Маска Зверя. [история чёрного серебра]

Любовь {Leo} Паршина

Начало XX века. Гимназист Саша Кононов находится на пороге – его человеческая жизнь уже закончилась и вот-вот закончится школьная. Его одноклассникам предстоит выбрать путь, чтобы не зря прожить свою жизнь. А Саша?.. Стоит ли такой выбор перед ним? Проще ли его сделать – или напротив, сложнее?(Продолжение романа «Юноша и Зверь».Третье место в номинации «Крупная проза» конкурса «Трансильвания 2019»).

Глава четвертая. Семья

К первой субботе сентября от маменьки по-прежнему не было вестей, поэтому Дмитрий Петрович не слишком одобрительно посмотрел на Сашу, взволнованно собирающегося на какую-то важную встречу. Тот надел чистую рубашку, причесался, а форму велел Лизе почистить и выгладить. Поскольку ранее за гимназистом аккуратностей в таком количестве не наблюдалось, домашние не слишком поверили в то, что он идет к друзьям.

Саша и сам был бы рад никуда не идти, но в половину четвертого, как и условились, он приехал к Марку. Тот был уже при полном параде — причесан, надушен, в новеньком, с иголочки, темно-сером костюме. Жутко было даже представить, для чего или для кого римлянин так постарался. Но ничего спрашивать Саша уже не стал — ходу назад не было, а злить наставника расспросами не стоило.

— Отлично выглядишь, — отметил Марк, окидывая Сашу взглядом. — Все пройдет хорошо.

Ровно в четыре они вышли из дома, проехали на извозчике до большого ресторана рядом с Невским. Марк уверенно вошел в распахнутые швейцаром двери, не оглянувшись на Сашу, который отчаянно старался не отставать от него.

Внутри метрдотель не слишком довольно покосился на юношу в гимназической форме, но все же повел обоих внутрь зала. Солидная публика, жующая за столиками, также с сомнением поглядывала на растерянного гимназиста — особенно внимательно его взялись разглядывать крупная пожилая дама в старомодном синем платье и красивый черноволосый молодой человек с по-восточному чуть раскосыми бирюзовыми глазами. Последний разглядывал его чуть дольше и пристальней, поскольку сидел рядом с дверью, в которую они с Марком вошли. Саша секунду помедлил на пороге, убирая сложенные солнечные очки в карман формы, и даже оглянулся на этого незнакомого молодого человека, но тот, пряча ухмылку, уткнулся в свою газету.

Саша шагнул вперед, за тяжелую, плотную завесь, и оказался в небольшом, отдельном помещении — не то чтобы кабинете, а скорее небольшой гостиной.

В центре стоял накрытый стол (разумеется, без мяса или рыбы), а вдоль стены располагались удобные кресла и кушетки. На одной из них сидели дамы — смуглая Кэт и две Саше не знакомые: одна — с золотистой кожей, темными глазами и волосами и величавой осанкой, вся в тяжелом вишневом бархате, а с нею другая — стройная и хрупкая, с огромными голубыми глазами, с кружевной лилией в волосах, в светлом платье и газовом шарфике. Эта точно была парижанкой — когда Саша вошел, она что-то бойко и очень эмоционально рассказывала окружающим по-французски.

Поодаль в кресле сидел тщедушный юноша, похожий на студента: густые каштановые волосы всклокочены, ботинки стоптаны и затянуты пылью, одежда (брюки, белая рубашка с высоким воротом и старый сюртук) слегка помята и кое-где заштопана, взгляд — диковатый, но внимательный одновременно. На шее у него висел черный вязаный шарф, уже износившийся и потертый. Несмотря на общую странность образа, юноша был даже красив — изможденность истончила его черты, придала бледность коже.

Между ним и дамами стоял вполоборота к двери высокий светловолосый мужчина с военной выправкой, одетый хоть и не в форму, но на военный манер. Вначале Саше показалось, что он замечательно хорош мужественной нордической красотой, но, стоило тому обернуться, то едва сдержался, чтобы не отвести тут же взгляд в смущении — через всю левую половину лица мужчины шел глубокий грубый шрам. Левого глаза не было вовсе, а пустую глазницу закрывала кожаная нашлепка на ремешке, скрывающемся под волосами.

Разумеется, тут же стояли Саймон Мейерс и Филипп Лорел — оба радостные, чуть взволнованные.

Едва Саша вошел и полог сомкнулся за его спиной, все голоса смолкли, все взгляды обратились к нему.

Марк чуть сжал плечо своего подопечного и вывел его еще на два шага вперед.

— Александр, — коротко и отчетливо представил он его.

Затем римлянин по очереди стал называть Саше всех присутствующих. А юноша отчаянно старался не показать своего изумления от каждого имени, от каждой фразы, и ничем не выдать легкую дрожь.

— Кьяра Безаччо. Родилась во Флоренции, затем вышла замуж и приобщилась к нашему скромному сообществу в Венеции. В общем, прекраснейшая дочь Италии. — (Кьяра величаво кивнула в знак приветствия, улыбнувшись комплименту.) — С ней — ее верная юная спутница Делия Дево. Слышал ли ты, Александр, о Гранд Опера в Париже?

— Разумеется, слышал.

— Так вот, этот дворец муз еще не был построен, а мадемуазель Дево уже порхала в лучах газовых светильников в театре на улице Ле Пелетье.

Делия, не сдержавшись, поднялась с кушетки и сделала прелестный, изящный реверанс.

— А эти достойные господа — наш милый брат Родриго, бывший пёс Господень, Domini cane, и его юный спутник лейтенант Джеймс Бартон. Не считая тебя, Александр, Джеймс — самый младший среди нас.

Вдруг Родриго поднялся со своего кресла и устремился к Саше — все с тем же полубезумным взором и распростертыми объятиями. Гимназист еле успел вдохнуть, прежде чем костлявые руки сгребли его, сжали, как в тисках. Родриго судорожно и пылко пробормотал что-то на испанском, прибавил по-английски «Dear child», поцеловал юношу в щеку своими ледяными губами, холоднее которых был только его же нос, и отошел в сторону с поникшей головой.

— Чего ему от меня надо? — от волнения чересчур громко шепнул Саша Марку.

Филипп, Саймон, Кэт и Кьяра, очевидно, тоже хорошо понимавшая по-русски, едва сдержали улыбки. Филипп даже отвернулся и слегка прокашлялся.

Родриго, так и не севший обратно, только бросил на них печальный, почти сострадательный взгляд из-под ресниц. Глаза у него, кстати, как успел заметить Саша, были очень необычными — зелеными, с красной «короной» лопнувших капилляров по краю радужки.

Марк, задумчиво усмехнувшись, пояснил:

— Фра² Родриго считает, что «тебя, милое дитя, ждет Лимб³, в отличие от нас, грешников, коим предстоит вкусить всю горечь адовых мук». Признаться, не припомню, чтобы за последние лет сто Родриго кому-то говорил столь теплые слова, Александр. Ты можешь гордиться, а главное — быть спокойным за свою душу. Ну, а пока мы все не в Аду, предлагаю вкусить чего-то менее горького.

У каждого оказалось свое место за овальным столом.

Во главе его сел, разумеется, Марк, Саша — напротив него, между Филиппом и Саймоном. Дальше за Филиппом сидели Кэт и Делия, которая то и дело с любопытством поглядывала на Сашу, за Саймоном — Джеймс. Два последних места возле Марка заняли Кьяра и Родриго. Кьяра села по правую руку от римлянина, доминиканец — по левую.

Заняв свои места, места все обратили взоры к Марку. Но, стоило ему чуть выпрямиться и всем своим видом показать, что он будто бы готов начать говорить, как фра Родриго встрепенулся и осенил стол католическим крестным знамением:

— In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen.⁴

И вновь благоговейно сложил руки на самом краешке стола, и воззрился на римлянина. Саша немного опешил, но прочие оказались невозмутимы, только Филипп позволил себе усмехнуться.

— Благодарю, брат Родриго, — сердечно произнес Марк. — Будем надеяться, что ваше благословение хоть немного поспособствует спасению наших душ. Особенно, моей, веками бродящей во тьме язычества. Если верить давнему поверью нашей породы, в мире грядут большие перемены, потому что только накануне конца старого мира рождаются… наши дети.

За столом воцарилась торжественная, гробовая тишина. Какой еще может быть торжественная тишина в подобном обществе?

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

2

Fra (от итал.) — брат.

3

В католицизме и в средневековых европейских представлениях в целом — крайний, «щадящий» круг ада, куда попадают некрещеные младенцы и добродетельные язычники.

4

Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь (лат.)