Его птичка

Любовь Попова, 2019

Их роман был красивой сказкой. Анна пообещала, что не влюбится. Роман был уверен, что сможет без проблем с ней расстаться. Только вот раз увидев ее танцующей на сцене, он потерял покой и решил, что «Птичка» должна быть только ему. И она готова была выбрать любовь. Но Роман сам совершил непоправимую ошибку. Содержит нецензурную брань.

Глава 1. Аня

— Лучше бы ты пошла на юриста учиться, или врача, — проворчала под нос мама, ополаскивая тарелку под сильной струей теплой воды. — Совсем же изведешь себя этими танцульками.

— Мама!

Я обняла ее со спины, чувствуя, как она вздрогнула от неожиданности, и положила голову ей на плечо, плотно прижимаясь щекой.

— Танцульки — это в клубах и домах культуры, а я занимаюсь Балетом, — восторженно, словно уже исполняла соло в Большом театре, заявила я. — К тому же, каждый должен делать то, что он умеет лучше всего. Разве не так говорил папа?

— Всё так, — вздохнула мама и, выключив воду, повернулась ко мне. Она осмотрела мое, наверняка, худое, осунувшееся лицо. Но при этом я знала, что любой разговор о сцене делает мои глаза ярче, а щеки румянее. — Посмотри на себя, кожа да кости.

Я мягко улыбнулась, и чтобы мама не сильно беспокоилась, схватила со стола яблоко и показала ей.

— Это не завтрак, это еда для птиц, — я на это только фыркнула. Не набивать же мне желудок перед репетицией? Я должна порхать по сцене, а не напоминать бегемота в балетной пачке. — Не зря у тебя живот болит. Тебе надо больше есть.

— Ладно, ладно. После репетиции поем нормально, — как всегда согласилась, внутренне закатывая глаза. Сколько можно? Я поцеловала мать в щеку и отправилась собираться, потому что до начала занятий в универе оставалось чуть более часа.

Я выходила из подъезда пятиэтажного дома, прекрасно зная, что за мной пристально наблюдают такие же, как и у меня, синие глаза матери.

Она, как всегда, беспокоилась. И, наверное, впервые за много лет это было оправдано. Поступление и подготовка к поступлению, а теперь концерту даются мне нелегко.

Я ложусь спать позднее обычного и еще раньше просыпаюсь, а о нагрузках, сравнимых разве что с подготовкой к олимпийским играм, и говорить нечего.

Я знала, что мама будет смотреть в окно до тех пор, пока я не скроюсь за крупными тополями, которые привычно рассматривала по пути на остановку.

Лето уже закончилось, и осень только-только начала заявлять о своих правах. В городе с миллионом одиноких и не очень сердец начинался новый день. Солнечные лучи пробивались сквозь утреннюю дымку, в которой кружились чуть пожелтевшие листья.

Люди разбегались по делам, будто муравьи. Москва не терпела неторопливости ни в людях, ни в их действиях, и порой сильно мстила за промедление. Этот день не был исключением: шумное рабочее утро уносило людей в новые или привычные дела, словно корабль, отправляющийся в не очень далекое плавание и обещающий к вечеру вернуться в родную гавань.

Я уже давно привыкла к этому ритму и не боялась трудностей. Я встречала их, как старых друзей — тепло, радостно и без страха. Ведь они закаляли характер, они делали меня сильнее. Так учил меня отец, который показал мне в пять лет мир балета и умер ещё через пять от сердечного приступа, так учила моя мать, которая осталась одна содержать троих детей — меня и двух близнецов, Марка и Кирилла.

Преподаватели в балетной школе тоже были щедры на жизненные уроки: упала — встань и танцуй дальше, ошиблась — сделай вид, что так было нужно, больно — терпи и улыбайся.

«Тебя ждет большое будущее, — утверждали они, — и трудности только помогут приблизить минуту славы».

— А также создадут возможность выбраться из той денежной ямы, в которую загнала нашу семью смерть отца, — добавляла я про себя.

Но сегодня старые друзья подводили. Тянущая боль в правом боку не давала покоя, а выступление, где я должна блистать, было близко. «Но-шпа» — а я закидывала в себя уже третью пилюлю — не помогала. Лекарство лишь приглушало тянущую боль, словно накрывая прозрачным колпаком.

Я вышла из трамвая, проигнорировав заинтересованный взгляд незадачливого ровесника, который смотрел на меня всю дорогу, и помчалась в здание с колоннами, построенное еще в восемнадцатом веке, теперь оно было домом для Университета Танцевального Искусства имени Марии Павловой.

Солнце уже позолотило лепнину вдоль крыши и теперь слепило, вынуждая меня щуриться. Очередной спазм боли в животе накрыл на лестнице, от неожиданности я охнула и едва не упала, но тут же постаралась взять себя в руки, посмотрела на ноги — основной инструмент моего ремесла, и выдохнула с облегчением.

Просто подвернула. С кем не бывает.

На самом деле не бывает. Осознание этого протянуло через тонкое тело нить липкого страха.

Я открыла тяжелую, дубовую дверь и с удовольствием вдохнула запахи дерева, мрамора и мела. Процокав низкими каблуками по паркетному полу, я сняла верхнюю одежду и сразу поспешила в актовый зал, на ходу закидывая в себя очередную порцию обезболивающего. Дура, но сцена важнее.

Спустя полчаса изнурительной репетиции главной партии — Терпсихоры, я почувствовала, как темнеет в глазах. Но воля и самонадеянность не дали ни единого шанса проскочить искре сознательности. Хотя бы мысли о том, что стоило бы попросить перерыв.

Я продолжала парить по сцене, как лебедь, изящно взмахивая руками и выполнять гран-жете, пока меня не накрыл очередной сильнейший приступ боли.

— А-а, — закричала я, перекрывая даже музыку, и тут же партнер испуганно выпустил меня из рук.

Раздался глухой звук удара, как будто кто-то разрубил топором полено, но даже боль в копчике от падения не перекрыла ту, что в животе.

Адскую боль!

Шёпот голосов затих и все посмотрели на меня. Кто-то вскочил с места, а кто-то уже достал смартфон и в предвкушении разноса, который неминуемо ждал меня, включил кнопку видеозаписи.

— Анька, ты чего творишь-то? — прокричал мой постоянный, еще с детства, партнер Артур, ошеломленно взирая на скрючившееся тело у себя в ногах. Он давно подбивал ко мне клинья, но я с завидным упорством игнорировала все потуги молодого и красивого блондина.

— Веселов, что ты сделал?! — к сцене подскочила куратор курса Валентина Марковна и с беспокойством в глазах смотрела на своих студентов.

— Я… ничего. Я только хотел сделать поддержку, а она заорала, выгнулась… и вот, — попытался оправдаться Артур, а потом посмотрел на меня и с подозрением спросил: — Может, ты беременна?

— Совсем сдурел?! — закричала я, но прозвучало это довольно жалко, потому, что я снова свернулась из-за очередного спазма. Ощущение были, словно кто-то яростно пытался вырваться кусок мяса из моего живота. — Нет, конечно… Как тебе… Боже, как же больно!

— Так, кто-нибудь уже догадался вызвать скорую? — сердито воскликнула Валентина Марковна, но увидела лишь недоуменные взгляды и направленные на нас камеры смартфонов. — Вы совсем страх потеряли?! Уберите немедленно ваши игрушки, чтобы я на репетициях их вообще не видела, и воспользуйтесь уже кто-нибудь ими по назначению. Идиоты, — пробормотала последнее она себе под нос.

— Между прочим, она уже второй день пьет обезболивающие, — сказала по секрету однокурсница — Таня Губанова, яркая блондинка с глазами изумрудного цвета, в случае моей неудачи получит главную партию. Сказала так громко, что слышали практически все.

— Синицына, потерпите, вы же будущая балерина, — величаво напомнила Валентина Марковна, когда в очередной раз услышала стон. — Отнесите Синицыну в медпункт, пока не приехала скорая, только аккуратнее.