Убийственно тихая жизнь
Блестящий дебют в жанре детективного романа! Премии «John Creasy New Bloody Dagger», «Arthur Ellis Award», «Anthony Award», «Dilys Award», «Barry Award»! Роман «Убийственно тихая жизнь» открывает серию расследований блистательного старшего инспектора Армана Гамаша – нового персонажа, созданного пером Луизы Пенни, ставшей единственным в мире пятикратным лауреатом премии Агаты Кристи. Старший инспектор Арман Гамаш из полиции Квебека приступает к расследованию подозрительной смерти в деревне Три Сосны, что к югу от Монреаля. Тело Джейн Нил, бывшей учительницы, которая пользовалась всеобщей любовью и уважением, найдено в лесу на окраине деревни. Смерть наступила в результате выстрела из лука. Местные жители уверены, что это несчастный случай на охоте, но у Гамаша возникает смутное предчувствие, что не все здесь так очевидно. И искать нужно не незадачливого стрелка, а безжалостного убийцу… Впервые на русском языке!
Оглавление
- Глава первая
- Глава вторая
- Глава третья
- Глава четвертая
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Убийственно тихая жизнь предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Глава третья
Клара сидела в кухне, опустошенная и ошеломленная непреодолимой потребностью забежать к Джейн и рассказать о том, что случилось. А то, что случилось, было совершенно немыслимо. Мир вдруг жестоко лишился Джейн. Лишился этого прикосновения, утешения, доброты. У Клары было такое чувство, будто ее выпотрошили — лишили не только сердца, но и мозга. «И почему мое сердце все еще бьется? — спрашивала себя Клара, глядя на свои аккуратно сложенные на коленях руки. — Я должна забежать к Джейн».
Выйдя из церкви, они, с разрешения Гамаша, взяли золотого ретривера Джейн по кличке Люси, и теперь собака, свернувшись калачиком, лежала у ног Клары, словно переживая свою немыслимую утрату.
Питер ждал, когда закипит чайник, чтобы можно было приготовить чай, и тогда все это пропадет, рассеется. Быть может, говорили его мозг и воспитание, за чаем и разговорами время повернется вспять и все плохое исчезнет. Но он слишком долго прожил с Кларой, и она видела его насквозь, так что все его попытки спрятаться от произошедшего были тщетны. Джейн больше нет. Ее убили. И ему нужно было утешить Клару, сделать так, чтобы все было хорошо. Вот только он не знал как. Обыскав кухонный шкаф — так хирург в военное время торопится найти нужный бинт для перевязки раненого, — Питер отложил в сторону чай «Йоги» и травяную смесь «Гармония», несколько секунд в сомнении смотрел на ромашку. «Нет-нет, сосредоточься», — сказал он себе. Питер знал: он где-то здесь, этот английский наркотик. И его рука ухватила коробочку как раз в тот момент, когда засвистел чайник. Насильственная смерть требовала «Эрла Грея». Наливая кипяток в заварной чайник, он посмотрел в окно и тут же почувствовал на руке обжигающие капли. На скамье посреди деревенского луга сидел в одиночестве старший инспектор Гамаш. Он вроде бы кормил птиц, но Питер тут же решил, что этого не может быть, и вернулся к важному занятию — приготовлению чая.
Арман Гамаш сидел на скамье и смотрел на птиц, но главным образом оглядывал деревню. Жизнь в деревне Три Сосны на его глазах замедлилась. Кипение, бурление, энергия поутихли. Голоса стали звучать тише, походки замедлились. Гамаш сидел и делал то, что умел лучше всего — наблюдал. Разглядывал людей, их лица, фиксировал действия, а если до него доносились звуки голосов, брал на заметку их слова, хотя он, сидя на деревянной скамейке посреди травы, находился довольно далеко от них и слышал лишь отдельные слова. Он замечал, кто огорчен, а кто — нет. Кто обнимается, кто обменивается рукопожатием. Отмечал, у кого красные глаза, а кто ведет себя так, будто ничего и не случилось.
На дальнем конце луга росли три громадные сосны. Между Гамашем и соснами находился пруд, и несколько мальчишек в свитерах возились у воды — наверное, ловили лягушек. Деревенский луг находился, естественно, в центре деревни, его опоясывала улица под названием Общественная, застроенная жилыми домами, и только за спиной у Гамаша, похоже, располагался коммерческий квартал деревни. Очень маленький квартал. Насколько успел заметить Гамаш, весь квартал состоял из depanneur[14] (вывеска с логотипом пепси гласила «Беливо»), boulangerie[15], бистро и книжного магазина. От Общественной улицы отходили четыре второстепенные, словно спицы колеса или указатели стран света на компасе.
Гамаш сидел, наблюдал за жизнью в деревне и вдруг понял, как она прекрасна с ее старыми, выходящими на луг домами и их многолетними садами и деревьями. Каким естественным и безыскусным все было, и пелену горя, опустившуюся на это маленькое сообщество, люди несли с достоинством, скорбью и некоторой долей фамильярности. Эта деревня была старой, а старости всегда знакома скорбь. И утрата.
— Говорят, завтра ожидается дождь.
Гамаш поднял голову и увидел Бена со старой и — судя по запаху — разлагающейся собакой на поводке.
— Неужели? — Гамаш показал на место рядом с собой, и Бен сел, а Дейзи благодарно рухнула рядом с ним.
— Начнется утром. И похолодает.
Несколько мгновений они посидели молча.
— Вон там дом Джейн. — Бен показал на маленький каменный коттедж слева от них. — А дом неподалеку принадлежит Питеру и Кларе.
Гамаш перевел взгляд: этот дом был немногим больше, чем дом Джейн, и если ее был построен из плитняка, то этот — из красного кирпича в стиле, известном как «лоялист». Вдоль фасада шла простая деревянная веранда, на которой стояли два плетеных кресла-качалки. Рядом с дверью он увидел окно, и еще два — на втором этаже с жалюзи, выкрашенными в теплый темно-голубой цвет. В аккуратном садике перед домом росли розы, многолетники и фруктовые деревья. «Кажется, райские яблоки», — подумал Гамаш. Несколько деревьев, в основном кленов, разделяли дом Джейн Нил и дом Морроу. Впрочем, теперь их разделяло нечто большее, чем деревья.
— А это мой дом, — сказал Бен, показывая на привлекательный старый особняк, обитый вагонкой, покрашенной в белый цвет. Внизу у дома была пристроена веранда, а наверху имелись три спальни. — Но я думаю, что вон тот дом наверху тоже принадлежит мне. — Он неопределенно махнул в сторону неба.
Гамаш решил, что Бен говорит метафорически или даже метеорологически. Потом его глаза с пушистых облачков опустились на крышу дома, прилепившегося к склону холма, по которому проходила дорога, ведущая из Трех Сосен.
— Мы владеем этим домом вот уже несколько поколений. Там и моя мать жила.
Гамаш не знал, что на это ответить. Он видел такие дома и раньше. Много раз. Они, как это стало известно Гамашу во время его учебы в Колледже Христа в Кембридже, назывались викторианскими махинами. Довольно живописное название. И Квебек, в первую очередь Монреаль, имел свою долю махин, построенных шотландскими баронами-разбойниками на деньги, заработанные на строительстве железных дорог, алкоголе и банковском деле. Эти дома держались на гордыне, а это не очень надежная опора, и многие из них разрушились уже много лет назад или были подарены Университету Макгилла, которому еще один викторианский монстр требовался не больше, чем вирус Эбола. Бен с любовью смотрел на свой дом.
— И вы переедете в большой дом?
— О да. Только там придется поработать. Некоторые его части просто как из фильма ужасов. В жутком состоянии.
Бен вспомнил, как он рассказывал Кларе о тех временах, когда они с Питером играли в войну в подвале и натолкнулись на змеиное гнездо. Он никогда не видел, чтобы человек зеленел, а вот Клара позеленела.
— А деревня названа по этим трем соснам? — Гамаш посмотрел на деревья посреди луга.
— Так вы не знаете эту историю? Эти три сосны — они не те, что были вначале. Им всего шестьдесят лет. Моя матушка помогала их сажать, когда была еще ребенком. Но сосны там росли и в момент основания деревни, более двухсот лет назад. И всегда три штуки. Три Сосны.
— Но почему? — Гамаш с интересом посмотрел на Бена.
— Это такой символ. Для лоялистов Объединенной империи[16]. Только они тут и живут, если, конечно, не считать абенаков[17].
Гамаш обратил внимание, что Бен в своем объяснении словно и не заметил тысячи лет обитания в этих местах коренных американцев.
— Но мы всего в нескольких километрах от границы со Штатами. Когда во время Войны за независимость люди, сохранившие верность короне, бежали на север, они не знали, где граница, где можно обосноваться в безопасности. Поэтому был придуман такой знак. Три сосны рядом означали, что здесь будут рады лоялистам.
— Mon Dieu, c’est incroyable[18]. Так изящно. Так просто, — сказал Гамаш, на которого это и в самом деле произвело впечатление. — Но почему я об этом ничего не знаю? Я интересуюсь историей Квебека, но ничего подобного не слышал.
— Может, англичане хотят сохранить это в тайне — вдруг нам опять понадобится.
По крайней мере, Бену хватило воспитания покраснеть, когда он сказал это. Гамаш повернулся и посмотрел на этого высокого человека: тот привычно сутулился, его длинные чувствительные пальцы свободно держали поводок собаки, которая была просто не в силах от него убежать.
— Вы это серьезно?
— Результаты последнего референдума о суверенитете[19] подошли, как вам известно, к опасной черте. И кампания временами велась просто отвратительно. Не всегда приятно чувствовать себя меньшинством в собственной стране, — сказал Бен.
— Я могу это понять, но даже если Квебек отделится от Канады, неужели вы будете чувствовать в этом какую-то угрозу для себя? Вы же знаете, что ваши права будут защищены.
— Знаю ли? Будет ли у меня право выставить вывеску на моем родном языке? Или работать только на английском? Нет. Язык для меня установит полиция. The Office de la Langue Française[20]. Я подвергаюсь дискриминации. С этим даже Верховный суд согласен. Я хочу говорить по-английски, старший инспектор.
— Вы и говорите по-английски. Как и я. Как и мои подчиненные. Нравится вам это или нет, мистер Хадли, но англичан в Квебеке уважают.
— Не всегда и не все.
— Верно. И полицейских тоже не все уважают. Такова жизнь.
— Вас не уважают из-за прошлых дел. Из-за того, что Квебекская полиция делала прежде. А нас не уважают просто за то, что мы англичане. Это не одно и то же. Вы хоть представляете, как изменилась наша жизнь за последние двадцать лет? Скольких прав мы лишились? Сколько наших друзей, соседей, родственников уехали из-за принятых драконовских законов? Моя мать почти не говорила по-французски. А вот я двуязычный. Мы стараемся, инспектор, но нас, англичан, выставляют на посмешище. Винят во всех грехах. Называют tête carrée[21]. Нет. — Бен Хадли кивнул в сторону трех мощных сосен, едва покачивающихся на ветру. — Я верю в личности, а не в коллективы.
«В этом заключается одно из главных различий между англоязычными и франкоязычными квебекцами, — подумал Гамаш. — Англичане верят в права индивида, а французы чувствуют, что должны защищать коллективные права. Защищать свой язык и культуру».
Это был старый и подчас горький спор, правда редко влияющий на отношения между людьми. Гамаш вспомнил напечатанную несколько лет назад в «Монреаль газетт» статью одного колумниста, который заметил, что Квебек действует в реальности, а не на бумаге.
— Ситуация меняется, месье Хадли, — мягко сказал Гамаш, надеясь снять напряжение, сгустившееся над их скамейкой.
Англо-французский спор в Квебеке был поляризующей силой. Гамаш подумал, что лучше оставить его политикам и журналистам, которым больше нечего делать.
— Ой ли, старший инспектор? Неужели мы и в самом деле становимся более цивилизованными? Более толерантными? Менее склонными к насилию? Если бы что-то менялось, вы бы не приехали сюда сегодня.
— Вы говорите о смерти мисс Нил? Думаете, это было умышленное убийство? — Сам Гамаш склонялся именно к этому.
— Нет, не думаю. Но я знаю, что, кто бы ни сделал это с ней, он так или иначе замышлял убийство сегодня утром. По меньшей мере убийство невинного оленя. Это не цивилизованное действие. Нет, инспектор, люди не меняются. — Бен опустил голову и принялся перебирать поводок пальцами. — Может быть, я и ошибаюсь. — Он посмотрел на Гамаша и обезоруживающе улыбнулся.
Гамаш разделял чувства Бена относительно охоты, но насчет людей никак не мог с ним согласиться. В любом случае разговор получился откровенный, а в этом и состояла его работа — вызывать людей на откровенность.
Он был занят все два часа, прошедшие с тех пор, как он покинул Бовуара. Он прошел с Питером Морроу и Беном Хадли в церковь, где Питер сообщил жене о смерти Джейн. Гамаш наблюдал, стоя в стороне у двери: ему было важно увидеть ее реакцию, а вмешиваться он не хотел. Он вышел из церкви и вместе с мистером Хадли направился назад.
У входа в эту очаровательную деревню Гамаш оставил Бена Хадли и зашел в бистро. Найти его было легко по голубым и белым навесам и круглым деревянным столам и стульям на тротуаре при входе. Несколько человек попивали кофе, глядя, как старший инспектор приближается по дороге.
Когда его глаза привыкли к освещению в бистро, он увидел не один большой зал, как предполагал, а два, каждый со своим камином, в которых весело потрескивали поленья. Он увидел разнородные старинные столы и стулья. Перед несколькими столиками стояли кресла, обитые старинной выцветшей материей. Каждая вещь словно находилась здесь с самого начала. Гамаш и сам нередко покупал антикварные вещи, а потому умел отличать плохое от хорошего и понимал, что буфет в углу с резьбой в виде алмазных граней, в котором были выставлены тарелки и столовые приборы, — вещь довольно редкая. В дальнем конце этого зала на длинной деревянной стойке стоял кассовый аппарат. Вазочки с лакричными трубочками и булочками, коричными палочками и яркими мармеладными мишками стояли в ряд с порционными коробочками с воздушными хлопьями.
За двумя этими залами французские двери явно выходили в отдельную столовую — ту комнату, о которой говорил Хадли.
— Что для вас? — спросила у него на идеальном французском крупная молодая женщина с нездоровым цветом лица.
— Я бы хотел поговорить с хозяином. Кажется, Оливье Брюле.
— Если вы присядете, я его позову. Хотите пока кофе?
В лесу было прохладно, и мысль о café au lait перед горящим камином показалась очень привлекательной. А еще не помешала бы пара лакричных трубочек. В ожидании мистера Брюле и кофе Гамаш пытался сообразить, что такого необычного в этом милом бистро. Что-то здесь было чуточку не так.
— Извините, что беспокою вас, — раздался хрипловатый голос над его головой.
Он вскинул глаза и увидел пожилую женщину с коротко стриженными седыми волосами. Женщина опиралась на корявую трость. Гамаш поднялся на ноги и только тут понял, что женщина выше, чем ему показалось сначала. Даже сгорбленная, она была почти одного с ним роста. И он подумал, что она вовсе не такая хрупкая, какой выглядит.
Арман Гамаш слегка поклонился и показал на другой стул за его маленьким столом. Женщина не сразу, но все же села на едва гнущихся ногах.
— Меня зовут Рут Зардо. — Говорила она громко и медленно, как с глухим ребенком. — Это правда? Джейн мертва?
— Да, мадам Зардо. Примите мои соболезнования.
И тут в бистро раздался звук, такой неожиданный и громкий, что Гамаш подскочил на месте. Ни один из других клиентов, как он отметил, и бровью не повел. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что это Рут Зардо с силой ударила тростью об пол, словно пещерный человек опустил на чью-то голову свою дубинку. Гамаш и прежде видел, как люди постукивают тростью об пол, привлекая к себе внимание, и обычно это приносило плоды. Но Рут Зардо взяла свою трость за конец и быстрым и явно заученным движением со всего маху грохнула об пол закругленной рукоятью:
— И что вы здесь сидите, если Джейн лежит мертвая в лесу? Что вы за полиция такая? Кто убил Джейн?
В бистро мгновенно воцарилась тишина, но спустя несколько секунд приглушенный разговор возобновился. Арман Гамаш выдержал высокомерный взгляд старухи, не сводя с нее задумчивых глаз. Потом наклонился к ней через стол и заговорил так, чтобы слышала только она. Рут, решив, что он сейчас назовет ей имя убийцы, тоже подалась к нему.
— Рут Зардо, мой долг найти того, кто убил вашего друга. И я сделаю это. Сделаю это так, как считаю нужным. Я не позволю себя третировать, не позволю относиться ко мне неуважительно. Это мое расследование. Если вы хотите сказать или спросить что-либо, то я вас слушаю. Но больше никогда не кидайте вашу трость в моем присутствии. И никогда не смейте разговаривать со мной таким образом.
— Как я смею! Этот полицейский явно по уши в работе. — Рут поднялась, и ее голос зазвучал громче. — Я не должна тревожить то лучшее, что может предложить Квебекская полиция.
Гамаш спросил себя, в самом ли деле Рут Зардо считает, что ее сарказм принесет какие-то плоды. Он не понимал, почему она вообще заняла такую позицию.
— Миссис Зардо, что для вас? — спросила молодая официантка, будто ничего особенного и не случилось.
А может, это просто была передышка.
— Виски, пожалуйста, Мари, — неожиданно спокойно сказала Рут и снова села. — Извините меня. Виновата.
Гамашу показалось, что она из тех людей, которые привычны к извинениям.
— Полагаю, я могла бы объяснить свое плохое поведение смертью Джейн, но вы скоро узнаете, что я такая и есть. У меня нет умения выбирать правильные битвы. Сама жизнь представляется мне сплошной битвой. От начала до конца.
— Значит, мне следует ожидать продолжения?
— О, я думаю, да. Но в вашем окопе у вас будет своя компания. И я обещаю больше не бросаться тростью. По крайней мере, вблизи вас.
Арман Гамаш откинулся на спинку стула, и в этот момент принесли виски и его café au lait с конфетами. Он взял конфеты и со всем достоинством, на какое был способен, спросил Рут:
— Трубочку, мадам?
Рут взяла ту, что побольше, и тут же откусила красный кончик.
— Как это случилось? — спросила она.
— Похоже на несчастный случай на охоте. Но может, вы знаете кого-нибудь, кто желал бы смерти вашему другу?
Рут рассказала Гамашу о мальчишках, кидавшихся пометом, а когда она закончила, Гамаш спросил:
— Зачем, по-вашему, этим мальчишкам было ее убивать? Я согласен, их поступок заслуживает порицания, но она ведь уже назвала их имена, так что предотвратить это они не могли. Какой в этом смысл?
— Месть? — предположила Рут. — Когда ты в таком возрасте, тот, кто заставил тебя пережить унижение, заслуживает смертной казни. Да, они пытались унизить Оливье и Габри, но это обернулось против них. А хулиганье не любит, когда им платят той же монетой.
Гамаш кивнул. Такое было возможно. Но если ты не сумасшедший, то месть должна иметь другую форму, не похожую на хладнокровное убийство.
— Вы давно знали миссис Нил?
— Мисс. Она никогда не была замужем, — сказала Рут. — Хотя однажды это едва не случилось. Как его звали? — Она полистала записную книжку в своей голове. — Энди. Энди Зелчак. Нет. Зел… Зел… Зелински. Андреаш Зелински. Давно это было. Лет пятьдесят назад. Или больше. Теперь это уже не имеет отношения к делу.
— Прошу вас, расскажите мне об этом, — попросил Гамаш.
Рут кивнула и с отсутствующим видом принялась раскручивать виски в стакане тупым кончиком лакричной трубочки.
— Энди Зелински был лесорубом. Сто лет назад здесь, на холмах, много леса рубили. Теперь все эти работы прекращены. Энди работал на «Мон-Эко» у «Томпсон оперейшн». Дровосеки — ребята грубые. Всю неделю работают в горах, спят не раздеваясь в плохую погоду и когда медведи не в спячке, а мошка, наверное, их с ума сводит. Они обмазывали себя медвежьим жиром, чтобы отвадить насекомых. Они больше боялись мошки, чем медведей. На выходные выходили из леса грязные как черти.
Гамаш слушал внимательно, с искренним интересом, хотя и без уверенности, что это имеет какое-то отношение к его расследованию.
— Но Кей Томпсон работала иначе. Не знаю, как она это делала, но она как-то умела подчинять себе этих громил. Никто не смел возражать Кей, — восхищенно сказала Рут. — Энди Зелински дослужился до бригадира. Он был прирожденным руководителем. Джейн в него влюбилась, хотя должна признать, что многие из нас на него поглядывали. Эти огромные руки, грубое лицо…
Гамаш чувствовал, как он сам по мере ее рассказа отступает, уходит назад во времени.
— Он был громадный, но нежный. Нет, «нежный» не то слово. Порядочный. Он мог быть крутым, даже жестоким. Но не злобным. И он был чистым. От него пахло, как от мыла «Айвори». Он приходил в городок вместе с другими лесорубами с делянки, и они отличались от других, потому что не воняли терпким медвежьим жиром. Видимо, Кей отскребала их щелоком.
Гамаш подумал о том, как низко, видимо, стояла планка, если для того, чтобы быть привлекательным для женщины, достаточно было, чтобы от тебя не несло разлагающимся медведем.
— На первом танце ярмарки Энди выбрал Джейн. — Рут помолчала, вспоминая. — Все никак не могу понять, — сказала она. — Джейн была очень милая и все такое. Мы все ее любили. Но если откровенно, она была уродлива как смертный грех. Похожа была на козу.
Рут громко рассмеялась придуманному ею образу. Так оно и было. Лицо молоденькой Джейн было вытянуто вперед, будто хотело дотянуться до чего-то, нос удлинялся, подбородок утончался. А еще она была близорукая, хотя ее родители не желали признавать, что произвели на свет не идеальное дитя, и поэтому игнорировали ее близорукость. Это только подчеркивало ее пристальный взгляд, голова Джейн вытягивалась за пределы шеи в тщетной попытке сфокусировать мир перед глазами. На ее лице вечно было такое выражение, будто она спрашивала: «Это съедобно?» К тому же молодая Джейн была пухленькая. И такой оставалась всю жизнь.
— По какой-то необъяснимой причине Андреаш Зелински выбрал ее. Они танцевали целый вечер. Ну и зрелище это было. — Голос Рут стал жестким.
Гамаш попытался представить, как молодая Джейн, низенькая, чопорная, толстенькая, танцует с громадным мужчиной, с этой горой мускулов.
— Они влюбились друг в друга, но об этом дознались ее родители и запретили ей встречаться с ним. Это вызвало немалый шум. Джейн была дочерью главного бухгалтера лесопилки Хадли. Чтобы она вышла замуж за лесоруба — да не бывать этому!
— И что случилось? — не сдержался Гамаш.
Рут посмотрела на него, словно удивляясь, что он все еще здесь:
— Так ведь Энди умер.
Гамаш посмотрел на нее с удивлением.
— Нет, тут не было никакой уголовной подоплеки, инспектор Клузо[22], — сказала Рут. — Несчастный случай в лесу. На него упало дерево. Куча свидетелей. Такое постоянно случалось. Хотя в то время сложилось романтическое представление, что он стал преднамеренно беспечным, потому что его сердце было разбито. Ерунда. Я его тоже знала. Она ему нравилась, — возможно, он даже любил ее, но сумасшедшим он не был. Нас всех, случается, бросают, но мы же не кончаем с собой. Нет, это был просто несчастный случай.
— И что сделала Джейн?
— Уехала учиться. Вернулась два года спустя с дипломом учителя и стала преподавать в здешней школе. Школьный дом номер шесть.
Гамаш увидел тень подле своей руки и поднял глаза. Рядом с ним стоял человек лет тридцати пяти. Светловолосый, аккуратный, хорошо одетый на небрежный манер, точно из каталога «Лэндс Энд»[23]. Несмотря на усталость, он всем своим видом давал понять, что готов помочь.
— Извините, что задержался. Я Оливье Брюле.
— Арман Гамаш, старший инспектор отдела по расследованию убийств Квебекской полиции.
Незаметно для Гамаша Рут округлила глаза. Она недооценила этого человека. Назвала его инспектором Клузо — и это было единственное оскорбление, которое она помнила. Когда Гамаш договорился о ланче, Оливье спросил у Рут:
— Как дела? — и слегка прикоснулся к ее плечу.
Она поморщилась, словно ее обожгло:
— Неплохо. Как Габри?
— Неважно. Ты же знаешь Габри, он такой ранимый.
Да что говорить, Оливье иногда думал, что Габри родился вывернутым наизнанку.
До ухода Рут Гамаш выслушал ее краткий рассказ о жизни Джейн. Записал имя ее ближайшей родственницы. Племянница по имени Йоланда Фонтейн, агент по торговле недвижимостью, работает в окрестностях Сен-Реми. Он посмотрел на часы — 12.30. До Сен-Реми было минут пятнадцать езды. Наверное, можно успеть, решил он. Полез в карман за бумажником, но тут увидел уходящего Оливье и подумал, что сумеет одним выстрелом убить двух зайцев.
Снимая плащ и шляпу с вешалки, он увидел на одном из крючков маленькую белую бирку. Она здесь явно была не на месте. Гамаш повернулся, натягивая плащ, и посмотрел на столы, стулья, зеркала и все другие антикварные вещи в бистро. На всем были бирки. Это был магазин. Тут все продавалось. Ты мог съесть круассан и купить тарелку. Гамаш почувствовал, как на него накатила приятная волна, когда он разгадал эту загадку. Несколько минут спустя он сидел в машине Оливье и направлялся в Реми. Убедить Оливье подвезти его было нетрудно. Оливье сам рвался помочь.
— Дождь собирается, — сказал Оливье, ведя машину по грунтовой дороге.
— А завтра ожидается похолодание, — добавил Гамаш.
Оба молча закивали. Через два-три километра Гамаш спросил:
— Какой она была, мисс Нил?
— Я просто не могу поверить, что кто-то ее убил. Она была замечательная. Мягкая, добрая.
Оливье бессознательно поставил знак равенства между образом жизни человека и его смертью. Гамаш это всегда подмечал. Люди почти все без исключения предполагали, что если ты добрый человек, то не должен умереть насильственной смертью, а убивают только тех, кто это заслужил. Почти в любом человеке жило тайное убеждение, что жертва убийства сама на это каким-то образом напросилась. А поэтому весть о том, что кто-то добрый и хороший стал жертвой убийства, воспринималась как шок. Возникало ощущение, что произошла какая-то ошибка.
— Я никогда не встречал человека безупречно доброго и хорошего. Неужели у нее не было никаких недостатков? Может быть, она кого-то погладила против шерсти?
Последовала долгая пауза, и Гамаш даже подумал было, что Оливье забыл его вопрос. Но Арман Гамаш ждал. Он был человеком терпеливым.
— Мы с Габри живем здесь только двенадцать лет. А до этого я ее не знал. Но должен честно сказать: никогда ничего плохого о Джейн я не слышал.
Они приехали в Сен-Реми. Гамаш немного знал этот городок — катался здесь на лыжах с горы, когда дети были маленькие.
— Прежде чем вы пойдете, хотите, я расскажу вам о ее племяннице Йоланде?
Гамаш обратил внимание на энтузиазм в голосе Оливье. Ему явно было что рассказать. Но с этим не стоило спешить.
— Не теперь. Лучше по пути назад.
— Отлично.
Оливье припарковал машину и показал на офис фирмы по продаже недвижимости в здании небольшого торгового центра. Если Уильямсбург был стыдливо притягателен своей стариной, то Сен-Реми был всего лишь обычным старым городком. Построенный без всякой планировки, без всякого замысла, этот рабочий городок казался более реальным, чем гораздо более красивый Уильямсбург, главный город в округе. Они договорились встретиться в машине в четверть второго. Гамаш отметил, что, хотя у Оливье на заднем сиденье лежали какие-то вещи, машину он не закрыл — просто ушел, оставив двери незапертыми.
У дверей старшего инспектора Гамаша встретила светловолосая женщина с широкой улыбкой на лице.
— Месье Гамаш, меня зовут Йоланда Фонтейн.
Она протянула руку, и не успел Гамаш протянуть свою, как она уже пожала ее. Он почувствовал, что ее опытные глаза оглядывают его, оценивают. Перед отъездом из Трех Сосен он позвонил ей, чтобы убедиться, что она в офисе, и теперь он или его плащ произвели надлежащее впечатление.
— Прошу вас, присаживайтесь. Вас какая недвижимость интересует? — Йоланда Фонтейн показала ему на чашеобразное кресло с оранжевой обивкой.
Гамаш вытащил свое удостоверение, положил его на стол, и улыбка сошла с ее лица.
— Что еще натворил этот чертов ребенок? Tabarnacle[24]. — Ее безупречный французский исчез, она заговорила на уличном французском, гнусавом и резком, слова в котором были будто обсыпаны песком.
— Ничего, мадам. Джейн Нил из Трех Сосен — ваша тетушка?
— Да. А что?
— К сожалению, я привез вам плохие новости. Ваша тетушка сегодня утром была найдена мертвой.
— Не может быть, — ответила она, вкладывая в эти слова столько же эмоций, сколько проявляет человек, обнаружив пятно на футболке. — Сердце?
— Нет. Она умерла насильственной смертью.
Йоланда Фонтейн уставилась на него, пытаясь постичь услышанное. Она явно понимала значение отдельных слов, но все вместе они были лишены смысла.
— Насильственной? Что это значит?
Гамаш посмотрел на женщину, сидящую перед ним: маникюр, светлые волосы взбиты и уложены, косметика на лице, словно она в полдень собралась на бал. По виду ей было лет тридцать с небольшим, но косметика странным образом старила ее — возникало впечатление, что ей под пятьдесят. Она не производила впечатление человека, живущего естественной жизнью.
— Ее тело нашли в лесу. Она была мертва.
— Убийство? — прошептала Йоланда.
— Мы точно не знаем, — возможно, несчастный случай. Насколько я понимаю, вы ее ближайшая родственница. Верно?
— Да. Моя мать была ее младшей сестрой. Она умерла от рака груди четыре года назад. Они были очень близки. Вот так.
Йоланда попыталась перекрестить пальцы, но длинные ногти цеплялись друг за друга, словно в марионеточной версии «Борьбы всех звезд»[25]. Она сдалась и внимательно посмотрела на Гамаша:
— Когда я смогу попасть в дом?
— Простите?
— В Трех Соснах. Тетушка Джейн всегда говорила, что завещала дом мне.
За свою жизнь Гамаш повидал немало горя, и люди реагировали на него по-разному. Его собственная мать, проснувшись рядом с умершим ночью пятидесятилетним мужем, в первую очередь позвонила парикмахеру, чтобы отменить назначенную встречу. Гамаш не судил людей по тому, как они реагируют на скорбную новость. И все же этот вопрос показался ему странным.
— Не знаю. Мы там пока еще не были.
Йоланда заволновалась:
— Знаете, у меня есть ключ. Могу я поехать и навести там порядок, прежде чем вы войдете?
Он задумался на секунду: наверное, такова и должна быть нормальная реакция агента по продаже недвижимости.
— Нет.
Выражение лица Йоланды стало жестким, она покраснела, как ее ногти. Эта женщина не привыкла слышать «нет». И еще она не умела владеть собой.
— Я звоню моему адвокату. Этот дом принадлежит мне, и я не даю вам разрешения входить в него. Вам ясно?
— Если уж речь зашла об адвокатах, вы, случайно, не знаете, услугами какого адвоката пользовалась ваша тетушка?
— Стикли. Норман Стикли. — Голос ее звучал ломко. — Мы тоже время от времени пользуемся его услугами, когда нужно переводить деньги за недвижимость в районе Уильямсбурга.
— Вы не дадите мне его координаты?
Пока она своей когтистой рукой записывала для него адрес адвоката, Гамаш огляделся и заметил, что некоторые пункты в списках, висевших на доске «Продается», извещали о продаже наследственных владений — прекрасных, обширных семейных домов. Большинство предложений по продаже были довольно скромными. Йоланда продавала немало кондоминиумов и трейлеров. Что ж, кто-то должен был продавать и их, и, вероятно, для этого требовался куда более искушенный продавец, чем для продажи дома, построенного сто лет назад. Но чтобы сводить концы с концами, нужно продавать много трейлеров.
— Прошу. — Она пододвинула к нему бумажку. — Мой адвокат позвонит вам.
Оливье уже ждал Гамаша в машине.
— Я опоздал? — спросил Гамаш, посмотрев на часы: они показывали 1.10.
— Да нет. Даже немного раньше пришли. А мне нужно было прикупить лука к обеду. — В машине стоял отчетливый и довольно приятный запах. — И, откровенно говоря, я не думал, что разговор с Йоландой займет у вас много времени. — Оливье улыбнулся, трогаясь с места. — И как оно прошло?
— Не совсем так, как я предполагал, — признал Гамаш.
Оливье отрывисто хохотнул:
— Эта наша Йоланда — та еще штучка. Она там не рыдала истерически?
— Вообще-то, нет.
— Сюрприз. А я думал, что на публике, да к тому же в присутствии полиции, она вовсю разыграет свою роль единственной наследницы. Она всегда предпочитает внешний эффект реальному положению дел. Я даже не знаю, понимает ли она вообще, что такое реальность, настолько она занята созданием собственного образа.
— Какого образа?
— Успешного. Ей необходимо выглядеть счастливой и успешной женой и матерью.
— А разве не так же хотим выглядеть мы все?
Тут Оливье смерил его лукавым и открыто гейским взглядом. Гамаш встретился с ним глазами и только теперь понял, что сказал. Он поднял брови, укоризненно глядя на Оливье, и тот снова рассмеялся.
— Я хотел сказать, — улыбнулся Гамаш, — что у нас у всех имеется некий образ на публику.
Оливье кивнул. Так оно и есть. В особенности в гей-сообществе, где ты должен быть веселым, умным, циничным и, самое главное, привлекательным. Если ты все время хмуришься, это раздражает. Это была одна из причин, по которым он уехал за город. Он чувствовал, что в Трех Соснах может попытаться быть самим собой. Вот только он никак не думал, что ему потребуется немало времени, чтобы понять, кто же он такой на самом деле.
— Вы правы. Но в случае с Йоландой, как мне кажется, это гораздо глубже. Она как голливудская штучка. Фальшивый фасад — и полная пустота и уродство внутри. Легковесность.
— А ее отношения с мисс Нил?
— Они явно были довольно близки в детстве Йоланды, но потом случилась какая-то размолвка. Понятия не имею, что это было. Йоланда всех отфутболивает, но, вероятно, это было что-то серьезное. Джейн даже отказывалась видеть Йоланду.
— Правда? Почему?
— Понятия не имею. Возможно, Клара знает. Тиммер Хадли наверняка могла бы вам сказать, но она умерла.
Опять это совпадение: смерть Тиммер в такой близости от смерти самой Джейн.
— И тем не менее Йоланда Фонтейн, похоже, думает, что мисс Нил все свое состояние завещала ей.
— Может, и так. Для некоторых родственные узы важнее всего.
— Мне показалось, что ей очень важно попасть в дом покойной до того, как туда войдем мы. Вы что-нибудь можете сказать по этому поводу?
Оливье задумался:
— Не знаю. Сомневаюсь, что кто-то может ответить на этот вопрос, потому что никто не бывал в доме Джейн.
— Как-как? — Гамашу показалось, что он ослышался.
— Забавно, я к этому так привык, что даже забыл вам сказать. Да. Это единственный бзик, какой был у Джейн. Она пропускала нас в прихожую и кухню, но дальше кухни никто и никогда в дом не проходил.
— Но Клара, наверное…
— Даже Клара. И Тиммер там не бывала. Никто.
Гамаш сделал себе заметку на память: заняться этим в первую очередь после ланча. Когда они приехали, у него еще оставалось несколько минут, и Гамаш устроился на скамеечке в центре луга, откуда наблюдал, как деревня Три Сосны живет и как она встречает смерть. Бен присоединился к нему на несколько минут, а потом потащил Дейзи домой. Перед тем как отправиться в бистро, Гамаш еще раз перебрал в памяти все, что удалось установить к настоящему времени, поразмышлял о том, кому могло понадобиться убивать доброту.
Бовуар уже установил в отдельной комнате Оливье большую стойку, прикрепил к ней лист бумаги, рядом положил цветные фломастеры. Гамаш сел рядом с ним, посмотрел через стеклянные двери наружу. Он видел столики со сложенными зонтами над ними, а чуть дальше — реку Белла-Беллу. Он подумал, что она оправдывает свое название[26].
Комната заполнилась проголодавшимися и замерзшими полицейскими. Гамаш отметил, что агент Николь села в одиночестве, и удивился, почему она так сделала. Первым докладывал Бовуар, время от времени вгрызаясь в сэндвич с тонко нарезанными ломтиками ветчины, поджаренными, видимо, в кленовой подливке с медово-горчичной приправой, и в свежий круассан с состаренными кусочками чеддера.
— Мы обшарили место преступления и нашли… — Бовуар сверился со своими записями, размазав капельку горчицы по странице, — три старые пивные бутылки.
Гамаш поднял брови:
— И все?
— И еще пятнадцать миллионов листьев. Вот рана.
Бовуар нарисовал кружочек красным фломастером. Полицейские наблюдали за ним без интереса. Бовуар опять поднял руку и начертил четыре линии, исходящие из кружочка, словно страны света на компасе. Несколько полицейских опустили сэндвичи. Их что-то заинтересовало. Рисунок был похож на грубо выполненную карту Трех Сосен. Глядя на жутковатую картинку, Гамаш размышлял, а не было ли это все-таки преднамеренным убийством.
— Можно ли нанести такую рану стрелой из лука? — спросил Бовуар.
Никто, похоже, не знал ответа на этот вопрос.
«Если рана была нанесена стрелой, — подумал Гамаш, — то где же эта стрела? Должна быть в теле». Перед его мысленным взором возникло изображение из Нотр-Дам-де-Бон-Секур, церкви, в которую они с Рейн-Мари время от времени заходили. Стены там были исписаны фресками, изображающими святых на разных стадиях мучения или экстаза. Перед его мысленным взором предстал один образ. Святой Себастьян, скорчившийся от мучений, причиняемых множеством стрел, вонзившихся в его тело. Каждая торчала из его страдающего тела обвинительным перстом. Из тела Джейн Нил должна была торчать стрела, и эта стрела указывала бы на убийцу. Если бы ее убили стрелой, то не было бы выходной раны. А она была. Вот еще одна загадка.
— Оставим это и двигаемся дальше. Кто докладывает следующий?
Ланч продолжался, полицейские ели и слушали в атмосфере, которая сподвигала к совместной работе. Гамаш верил в совместную работу своей команды, а не в конкуренцию. Он понимал, что с этим своим мнением пребывает в меньшинстве среди руководства Квебекской полиции. Он верил, что хороший руководитель должен также уметь слушать своих подчиненных. И учил своих людей относиться друг к другу с уважением, выслушивать предложения, поддерживать один другого. Не все понимали это. Полиция была полем конкуренции: тот, кто добивался результатов, получал повышение, а если тебя кто-то опережал, то ты оставался на прежнем месте, а он продвигался наверх. Гамаш знал, что в полиции нередко награды получают незаслуженно, а потому награждал командных игроков. У него была почти стопроцентная раскрываемость, а он вот уже двенадцать лет как ни на шаг не продвинулся по службе. Но он был счастливым человеком.
Гамаш ел жареную курицу с тостами — блюдо ему понравилось, и он решил, что будет заезжать сюда. Кто-то из полицейских взял себе пиво, но Гамаш предпочел имбирный лимонад. Гора сэндвичей быстро исчезла.
— Коронер обнаружил что-то странное, — доложила Изабель Лакост. — В ране были два перышка.
— А у стрел есть перья? — спросил Гамаш.
Перед его взглядом снова возник святой Себастьян со стрелами в теле — все стрелы с оперением.
— Раньше были, — вставила Николь, радуясь возможности показать свои знания. — Теперь оперение делают из пластика.
Гамаш кивнул:
— Я этого не знал. Что еще?
— Как вы видели, крови было очень мало, что обычно случается при мгновенной смерти. Она была убита на том самом месте, где ее нашли. Тело не перемещалось. Время смерти — между шестью и семью часами этого утра.
Гамаш сообщил всем, что ему стало известно от Оливье и Йоланды, и раздал поручения. В первую очередь нужно обыскать дом Джейн Нил. В этот момент зазвонил телефон Гамаша — это был адвокат Йоланды Фонтейн. Гамаш ни разу не повысил голоса, но его раздражение было очевидно.
— Пока мы не можем войти в дом Джейн Нил, — сообщил он, захлопнув телефон. — Адвокат миссис Фонтейн невероятным образом сумел отыскать судью, который издал предписание, запрещающее нам обыскивать дом.
— И как долго будет действовать это предписание? — спросил Бовуар.
— Пока не будет доказано, что это преднамеренное убийство или что миссис Фонтейн не является наследницей покойной. Теперь действуем по следующему плану. Нужно отыскать завещание мисс Нил, собрать информацию о местных лучниках. Мне также нужно знать, почему охотник, если он случайно убил мисс Нил, вытащил из тела стрелу. И еще узнать побольше о смерти Тиммер Хадли. Я обустрою для нас оперативный штаб где-нибудь в Трех Соснах. Кроме того, я должен поговорить с Питером и Кларой Морроу. Бовуар, ты пойдешь со мной. И вы тоже, агент Николь.
— Сейчас День благодарения, — напомнил Бовуар.
Гамаш остановился на полуслове. Он забыл об этом.
— У кого-то есть планы на праздничный обед?
Все подняли руки. У него тоже были планы. Рейн-Мари пригласила на обед лучших друзей. Кружок узкий, так что его точно будет не хватать. И он опасался, что объяснение «уехал в центр исправительного воздействия» их не убедит.
— Изменение планов. В четыре часа, то есть через полтора часа, мы уезжаем в Монреаль. За это время вы должны успеть сделать все по максимуму. Мы не хотим, чтобы индейка на наших столах остыла.
Бовуар открыл деревянную калитку и ступил на петляющую тропку, ведущую к дверям коттеджа. Вокруг дома росла гортензия, цветы которой порозовели в холодную погоду. Вдоль дорожки красовались старые садовые розы, а под ними какие-то багряные цветы. Гамаш решил, что это лаванда. Он сделал себе пометку на память: когда будет время, спросить у миссис Морроу. Наперстянку и алтей он узнал сразу. Единственное, чем его не устраивала квартира в Утремоне, было отсутствие хотя бы клочка земли — только ящики на подоконниках. А вот такие сады ему нравились. Сад идеально подходил скромному кирпичному дому, к которому Гамаш сейчас направлялся. Темно-синюю дверь открыл Питер — они даже постучать не успели. Они оказались в маленькой прихожей с ее разнообразными запахами от курток на вешалке и ботинок под длинной деревянной скамьей.
— Берлингтонская станция передает, что ожидается дождь, — сказал Питер, принимая у них плащ и куртку, и провел визитеров в большую кухню, какие бывают в загородных домах. — Они, конечно, почти всегда врут. У нас здесь, похоже, микроклимат. Вероятно, дело в горах.
В комнате было тепло и уютно, здесь стояли полированные кухонные столы, а на открытых полках разместилась керамика, оловянная посуда и стекло. Лоскутные коврики хаотично лежали на крытом линолеумом полу, придавая кухне спокойное обаяние. На конце соснового обеденного стола стоял огромный букет — настоящий остров по размерам. Клара сидела на другом конце, закутавшись в вязаный шерстяной платок. Вид у нее был бледный и расстроенный.
— Кофе?
Питер был не очень уверен, какому этикету следовать. Но все трое визитеров отклонили предложение.
Клара слабо улыбнулась и пожала им руки, при этом платок соскользнул с ее плеча. Гамаш знал, что привычка к вежливости так глубоко укоренилась в людях, что они улыбались, даже превозмогая личное горе.
— Примите мое сочувствие, — сказал он Кларе.
— Спасибо.
— Я хочу, чтобы вы сели там, — прошептал Гамаш, указывая Николь на простой сосновый стул у дверей прихожей, — и делали записи.
«Записи, — сказала себе Николь. — Он что, думает, будто я секретарша? Я два года проработала в Квебекской полиции, а он просит меня присесть и вести записи». Остальные расположились за кухонным столом. Она заметила, что ни Гамаш, ни Бовуар не достали записных книжек.
— Мы считаем, что Джейн Нил погибла вследствие несчастного случая, — начал Гамаш. — Но у нас есть одна проблема. Мы не можем найти оружия, и никто не явился с признанием. Поэтому нам придется расследовать ее смерть как вызывающую подозрения. У вас нет предположений, кто мог бы желать вреда вашему другу?
— Никто не мог. Джейн устраивала благотворительные распродажи выпечки и старых вещей здесь, в церкви Святого Томаса. Прежде она работала учительницей. Вела тихую, размеренную жизнь.
— Миссис Морроу?
Клара задумалась на несколько секунд или только сделала вид, что думает. Но ее мозг отказывался работать и был не способен подсказать ясный ответ.
— Кому-нибудь была выгодна ее смерть? — Гамаш подумал, что четко сформулированный вопрос поможет ей ответить.
— Вряд ли. — Клара взяла себя в руки, чувствуя, что глупо так сильно чувствовать. — По-моему, она ни в чем не нуждалась, хотя мы никогда об этом не говорили. Здесь, слава богу, можно прожить на очень маленькие деньги. Она выращивала овощи, но бульшую их часть раздавала. Я всегда думала, что она делает это не из нужды, а для того, чтобы провести время.
— А что ее дом? — спросил Бовуар.
— Да, мне кажется, он стоит неплохих денег, — сказал Питер. — Но неплохих по стандартам Трех Сосен, а не по монреальским. Она могла получить за него тысяч сто пятьдесят. Может, чуть больше.
— Возможно, кто-то мог иным образом выиграть от ее смерти?
— Ничего очевидного в голову не приходит.
Гамаш приготовился вставать.
— Нам необходимо оборудовать то, что у нас называется оперативным штабом. Отдельное помещение, где мы смогли бы временно разместиться здесь, в Трех Соснах. Вам ничего не приходит в голову?
— Вокзал. Поезда давно уже не ходят. Там разместилась добровольная пожарная команда. Я уверена, они будут готовы поделиться с вами площадью.
— К сожалению, нам нужно совсем отдельное помещение.
— Есть старая школа, — предложила Клара.
— Та, в которой работала мисс Нил?
— Именно, — ответил Питер. — Мы проходили мимо нее сегодня утром. Она принадлежит Хадли, но теперь помещение использует клуб лучников.
— Клуб лучников? — переспросил Бовуар, не веря своим ушам.
— Он у нас уже давно. Мы с Беном его и основали.
— Он заперт? У вас есть ключ?
— Где-то у меня был ключ. У Бена тоже есть, кажется. Но здание никогда не запирается. Наверное, стоит это делать.
Он посмотрел на Клару в поисках ее мыслей или поддержки. Но увидел только пустой взгляд. Гамаш кивнул Бовуару, который взял сотовый и сделал звонок, пока остальные продолжали разговор.
— Я хотел бы завтра утром собрать жителей деревни, — сказал Гамаш. — В Святом Томасе в половине двенадцатого. Но нам нужно как-то всех оповестить.
— Это просто. Скажите Оливье. У них вся провинция собирается. А еще ансамбль «Кошки». А его партнер Габри дирижирует хором.
— Музыка нам, пожалуй, не требуется.
— Мне тоже, но вам нужно туда зайти. У него набор ключей.
— Клуб лучников вы держите открытым, а церковь запираете?
— Священник не местный — монреальский, — пояснил Питер.
Гамаш попрощался, и они втроем пошли в обратный путь по теперь уже знакомому деревенскому лугу. Они машинально поднимали ноги повыше, ступая по опавшим листьям, которые издавали осенний терпкий запах и слабый шуршащий звук.
Гостиничка располагалась напротив ряда коммерческих зданий на углу Старой Почтовой улицы — еще одной дороги, ведущей из Трех Сосен. Когда-то здесь, на наезженном пути от Сен-Реми к Уильямсбургу, останавливались на ночевку почтовые кареты. Потом нужда в почтовой станции отпала, и Оливье с Габри, приехав сюда, восстановили первоначальное назначение этого дома — служить приютом для усталых путников. Гамаш сказал Бовуару, что ему нужна не только информация, но и номера.
— На какой срок? — спросил Бовуар.
— Пока дело не будет закрыто или его не передадут другим.
— У них тут, должно быть, чертовски вкусные багеты.
— Вот что я тебе скажу, Жан Ги: если бы он еще добавил туда грибочков, я бы купил это чертово бистро и переехал сюда жить. Здесь гораздо удобнее, чем во многих других местах, где мы бывали.
Это верно. По службе им часто приходилось уезжать далеко от дома — до Кууджуака, Гаспе, Шеффервилла и залива Джеймс. Они по нескольку недель не бывали дома. Бовуар надеялся, что на сей раз будет иначе — ведь они в такой близи от Монреаля. Но иначе явно не получалось.
— Я тоже остаюсь.
— Николь? — спросил он через плечо. — Хотите остаться?
Иветт Николь показалось, что она выиграла в лотерею.
— Здорово. Я не взяла одежду, но это не проблема. Что-нибудь куплю, а эту постираю сегодня в раковине…
Гамаш поднял руку:
— Вы не слушали. Сегодня мы едем домой, а завтра начинаем здесь работать.
Черт. Каждый раз, когда она демонстрировала энтузиазм, это выходило ей боком. И когда она только научится?
На всех ступеньках вплоть до самой широкой гостиничной веранды стояли вырезанные тыквы. При виде потертых восточных ковров, мягких кресел, осветительных приборов с выключателями-бечевками и множества масляных ламп у Гамаша возникло впечатление, будто он снова оказался в доме дедушки. Это впечатление усиливалось еще и тем, что внутри пахло выпечкой. А когда через распашную дверь к ним вышел крупный человек в переднике с оборками и надписью «Никогда не верь тощему повару», Гамаш с испугом отметил сильное сходство этого человека с его бабушкой.
Габри громко вздохнул и театральным жестом приложил ко лбу бледную руку:
— Булочки?
Вопрос был настолько неожиданным, что даже Гамаша застал врасплох.
— Простите, месье?
— У меня есть с морковкой, с финиками, с бананами и в память Джейн специальные под названием «Шарль-де-Миль».
С этими словами Габри исчез и появился несколько секунд спустя с тарелкой, на которой были разложены булочки, великолепно украшенные фруктами и розами.
— Это, конечно, не розы Шарль-де-Миль. Они давно отцвели.
По щекам Габри побежали слезы, и тарелка опасно накренилась. Лишь быстрые действия, предпринятые Бовуаром и подкрепленные его желанием отведать лакомство, спасли булочки от падения.
— Désolé. Excusez-moi[27]. Я так скорблю. — Габри рухнул на диван, его руки и ноги взлетели вверх.
Гамашу показалось, что, несмотря на всю театральность, этот человек искренне переживает. Он дал Габри несколько секунд, чтобы тот взял себя в руки, хотя Габри, вполне возможно, никогда не держал себя в руках. Затем Гамаш поручил Габри сообщить жителям деревни о собрании на следующее утро и попросил его открыть церковь. Напоследок он зарезервировал в гостинице номера с завтраком.
— У нас подается бранч[28], — поправил его Габри, — но вы можете получить бранч вместо завтрака, если хотите. Ведь вы ищете преступника.
— Нет ли у вас предположений, кто мог ее убить?
— Разве это был не охотник?
— Мы не знаем. Но если это был не охотник, то на кого бы вы подумали?
Габри взял булочку. Бовуар воспринял это как приглашение и тоже взял одну. Они были еще теплые.
Габри молчал на протяжении двух булочек, потом тихо сказал:
— Никто даже в голову не приходит, но, — он пронзительным взглядом посмотрел на Гамаша, — разве может прийти? Я что говорю: ведь это и есть самое ужасное в убийстве. Мы не знаем, что оно совершится. Мне не удается толком это сказать. — Он взял еще одну булочку, съел ее вместе с розой. — Люди, которые вызывали у меня наибольшее раздражение, даже не догадывались об этом. Есть в этом какой-то смысл?
Он как будто умолял Гамаша понять его.
— Есть. И еще какой, — ответил Гамаш.
И он не лукавил. Лишь немногие так быстро понимали, что причиной большинства преднамеренных убийств являются долго подавляемые оскорбленные чувства, корысть, ревность, страх. Как сказал Габри, люди не чувствуют приближения убийства, потому что убийца — хороший актер, представляет публике ложное обличье, умеет выглядеть разумным и даже сдержанным человеком. Но за этим обликом прячется ужас. И поэтому на лицах большинства убитых, которых видел Гамаш, не было страха, не было гнева. Было удивление.
— Кто знает, какие злые страсти скрываются в людских сердцах? — спросил Габри, и Гамаш подумал: знает ли тот о том, что цитирует слова из старой радиодрамы[29]. Но тут Габри подмигнул ему.
Он снова исчез и вернулся с небольшим пакетиком булочек, который протянул Гамашу.
— Еще один вопрос, — сказал Гамаш от двери, одной рукой держа пакетик с булочками, а другой — дверную ручку. — Вы говорили о розах Шарль-де-Миль.
— Джейн любила их больше всего. Это не просто какая-то роза, старший инспектор. Любители цветов считают ее самой красивой в мире. Это старая садовая роза. Цветет всего один сезон, но как великолепно! А потом умирает. Вот почему я сделал булочки на розовой воде в память Джейн. И стал их есть, как вы заметили. Я всегда съедаю мою боль.
Габри слегка улыбнулся. Гамаш подумал, что, учитывая размеры Габри, объем съеденной боли должен быть велик. А может быть, еще и страха. И гнева. Кто знает?
Бен Хадли ждал их у здания старой школы, как о том и просил его Бовуар по телефону.
— Скажите, мистер Хадли, на ваш взгляд снаружи здесь все в порядке? — спросил Гамаш.
Бен, несколько удивленный вопросом, оглядел здание. Гамаш подумал, что удивление, пожалуй, постоянное состояние Бена Хадли.
— Да, в порядке. Хотите посмотреть внутри?
Бен потянулся к ручке, но Бовуар успел задержать его, ухватив Бена за локоть. Бовуар вытащил ролик желтой полицейской ленты из кармана и протянул его Николь. Пока Николь наматывала на дверь и окна желтую ленту с надписью «Вход запрещен. Место преступления», Бовуар объяснил:
— Судя по всему, мисс Нил была убита стрелой из лука. Мы должны тщательно обыскать ваш клуб, — возможно, орудие убийство было взято отсюда.
— Но это же смешно.
— Почему?
Бен просто огляделся вокруг, словно мирный пейзаж мог служить веским доказательством. Он вложил ключ в протянутую руку Бовуара.
Агент Николь вывела машину на мост Шамплена, а потом назад в Монреаль. Она мельком кинула взгляд на инспектора Гамаша, который в безмолвном раздумье сидел на пассажирском сиденье рядом с ней. Затем начинались очертания Монреаля на фоне неба, на вершине Мон-Ройял начинал сиять огромный крест. Ради нее семья обещала припоздниться с праздничным обедом. Она знала: ради нее они были готовы на все, и эта уверенность одновременно утешала ее и связывала. От нее ждали только успехов.
Войдя в свою квартиру, Арман Гамаш сразу же ощутил запах жареной куропатки. Это было фирменное праздничное блюдо Рейн-Мари: небольшая дикая птица в беконе, приготовленная на медленном огне в соусе из глинтвейна с можжевеловой ягодой. Обычно он готовил начинку из дикого риса, но на сей раз Рейн-Мари, вероятно, сделала все сама. Пока он раздевался, они обменялись новостями. Потом он принял душ. Она рассказала ему о крещении и фуршете после церемонии. Она была почти что уверена, что присутствовала на той церемонии, хотя многих людей просто не узнала. Он рассказал ей о том, как провел день, и о деле. Рассказал все. Этим он отличался от других, но он не понимал, как можно поддерживать семейные отношения, если утаивать от жены эту часть его жизни. И потому он рассказывал ей все, и она рассказывала ему все. И пока, по прошествии тридцати двух лет совместной жизни, это вроде бы работало.
Пришли друзья, и вечер получился раскованный, легкий. Две бутылочки хорошего вина, отличный праздничный обед и задушевное умное общество. Гамаш вспомнил начало книги Вирджинии Вулф «Орландо». Этот Орландо на протяжении своей многовековой жизни ищет не богатства и славы или почестей. Нет, он ищет только общения.
Клара раскачивалась туда-сюда, туда-сюда, баюкая свою скорбь. В этот день она испытала такое чувство, будто кто-то вынул у нее сердце и мозг. Теперь ей вернули и то и другое, только перемолотыми. Мозг не мог ни на чем сосредоточиться и постоянно возвращался в одну и ту же мучительную точку.
Питер тихонько подошел к дверям спальни и заглянул внутрь. Господь его простит, но какая-то его часть испытывала ревность. Ревность к тому, что бо́льшая часть Клары принадлежала Джейн. Он спросил себя: а его смерть переживала бы Клара с такой скорбью? И тут он понял, что, если бы его убили в лесу, у Клары был бы человек, который мог бы ее утешить, — Джейн. Джейн знала бы, как это сделать. И в этот миг для Питера открылась дверь. Впервые в жизни он задался вопросом, что стал бы делать кто-то другой. Что бы делала Джейн, будь она здесь, а он умер бы. И он нашел ответ. Он молча лег рядом с Кларой и обнял ее. И в первый раз после того, как стало известно о смерти Джейн, ее сердце и мысли успокоились. На одно благословенное мгновение они оказались в том месте, которое называлось любовью, а не смертью.
Оглавление
- Глава первая
- Глава вторая
- Глава третья
- Глава четвертая
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Убийственно тихая жизнь предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Примечания
16
Лоялистами в Канаде называют американцев, оставшихся преданными английскому королю после американской революции. Немалая часть лоялистов переселилась в Канаду, сохранившую верность английской короне.
20
Квебекский департамент французского языка (фр.). Учреждение, организованное правительством провинции Квебек и занимающееся регулированием правил употребления французского языка в Квебеке с целью придать ему статус единственного официального.
