стоял в стороне, смотрел и слушал. И вдруг профессор, главным делом в жизни которого был эпатаж, резко, с ловкостью беса самого, повернулся к нему и воскликнул:

— А может вы, юноша что-то прочтете нам, мы уже устали от стариков.

Он потешался, издевался, хотя его и на самом деле трудно было назвать молодым.

И ему пришлось встать во весь свой рост. Каким же высоким и широкоплечим он оказался. И тихо, очень тихо он начал читать:

По вечерам над ресторанами

Они смолкли, хотя и не сразу И все поворачивались к нему.

А в середине стихотворения это уже было похоже на немую сцену из какого-то спектакля.

И когда он произнес:

Ты право, пьяное чудовище,

Я знаю — истина в вине

Они не могли больше пошевелиться. И все, кто там находился, все они были совершенно зачарованы.

И только профессор потребовал, чтобы он читал снова.

А когда опомнился окончательно, он страшно пожалел о том, что своими руками вытащил его из тьмы кромешной и явил этому миру.

Все его обступили и не могли скрыть восторгов.

А он отвечал тихо и односложно.

К нему пришла грандиозная слава мгновенно, а она его раздражала страшно. Он старался от нее отстраниться, словно это было в его власти.

Но это как в любви, чем меньше славу мы любим, тем легче нравимся мы ей, она ускользает от тех, кто к ней стремится.

Об этом уже утром писали все газеты. Алекс удивленно перечитывала написанное. Теперь все его похождения будут описаны в дневниках и репортажах, он больше не сможет скрыться и спрятаться от них. И от жены он ничего не сможет скрыть, как бы не старался.

Люба прочитала все это и пришла в ярость. Как мало она понимала в творчестве, но для любой женщины было очевидно. Какой-то призрак странный вытеснил и затмил ее живую. Он разлюбил ее или никогда не любил, какая разница.

И напрасно мать внушала ей, что принять надо все, как есть, она не собиралась этого делать.

Она и прежде ни в чем не была уверенна, а теперь тем более.

Глава 2 Тайна Незнакомки

Самое знаменитое стихотворение А. Блока — бесспорно «Незнакомка». Но возникло оно не случайно, не на пустом месте. Он шел к каждому своему шедевру и создавал контекст из стихотворений, который оттенял и усложнял и сам шедевр. Шлифовались образы и темы, иными становились мотивы.

Только в определенном контексте его и можно понять, недаром сам поэт составлял и публиковал книги, которые были для него единым целым организмом.

Первое стихотворение, связанное с «Незнакомкой» написанной в апреле 1906 года, появилось августе 1905 года «Там, в ночной завывающей стуже», а потом в марте 1906 года появилось стихотворение «Твое лицо бледней, чем было». Знакомые темы и образы проступают и в сентябре 1906 года в стихотворении «Там дамы щеголяют модами». Он словно бы еще раз пытается прикоснуться к тайне, дорисовать еще какие-то штрихи к своей таинственной картине, услышать невероятную музыку, которая звучит в знаменитом тексте. Именно эта музыкальность и привела в восторг и друзей и противников поэта.

Стихотворение «Незнакомка» обращено в прошлое, там запечатлено воспоминание о романе с К. М. Садовской и дается ее портрет, но оно — первая ступенька и в грядущее — появляются в черты актрисы Н. Н. Волоховой, и сотворение нового мифа на основе Снежной маски и Клеопатры. Но как же все происходило, как возник тот миф в апреле 1906 года.

Первые штрихи — завывающая стужа и поле, усыпанное звездами — то ли небо перед нами, то ли земля — понять этого невозможно.

В снежном уборе проступает лицо из снежного кружева, мистика и реальность — так и непонятно, что же там на самом деле. В окончательном варианте оно исчезнет за вуалью. Но с самого начала черты его не прорисованы, там может оказаться любая из прекрасных женщин, его окружавших.

Но т крупного плана мы переносимся в бесконечность, словно душа мечется в необъятном просторе.

Шлейф, забрызганный звездами,

Синий, синий, синий взор.

Меж землей и небесами,

Вихрем поднятый костер

— вот то пространство, где незнакомка существует, потому она не может принадлежать к реальному миру, скорее это сама стихия снежная.

Она все та же Снежная королева из знаменитой сказки, только более таинственная и прекрасная. Она кружится в пляске метели, и обращен ее взгляд на север. Она одновременно и холодна и страстна:

Вся окутана звездами вьюг,

Уплываешь ты в сумрак снеговый

Но пока она промелькнула в метели и растаяла без следа. Он словно бы мучительно выбирает ту, которая должна явиться.

Во втором стихотворении появится вроде бы лицо, но какое?

Твое лицо бледней, чем было,

В тот день, когда я подал знак

Мы понимаем, что она уже покидала его, но снова возвращается, то ли в реальности, то ли в его видениях. И на этот раз она замедлила свой шаг и готова задержаться около него.

В «Незнакомке» героиня будет появляться «и каждый вечер в час назначенный». Он покорен в этот момент, но обращается в прошлое, вспоминает о зарождавшихся чувствах.

Мы оба небо знали,

Звездой кровавой ты плыла.

Но она падает на землю, а он по-прежнему остается в небесах, и на этот раз следит за нею сверху. Это падение помогло им соединиться когда-то. И она обряжена в черный шелк. А в «Незнакомке»:

И пахли древними поверьями

Ее упруги шелка

Она в том же наряде и дышит «духами и туманами». Здесь же по-прежнему появится шлейф, но на этот раз без звезд. Они потухли, растаяли, но вместо них «серебряный узкий пояс». Ее фигура прорисовывается все более отчетливо.

В главном стихотворении изменяется время года — вместо зимы — весна, она должна появиться и возродиться снова. И она опускается на землю и двигается по ресторану. Но и земной образ поэт странно романтизирует. Он убирает ее из мерзкой обстановки кабака «иль это только снится мне». Женщина становится видением, последней радостью, там, где царит разврат и ужас реальности.

Более реальной кажется «в кольцах узкая рука». Но и здесь он не видит ее лица. Это уже и не прошлое, но еще не грядущее. Она растворилась и «очи синие бездонные» остались на дальнем берегу его юности. И на этот раз она удаляется, не успев приблизиться.

И во второй раз другой смысл он придает фразе «истина в вине», это не пьянящий напиток, а чувство, которое в сознании его появляется. Это вина перед первой женщиной, которую он навсегда оставил когда-то в своей юности, но не сможет забыть до последнего вздоха.

Земная тема развивается и в стихотворении «Там дамы щеголяют модами». Здесь мы еще яснее видим, что героиня не земная женщина, а только греза и видение:

Там, где скучаю так мучительно

Ко мне приходит иногда

Она бесстыдно — упоительна

И унизительно горда.

Но она только печально скользит за чертой грубой реальности, за толстыми пивными кружками.

У нее уже обозначены глаза и черты лица, так постепенно исчезает тайна и удивительная музыка, но стихотворения на удивление похожи в главном:

Вздыхая древними поверьями,

Шелками черными шумна,

Под шлемом с траурными перьями.

Это та же героиня, но нет в ней больше небесного начала, она превращается в развенчанную тень. Но и на этот раз она противопоставлена той пошлости, которая со всей сторон окружает поэта. Она «непостижима и единственна». Но с прошлым покончено.

И перед нами снежный костер страсти, который разгорится в «Снежной маске», это она снова посещает его в новой роли:

Ты — рукою узкой, близкой, странной,

Факел-кубок в руки мне дала.

Он готов влюбиться в нее, потому что мучительно ищет ту, которая будет похожа на первую его возлюбленную:

Ты одна взойдешь над всей пустыней,

В тот миг, когда он прощается с одной героиней, появляется другая. Он предчувствовал и искал ее, и всегда неизменно находил. Он еще не знаком с ней, даже не коснулся складок ее одежды, но она уже наполнила его реальный и творческий мир.

Сам поэт говорил, что отдельные стихи — это те колышки, на которые натягивается полотно поэзии, в каждом есть то, что и во всем цикле, только это отдельные осколки мозаики еще не сложенные в целую картину. И каждое стихотворение — кусочек головоломки, которые открываются только терпеливому и внимательному читателю.

Глава 3 Признание куртизанки

Там — брошены зияющие маски,

Там — старцем соблазненная жена,

И наглый свет застыл в их мерзкой ласке

А. Блок

«Куда бы ни зашел Блок и чего бы ни делал, как бы жизнь свою ни прожигал и не туманил, иногда грязнил, в нем было то очарование, которое влекло к нему и женские и мужские сердца. Эта печать называется избранничеством».

Б. Зайцев

Они столкнулись на Невском. Где еще можно было встретить любого из своих знакомых и самого знаменитого из поэтов в самый неподходящий для миг.

Когда тот, окруженный каким-то странным сиянием, плыл мимо еще с кем-то высоким в шляпе и готов был раствориться в тумане — казалось, что он ничего не видел и не слышал, девица рядом с профессором взвизгнула и бросилась в сторону. Он не сомневался, что по какому-то дьявольскому наваждению она визжала и стала вырываться именно в тот момент, когда они столкнулись. Словно он не договорился с ней обо всем минуту назад.

— Отпусти меня, мерзавец, да как ты смеешь.

И он оторопел, словно не ходил с ней или с подобными ей до угла с тем самым желтым фонарем. Что могло случиться на этот раз? Какой черт заставил ее визжать, как невинную девицу?

Он побледнел от ярости. А Сияющий остановился, взглянул на него, и узнал, конечно, был ли кто-то в мире богемы, кто не узнавал первого поэта, давно и прочно обосновавшегося на Олимпе.

Правда, самые невероятные и неправдоподобные слухи ходили не о стихах его, а о дебошах и ночных похождениях, но разве это не часть их жизни и очень значительная часть, без которой поэзии и всего этого мира никогда бы не существовала.

Он был человеком страстным во всем, и если чему-то отдавался, то всей душой, вот и на этот раз. Даже мудрая жена его примирилась и смотрела на это спокойно и насмешливо, и вдруг.

— Отпустите ее, профессор, — говорил спутник Лучезарного, — что же вы насильничаете-то.

Девица бросилась куда-то прочь, может быть, он и на самом деле спьяну что-то перепутал, договаривался с одной, а схватил совсем другую. Гений в тот момент уже ни в чем не мог быть уверенным.

И такая презрительная усмешка появилась на лице Лучезарного, словно он что-то дикое и гадкое увидел.

Профессор отрезвел, хотя и сам не помнил, сколько выпил. Такое случается, мгновение назад едва на ногах держался, и вдруг трезв, как стеклышко.

Он что-то пробормотал невнятное, и очень ровной походкой пошел прочь, про себя думая, что завтра будут говорить все, о том, что от него, как от Кощея Бессмертного, (и дались ему нынче сказки — но утром у него была лекция именно по сказкам народным), сбежала последняя девица, которой он успел заплатить. Но это преувеличение, он никому никогда не платил заранее и не собирался этого делать, только после всего, что будет, и еще надо посмотреть стоит ли она этих денег.

От этого так мерзко стало на душе, что снова захотелось напиться, но он побрел домой, решив, что на сегодня хватит, и если с самого начала не заладилось, то жди беды.

№№№№№

— Что с тобой, — спрашивал спутник Принца, — так он его то ли в шутку то ли всерьез называл в последнее время.

— Разве дом этот дом, в самом деле,

Разве так повелось меж людьми.

Он взглянул на посиневшую от холода девицу, поморщился, как от зубной боли, и повернулся к спутнику.

— Не знаю, говорят, он очень красив, как Демон, так говорили и о моем отце, и мне показалось, что это с ним я встретился лицом к лицу. Как они могут вот так в грязи и холоде так унижать себя и этих несчастных.

— Я не понимаю тебя, — удивился второй, — его понимаю, а тебя нет, — всегда будут жены, любовницы и эти девицы. Ты собираешься переделать этот мир или чего хочешь от него?

— Я не хочу, чтобы те, кто называет себя мужчинами, и уж тем паче поэтами, вели себя так.

— Хорошо, только ты ему о том не говори, он бывает совершенным психом, говорят, у него дурная наследственность, между прочим, это признак гениальности.

— Вероятно, мой отец удивительный пианист, когда я слышал, как он играет, я думал, что сердце разорвется от восторга, а потом Невский, девицы, мерзкие ласки. Я не обвиняю ни в чем их, я ненавижу тех поэтов, которые готов быть с кем угодно.

Если бы Корней не знал, что он предельно честен и никогда не лжет, то подумал бы, что тот просто рисуется перед ним, но нет. Такого быть не может.

Но вчера, когда он проходил по Невскому, ему показалось, что сам Принц уходил куда-то с такой же девицей. Теперь он готов был поверить в то, что перепутал его с кем-то, хотя еще труднее было поверить в то, что его можно было с кем-то перепутать.

Но после всех этих слов упрекнуть его в чем-то и спросить он так и не решился, и не потому что рассердится, он никогда не сердился и не повышал голоса за все время, пока они были знакомы, просто как-то не вязалось одно с другим. А разве не знал он, что о чем-то лучше не знать и не спрашивать, тогда и жить спокойно будет. Наши иллюзии, когда дело касается близких людей, не такая уж скверная вещь, а голая правда всегда имеет неприглядный вид, как и все, что обнажено, ну кроме прекрасного женского тела, но и его можно встретить только в тех самых местах, о которых он с таким презрением говорил только что.

Они дошли до дома, простились, испытывая неловкость из-за того, что их увлекательный разговор о творчестве закончился такой неприятной сценой и так неожиданно оборвался на самом интересном месте. Но возобновлять его не было пока ни времени, ни желания. Словно кто-то невидимый подслушал их восторженные речи, и решил показать им изнанку этой стороны жизни.

Они не должны были витать особенно высоко в облаках, когда в такой поздний час шагали по Невскому.

№№№№№

Когда Корней поравнялся с тем самым местом, где полчаса назад произошла неприятная сцена, заставившая яриться Принца, он улыбнулся и ускорил шаг. Но в тот самый момент кто-то схватил его за рукав. Он остановился с разбегу и оглянулся, словно на глазах у всех его могли ограбить.

Но это был не грабитель, а та самая девица, которая вырвалась от профессора. Впрочем, это могла быть и другая дева, они тут все на одно лицо, но ему что-то подсказывало, что это именно она.

— Могу ли я Вас спросить? — странно вежливо говорила она.

— Простите, дорогуша, но мне не нужны Ваши услуги, и я спешу.

— Я вам ничего не собиралась предлагать, но я хотела спросить вас о том человеке, который был рядом с вами, когда вы шли здесь недавно.

— И вы туда же, это поэт Александр Блок, — словно поясняя что-то непослушному ребенку, говорил он, забыв о том, что куда — то торопится, девица странно заинтересовала его.

Теперь уже он сам хотел ее спросить, что же такое так ее потрясло.

— И чем же он так поразил вас, кроме того, что неотразим, конечно?

— Не это главное, он странный, вчера, когда я стояла здесь без копейки в кармане.

Они отошли в сторону. Вероятно, это была со стороны странная картина, прямо под скульптурой атланта, стоял высокий человек, вовсе не спортивного телосложения, словно желая подчеркнуть собственное несовершенство, и внимательно слушал девицу легкого поведения, которая о чем-то ему увлеченно рассказывала, словно именно для этого они и встретились и стояли на холодном осеннем ветру.

— Он возвращался откуда-то, подошел ко мне, предложил пройти в ту комнату, где я обычно принимала клиентов.

В душе у слушателя возникло разочарование, ему показалось, что в следующий миг он услышит именно то, чего не хотел знать, но не ради этого же его остановила девица И все-таки он проявил нетерпение.

— И что же вас так удивило, вероятно, он неотразим в постели, хотя не думаю, что вас можно чем-то удивить.

Но она не обиделась на его замечание, потому что думала о чем-то совсем другом.

— Вот именно он удивил меня. Он спросил, сколько это стоит, вытащил деньги, двойную сумму, положил на стол, развернулся и ушел. Я пробовала остановить его, спрашивала, зачем же ему это нужно было. Я не привыкла получать деньги, не работая, такого и не было до сих пор.

— Оставайтесь здесь до утра, там очень холодно и нет никого, — только и бросил он, не поворачиваясь, я и проспала как убитая до утра, мне не нужно было больше замерзать, только одна ночь покоя и тепла, не странно ли. Мне очень хотелось увидеть его еще раз. Но он появился, когда это старикашка приставал ко мне, какая нелепость. А у вас я хотела спросить, он и на самом деле такой, настоящий?

— Он никогда и никому не лжет, — только и произнес Корней.

— Ты снова здесь, мерзкая дрянь, я знал, что никуда ты не денешься, — услышали они голос профессора.

Он слышал последнюю ее фразу, и догадался о ком идет речь. Но не собирался ей прощать собственного унижения.

— Ты пойдешь со мной, и я ничего тебе не собирался платить заранее.

И тут произошло странное, юноша повернулся к профессору, заслонив собой девицу и произнес:

— Пошел вон, никуда она с тобой не пойдет. Думаю, тебе будет интересно знать, чем он от тебя отличается — им восторгается любая девица, а тебя ненавидит и презирает даже та, которой ты платишь.

Его глаза так округлились, что готовы были выскочить из орбит. Корнею показалось, что с ним сейчас случится истерика. Он развернулся и пошел прочь. Девицы за его спиной давно не было. А потом, когда они столкнулись на поэтическом вечере, и профессор, не скрывая ненависти, смотрел на того, кого они называли принцем, тот поднялся, распрямил плечи и начал читать то, чего никто от него и не ожидал услышать:

Этих голых рисунков журнала,

Не людская касалась рука…

И рука подлеца нажимала

Эту грязную кнопку звонка.

Чу! По мягким коврам прозвенели

Шпоры, смех, заглушенный дверьми,

Разве дом этот — дом в самом деле?

Разве так суждено меж людьми?

И все, кто были в зале и слушали это странное стихотворение, стали поворачиваться к нему, словно хотели что-то увидеть и разглядеть. И он понимал, что тот вызывает его на дуэль. И ему нечем было на это ответить.

Глава 4 Реальность и сон

Алекс появилась, как только услышала о его триумфе. Она всегда была проницательна. По ее улыбке все можно было понять. Их свадьба стала началом конца, сколько бы еще они не были вместе. А она не могла понять, что так расстроило матушку Он так и не мог избавиться от нее, — обреченно говорила Алекс, — я с самого начала знала, что этим все и закончится.

Люба решила не расспрашивать ее о том, что произошло. Сначала он не хотел, чтобы прекрасная дама стала его возлюбленной, потом он чувствовал, что это почти невозможно. Об этом он и сказал матери, когда они беседовали. Она была встревожена не на шутку. Все оказалось еще хуже, чем она подозревала прежде. Их не связывает даже постель. Жене отказано в том, на что может рассчитывать любая другая женщина.

В это трудно было поверить, но он никогда не лгал.

Фантастика. Старуха так прочно привязала его к себе, что ему не нужна молодая жена. Или он просто не хочет быть с ней ночью, желая оставаться наедине с самим собой?

Но почему это настолько тревожило ее?

Но она видела, что здесь никогда не было страсти и любви, только мистика, только вечная тайна, и желание прорваться с ней вместе, за пределы пространства и времени.

Да я возьму тебя туда,

Где кажется земля звездою,

Землею кажется звезда — объяснит он сам свой порыв немного позднее, пока она одна в целом мире знала эту его страшную тайну.

Но зачем он повел ее под венец и так беспечно погубил собственную жизнь? Понять это в тот момент было невозможно.

Она не позволила бы Ксении вернуться тогда, в самом начале. Теперь тем более это уже невозможно. Но что же делать с ними? Как сделать этих двух прекрасных и молодых людей хоть немного счастливее? Она не могла заснуть всю ночь и перечитывала строки:

Дыша духами и туманами

Она садилась у окна,

И пахли древними поверьями

Ее упругие шелка…

Она все знала и все понимала, даже больше, чем следовало бы ей знать и понимать. Это была вечная тайна ее.

И был театр. Ее увлекал он еще в юности, и эта страсть, этот трепет передались и сыну тогда. И он затерялся в ту метельную зиму среди актрис, легкомысленных и восхитительных. И среди маскарада он забыл о реальности, о бедах и радостях земных.

Его выбор тогда пал на ту, которая и по ее разумению была больше всех похожа на Оксану.

Наталья была великолепна и она его не любила. Это стало понятно с первого взгляда. Он перечитывал вечерами сказку о Снежной королеве.

И из обыденной истории он пытался сотворить новый удивительный миф. Но он и представить себе не мог, вероятно, что существует обольстительная женщина, которая не влюблена в него.

И как, глядясь в живые струи,

Не увидать тебя в венце,

Твои не вспомнить поцелуи

На запрокинутом лице.

Стихи получились великолепными, это был его новый взлет после прекрасной дамы, такой же неповторимый и таинственный. Тогда он понял, что теряет сразу двух женщин. Люба ушла без рыданий и упреков, хотя никто не мог знать, что творится у нее на душе. Наталья возмущалась и упрекала за то, что он писал о том, чего не было между ними, но она никак не могла постигнуть суть той тайны, это было выше ее понимания. Они так и остались для нее просто красивыми фантазиями поэта. А то, что там рождался новый мир и новый миф, этого она не видела и видеть не могла. Она была только слабой тенью той, первой, той, единственной. Он был оскорблен ее возмущением не меньше, чем ее равнодушиемОна могла не любить мужчину, он допускал это, но то, что касалось его творчества — это совсем иное измерение, и здесь все священно.

Публика еще какое-то время всматривалась и вслушивалась, а потом они яростно отвергли ее. Говорят, они случайно встречались в театре и на вечерах. И желая оставаться в центре внимания, она тянулась к нему. Но он оставался непреклонен.

— Не знаю, я забыл тебя, — бросал он ей в ответ. Это же публиковалось и в свежем номере газеты.

Он узнал, что Люба была у нее, выясняла отношения. Зачем? Не было разговора о разводе. У него и в мыслях этого не было, это совсем другое.

Матушка и тетушка еще какое-то время пристально смотрели на Наталью. Они прекрасно понимали, почему он выбрал именно ее тогда. Он встретился с первой любовью и юностью. Но тень не может воплотиться. И он понял это снова. Она не знала, что в тот момент, когда она говорила об этом с сыном, Люба стояла за дверью. Она хотела войти, но невольно остановилась в полумраке коридора. Так старая тайна ворвалась снова в их жизнь.

Они все еще кружились в вихре, и метель обвивала их тела, и пьянила музыка.

Со временем все решилось само, он снова остался один. И в том его страшном одиночестве нельзя было обвинить ни одну женщину. Они не могли как-то на него особенно влиять.

Глава 5 Твои не вспомнить поцелуи

О, в этот сияющий вечер

Ты будешь все так же прекрасна,

И, верная темному раю

Ты будешь мне светлой звездой!

Я знаю, что холоден ветер,

Я знаю, что осень бесстрастна,

Но в темном плаще не узнают,

Что ты пировала со мной

А. Блок

Это было время, когда стихи перестали существовать, вернее они еще оставались в этом мире, в памяти тех, кто недавно упивался ими самозабвенно, разве можно было о них и о том благословенном времени забыть.

Но все они, брошенные в кошмар мятежа, и не понимавшие как там оказались, все еще не могли поверить, что оно, то их счастливейшее время не вернется больше никогда.

Они бродили по городу, наполненному теперь не только Двойниками, Мертвецами и Призраками, но еще и пламенем вполне реальных костров, в которых и сгорала вся их счастливая и такая беззаботная жизнь.

Она знала, что из маскарада, от которого во сне, счастливом и безмятежном сне кружилась голова, она перенеслась в чудовищный мир призраков и грез, где слышались реальные выстрелы. И то, что пули не задели пока ее гибкое тело, не прошили его насквозь — это была только странная случайность, счастливая или ужасная, как знать, ничего в этом мире нельзя больше знать наверняка. А уж актриса тем более не знала.

Ей казалось несколько лет назад, что все для нее завершилось тогда, когда ушел юный ее и любимый поклонник.

Сергей никогда не был красноречив, но тогда краткости его мог позавидовать только немой:

— Я ухожу, не надо, не говори ничего.

И все, никаких объяснений и страданий.

Никто бы не поверил, но она рыдала несколько дней, не выходя из маленькой квартиры, ничего не ела и не пила.

А потом взглянула на себя в зеркало, ужаснулась, но заставила рассмеяться, ведь она была великолепной актрисой. И еще раз убедилась, что талант, в отличие от вероломного любовника, никуда не исчезает.

Пришла подруга, которая ничего не заметила. Хорошо, что она опомнилась и привела себя в порядок раньше, и стала верещать о поэтическом вечере:

— Пошли дорогая, мне неудобно без приглашения, а вы были знакомы и даже дружны.

Она говорила о знаменитом поэте, о котором Натали успела позабыть совсем, как странно. О нем помнили все, а она имела дерзость и тогда отвергнуть его любовь, и теперь не думать о нем.

Но подруге актриса ничего не сказала, потому что та все равно ей не поверит. Но это правда.

Он в своих стихах, в которых никто никогда ничего не поймет, конечно, совсем о другом мир возвестил:

И как, глядясь в живые струи,

Не увидать тебя в венце,

Твои не вспомнить поцелуи

На запрокинутом лице?

Она ругала его тогда, она пришла в почти настоящую ярость, хотя тогда надо было репетировать Медею, и она очень долго добивалась высшего накала страстей, и сама не смогла бы с уверенностью сказать, что там было истинным гневом, а что только игрой.

Он смущенно молчал. Наталья подумала о том, как она выглядит в гневе, так же прекрасна, а что если безобразна? Все внутри похолодело.

А он уже говорил о том, что к реальности эти стихи не имеют отношения. Он перечитывал сказку о снежной королеве. Это она поцеловала Кая во второй раз, и он позабыл все, а третий поцелуй — смерть. Его поразило то, что она совсем не помнила знаменитой сказки. А она уже ярилась, кажется в этот раз по-настоящему, видя, что он отторгал ее, и считал ледышкой. И когда она пожаловалась Валентине, подруге, видевшей часть этой сцены, та только рассмеялась и уверяла ее, что поэт совершенно прав, он вообще никогда не лжет, даже в мелочах.

— Только ты могла не заметить этого его удивительного качества.

Так все путалось тогда, и к концу каждого дня, когда он появлялся, она уже не могла понять, что правда, а что ложь, из-за чего она должна сердиться, а чему радоваться.

Хотя по большому счету, ей не было дела до всего, что с ним было связанно, просто лестно сознавать, что он рядом, что пишет стихи и пристально смотрит в ее глаза. Она всегда не выдерживала этого взгляда, и первая и отпускала огромные пушистые ресницы, которым всегда гордилась. Он тогда тихо улыбался, и ощущал себя победителем. Но кто же выдержит такой взгляд.

И была еще ненависть сонма его поклонниц. Наталья это заметила не сразу, сначала просто не понимала, почему ей так трудно выходить на сцену, ей мерещился могильный холод. Она никому в том не признавалась и была уверенна, что с ней что-то не то происходит, а когда, наконец, решилась рассказать о своих страхах той же Валентине, та только рассмеялась:

— А что ты хотела, голубушка, вчера ты была одной из нас, тебе легко и просто было и играть и жить. Но как только он оповестил мир, о том, что ты его королева, хотя и снежная, они все рванули взглянуть на тебя, но вряд ли кто-то из них, — она указала рукой в зрительный зал, — питает к тебе добрые чувства. Вот и разбери хорошо это или плохо.

Она успокоилась, убедившись, что не лишается рассудка, как недавно казалось, но если эта ненависть настоящая, то что же может случиться дальше.

Она решила с ним поговорить об этом. И пришла к нему, когда там никого не было, жена его уехала на гастроли, он был один.

Я пришла к поэту в гости — это не она и не про себя написала. Она должна была сказать о том, что все кончено, он должен забыть о ее существовании.

Разговора не получилось. Он молчал, смотрел так же пристально, и только в конце сказал о том, что все, о чем она просит, не в его власти. Она думала, что это беда, но это было только полбеды, потому что на следующий день весь город читал (Она не сразу увидела ту газету, и все еще не понимала, что происходит, почему они так смотрят на ее — мужчины с интересом, женщины с презрением или яростью — непонятно, что страшнее). А когда в гримерной она увидела свежий номер газеты, то тайна развеялась, и снова гнев охватил ее впечатлительную душу:

Она пришла с мороза,

Раскрасневшаяся,

Наполнила комнату

Ароматом воздуха и духов,

Звонким голосом

И дальше, он просто и нагло описывал все, что происходило там, когда она была уверена, что этого никто не видит и не увидит никогда. Валентина была права, честности его может позавидовать кто угодно. Она заставила себя прочитать это до конца, хотя сделать такое было не просто.

Все это было немножко досадно

И довольно нелепо

Да черт бы побрал этого правдивого гения, что он себе позволяет, оставалось только надеяться на то, что не одна она к нему приходила, сколько там было влюбленных дур. Но кто-то принес ей газету. И Валентина улыбалась за спиной:

— Видно, это правда, а я их всех убеждала в том, что ты никогда бы не пошла к нему.

— Он правдив, — едва сдерживалась Натали, — и ты видишь, что там ничего нет об отношениях, мне нужно было поговорить.

Она повернулась резко к ней, так, что больно кольнуло шею.

О, как она не любила эту странную усмешку.

— Тогда жаль, тебе нечего будет в воспоминаниях написать, если бы мы поменялись местами, я не стала бы раздумывать, раз ты была там, то стоило ли останавливаться, ведь вы были одни..

Шутила она или говорила серьезно, кто вообще мог знать это:

Я рассердился больше всего на то,

что целовались не мы, а голуби,

Прочитала Валентина, заглядывая в текст из-за ее спины.

— И это останется в веках, они все будут ржать над тобой, дорогая, и это только твоя вина.

Она побледнела и запустила в нее пудреницей, но подруга увернулась, пострадала только пудреница, и смех ее слышался уже где-то в полутемном коридоре.

Наталья осталась одна перед зеркалом. Вглядывалась в полумрак и понимала, что на этот раз не сможет успокоиться.

Так это было тогда, когда она как безумная любила Сергея, и, вероятно, на самом деле была полной дурой.

Теперь они спешили на поэтический вечер. Она еще не знала, что хочет увидеть и услышать и хочет ли вообще чего-то.

Он совсем не изменился. Но какая наглость, был с какой-то рыжей кривлякой, только кивнул слегка, и скользнул по ней взглядом. Зато все, кто были там, за ними следили внимательно. И та коротконогая красавица, на которую она смотрела сверху, пыталась заслонить его собой. Все это казалось смешным, но Наталья не смеялась. Она чувствовала, что у нее было два мужчины и не осталось ни одного.

До конца вечера она просто утешала себя, говоря о том, что он не хочет показывать миру их отношения, он уверен, что она не любит его, и его мужское самолюбие задето. Хотя раньше он все показывал без всякой жалости. Но даже из зала было видно, что он смотрел все время, (она помнила этот пристальный взгляд) не на нее, а на ту, другую. Он мог отомстить ей за прошлое.

— Оперная певичка, говорят, он слышал все спектакли, где она пела «Кармен», — тихо говорила Валентина, она как всегда все знала.

— Кармен? Она? Ты шутишь?

— Да нет, ему всегда нравились странные дамы, и в эту, похоже, он пока влюблен.

Она поднялась и пошла, не глядя на всех, сидевших и слушавших. Они стали что-то зло говорить. В глубине души она надеялась, что он посмотрит ей в след. А как она могла еще привлечь к себе внимание. Хотя прежде никогда не допустила бы этого, но все меняется в мире.

Голос его звучал за спиной так же ровно и тихо. Она ушла, чтобы не возвращаться.

Хотя чувствовала и обиду, и влюбленность в душе. Поэта больше не мог застилать от нее, пустой, юный и вероломный красавчик.

В тот вечер Наталья поняла, что пропустила что-то большое и важное в реальности своей.

Больше ничего с ним связанного не случилось. Хотя нет, случилось еще одно.

На каком-то вечере, когда его уже похоронили, и бунт разгорался с новой силой, к ней подошла высокая поэтесса. Она не скрывала своего раздражения, словно бы они не поделили главной роли в спектакле, какая чушь. Все театры были уже закрыты, а на роль в какой-то их пьеске она никогда бы не согласилась, даже если бы это была самая последняя роль в ее жизни.

Но та самая поэтесса, которая никогда не была актрисой, произнесла странное:

— Это вы? Ну и как вам живется?

— Пусто.

Только и ответила в тот момент на странный вопрос Наталья Николаевна

— Но я не уводила Вашего мужа, почему такой тон.

— Да, вы не уводили моего мужа, да и не смогли бы.

Больше она ничего не сказала и отошла в сторону. Тогда Валентины не было рядом, она-то все знала, и объяснила бы, в чем дело. Но, вернувшись в холодный дом, она нашла у себя ее книгу, хотя забыла, что покупала когда-то и стала листать.

И тогда только поняла суть их разговора. Это снова ОН:

— Я пришла к поэту в гости,

Ровно в полдень, воскресенье.

Сначала она не поняла, и ей показалось, что та просто издевается над ней, но потом до нее дошло, что она была в гостях у него, возможно в то самое время, только он не писал ей: «Я рассердился больше всего на то, что целовались не мы, а голуби». Она стала искать ответ в его сборнике, ведь наверняка ответил. И нашла.

Красота страшна, вам скажут,

Вы накинете уныло

Шаль испанскую на плечи…

— что за чушь, что он хотел этим сказать?

И после этого Натали улыбнулась. Она понимала гнев поэтессы. Та не получила то, что хотела больше всего, и то чувство, которое для нее оказалось ненужным грузом, было подарено все-таки ей тогда, в те благословенные времена их молодости. Любящая и любимая женщина — это не одна и та же, это почти никогда не одна и та же.

И чтобы подтвердить свою догадку, она вернулась к тому стихотворению, которое вызвало когда-то ее праведный гнев:

Она немедленно уронила на пол

Толстый том художественного журнала,

И сейчас же стало казаться,

Что в моей большой комнате,

Очень мало места.

Усталая женщина улыбалась.

Голос поэта, долетевший из прошлого, стал последним отблеском светлой грусти в мире, где полыхал пожар, готовый все уничтожить на своем пути, и давно не было места стихам.

Она мысленно благодарила того, кого так и не смогла полюбить за ту нежданную радость, которую он ей подарил. И она была почти уверенна, что он простил ее.

Глава 6 Прощение с Прекрасной Дамой

Наверное, ни одному стихотворению А. Блока не уделялось так много внимания в школьной программе с давних времен, как этому. «О доблестях, о подвигах, о славе», даже в глухие годы нашей юности, когда поэзии серебряного века не существовало, а секса и страсти в нашей стране не было, примерные ученики заучивали его наизусть и декламировали, потому что по мнению строгих учителей там не было ничего крамольного, и для непостижимого А. Блока на первый взгляд все было понятно. Это прощание с любимой женщиной, дочерью великого химика Л. Д. Менделеевой.

Если не углубляться в перипетии их отношений, треугольников, то просто грустное стихотворение о разрыве. Но так ли это? По большому счету — все так? Но на самом деле.

Вспоминается почему-то Пушкинское, вечное и такое прекрасное:

Я вас любил так искренне, так нежно,

Как дай вам бог любимой быть другим.

Нам хочется именно таких отношений в момент расставания, но от гармонии Пушкина, до дисгармонии и «страшного мира» А. Блока — целая пропасть. И не дождется мы от него этого грустного, но такого благородного пожелания счастья бывшей возлюбленной. Все усложняется еще и тем, что у А. Блока, это не просто женщина, жена — это целый миф, так потрясший умы и сердца многих — миф о Прекрасной Даме, и потому не может там быть обычных житейских переживаний. Потому первая строчка не что-то типа:

Я помню чудное мгновенье,

Передо мной явилась ты,

а совсем другое, из другого даже мира —

О доблестях, о подвигах, о славе,

Я забывал на горестной земле.

Она была в то время прекрасной дамой, а он ее верным рыцарем, и после свадьбы это все исчезло, потому что поэт не должен жениться на прекрасной даме, так убеждали его те, кто присутствовал при рождении великолепного мифа. Но он поступил по-своему, и на какой-то срок, даже считал себя правым. Но время показало, что это не так.

И вспомнил я тебя пред аналоем,

И звал тебя, как молодость свою.

После оптимистического Пушкинского было сверх пессимистическое стихотворение И. Бунина «Одиночество», где поэт тоже пишет о очень личном. Но в след уходящей женщине он размышляет:

Что ж, камин затоплю, буду пить,

Хорошо бы собаку купить.

Конечно, собака — самое верное создание, в отличие от женщины с ней никаких хлопот, и она навсегда останется рядом.

Стихи А. Блока можно расположить где-то посередине, потому что они не совсем о личном, там есть еще и маски, и мифы, и символы.

Стихотворение А. Блока открывает цикл «Возмездие», и здесь наступает эпоха «страшного мира», в который ему приходится погружаться. Итак, он сообщает миру, что перестал быть верным рыцарем, и мужем.

Но еще недавно все было прекрасно:

Когда твое лицо в простой оправе

Передо мной стояло на столе.

Странный немного образ, связанный с женой и любимой женщиной — фотография на столе — но она и нынче остается символом семейного счастья и спокойствия. НО в какой-то миг все разрушилось:

Но час настал, и ты ушла из дому,

Я бросил в ночь заветное кольцо.

Вероятно, все это произошло после бурной ссоры и выяснения отношений. Она ушла в ночь и дождь, а он остался. Тоже довольно странное для любящего мужчины положение, но почти полностью повторяет стихи Бунина, но не будет ни камина, ни собаке, по крайней мере в тексте стихотворения, перед нами не унылый И. Бунин, а великолепный А. Блок, о свидании с которым мечтала любая женщина от А. Ахматовой, до юной безымянной девушки. и он должен соответствовать своему имиджу, а потому у А. Блока, все выше, трагичнее, и значительно страшнее.

И что мы видим? Минутное раскаяние и признание собственной вины, он всегда оставался предельно честным, об этом пишут все без исключения его близкие люди. И на этот раз резкое, холодное:

И я забыл прекрасное лицо.

И потом будет еще более откровенное признание, но никогда ни себя, ни других не собирался поэт жалеть или щадить:

Летели дни, клубясь проклятым роем,

Вино и страсть терзали жизнь мою.

В это время и происходит сознание проклятой ошибки, связанной с женитьбой. А в памяти остается только синий плащ. И прощается он не с женщиной, а с очередным мифом, им же самим и созданным, потому так настойчиво повторяется мотив рыцаря:

Уж не мечтать о подвигах, о славе.

А что же касается живой женщине, которая и ушла, вероятно, потому, что ей уделялось меньше внимания, чем мифической Прекрасной Даме, с ней поэт обходится очень просто и жестко:

Твое лицо в его простой оправе

Своей рукой убрал я со стола.

Финал трагедии будет прописан в более позднем стихотворении «Перед судом». Он снова оглядывается на ту, которая когда-то имела смелость от него уйти, чтобы не в мифе, а в реальности найти свое счастье. Но она вернулась назад, правда, изменившейся до неузнаваемости:

Вот какой ты стала — в униженье,

В резком, неподкупном свете дня.

Мучительный и лукавый путь любимой женщины проходит перед его глазами, и в глубине души он понимает, что и сам виноват в том, что с ней случилось:

Все-таки, когда-нибудь счастливой

Разве ты со мною не была?

Вина, жестокость, невозможность что-то изменить в жизни любимой женщины, и его последнее прости:

Страстная, безбожная, пустая,

Незабвенная, прости меня.

Так завершается эта история, начавшаяся в самых удивительных «Стихах о Прекрасной даме».

Как же грустно слушать эту его исповедь, как печально все, что с ними происходит.

Хотелось думать, что он посередине между Пушкиным и Буниным. Но в том-то и загадка, что А. Блок не вписан ни в какие программы и системы. Его невозможно с кем-то сравнивать, от него невозможно ждать привычных ходов. Он совсем иной, особенный и таким останется навсегда, сколько бы мы не пытались проникнуть в его тайны и лабиринты, никому ничего не удавалась разгадать в нем.

Глава 7 Большие перемены

На горизонте в то время появлялись не только новые женщины, но и новые поэты.

Они отвергали символизм, ратовали за простоту и прозрачность стиха. Его это страшно раздражало. Приходилось много говорить, а он этого никогда не люби л. И он казался призраком на их собраниях и заседаниях, пришельцем из совсем иного мира.

Но появился молодой, дерзкий поэт. Его сила и стилистический шарм его стихов потрясали устои символизма. Говорят, что несмотря на свою молодость, он уже успел побывать в Африке, и вернуться оттуда живым и невредимым.

С ним рядом была странная женщина, которая тоже писала стиха, и была тяжело, неизлечимо больна. Его жена, его муза. Но влюблена она была в него, в первого поэта, это увидел бы любой, кто хоть однажды на нее взглянул.

Анна совсем не задела его души. Это видно из записи в дневнике. Алекс порой тайком туда заплывала. Да и не было там ничего запретного. Только заметки на память о времени, о том, что происходило в тот или иной день.

А она была влюблена. Она приходила к нему в воскресенье. Он принял ее. Это было самое странное свидание из всех возможных.

Они говорили о скорой ее смерти. Но он сказал, что она переживет всех, с кем рядом в этом времени оказалась.

И в те дни она устремилась за ним. Она молила и унижалась. Он оставался непреклонен. Он сердился и уходил все дальше, не желая лгать и притворяться. Если бы были чувства, он бы не перед чем не остановился, но их не было.

— Ты станешь из-за них настоящим скитальцем, — говорила она о девицах, которые врывались в их мир снова.

Он смотрел на нее и не видел, слушал и не слышал.

И сердцем самым чутким веря,

Он не умел, не мог любить.

Она любила только зверя

В нем раздразнить и укротить.

Те, кто увидел эти строки, не поверили в то, что он, вечно окруженный женщинами, всегда и везде воспевавший их на самом деле «не умел, не мог любить»

И только она знала эту его странную тайну. Для других это покажется странной забавой. Может быть, потом он повел Любу к венцу. И дал ей клятву раз и навсегда. И готов был оставаться с ней в горе и радости до самой смерти. И он не нарушит этой клятвы, чтобы с ними не случилось.

Но она не хотела, чтобы Анна узнала об этом, потому что рано или поздно, возможно случайно она проговорится, и поведает всему миру то, что пока еще никому не ведомо.

Когда он расставался со своими женщинами, в душе его не было места для жалости. Он ничего не чувствовал.

Он делал их своими королевами легко, и еще проще и легче было ему свергнуть их с престола.

— Снежный король, — так уже назвал его кто-то, так он сам себя называл в своих стихах, и это правда. А они пусть видят то, что им видеть хочется.

Он был невероятно жесток, хотя и казался на первый взгляд совсем другим. Может потому он так стоял за правду, что в его собственной жизни все было совсем не так, как казалось.

Его женщины должны были обмануться. Алекс впервые почувствовала, как много в нем от проклятого его Демона — отца. А она наивно надеялась на то, что запретив им видеться, разлучив их, она оградит его от пагубного влияния. Но это не в силах человеческих. Все проявлялось в нем иначе, и все-таки проявлялось.

№№№№№№

В то время Поэтесса объявила всему миру о том, что она была у него в гостях:

Я пришла к поэту в гости,

Ровно полдень, воскресенье.

Недавно это бы возмутило его. На этот раз он только усмехнулся, прочитав эти строки. Она избавила его от мучительных объяснений.

В его ответном стихотворении все было холодно и отстраненно. Она умна и не сможет обмануться, даже если и захочет этого.

Она поэтесса, она грустна. Она никогда не сможет покорить его, потому что он любит веселых актрис, которые способны все время меняться.

А Люба в то время вместе с театром уехала на гастроли. Она больше не появлялась в городе и их доме. Он злился, ждал ее возвращения, все больше говорил о ней. Анна возникала снова и снова, и все не то, и все не так, как того хотелось.

Он столкнулся с ее мужем, и видел, что задел этого мальчишку в офицерском мундире за живое.

В этой игре оказалась замешана не только поэзия, но женщина, которая любила одного из них и была горячо любима другим. Им никогда не ужиться в этом мире.

У этого человека было одно поразительное преимущество. Он не просто снисходительно принимал любовь, но и сам умел любить до самозабвения. И потому он останется победителем, — думала в тот момент Алекс.

И ей становилось мучительно больно из-за всего, что происходило с ними со всеми.

И эта женщина все равно останется с тем, кто ее так любит. А от костра страсти скоро останется только зола. О своем муже она создаст благоуханную легенду. О нем напишет только несколько строк. Такие женщины никогда не прощают равнодушия, они всегда жестоко мстят. Слишком велика была ее обида.

Глава 8 Я пришла к поэту в гости

Союз Анны Ахматовой с Николаем Гумилевым — это самый великолепный роман о жизни и любви, и творчестве двух поэтов, это столкновение двух воль. Может быть, самая удивительная любовная история ХХ века, о которой остались свидетельства в их творчестве, дневниках, письмах.

— Но есть еще одно история — это отношения А. Ахматовой с первым поэтом серебряного века, ставшим легендой в тот миг, когда он появился — АЛЕКСАНДРОМ БЛОКОМ.

— Это она позднее назовет его: «трагический тенор эпохи» и сразу выделила раз и навсегда среди дюжины интересных и ярких творцов того времени.

До А. Блока своим учителем А. Ахматова называла только Пушкина. Но там были только отношения — учитель — ученик. Здесь же с самого начала намечалось нечто большее. Она хотела любить только первого поэта, а он был еще таким таинственным и таким божественно-прекрасным, что не влюбиться в него было невозможно.

Их первая встреча состоялась 15 декабря 1914 года. Она отмечена и в его дневнике, и в ее стихотворении. Еще 7 лет потом вездесущая молва будет связывать их имена, а для нее роман будет длиться до самого ее ухода.

А тогда юная поэтесса возвестила мир:

Я пришла к поэту в гости.

Ровно полдень. Воскресенье.

И это не просто желание встретить единомышленника и поговорить с живым поэтом, о стихах и творчестве там вовсе не идет речи

У него глаза такие, что влюбиться каждый должен

И она сама не могла не влюбиться, и более взрослые женщины, твердо стоявшие на ногах, те, кому было что терять, не могли устоять перед ним, а она была слишком юной, и она писала великолепные стихи. Слава ее была такой же шумной, как и его собственная.

Но уже по его ответу на ее послание она понимала, что он не влюблен, он писал совсем о другом, как часто бывало в таких случаях.

Красота страшна, вам скажут,

— начал рассуждать в ответном послании поэт, прекрасная понимая и зная, что переживает юная поэтесса. Он всегда, неизменно был влюблен в актрис, веселых и беззаботных, всегда готовых меняться и на сцене и в реальности, а она показалась ему печальной и не вписывалась в круг его женщин.

Сразу стало ясно, что Он не хочет и не может ее полюбить. Но и отпустить совсем не может и не хочет. И это она сразу же почувствовала. И в душе ее остается надежда на всю оставшуюся жизнь, даже после его раннего и трагического ухода, она оставалась рядом с ним, она размышляет и пишет о нем.

Никто другой не играл такой огромной роли в ее литературной судьбе, но личная жизнь ее протекала, почти не касаясь его. Но она связывала его с собой всегда, и это не стало секретом для ее мужа.

Н. Гумилёв однажды отметил с грустью: «Все мои женщины были влюблены в А. Блока». И читая ее стихи, он не мог не узнать образа того, к которому она обращалась в своих посланиях:

В моем тверском уединенье

Я горько вспоминаю вас.

Прекрасных рук счастливый пленник,

На левом берегу Невы,

Мой знаменитый современник,

Случилось, как хотели вы.

Вы, приказавший мне: довольно,

Поди, убей свою любовь.

И вот я таю, я безвольна,

Но все сильней скучает кровь

Его черты, его рука, его серые глаза, его слова, которые вписываются в ее текст — здесь все кричит об одном — о неразделенной любви. И появились целые циклы стихов о неразделенной любви, о страданиях. И ту же вину она ощущала по отношению к всегда любившему ее Н. Гумилеву, который любил ее до самой последней минуты своей короткой жизни.

Она писала: « Блока я считала не только величайшим европейским поэтом первой четверти ХХ века, но и человеком — эпохой, т.е. самым характерным представителем своего времени».

В августе 1921 года она потеряла и горячо любящего ее Н. С. Гумилева, он был расстрелян большевиками и беззаветно ею любимого А. А. Блока.

Все расхищено, предано, продано,

Черной смерти мелькнуло крыло,

Все голодной тоскою изглодано.

Она была в его доме в последние минуты его жизни. Об этом свидетельствуют родные поэта, и видела те адские муки, которые он переживал в те часы. Она и сама оставила об этом свидетельства, хотя их нельзя было публиковать. Именно его образ возникнет через много лет в «Поэме без героя»

Он там один

На стене его твердый профиль,

Гавриил или Мефистофель,

Твой, красавица, паладин?

Демон сам с улыбкой Тамары,

Но такие таятся чары

В этом странном дымном лице_

Плоть, почти что ставшая духом,

И античный локон над ухом —

Все таинственно в пришельце.

Это он в переполненном зале

Слал ту черную розу в бокале

Или все это было сном?

С мертвым сердцем и мертвым взором,

Он ли встретился с Командором,

В тот, пробравшись, проклятый дом

Поэма свидетельствует о том, что роман продолжался и после его ухода. Она была связанна с ним навсегда.

А. Блок дал ей то, что не мог дать никто другой — страдания. Сам поэт в юности обратился к Д. Мережковскому, в беседе о творчестве тот подчеркнул: «Молодой человек, чтобы писать, страдать надо». Знала ли А. Ахматова об этом или только догадывалась, но так и случилось. Не появись в ее жизни неразделенной любви и этого демонического образа, не возникни этот трагический лик Дон Жуана, она стала бы совсем иной:

О знала я, когда неслась, играя,

Моей души последняя гроза,

Что лучшему из юношей, рыдая,

Закрою я орлиные глаза

Это случилось 7 августа 1921 года, похоронить Н. Гумилёва, расстрелянного 21 августа большевиками, она не смогла и не знала, где находится его могила. Не только в реальности, но и после смерти судьба была к нему так несправедлива, а А. Блока она проводила до Смоленского кладбища, и в дневнике записала, что всю дорогу гроб с телом поэта несли туда на руках и шли пешком.

Ее жизнь продолжалась, и поэты, незримыми были рядом с ней, жили в ее стихах — юные и прекрасные.

Глава 9 Роковой треугольник

И ты меня забудешь скоро,

И я не стану думать, вольный,

О милой девочке, с которой,

Мне было нестерпимо больно

Н. Гумилёв

Сильный мужчина, любимый мужчина, единственный мужчина.

Она снова усмехнулась, когда молча слушала щебетание юных своих подруг, которые понятия не имели о любви, но больше всего хотели любить. Она могла бы рассказать им много. Но они хотели знать, только о том, о ком она не могла говорить.

И очень тихо — там все говорили шепотом, она отсылала их к первым сборникам своих стихов « Вечер», «Подорожник», «Лебединая стая». Хотя и это было для них слишком опасно в те времена, когда ни одного стихотворения, ни одной ее строчки давным-давно не опубликовано. Но из всех запретных тем в ее жизни есть самая запретная, какой абсурд, и связанна она с ее расстрелянным мужем.

Это удивительно, но еще и не стары те девицы, которые были с ним, были в него влюблены и чувствовали к ней неприязнь, потому что бы он потом не говорил и не делал, она в его творчестве оставалась не только главное, но единственной. А они сразу ощутили, что он принадлежал к той редкой породе настоящих мужчин. Только она сама этого так долго не хотела знать.

Но судьба и время все расставили, в конце концов, по своим местам. Это была красивая легенда, и лучшая половина ее жизни, она не только не смогла бы от нее отречься, но и делать этого не собиралась.

А тогда, в самом начале века легенды создавала она, вольно или невольно, ничего не понимая в этом, или все понимая слишком хорошо. Она жила, как и все в то время, в мире грез и иллюзий, за которые они должны были быть благодарны страшим, тем, кто называли себя символистами. Они так все затуманили и запутали и в поэзии, в этом мире, что никогда ни сами, ни все, кто пришли позднее в том не смогли бы разобраться.

Но они, эти старые и новые знакомые дамы, просили рассказать не о Блоке даже, а о Ники, какая чудовищная несправедливость.

Может быть, и хорошо, что о нем нельзя говорить, каким бы горьким и страшным получится этот рассказ.

Тот, кто назвал ее монахиней и блудницей, и поставил крест на ее судьбе, отец всех народов, может быть, он и знал, хотя ничего он знать не мог и не желал, что позволь он это сделать, и ее сердце бы разорвалось на части. Молчание, хотя и страшно несправедливое, для измученной женщины казалось тогда спасение В стихах все было немного не то и не так. Она помнила, как возмущался Он, когда читал некоторые ее откровения.

Он не признавал никаких лирических героев, и действовал только так, как писал, и жил, как писал. Они не знали, и не могли поверить, но когда он начертал:

Мы пробрались вглубь неизвестных стран,

Восемьдесят дней шел мой караван, — так и было, и пробрались, и шли, и стреляли львов, и открывали реки и озера.

Вероятно, он один из них мог подписаться под каждой строчкой им написанной.

Но разве она виновата в том, что оставалась в мире символистов, где поцелуй никогда не был просто поцелуем, а всегда чем-то другим, и попробуй, пойми и догадайся, что мог сказать тот, кто только улыбался и ничего не собирался объяснять. Как бы ты не понял написанное, это могло оказаться ошибкой. Не этого ли они и добивались, чтобы ни за что потом не нести ответственности. И когда они кружились в том маскараде, и переодевались бесконечно, ей это нравилось и казалось забавным, и только усмешка его порой раздражала и злила.

Она никогда не забудет, как записала:

Муж хлестал меня узорчатым,

Втрое сложенным ремнем.

И на него все обрушились, а ему пришлось оправдываться, что не бил он, руки никогда не поднимал. Но как же трудно, вероятно, было ему оправдываться в том, в чем он самый мужественный из них, живший по кодексу офицерской чести, никогда не была виноват

Сколько лет прошло, но, помнившая его стихи наизусть, она никогда не решилась бы прочитать их, даже не из-за запретов, а потому что, глядя на небеса, где он, несомненно, оставался после всего, что совершилось, ей было больно, обидно и страшно. И она не могла не чувствовать себя виноватой перед ним за все, что было и не было сотворено с их жизнями. Но разве от этого они перестали существовать, те стихи и те чувства?

Она знала, что он бежал в свою Африку из-за ее нелюбви. Стоял на краю пропасти, все время понимая, что это не самое страшное в жизни, да и вообще боялся ли он чего-то и когда-то? Вероятно, ничего и никогда не страшился, только ее нелюбви и того, что рано или поздно она гордо и величественно возвестит о том, что они должны расстаться.

Кто-то из знакомых говорил ей потом о встрече мужа с тем единственным, кого она безропотно и безответно любила всегда.

Они сидели в каком-то ресторане друг напротив друга, и он говорил, пытался понять, что же в нем есть такого, кроме странной музыки, бесконечных туманов, романов, которые гремят на всю столицу и вызывают нездоровый интерес у остальных.

Когда они говорили о нем, а говорили часто, он усмехнулся и сказал:

— Ты же знаешь, мне никогда не стать таким

И на самом деле таким его представить было просто невозможно, и он все для этого делал, и в итоге оказался прав, только поняла она это очень поздно, но поняла все-таки.

А тогда, Он оборвал свою спрятал улыбку, потому что увидел на лице ее страдание, а он был слишком благороден, чтобы кого-то заставлять страдать, тем более, единственную и любимую женщину. Тогда он снова заговорил об Африке — она понимала, как было больно ему. И ничего не могла сделать, да и не хотела особенно что-то делать. Она, как и все, кто любит, была уверенна в том, что любовь оправдывает все, и все средства хороши, чтобы ее добиться.

Это намного позднее, она, как и любая из нас, поняла, что ничего добиться нельзя от того, кто был и останется снежным королем. И его мифическая честность, и правдивость будет спасать его, от всех, кого он заколдовал и влюбил в себя. Он не скрывал того, что она ему не нужна, потому что не актриса, потому что грустная и слишком серьезная, и умная, но ведь и не отпускал никуда. Железная хватка его и до и после ухода не ослабевала. Он даже умереть умудрился в том самом августе на пару недель раньше, чтобы она выплакала все слезы о нем, и не смогла ощутить груз другой утраты, более страшной.

Тогда единственный из тех, кто любил ее, был уже в застенках, как хорошо, если он не узнал, что вечный его соперник умер, потому что она представляла себе его усмешку и мысли о том, что он опередил его, и здесь, в смерти он оказался вторым.

Но мог ли кто-то в этом мире не знать о его смерти?

Только разница в том и состояла — она много думала об этом позднее, что тот, кого она любила всю жизнь — уморил себя сам, ему не нужны были они все и этот мир, в ярости он просто отказался жить. А тот, кто любил ее, совершил свой последний подвиг и шагнул прямо на небеса, ему и здесь в мужестве не откажешь. Но мог ли умереть по-другому тот, кто считал себя потомком гордых викингов, и по ним строил свою жизнь?

Она должна была почувствовать разницу, между почти самоубийством и гибелью. Но тогда не чувствовала, и в этом она страшно виновата перед ним. Но он на все времена окажется настоящим сильным мужчиной, и эту слепоту он простил ей, как прощал все, что происходило между ними. И если кто-то в мире еще жил по принципу: « Если женщина не права, то у нее надо попросить прощение», то это был именно он, ее любящий муж.

Только он один, а тот, которого она безумно любила вместе со всеми остальными, поступал и в этом как раз наоборот.

Она читала его дневники, она видела фразу, которая убила бы любую женщину, любившую только его: « В моей жизни есть Люба и все остальные женщины». Он причисли и ее ко всем остальным. Ни слава, ни поэзия, ни безумная любовь, никто не смогло бы помочь ей. Она об этом когда-то откровенно написала:

Прекрасных рук счастливый пленник,

На левом берегу Невы,

Мой знаменитый современник,

Случилось, как хотели вы,

Вы, приказавший мне: довольно,

Поди, убей свою любовь!

И вот я таю, я безвольна,

И все сильней скучает кровь.

Она все знала, все понимала с самого начала, умом понимала, но разве сердцу прикажешь? Она и не думала этого делать, уже тогда вырвалась мольба из ее исстрадавшейся груди:

И если я умру, то кто же

Мои стихи напишет вам.

Он принимал ее благосклонно, все, как должное, он вероятно и не представлял себе, что кто-то, и она в том числе, может к нему по-другому относиться. И не могли, вот в чем беда.

Те, кого он называл своими возлюбленными, были актрисами, он заставлял их меняться и внушал, что это только очередная роль — их роман, сыгранная на глазах у всех с большим или меньшим успехом. Оставалась только Прекрасная Дама и она — его Поэтесса. Обе они нужны были ему для истории, для грядущего, но ту, другую он хотя бы запечатлел в красивых стихах, заколдовал музыкой и словами. Она останется его женой в вечности, только трудно сказать завидовать ли ей или сожалеть о ней, но кто же пожалеет ее саму, не получившую даже эту малость?

Конец ознакомительного фрагмента.