Английские ботиночки

Любовь Кукушка, 2016

Здесь вы найдёте непридуманные захватывающие истории из жизни. Из той самой нашей жизни, в которой крепко и на все времена перемешано всё, из чего она и состоит: радости и печали, трагедии и комедии, верность и предательство, мистика и ужас, вера и неверие, любовь и надежда.

Небо

Рассказ

Он был немец. Потомок тех самых немцев, которых Екатерина Вторая пригласила обживать Россию.

Она собственноручно подготовила «вызывной» манифест, приглашавший иностранцев из Европы переселяться в Россию, чтобы умножать народонаселение, осваивать пустующие земли, развивая сельское хозяйство и торговлю. Сулила кучу великую льгот, послаблений, освобождение от налогов и службы в армии. Верь в любого бога — не преследуется. А коли всё же в России не понравится — путь свободен. Уезжай! Никто не задержит. Скажем только: «Скатертью дорожка!».

Манифест свой велела отпечатать на всех языках и распространить по всем странам. Европа загудела, и народ поехал. Главный поток хлынул с Юго-Запада Германии. Как же не поверить — своя же кровная бывшая немецкая княжна урождённая София Августа Фредерика Анхальт-Цербстская. Та самая, которая поехала в Россию в штопаных чулках, а теперь там на золоте ест. И нас, своих соотечественников, не забыла, приглашает и сулит заботу и защиту, если что.

Поехали и предки Артура — поселились в одной из немецких колоний Нижнего Поволжья. Немцы в России прижились и преуспели, как никакая другая нация Европы. И нет ничего удивительного — при их трудолюбии, добросовестности и экономности. Процветали и были в уважении при всех царях.

Советская власть (с дури поделившая Россию по национальному признаку) дала и немцам автономию — образовалась Советская Республика Немцев Поволжья. Дворы немецкие были крепкие, зажиточные. Дома двухэтажные. Низ — каменный, верх — деревянный. Хорошие тогда были для них времена.

А страшные времена настали, когда у России началась война с немецкими фашистами. Тут разом все немцы (по сути абсолютно обрусевшие) стали врагами. Разметали их по стране — кого куда, за сутки сняв с насиженного столетиями места. Кого — в Казахстан, кого — на Алтай, кого — в Сибирь.

Давно это было — приезд из Германии. Уже больше 250 лет прошло. Столько поколений сменилось, а всё сохранилось и передалось: и фамилия родовая Хенкель, и имя Артур, и внешняя стать — высокий голубоглазый блондин — тевтонец.

Их семья — отец Отто Генрихович, мать Хельга, старший брат Алекс, двенадцатилетний Артур и сестра Мария были сосланы в Сибирь — в Абакан. Не успели кое-как устроиться — отца забрали на лесозаготовки в Кировскую область. Не видели его до конца войны. Иногда присылал деньги и письма. Вернулся в 1945 году. Как-то сумели выжить среди холода и голода. Летом собирали ягоды, грибы, сажали картошку. Запасали на зиму то, что могли.

Когда Артуру исполнилось 17 лет, он решил ехать поступать учиться в лётное училище. С детства мечтал летать. Его отговаривали: не езди, тебя не возьмут, ты же немец — это не скроешь, твою анкету не пропустят. Но хотелось только летать — и ничего больше. Поехал. В военное лётное училище не взяли, а вот в гражданскую авиацию приняли и ни слова не сказали про национальность. Главное — летать, неважно уже — гражданские или военные самолёты. Мечта сбывалась.

Отучился, получил специальность штурмана гражданской авиации и прожил интересную жизнь, не расставаясь со своей мужской профессией. Летал и в Арктике, и на Дальнем Востоке, и в пустынях. Многое повидал, в разных передрягах побывал. Родил двух сыновей, так что Хенкели продолжались, Екатерина была бы довольна.

Когда был ещё юным курсантом, случилась с ним такая история.

Был у них в учебной части лётчик один молодой — Виктор Соколов. Во время войны был сбит, попал в плен, но потом сумел бежать из плена. В авиацию после этого его уже не взяли — начались проверки, протоколы. Но разрешили всё же обучать молодых курсантов лётному делу. Учил он хорошо, курсанты его любили за толковость и честность, но всё рвался он в большую авиацию, а ходу ему не давали — проверяли да выясняли что да как. Особист Троекуров замучил его допросами да беседами. Как рабочий день кончается, так он его вызывает к себе — и начинает: «Объясни-ка мне, Соколов, как это тебя угораздило в плен-то попасть?.. А как же ты сумел выбраться оттуда живым?.. Что-то одно с другим не сходится…».

И так каждый день. Не один час, бывало, мучил его своими дознаниями. Виктор послал очередной рапорт начальству — с просьбой о переводе его в лётный полк, и в очередной раз ему было отказано, не без помощи того самого особиста.

В тот учебный день Артур сам был у штурвала. Виктору нравился этот курсант — сообразительный, аккуратный, чувствующий машину как себя. Они выполнили все задания и повернули назад. Посадку самостоятельно Артур ещё ни разу не выполнял, хотя был абсолютно готов к этому. И сегодня как раз Виктор ему это доверил.

Вдали горели огни аэродрома. На западе багровел необычно яркий закат, небо уже начинало темнеть. Артур уверенно вёл машину. Приземлился идеально. Душа пела. Он обернулся с улыбкой, но Виктора в кабине не увидел. Сначала растерялся, а потом холодок пополз по позвоночнику. В замешательстве Артур стоял около самолёта, оглядываясь по сторонам. Как будто надеясь увидеть инструктора. На фоне уже почерневшего неба всё ещё полыхал кровавый закат.

Затаскали на допросы.

— Ну рассказывай, немец, всё как было, — ухмылялся особист.

Расстроенный и усталый от всего произошедшего, Артур в который раз повторял:

— Я был за штурвалом. Инструктор меня спросил: «Ты аэродром видишь?». Я сказал: «Вижу». — «Сам посадить сможешь?» — «Смогу». Он меня похлопал по плечу: «Молодец, ну давай». Больше я ничего не слышал. А когда посадил самолёт — его не было уже в кабине.

— Да ну?

— Так и было, товарищ капитан. Всё как есть рассказываю.

— Не знаю, не знаю. Как-то всё у тебя, Хенкель, просто получается. Как тебе, немцу, верить? Будем разбираться — что вы там с ним против Родины и товарища Сталина замышляли, — дымил курсанту в лицо Троекуров. — Ну ладно, на сегодня свободен.

С тяжёлыми мыслями выходил от него Артур. Потом-то он вспомнит, как перед вылетом Виктор долго смотрел в небо. Прощался. А небо было огромное, чистое, голубое и ни в чём не виноватое.

Искали тело, двигались шеренгой, пересекая местность по курсу самолёта. Нашли. Лежал на спине — застывшие глаза его смотрели в небо, которое он так любил. В нагрудном кармане комбинезона — записка, чтобы курсанта ни в чём не винили. И тут же, внизу — привет любителю долгих разговоров капитану Троекурову.

Хоронили всей лётной частью, курсанты смотрели хмуро. Отдали прощальный воинский салют. Влюблённая в него юная повариха Катюша плакала долго и безутешно, как ребёнок. Видно, это было первое её большое горе. На могиле вместо креста установили пропеллер.

* * *

А через месяц особист пропал. Вроде в район вызвали. И как в воду канул.

Слухи разные ходили. Потом пришли на квартиру из милиции, собрали его вещи под опись и унесли. С тех пор его больше никто не видел. А на его место майора прислали. Неразговорчивого.