Час расплаты

Луиза Пенни, 2016

Роман «Час расплаты» продолжает серию расследований старшего инспектора Армана Гамаша. Этот обаятельный персонаж создан пером Луизы Пенни, единственного в мире пятикратного лауреата премии Агаты Кристи. Устав от затянувшегося бездействия после отставки, Арман Гамаш принимает предложение возглавить Полицейскую академию Квебека. Ему предстоит титаническая работа по реформированию этого крайне неблагополучного учебного заведения. Где лучше всего готовиться к новым сражениям, как не в тишине и уюте собственного дома – в деревне Три Сосны? Тем временем в деревенском бистро во время ремонта обнаруживается загадочная рукописная карта Трех Сосен, пролежавшая в стене около ста лет. Кто нарисовал эту странную карту и с какой целью? Гамаш поручает четырем кадетам академии разгадать эту загадку. Но их исследования внезапно прерывает ужасное событие: у себя в квартире в здании академии убит один из преподавателей и в его спальне найдена копия карты. Неужели убийца – один из этих четверых? Впервые на русском языке!

Глава восьмая

— Сейчас не смотрите, — наклонившись, прошептал Бовуар на ухо Гамашу. — Бребёф и Ледюк нашли друг друга.

Жан Ги наблюдал за тем, как Ледюк прикоснулся дружеской рукой к локтю человека постарше. Confrères, подумал Бовуар. Собратья. Одной крови.

Коммандер Гамаш даже не собирался смотреть в ту сторону. Вместо этого он показал на освободившееся кресло. Жан Ги осторожно взглянул туда. Кресло было из черной кожи и очень походило на пасть, которая вот-вот захлопнется.

Сдавшись, Жан Ги сел и откинулся на спинку.

— Merde, — прошептал он.

Это было, без сомнения, самое удобное кресло из всех, в каких он когда-либо сидел.

Кроме кресла, в комнате имелось немало других неожиданных вещей.

Столько всего и так быстро произошло с тех пор, как Жан Ги принял должность заместителя коммандера, что у него не было даже возможности спросить Гамаша, почему тот оставил Ледюка. И почему пригласил Бребёфа.

Оба решения он считал опрометчивыми. А вместе они казались безрассудными, на грани безумия.

Сведение этих людей в одном кампусе и без того было достаточно рискованным, но пригласить их на одну вечеринку? И дать им выпивку?

Бовуар вскользь подумал, вооружены ли они. Гамаш запретил персоналу носить оружие, даже офицерам полиции, временно приписанным к академии. И Жан Ги, вопреки воле и инстинктам, оставил свой пистолет в управлении Квебекской полиции.

На глазах Бовуара эти двое вели все более оживленный приятельский разговор. Ледюк выглядел воодушевленным, а Бребёф — более сдержанным. Кивал, соглашался.

Мишель Бребёф, бывший суперинтендант, был одним из самых влиятельных офицеров Квебекской полиции, перед тем как его с позором выгнали.

Серж Ледюк был наиболее влиятельной фигурой в академии, при нем выпускались сотни кадетов, он давал им оружие, но лишал нравственной основы.

Как тут не обеспокоиться, увидев, что эти двое разговаривают голова к голове?

— Подойти к ним? — спросил Жан Ги, собираясь подняться из чертовски удобного кресла.

— Зачем?

— Чтобы остановить их, — ответил Бовуар. — Пресечь в зародыше.

— Они найдут возможность поговорить в другом месте, — сказал Гамаш. — А здесь, по крайней мере, все происходит на виду у всех.

— Это ведь не тинейджеры, приобщающиеся к выпивке, patron, — возразил Жан Ги, пытаясь говорить ровным голосом. — Это… — Он замолчал в поисках нужного слова.

— Merde? — с улыбкой спросил Гамаш. Потом улыбка померкла, и лицо посерьезнело. — Хотя ты, наверное, искал другое слово — «зло».

— Нет, — откровенно признался Бовуар.

Он не мыслил в категориях добра и зла. Он даже не мыслил в категориях «плохой» и «хороший».

Мышление Жана Ги Бовуара отличалось простотой и четкостью. Нужно ли кого-то остановить? Нужно ли пресечь чьи-то действия? Совершается ли то или иное нарушение закона, причинение вреда, с умыслом или нет?

Эти двое все свои действия совершали с умыслом. Всякий поступок тщательно взвешивали.

Но то же самое можно было сказать и про Гамаша, который умышленно, как стало теперь понятно Бовуару, сел спиной к двери. К Бребёфу и Ледюку.

Он словно приглашал их к нападению. Или отправлял им послание.

Арман Гамаш не просто имел власть в академии. Он имел абсолютную власть. И был неуязвим. Серж Ледюк и Мишель Бребёф могли пускаться во все тяжкие, но они бы никогда не пересилили Гамаша. Об этом он не беспокоился.

Может быть, именно такое послание Гамаш передавал им сейчас, однако Жан Ги Бовуар понимал, что на самом деле это не так. И Гамаш, скорее всего, тоже понимал это.

Повернуться спиной ко злу — в этом жесте было что-то символическое. Но ничего более.

Серж Ледюк приветствовал бывшего суперинтенданта полиции, не выказывая каких-либо признаков неодобрения тому, что сделал Бребёф.

А Бребёф? Он прекрасно знал, что сделал Ледюк и что еще способен сделать.

Он приветствовал Герцога, как король в изгнании приветствует верноподданного.

— Вас это, возможно, не волнует, patron, — сказал Жан Ги, — но как насчет них?

Гамаш повернулся в кресле и взглянул на кучку кадетов, стоявших за спиной у двух преподавателей в ожидании, когда им уделят капельку внимания.

Коммандер Гамаш снова повернулся к Бовуару:

— Я не говорил, что меня это не волнует. Очень даже волнует. Именно потому я здесь.

В его голосе, хотя и спокойном, слышалось неудовольствие, даже неодобрение, и Бовуар не мог не почувствовать это.

— Désolé^[31], конечно, вас это тревожит. Но разве мы не должны что-нибудь предпринять?

— Мы и предпринимаем, Жан Ги.

Гамаш сосредоточился на кадетах, которые окружили его, мадам Гамаш и Жана Ги у камина. И постарался не показывать своего беспокойства.

Мишеля Бребёфа не приглашали на прием. Его даже не ждали в академии до завтрашнего дня.

И тем не менее он оказался здесь. Словно принесенный метелью. И сразу попал в руки Сержа Ледюка. Чему тут удивляться? Разве что подосадовать можно.

И еще кое-что.

У Гамаша имелись причины способствовать встрече Ледюка и Бребёфа, но он полагал, что в известной степени контролирует их. Теперь же он понял, что его контроль гораздо слабее, чем он рассчитывал.

Повернувшись к ярко горящему камину, Гамаш почувствовал, как волосы у него на загривке встали дыбом.

Большинство преподавателей и студентов ушли, и Амелия тоже направлялась к двери, когда заметила на приставном столике сложенную упаковочную бумагу, на которой лежала картинка в рамке. Амелия взяла ее в руки.

— Что вы об этом думаете? — спросил коммандер Гамаш; девушка вздрогнула и сделала движение, чтобы положить картинку на место, но было слишком поздно.

Он ее поймал.

Она пожала плечами.

— Ну же, соображайте, — велел он, протягивая руку.

Амелия отдала ему рисунок.

— Это карта, — сказала она. — Какого-то места в Квебеке. — Она показала на снеговика с клюшкой. — Но при чем тут пирамида?

Гамаш не сводил с нее глаз. Амелия Шоке обнаружила самое странное в странном рисунке.

— Понятия не имею, — ответил он.

— Мне понравилась открытка, — сказала Амелия. — Ваши друзья ждут, что вы обделаетесь?

— Всегда.

Колечко в ее губе дернулось, выдавая удивление.

— Снова? — спросила она, показывая на последнее слово в строке, написанной Рут.

— Невозможно дожить до седых волос и не сделать нескольких ошибок, — сказал коммандер. — Вы понимаете?

Он продолжал удерживать ее взгляд, и Амелия во второй раз отметила, что в его глазах светится ум.

Она сказала себе, что это всего лишь еще один крупный белый мужчина средних лет. Она такими наелась. В буквальном смысле.

— Вы догадались, что означает девиз академии? — спросил Гамаш.

— Velut arbor aevo. «Как дерево через века». Это означает, что вы должны пустить корни.

Она знала, что ошибается. Возможно, девиз имел такое значение на поверхностном уровне, но в нем было нечто большее. Как и в человеке, который стоял перед ней.

Амелия заметила в его взгляде кое-что еще. Проницательность, словно он знал ее лучше, чем она сама. Словно что-то видел в ней, что-то такое, что ему, вероятно, не нравилось.

— Что ж, это было интересно, — сказала Рейн-Мари, когда они навели порядок и смогли наконец отдохнуть у камина. — Ты не заметил некоторого напряжения?

Она невинно округлила глаза, словно была не уверена.

— Может быть, немного, — ответил ее муж, садясь рядом с ней на диван.

— Хотите чего-нибудь? — спросил Бовуар.

Он сходил в кухню и принес блюдо с сэндвичами, держа его в одной руке, а другой заправляя в рот сэндвич.

Арман и Рейн-Мари взяли по сэндвичу.

— Мне это не понравилось, — сказал Бовуар, садясь в кожаное кресло, которое объявил своим.

— Что именно? — спросила Рейн-Мари.

— Да все это, — ответил Бовуар. — Общение с кадетами.

— С низшими слоями? — уточнила Рейн-Мари. — Мне показалось, ты наслаждался собой.

— Ну разве что немного, — признался он. — А что это за готка? Как она умудрилась поступить? Похоже, ей даже не хочется быть здесь. Некоторые из кадетов мягковаты, но они, по крайней мере, полны усердия. Она же просто…

Он задумался в поисках слова, потом повернулся к тестю за помощью.

— Нет, не зло, — выпалил Бовуар, опережая Гамаша.

— Я вовсе не это хотел сказать.

— Тогда как бы вы ее описали? — спросил Бовуар.

— Она плывет по течению, — сказал Гамаш. Помолчал и добавил: — Нет, не плывет. Тонет.

— Определенно, она неблагополучная, — вступила в разговор Рейн-Мари. — Почему ты ее принял, Арман? Насколько я помню, ей отказали в приеме.

— Что? — Бовуар с трудом выпрямился в кресле. — Ей было отказано, а вы ее приняли? Почему?

— Я пересмотрел все заявления на прием, — сказал Арман. — Приняты все те, в ком я что-то увидел.

— И что ты увидел в ней? — спросила Рейн-Мари, прежде чем Бовуар задал тот же вопрос, хотя и совсем другим тоном.

— Последний шанс, — ответил Гамаш. — Спасательный круг.

Раздался стук в дверь, и Гамаш поднялся.

— Здесь не исправительная школа, — сказал ему вслед Бовуар. — Полицейская академия — не благотворительное заведение.

Гамаш повернулся, держась за ручку двери:

— Кто сказал, что спасательный круг для нее?

Он открыл дверь — за порогом стоял Мишель Бребёф.

Рейн-Мари поднялась и подошла к мужу.

— Арман, — сказал Бребёф, потом повернулся к ней: — Рейн-Мари.

— Мишель, — проговорила она вежливо.

В его дыхании чувствовался запах виски, но пьяным он не казался.

— Извините, что заявился без приглашения. — Он улыбнулся ей смущенной мальчишеской улыбкой. — Это вышло случайно. Я приехал на день раньше из-за погоды и хотел просто сообщить о своем прибытии. А попал на прием. Я вернулся, чтобы извиниться.

— Что-то я немного устала, — сказала Рейн-Мари Арману. — Пожалуй, пойду лягу. Мишель…

Она кивнула ему, и он улыбнулся.

Когда Рейн-Мари выходила из комнаты, Жан Ги заметил взгляд, которым обменялись супруги.

Рейн-Мари злилась из-за этого второго за день вторжения в ее частное пространство, в ее личное время. Жан Ги редко видел тещу такой сердитой. Арман тоже почувствовал состояние жены и мимолетно сжал ее руку, прежде чем она ушла в спальню и плотно закрыла за собой дверь.

— Ты, конечно, знаешь Жана Ги Бовуара, — сказал Арман, и они обменялись рукопожатием.

— Да, инспектор. Как поживаете?

— Отлично, — ответил Бовуар. — Вижу, и вы тоже.

В свое время суперинтендант Бребёф был боссом Бовуара, но он находился так высоко на служебной лестнице, что они почти не сталкивались. А теперь встретились как равные. Словно ничего не произошло.

Они все играли в одну игру. В шарады.

Одно слово. Похожее на «лицемерие».

Но Бовуар знал, что за этим кроется нечто большее. Да, Гамаши надевали маску вежливости. Однако у их отношений с Бребёфом была долгая история. Не только обид, но и глубокой привязанности.

Победит ли привязанность? Следует ли ей побеждать? Возможно ли такое? Эти вопросы не давали Бовуару покоя.

Жан Ги наблюдал за тем, как Гамаш приглашает Бребёфа войти. Бывший суперинтендант подошел к камину, ожидая, что Гамаш предложит ему присесть.

Это мгновение тянулось невыносимо долго.

Наконец Арман сделал жест рукой, и Мишель сел.

А Бовуар ушел, унося с собой нехорошее предчувствие.

Примечания

31

Прошу прощения (фр.).