SOS. Собранье пёстрых глав, полусмешных, полупечальных

Любовь Леонидовна Гайдученко

Некоторым сильно не нравилось всё, что я пишу. Мозги наших людей были сильно испорчены всякими донцовыми и низкопробной западной продукцией про вампиров и гарри поттеров. Поэтому перспектива выбраться из нищеты и начать зарабатывать своим творчеством мне не светила. Наверное, по большому счёту мне было на это наплевать. Ну и пусть мир не заметил, что я высказала всё, что о нём думала! Тем хуже для него.

Отрывок из будущей автобиографической повести

Дышать было абсолютно нечем. Воздух из газообразного превратился в нечто плотное, сгустился в какую-то жаркую вязкую субстанцию. Стены квартиры были буквально горячими, только что не плавились. А ночью ещё приходилось обильно прыскать отравой от многочисленных африканских насекомых. Впрочем, на мух это давно уже не действовало — приспособились, проклятые.

Валерия воспринимала теперешнее существование как командировку, например, на Марс. И было неизвестно, сколько придётся тут пробыть — возвращаться-то было некуда… Полгода назад она убежала от сорокаградусного мороза и вообще от всей своей безысходности, которая преследовала её давным-давно. Жадный девяностолетний старикашка, сдавший ей страшненькую грязную однокомнатную квартиру, в итоге всё равно выгнал бы её, и к гадалке не ходи. Это был всего лишь вопрос времени.

Ну а тут было ненамного лучше. За свою жизнь она накупалась и наплавалась в разных морях, этим её было не удивить. И конечно, это море тоже не приводило её в такой уж бешеный восторг. Да, оно было бесподобным — теплое, прозрачное, зеленое… Но она привыкла делить свои радости с кем-то. А одной ей было как-то наплевать. И ходила она на пляж совсем редко — дай Бог, раз в неделю. Бесцеремонные курящие бабы её раздражали. А курили почти все. Раньше такого массового увлечения отравой не было, а сейчас просто даже смотреть было страшно.

А дома она почти всё время лежала в обнимку с ноутбуком. От постоянного лежания в такой позе сильно болели затылок и шея. Ноутбук приносил мало радости. Ей вдруг стало многое неинтересно.

Конечно, своим образом жизни она сильно отличалась от остальных. Так было всегда. Никогда она не гонялась ни за деньгами, ни за вещами. Ей было понятно, что жить надо не накапливая все эти по большому счёту ничего не стоящие ложные ценности, а делая как можно больше добра. Но если вдуматься… кому делать это добро? Животным? Людям? Где и как? Раньше это получалось, правда, не в таких уж огромных масштабах, так, по мелочи. А сейчас она много лет уже была почти что прикована к постели, хорошо хоть мало-мальски себя обслуживала сама, пусть и надо ей было совсем немного. Но всё равно — каждый день надо что-то есть, да и много разных других потребностей у любого человека, пока он жив.

Она была никому не нужна, даже собственной дочери. Но и ей никто не был нужен. Жизнь почти прошла, и неудивительно, что она растеряла всех своих близких. Приближался финал. А ведь многие её друзья уже умерли, и в гораздо более молодом возрасте. А те, кто оставался ещё на этом свете, жили своими интересами и давно забыли про её существование. Вот такая грустная картинка вырисовывалась…

Было даже странно, что, несмотря на всё это, она сохранила свою душу и все свои разнообразные эмоции в полном объёме. Ей хотелось любить. Ну а о том, чтобы быть любимой, она даже и не мечтала — понимала, что это невозможно. Но если бы вдруг встретила того, кого могла бы полюбить — отдалась бы этому чувству без остатка и со страстью всех своих нерастраченных фантазий и грёз. Что-что, а помечтать она любила. Только и знала, что мечтала всю жизнь. Мечтала, а не жила. А мечты приводят к пустоте. Вот она и оказалась в полном вакууме. Ни Богу свечка, ни чёрту кочерга…

Но если бы начать жить сначала, она жила бы точно так же! В её жизни не было компромиссов. Молодость пришлась на гнусную эпоху лжи и лицемерия, причём лгали все, от мала до велика. Таких, как она, были единицы, и все они плохо кончали — в тюрьмах и психушках. Ей почему-то удалось этого избежать — опять же, непонятно, что за мощные силы её хранили. И при этом она не очень-то и старалась не высовываться, не пряталась и говорила всё, что думает. От неё, конечно, шарахались, как от прокажённой, и один раз она даже попала в крупную переделку, но всё обошлось. Дочку она родила довольно поздно — когда ей стукнул почти тридцатник. И тут уже вступил в свои права материнский инстинкт — она, что называется, заткнулась. Где-то ведь можно и промолчать — от этого ничего не изменится. А мир всё равно не переделать к лучшему, как бы ты ни старался и не лез из кожи вон.

И сейчас, когда она вспоминала всю свою жизнь, она пришла к выводу, что самое лучшее в ней было — детство. И неважно, что жили они в жутком бараке на берегу реки. В комнате, считавшейся спальней, их было набито, как сельдей в бочке: бабушка, две её дочери и она, маленькая Лерочка. Прабабушка спала у них отдельно, в маленькой комнатке. Между ними находилась столовая с двумя печками. Ещё там стояла большая бочка с водой — её в детстве, снабдив двумя настоящими взрослыми вёдрами с коромыслом, посылали на колонку, которая была не так уж и близко, на соседней улице. Вообще, никто её не баловал. Заставляли мыть пол и выносить в уборную прабабушкин горшок с какашками. Запахи она тогда уже плохо переносила и отлынивала, как только могла.

А любимым занятием было чтение. Книг было сколько угодно. А вскоре она стала ещё и писать, конечно, не повести и рассказы. Она это называла — дневник. И писала его всю жизнь, и только недавно, к старости, перестала. К сожалению, почти всё уничтожалось… А однажды написала даже пьесу к какому-то вечеру в школе, которую потом ставили в других школах, так что в ней погиб ещё и сценарист!

И почему в детстве было так хорошо? Наверное, потому, что не надо было думать о таких скучных вещах, как кусок хлеба, а можно было без остатка отдаваться своим фантазиям. От неё требовалось только одно — хорошо учиться, как, впрочем, и от всякого другого ребёнка. Ну, это было совсем нетрудно, она безо всякого напряга окончила сразу две школы — ещё и музыкальную.

А вот потом корабль её жизни дал сильный крен — и всё потому, что она не умела лгать и лицемерить. То есть, конечно, она могла бы это делать и даже понимала, что в той ситуации это было бы правильнее — далеко не дура была. Но это её унижало. А быть униженной она не любила, ведь даже самый распоследний человек имеет право на самоуважение. Так что неправильно говорить — «не умела», а надо — «не хотела».

Но, как уже было сказано, всё обошлось, и дальше началось совсем уж невероятное. Из своего небольшого сибирского городка она попала в большой город. И не просто так попала, а прямо в дом к человеку, которых на этой Земле почти не бывает, можно сказать, Личности уникальной. Правда, по молодости она не смогла в полном объёме оценить эту Личность. К сожалению. Вот если бы встретить её сейчас… Но жизнь очень несправедливо устроена — она даёт нам какие-то важные встречи либо рано, либо слишком поздно. А в большинстве случаев — вообще ничего не даёт. А сами мы задним умом бываем крепки и часто не понимаем, что мы упустили.

Но всё-таки что-то и осталось в душе и уме… Личность была настолько незаурядная, что встреча с ней не могла пройти совсем уж бесследно. И впоследствии все, кто встретится ей на пути, будут оцениваться только по сравнению с этой удивительной женщиной, и почти никто не будет ей равен…

А сейчас она уже полгода валяла дурака и от этого очень уставала. И вроде бы ничего особенного не делала, но жизнь превратилась в жуткую тягомотину. Еле-еле заставляла себя проснуться — просыпаться не хотелось. По утрам всегда, при любом безденежье, пила кофе — это было святое. Причём не ту гадость, которую пьют все — растворимый, а молола из зёрен. Для этого, куда бы ни поехала, таскала за собой тяжёлую кофемолку. К кофе полагался сухарик с сыром. Здесь не было нашего российского черного хлеба, арабы ели какие-то невкусные лепёшки. Вообще, с продуктами здесь был полный кошмар. Арабы жили на помойке (грязь на улицах не убиралась веками) и жрали черт знает что. Люди они были неприхотливые. А вместо всяческих развлечений у них по двадцать раз на дню выли служители культа омерзительными голосами, такое было впечатление, что они обкурились наркотиков. А может, и правда, обкурились, наркотики, похоже, здесь употребляли многие. Ну а с другой стороны — что делать-то? Алкоголь был под запретом, секс — тоже. Государство лезло в частную жизнь со страшной силой. Нарушались все мыслимые права человека. Жениться тоже было непросто — для этого надо было иметь много денег, чтобы заплатить калым за невесту, а простой народ, как и везде, был в большинстве своём нищий.

Ну и ленивы были они, эти арабы — как все восточные люди. Обмануть по мелочи — это да, но до всего прочего мозги у них не дотягивали. Ни хрена у них тут не развивалось, никакая промышленность, никакой бизнес, жили как тысячелетия назад, главное — не менялось средневековое мышление. Уж не говоря о том, что элементарно неграмотных тут была хуча туева. Вот и говори после этого о влиянии сурового климата на развитие ума! А тут — круглый год светит солнышко, тепло, светло, ну, мух, конечно, миллионы, но арабы — люди неприхотливые, привыкли сидеть в говне по уши.

Но Бог с ними, с этими арабами! Валерия теперь понимала, что загнала себя в ужасную ловушку, из которой будет трудно выбраться.

Завтрак заканчивался за пять минут — есть-то особо было нечего, да и не хотелось. А потом целый день — ничегонеделанье, от которого она уставала сильнее, чем если бы целыми днями работала на какой-нибудь тяжёлой физической работе.

Когда кончалось что-то необходимое — например, туалетная бумага или те же сухари — приходилось выбираться в здешние магазины или на грязную вонючую помойку под названием «фрутмаркет». И как только здесь жили наши люди, а их тут было много, как минимум, тыщ двадцать? Магазины были убогие, в любом российском селе ассортимент был в сто раз богаче.