Самый жестокий месяц

Луиза Пенни, 2007

Роман «Самый жестокий месяц» продолжает серию расследований блистательного старшего инспектора Армана Гамаша – нового персонажа, созданного пером Луизы Пенни, единственного в мире пятикратного лауреата премии Агаты Кристи. «Самый жестокий месяц» – так сказал поэт об апреле. И чтобы поддержать свою репутацию, этот месяц подвергает старшего инспектора Армана Гамаша суровому испытанию. Вместе со своей командой Гамаш вновь приезжает в деревню Три Сосны, чтобы расследовать загадочную смерть некой Мадлен Фарво. Во время спиритического сеанса, который местные жители проводили в старом заброшенном доме, пользующемся дурной славой, Мадлен внезапно умирает. Все считают, что она просто испугалась до смерти, ведь общение с миром призраков никому не проходит даром. Однако Гамаш подозревает, что дело гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. Начав расследование, он неожиданно становится объектом яростных нападок в прессе, связанных с одним из его прошлых дел. Теперь ему нужно не только раскрыть предполагаемое убийство, но и обелить свое имя…

Глава третья

Мадам Айседора Блаватски в тот вечер была сама не своя. На самом деле она была вовсе не мадам Айседора Блаватски.

— Прошу вас, называйте меня Жанна. — Эта похожая на мышь женщина стояла в центре второго зала бистро и протягивала руку. — Жанна Шове.

— Bonjour, Madame Chauvet. — Клара улыбнулась и пожала вялую руку. — Excusez-moi^[7].

— Жанна, — напомнила ей женщина еле слышным голосом.

Клара шагнула к Габри, который предлагал гостям блюдо с копченым лососем. Зал начинал понемногу заполняться.

Габри протянул блюдо Кларе:

— Немного лосося?

— Кто она? — спросила Клара.

— Мадам Блаватски, знаменитый венгерский экстрасенс. Ты что, не чувствуешь ее энергетику?

Кларе помахали Мадлен и месье Беливо, она ответила им тем же, потом посмотрела на Жанну, которая, судя по ее виду, готова была упасть в обморок, если бы кто-то ее освистал.

— Я определенно чувствую что-то, юноша, и это чувство — раздражение.

Габри Дюбо разрывался между двумя чувствами: с одной стороны, он испытал удовольствие, услышав подобное обращение к себе, а с другой — в этом обращении было что-то оскорбительное.

— Это не мадам Блаватски. Она даже не прикидывается ею. Ее зовут Жанна как-то там, — рассеянно сказала Клара, кладя кусочек лосося на черный хлебец. — Ты нам обещал мадам Блаватски.

— Ты даже не знаешь, кто такая мадам Блаватски.

— По крайней мере, я могу отличить мадам Блаватски от не мадам Блаватски.

Клара кивнула и улыбнулась маленькой женщине средних лет, стоявшей посреди комнаты в некотором замешательстве.

— А ты бы пришла, если бы знала, что она — экстрасенс? — Габри качнул блюдом в сторону Жанны.

С блюда скатился каперс и потерялся в пушистом восточном ковре.

«Ну почему мы никогда не учимся? — вздохнула про себя Клара. — Каждый раз, приглашая гостя, Габри устраивает нечто запредельное. Что-нибудь вроде того чемпиона по покеру, который увез все наши деньги, или певца, в сравнении с которым даже Рут — настоящая Мария Каллас. И как бы ни были катастрофичны эти устраиваемые Габри мероприятия для жителей деревни, еще худшим злом они оборачиваются для ничего такого не ожидающих гостей, оказавшихся в центре загулявших Трех Сосен, тогда как они хотели всего лишь провести немного времени среди деревенского покоя».

Она посмотрела на Жанну Шове: та оглядывала комнату, отирала ладони о свои синтетические брюки и улыбалась портрету над пылающим камином. Прямо на глазах у Клары она словно бы исчезла. Это был настоящий трюк, хотя вряд ли он что-то говорил о ее способностях экстрасенса. Клара не испытывала к ней добрых чувств. И о чем только думал Габри?

— О чем ты думал?

— Что ты имеешь в виду? Она экстрасенс. Сама мне сказала, когда регистрировалась в гостинице. Ты права, она не мадам Блаватски. И не из Венгрии. Но она умеет предсказывать будущее.

— Постой-ка… — В голову Клары закрались подозрения. — Она хоть знает, что ты запланировал этот вечер?

— Я уверен, что она интуитивно это поняла.

— Ну да, когда стали собираться люди. Габри, как ты мог так с ней поступить? Как ты мог так поступить с нами?

— С ней все будет в порядке. Ты посмотри на нее. Она уже раскрепощается.

Мирна принесла Жанне Шове стакан белого вина, и та выпила его залпом, словно воду перед совершением чуда. Мирна посмотрела на Клару и вскинула брови. Еще немного — и Мирне самой придется проводить сеанс.

— Спиритический сеанс? — спросила Жанна минуту спустя, когда Мирна поинтересовалась у нее, чего им следует ожидать. — А кто будет его проводить?

Все глаза обратились на Габри. Он преувеличенно аккуратно поставил блюдо с лососем на столик и подошел к Жанне. Рядом с крупной фигурой Габри, излучавшего природный энтузиазм, эта невзрачная женщина как будто усохла еще больше и стала похожа на вешалку. По предположению Клары, ей было около сорока. Свои тускло-каштановые волосы она, видимо, стригла сама. Глаза у нее были голубые, словно выцветшие, а одежда явно куплена на распродаже. Клара, которая, будучи художницей, бо`льшую часть жизни провела в нищете, быстро определила это наметанным взглядом. У нее мелькнула мысль: почему Жанна приехала в Три Сосны и платит за номер в гостинице Габри, пусть и дешевой, но далеко не бесплатной?

Жанна больше не казалась испуганной — всего лишь растерянной. Кларе хотелось подойти и обнять эту миниатюрную женщину, защитить ее от того, что грядет. Ей хотелось угостить Жанну хорошим горячим обедом, дать возможность принять теплую ванну, окружить добротой, — может быть, это укрепит ее.

Клара оглядела зал. Питер категорически отказался идти сюда, назвав это шарлатанством. Но перед тем как она ушла, он задержал ее руку на секунду дольше, чем необходимо, и попросил быть осторожной. Клара улыбалась, шагая под звездами вокруг деревенского луга в приветливое бистро. Питер воспитывался в строгих англиканских традициях, и у него такие вещи вызывали неприятие. И даже пугали его.

За обедом они немного поговорили об этом, и Питер предсказуемо отстаивал точку зрения, что это помешательство.

— Ты хочешь сказать, что я помешанная? — спросила Клара.

Она знала, что ничего подобного он в виду не имел, но ей нравилось видеть, как он ежится. Питер поднял голову в густых кудрях с обильной сединой и сердито посмотрел на жену. Высокий и стройный, с греческим носом и умными глазами, он напоминал президента банка, а не художника. И тем не менее он был художником. Правда, художником, потерявшим связь со своим сердцем. Он жил в абсолютно рациональном мире, где все необъяснимое было помешательством, либо глупостью, либо безумием. Эмоции были безумием. Кроме такой эмоции, как его любовь к Кларе, которая была абсолютной и всепоглощающей.

— Нет, помешанная эта ваша экстрасенс. Она шарлатанка. Общение с мертвыми, предсказание будущего. Дребедень. Мошенничество старее самой старой книги.

— Какой книги? Библии?

— Не играй со мной в эти игры, — остерег ее Питер.

— Нет, правда. В какой книге говорится о превращениях воды в вино, хлеба в плоть? Или о волшебстве типа хождения по воде? Или о том, как расступаются воды моря, как слепые начинают видеть, а калеки — ходить?

— Это были чудеса, а не волшебство.

— Вот оно что…

Клара кивнула, улыбнулась и продолжила есть.

Так и получилось, что на спиритический сеанс Клара заявилась в компании Мирны. Мадлен и месье Беливо тоже пришли. За ручки они не держались, но в любую минуту были готовы. Его длинная рука в свитере касалась ее руки, и та не отстранялась. В очередной раз Клара поразилась: насколько же привлекательна Мадлен. Она принадлежала к тому типу женщин, с которыми хотят дружить другие женщины и которых мужчины хотят заполучить в жены.

Клара улыбнулась месье Беливо и зарделась. Уж не потому ли, что застала их в интимный момент, когда чувства, которые лучше держать при себе, прорываются наружу? Она подумала минуту-другую и поняла, что этот румянец больше связан с ней, чем с ним. Она стала иначе относиться к месье Беливо, случайно подслушав Жиля этим днем. Тихий бакалейщик превратился из человека приятного и добродушного в загадку. Кларе не нравилась эта трансформация. И сама себе она не нравилась из-за того, что слухи оказывали на нее такое сильное влияние.

Жиль Сандон стоял перед камином, энергично впитывая тепло задней частью своих обширных джинсов. Он был такой громадный, что почти целиком загораживал собой камин. Одиль Монманьи принесла ему стакан вина, и Жиль рассеянно взял его, предпочитая сосредоточить свое внимание на месье Беливо, который как будто не замечал этого.

Клара всегда симпатизировала Одиль. Они были одного возраста, обе посвятили себя искусству: Клара в качестве художника, Одиль — как поэтесса. Она заявляла, что работает над эпической поэмой — одой англичанам в Квебеке, что вызывало подозрения, поскольку сама она была француженкой. Клара на всю жизнь запомнила чтения, на которых она побывала в Королевском канадском легионе в Сен-Реми. Туда были приглашены все местные писатели, включая Рут и Одиль. Рут читала первой из своей жесткой поэмы под названием «Обращение к прихожанам».

Завидую: ваш монолит —

Собрание благих молитв.

Как я завидую, о да,

Легко вам вместе, без труда

Живется так. И не понять,

Как я одна могу стоять.

Потом наступила очередь Одиль. Она вскочила со стула и тут же принялась читать свое.

Идет весна, шмелиный гул,

Земля пускается в загул,

Рассет бёрбанк^[8] и стрелостой

Стынь зимнюю зовут на бой,

И лето будет за весной.

— Замечательное стихотворение, — солгала Клара, когда все закончили и собрались около бара, чувствуя острую потребность выпить. — Мне вот что любопытно. Рассет бёрбанк я еще знаю, но вот о стрелостое никогда не слышала.

— Я его сочинила, — радостно сообщила Одиль. — Мне нужно было слово, которое рифмовалось бы с «бой» и «весной».

— А «зверобой» вас не устроило? — спросила Рут.

Клара кинула на нее предостерегающий взгляд, но Одиль взвесила это предложение:

— Боюсь, звучит недостаточно сильно.

— И верно, куда уж ему равняться со «стрелостоем», — сказала Рут Кларе и снова обратилась к Одиль: — Что ж, я, безусловно, чувствую себя обогащенной, чтобы не сказать оплодотворенной. Единственный поэт, с кем я могу вас сравнить, — это Сара Бинкс^[9].

Одиль, никогда не слышавшая о Саре Бинкс, почувствовала, что ее культурный кругозор ограничен образованием, которое признавало только франкоговорящий гений. Она понимала, что Сара Бинкс, вероятно, величайшая английская поэтесса. Этот комплимент от Рут Зардо послужил мощным стимулом для творчества Одиль Монманьи, и когда в их магазине «Ля мезон биоложик» в Сен-Реми выдавались тихие моменты, она доставала свою потрепанную, растерзанную школьную тетрадку и записывала туда новое стихотворение, иногда даже не дожидаясь вдохновения.

Клара, у которой были свои художнические терзания, находила у себя и Одиль общие черты и подбадривала ее. Питер, разумеется, считал Одиль чокнутой, но Клара знала, что это не так. Нередко великих людей в искусстве определяет не гениальность, а стоицизм. Одиль была стоиком.

Ввосьмером они собрались в уютном втором зале бистро, чтобы в эту Страстную пятницу приступить к воскрешению. Правда, пока было неясно, кто это будет делать.

— Только не я, — отказалась Жанна. — Я думала, что экстрасенс — кто-то из вас.

— Габри? — обратился Жиль Сандон к хозяину заведения.

— Но вы сказали мне, что умеете предсказывать будущее, — умоляющим тоном обратился Габри к Жанне.

— Это так. Карты Таро, руны и всякое такое. Я не общаюсь с мертвыми. По крайней мере, не часто.

«Забавно, — подумала Клара. — Если долго ждать, то можно услышать очень странные вещи».

— Не часто? — переспросила она.

— Иногда, — признала Жанна, слегка отстраняясь от Клары, словно опасаясь нападения.

Клара притворно улыбнулась и постаралась выглядеть менее напористой, хотя этой женщине и шоколадный заяц показался бы напористым.

— Не могли бы вы сделать это сегодня? Пожалуйста! — попросил Габри.

Задуманная им вечеринка рушилась на глазах.

Крохотная, похожая на мышку, хрупкая Жанна стояла в середине их кружка. И тут Клара увидела, как что-то промелькнуло на лице этой серой женщины. Улыбка. Нет. Ухмылка.

Примечания

7

Добрый день, мадам Шове… Прошу прощения (фр.).

8

Рассет бёрбанк — сорт картофеля.

9

«Сара Бинкс» — роман Пола Хиберта, представляющий биографию вымышленной поэтессы Саскачевана и высмеивающий литературную претенциозность.