Роза и ее братья

Луиза Мэй Олкотт, 1875

Луиза Мэй Олкотт – американская писательница, автор знаменитого романа «Маленькие женщины», который принес ей мировую славу и любовь читателей. До сих пор книга остается одним из самых значимых произведений американской литературы. Роман «Роза и ее братья» был написан Олкотт в 1875 году. В нем рассказана трогательная история девочки, потерявшей своих родителей и вынужденной жить с дальними родственниками в большой семье. Поначалу Розе приходится нелегко. И правда, что прикажете делать одинокой тихой девочке с целой толпой невероятно заботливых тетушек и бабушек? Однако дела приобретают совсем уж скверный характер, когда на горизонте появляются… семеро шумных мальчишек – ее двоюродные братья. Впрочем, вскоре у Розы просто не остается времени для тоски: удивительные приключения, веселые проделки и маленькие подвиги возвращают ее к жизни, любви и семейному счастью. В настоящем издании роман «Роза и ее братья» представлен в новом замечательном переводе Александры Глебовской.

Глава третья

Дядюшки

Проснувшись поутру, Роза долго не могла сообразить, приснилось ей вчерашнее или случилось на самом деле. Она выскочила из кровати и оделась, хотя до обычного времени ее подъема еще оставался целый час, но ей было не усидеть на месте, страшно хотелось спуститься вниз и посмотреть, стоят ли там в прихожей большой саквояж и несколько сундуков. Она вроде бы помнила, как запиналась о них по дороге к себе в спальню — бабушки отправили ее спать точно в назначенный час, потому что хотели заполучить любимого племянника в полное свое распоряжение.

Солнце светило вовсю, поэтому Роза открыла окно, впуская в комнату теплый майский воздух и морскую свежесть. Она перевесилась через перила своего балкончика, глядя, как птичке, которая рано встает, Бог червячка подает, гадая, понравится ли ей дядя Алек, — и тут вдруг увидела, как какой-то мужчина перепрыгнул через ограду сада и зашагал, насвистывая, по дорожке. В первый момент она приняла его за бродягу, но со второго взгляда определила, что это ее дядя возвращается домой после утреннего купания в море. Накануне вечером она почти не поднимала на него взгляд, ибо всякий раз обнаруживала, что его внимательные голубые глаза устремлены прямиком на нее. А вот теперь, пока он неспешно шагал по дорожке, глядя вокруг и явно радуясь возвращению в старый дом, можно было как следует его рассмотреть.

Смуглая обветренная кожа, синий китель, на курчавых волосах никакой шляпы — волосами он время от времени встряхивал, точно спаниель; плечи широкие, движения энергичные, да и вообще от него исходило ощущение силы и уверенности в себе, что Розе очень понравилось, хотя она и не смогла бы объяснить, почему так уютно чувствует себя в его присутствии. Она как раз сказала самой себе, облегченно вздохнув: «Похоже, он мне понравится, хотя вид у него довольно задиристый», — и тут дядюшка поднял глаза, чтобы осмотреть крону цветущего конского каштана, и увидел на балконе сосредоточенное личико. Он помахал рукой, кивнул и воскликнул жизнерадостно:

— Рано же ты вылезла из кубрика, племяшка!

— Я встала посмотреть, действительно ли вы приехали, дядюшка.

— Неужели? Ну, давай спускайся, сразу убедишься.

— Мне, сэр, не позволено выходить в сад до завтрака.

— Что, правда? — Он передернул плечами. — Ну, тогда я сам поднимусь на борт, чтобы отдать тебе салют.

После этого, к величайшему Розиному изумлению, дядя Алек, ловко перебирая руками, влез по одному из столбиков задней террасы, прошелся по крыше, спрыгнул к ней на балкон, приземлился на широкую балюстраду, а потом спросил:

— Ну что, барышня, вы по-прежнему во мне сомневаетесь?

Роза так опешила, что смогла лишь улыбнуться, а потом шагнула дяде навстречу.

— Ну и как у моей девочки дела нынче утром? — спросил он, заключая протянутую ему холодную ладошку в свои теплые ладони.

— Недурно, сэр, благодарю вас.

— Недурно? А должно быть прекрасно! В чем дело?

— Я всегда просыпаюсь усталой и с головной болью.

— А спишь хорошо?

— Я долго лежу без сна, а потом мне снятся сны, но я не то чтобы хорошо отдыхаю за ночь.

— А чем ты занимаешься весь день?

— Читаю, иногда шью, ложусь отдохнуть, сижу с бабушками.

— И не бегаешь по саду, не занимаешься хозяйством, не ездишь верхом?

— Бабушка Биби говорит, что я слишком слаба для физической работы. Мы с ней иногда ездим покататься в двуколке, но мне это не очень нравится.

— Это меня не удивляет, — заметил дядя Алек, обращаясь скорее к самому себе, а потом добавил с присущей ему стремительностью: — А с кем ты играешь?

— Тут никого не было, кроме Ариадны Блиш, а она просто несносная задавака. Вчера приехали мальчики, с ними было довольно мило; но, разумеется, играть с ними я не могла.

— Да? Почему?

— Я уже взрослая, мне не положено играть с мальчиками.

— Ничего подобного; именно это-то тебе и нужно, а то из тебя сделали настоящую неженку. Они славные ребята, а вам, хочешь не хочешь, еще много лет жить бок о бок, так что имеет смысл поскорее подружиться и начать играть вместе. Подружек я тебе найду тоже — если подвернутся подходящие, не испорченные бессмысленным воспитанием.

— Фиби очень даже осмысленная, и мне она нравится, но мы только вчера познакомились, — пылко произнесла Роза, окончательно проснувшись.

— А кто, прости, такая эта Фиби?

Роза тут же выложила дядюшке все, что знала, он же слушал, и в уголках его рта играла странная улыбка, хотя глаза с полной серьезностью рассматривали личико племянницы.

— Я очень рад, что по вкусам своим ты не аристократка, однако пока не уразумел, чем тебя так привлекла эта юная барышня из работного дома.

— Вы, наверное, будете надо мной смеяться, но мне она очень нравится. Почему — не знаю, просто она всем довольна и всегда при деле, а еще она так изумительно поет и очень сильная — умеет мести и чистить, а кроме того, ее не донимают никакие беды, — сказала Роза, которая, стараясь растолковать понятнее, смешала все в одну кучу.

— Откуда ты это знаешь?

— Ну, я рассказала ей про свои беды, а потом спросила, как у нее с этим, а она мне ответила: «Да нет у меня никаких бед, вот только хотелось бы поучиться в школе — и я обязательно поучусь».

— Значит, сиротство, бедность и тяжкий труд для нее не беды, да? Храбрая девочка, для меня будет честью с ней познакомиться. — И дядя Алек одобрительно кивнул, а Роза пожалела о том, что одобрение это относилось не к ней.

— А какие же у тебя беды, дитя мое? — спросил он после минутного молчания.

— Ах, не спрашивайте, пожалуйста, дядюшка.

— Фиби рассказала, а мне не хочешь?

Роза поняла по его голосу, что лучше выложить всю правду — и покончить с этим, поэтому она ответила, залившись румянцем и отведя глаза:

— Самая большая беда — это смерть моего папочки.

После этих слов дядя Алек нежно обнял ее за плечи, притянул к себе и произнес голосом, так похожим на папин:

— Вот в этой беде я ничем тебе не могу помочь, дитя мое, но попробую сделать так, чтобы ты не ощущала ее слишком остро. А что еще, душа моя?

— Мне все время нездоровится, я чувствую усталость, мне не дают делать то, чего хочется, и от этого я постоянно сержусь, — вздохнула Роза, досадливо потирая голову, которая действительно болела.

— А вот этой беде можно помочь, и мы обязательно это сделаем, — пообещал дядюшка, решительно кивнув головой, отчего кудри его смешно запрыгали, и Роза увидела, что в темных волосах пробивается седина.

— Тетушка Сара говорит, что у меня хрупкая конституция и я никогда не буду совсем здоровой, — задумчиво произнесла Роза с таким видом, будто болезненность — это что-то приятное.

— Тетушка Сара у нас… кхм… прекрасная женщина, вот только у нее есть любимое хобби: внушать всем и каждому, что они одною ногой в могиле; более того, она очень оскорбляется, если все подряд в эту могилу не падают! Ну, мы ей покажем, как бороться с конституцией и превращать бледненьких маленьких призраков в розовощеких крепких девочек. Уж с этим я, знаешь ли, как-нибудь управлюсь, — добавил дядюшка гораздо тише, заметив, что смутил Розу своими предыдущими словами.

— Я просто забыла, что вы врач. Я этому очень рада, потому что хочу быть здоровой, только надеюсь, что вы не станете пичкать меня лекарствами — я их уже приняла целую кучу, а толку никакого.

С этими словами Роза указала на столик у своего окна, на котором выстроилась целая батарея пузырьков.

— Ага! Ну, сейчас поглядим, чем балуются эти славные дамы. — Доктор Алек вытянул руку вперед, расставил пузырьки перед собой на широких перилах, тщательно осмотрел все по очереди, то улыбаясь, то хмурясь, а поставив в ряд последний, произнес: — Ладно, сейчас я тебе покажу лучший способ употребления этих снадобий.

И он стал стремительными движениями метать пузырьки вниз, на клумбу с маргаритками.

— Но бабушке Биби это совсем не понравится! А тетушка Сара точно рассердится — ведь это она прислала их почти все! — воскликнула Роза, отчасти напуганная, отчасти воодушевленная этими энергичными мерами.

— Теперь ты моя пациентка, так что на мне и вся ответственность. И выходит, что мое лечение все-таки эффективнее, потому что ты уже выглядишь гораздо лучше, — заявил доктор Алек и рассмеялся так заразительно, что Роза невольно последовала его примеру, а потом язвительно произнесла:

— Только если и ваши лекарства мне не понравятся, я их тоже выброшу в сад — и что вы тогда будете делать?

— Если я пропишу тебе всякую ерунду, выкидывай ее за борт при первой возможности. Так, ну и какие там еще у тебя беды?

— А я так надеялась, что вы забудете спросить.

— Так я не смогу тебе помочь, не зная сути! Ну, давай. Беда номер три.

— Это, наверное, очень нехорошо, но иногда мне хотелось бы, чтобы у меня было поменьше тетушек и бабушек. Они все очень ко мне добры, я стараюсь отвечать им тем же, но они все такие разные — мне все время кажется, что меня растаскивают на куски! — призналась Роза, пытаясь притвориться этаким потерявшимся цыпленком, над которым кудахчут шесть куриц одновременно.

Дядя Алек закинул голову назад и рассмеялся, как мальчишка, потому что прекрасно понимал, что все дивные дамы дружно взялись за весла и гребут невпопад, а в результате только мутят воду и обескураживают бедняжку Розу.

— Я попытаюсь прописать тебе курс дядюшек — посмотрим, поможет ли он исправлению твоей конституции. Беру тебя на свое личное попечение и не стану слушать никаких советов, по крайней мере непрошеных. Не существует другого способа сохранять порядок на борту, а я как-никак капитан этого суденышка, по крайней мере на какое-то время. Ну, что еще?

Но тут Роза умолкла и так сильно покраснела, что дядя сразу же догадался, в чем состоит ее беда.

— Об этой я вряд ли смогу вам рассказать. Выйдет невежливо, а кроме того, я уверена, что бедой ей оставаться недолго.

Эти слова она произнесла с запинкой и так зарделась, что доктор Алек отвел взгляд в сторону далекого моря и произнес очень серьезно и очень ласково — Роза прочувствовала каждое слово и запомнила их надолго:

— Дитя мое, я и не ждал, что смогу с первой минуты завоевать твою любовь и доверие, я просто хочу заверить тебя в том, что отдам этой новой своей обязанности все душевные силы; если я и стану совершать ошибки — а без этого вряд ли обойдется, — никто не будет горевать по этому поводу сильнее, чем я сам. В том, что я тебе чужой, только моя вина, я же хочу стать твоим лучшим другом. То, что ты мало меня знаешь, одна из моих ошибок, и я сейчас искренне в ней раскаиваюсь. Между мною и твоим отцом однажды приключилась своя беда, и я думал, что уже никогда не смогу его простить, вот и чурался его долгие годы. Слава богу, в последний мой к вам приезд мы помирились, тогда-то он мне и сказал, что, если ему придется оставить свою маленькую дочь, он завещает ее мне в знак своей любви. Да, я не смогу занять его место, но я должен постараться стать ей вторым отцом; так что, если она научится любить меня хоть вполовину так же сильно, как любила того прекрасного человека, которого с нами больше нет, я буду очень горд и счастлив. Поверит ли она в мои слова, сделает ли попытку?

Что-то в словах дяди Алека тронуло душу Розы, а когда он протянул ей руку, глядя на нее все так же взволнованно и проникновенно, она, не выдержав, коснулась этой руки своими невинными губами и скрепила их договор полным доверия поцелуем. Сильная рука на миг прижала девочку к широкой груди, и она почувствовала, как оттуда вылетел вздох облегчения. После чего повисло молчание, которое прервал стук в дверь.

Роза перевесилась через подоконник в комнату и сказала: «Входите», а доктор Алек поспешно провел рукавом кителя по глазам и снова принялся насвистывать.

Появилась Фиби с чашкой кофе.

— Дебби велела мне отнести и помочь вам встать, — сказала она, широко распахнув черные глаза, — ей было никак не сообразить, как сюда попал «морячок».

— Я уже одета, так что помогать мне не нужно. А кофе, надеюсь, крепкий и вкусный, — сказала Роза, глядя на окутанную паром чашку в предвкушении удовольствия.

Вот только взять ее она не успела — чашку перехватила смуглая рука, и дядюшка поспешно вставил:

— Минуточку, душа моя, я должен проверить, что там за доза. И такой крепкий кофе ты пьешь каждое утро?

— Да, сэр, и я очень его люблю. Бабуля считает, что он меня бодрит, — мне потом действительно становится лучше.

— Вот откуда бессонница по ночам, учащение пульса при малейшем испуге, вот почему щечки у тебя тускло-желтые, а не ярко-розовые. Больше никакого кофе, моя дорогая, и ты скоро поймешь, что я прав. А есть внизу свежее молоко, Фиби?

— Да, сэр, сколько угодно — только из коровника принесли.

— Его и будет пить моя пациентка. Ступай принеси кувшинчик и еще одну чашку; я бы и сам не отказался. Жимолость от этого не пострадает — у нее же нет нервов.

И к величайшему расстройству Розы, кофе последовал за лекарством.

Доктор Алек заметил обиженное выражение ее лица, но не стал оправдываться, а потом и вовсе разогнал ее хмурость следующими словами:

— Среди моих вещей есть замечательная чашечка, из нее ты и будешь пить молоко: она сделана из дерева и якобы улучшает вкус любого налитого в нее напитка: из таких чашек пьют горькое лекарство. Да, кстати: один из моих сундуков, которые Фиби вчера вечером попыталась затащить наверх, предназначен для тебя. Я знал, что дома меня дожидается целая готовая дочка, поэтому по дороге насобирал разных симпатичных занятных пустяков — в надежде, что среди них она найдет вещицы себе по душе. Завтра с утра разберем все как следует. А вот и молоко! Предлагаю тост за здоровье мисс Розы Кэмпбелл — и пью от всего сердца!

Нелегко дуться, когда перед глазами танцуют призраки сундуков с дивными сокровищами, — вот и у Розы не получилось; вопреки собственной воле она улыбнулась и выпила за собственное здоровье — оказалось, что парное молоко не такое уж противное лекарство.

— Ну а теперь мне пора, пока меня вновь не застукали в неположенном месте, — сказал доктор Алек и изготовился уйти так же, как и пришел.

— А вы всегда входите и выходите, как кот, дядя? — поинтересовалась Роза, которую его причуды сильно позабавили.

— Я, помнится, мальчишкой часто вылезал из окна своей комнаты, чтобы не беспокоить тетушек, вот и теперь поступаю так же — это кратчайший путь, да и сноровка сохраняется, хотя здесь негде лазать по вантам. Ну, до встречи за завтраком! — И он спустился по водостоку, пробежал по крыше и исчез внизу, в зарослях распускающейся жимолости.

— Ой, какой у вас ойпекун занятный! — воскликнула Фиби, забрав чашки из-под молока.

— Мне кажется, он очень добрый, — ответила Роза и последовала за ней — поразглядывать дядины сундуки и попытаться угадать, который из них ее.

Явившись в столовую на звон колокольчика, дядюшка обнаружил, что Роза встревоженно рассматривает новое блюдо — оно исходило паром на столе.

— У тебя новая беда, Роза? — поинтересовался он, положив ладонь на ее гладкую головку.

— Дядя, неужели ты заставишь меня есть овсянку? — трагическим тоном осведомилась Роза.

— А ты ее не любишь?

— Тер-р-петь не могу! — объявила Роза, подкрепив свои слова тем, что наморщила нос, передернулась и застонала.

— Какая же ты шотландка, если не любишь «кашку»? Вот обидно — я сам ее приготовил и думал, что мы полакомимся вдвоем, — вон в ней сколько сливок! Ну да ладно. — И он с расстроенным видом сел на свое место.

Роза твердо решила проявить упрямство, потому что действительно «терпеть не могла» овсяную кашу; но поскольку дядя Алек не стал ее заставлять, она внезапно передумала и все-таки решила попробовать.

— Дядя, я, пожалуй, съем немножко, если тебя это порадует; но все вокруг вечно твердят, какая это полезная пища, поэтому-то я ее и ненавижу, — заявила Роза, сама слегка устыдившись такой глупой отговорки.

— А вот я хочу, чтобы ты ее полюбила, потому что мне нужно, чтобы моя девочка стала такой же здоровой и сильной, как мальчики Джесси, которые с детства едят эту древнюю полезную пищу. Никакого им горячего хлеба, ничего жареного — и в результате они крупнее и крепче всех своих кузенов. Ах, тетушка, дорогая, с добрым утром!

Доктор Алек повернулся поприветствовать пожилую даму, а Роза уселась за стол, приняв твердое решение опустошить тарелку или умереть.

Через пять минут она и вовсе позабыла о том, что ест, — слишком увлекательным оказался застольный разговор. Забавно было слышать, как тетушка Биби называет сорокалетнего племянника «милым мальчиком», а дядя Алек сыпал такими занимательными сплетнями про все на свете и особенно про Женовейник, что ненавистная каша исчезла будто сама по себе.

— Надеюсь, Алек, ты сходишь с нами в церковь, если не очень устал, — сказала старушка, когда с завтраком было покончено.

— Именно с этой целью я и приехал из самой Калькутты, мадам. Но сначала нужно дать сестрам знать о моем появлении — они ведь ждут меня только завтра, и если я покажусь мальчикам без предупреждения, в церкви начнется страшный тарарам!

— Я пошлю Бена на холм, а ты можешь сам зайти к Саре; она будет очень довольна, а времени на это тебе точно хватит.

Доктор Алек тут же пустился в путь, и его не видели до тех самых пор, пока к дверям не подали старенькое ландо. Тетя Изобилия спустилась по лестнице, шурша юбками своего выходного платья, а за ней маленькой черной тенью последовала Роза.

Они двинулись в путь, и по дороге шляпа дяди Алека редко возвращалась к нему на голову, потому что все встречные улыбались ему, и кланялись, и приветствовали его настолько жизнерадостно, насколько это уместно в воскресный день.

Вскоре выяснилось, что предупреждение оказалось отнюдь не излишним, потому что, несмотря на торжественность места и часа, мальчики пребывали в таком возбуждении, что взрослые в первый момент замерли от ужаса перед какой-нибудь неуместной выходкой. Все четырнадцать глаз были устремлены на одного только дядю Алека, а во все те кошмарные вещи, которые воспоследовали по ходу службы, читатель вряд ли сможет поверить.

Через некоторое время Роза уже не решалась более поднять глаза, потому что мальчики спешили поделиться с ней своими чувствами — в результате она не знала, смеяться ей или плакать от радости и досады. Чарли подмигивал ей в оба глаза из-за материнского веера; Мак, не скрываясь, указывал пальцем на рослую фигуру ее соседа; Джейми таращился на них через спинку скамьи — Роза даже испугалась, что его круглые глаза возьмут и выскочат из орбит; Джордж от возбуждения повалил табуретку и уронил три книги; Уилл рисовал китайцев и моряков на своих новеньких манжетах, а потом демонстрировал всем, к величайшему смущению кузины; Стив едва не сорвал богослужение, потому что обжег нос нюхательной солью, — он делал вид, что ему не справиться с собственной радостью; и даже степенный Арчи провинился, потому что написал в своем сборнике гимнов: «Правда же, он загорело-синий?» — и смущенно протянул сборник Розе.

Единственное, что оставалось бедной Розе, — это неотрывно смотреть на дядюшку Мака, дородного добродушного джентльмена, который, судя по всему, не замечал буйств Клана и мирно дремал в уголочке своей скамьи. В предыдущие годы Роза из всех дядюшек видела только этого, потому что дядя Джем и дядя Стив, мужья тети Джесси и тети Клары, почти все время были в море, а тетушка Сара была вдовой. Дядя Мак был торговцем, очень богатым и занятым, дома же вел себя тише мышки, потому что, оказавшись в столь прискорбном меньшинстве в этом женском царстве, он редко решался раскрывать рот и позволял своей жене вершить все дела в одиночку.

Розе понравился крупный добродушный, молчаливый джентльмен — он навестил ее после папиной смерти, часто присылал ей в школу коробки со всякими лакомствами и не раз приглашал ее в свой просторный пакгауз, набитый чаями и пряностями, винами и самыми разными иноземными фруктами, — там разрешалось есть, что захочется, и сколько угодно уносить с собой. Роза втайне жалела, что не его назначили ее опекуном; впрочем, с тех пор, как она познакомилась с дядей Алеком, сожаления слегка утихли, потому что она не особенно любила тетю Джейн.

Когда служба закончилась, доктор Алек вышел на паперть — и его тут же стиснули сразу в семи медвежьих объятиях; сестры пожимали ему руки и, просветлев лицом, от всего сердца приветствовали в родном доме. Для Розы путь от скамьи до паперти оказался полон опасностей — ее едва не растоптали; спас ее дядя Мак, после чего для пущей надежности усадил в ландо.

— Девочки, я хочу, чтобы вы пришли поужинать с Алеком — и Мак, разумеется, тоже. А вот мальчиков я пригласить не могу, вы ж понимаете, что мы ждали нашего желанного гостя только завтра и я не успела подготовиться. Отправьте парнишек домой, им придется подождать до понедельника, тем более что я совершенно потрясена их поведением в церкви, — объявила тетушка Биби, тоже усаживаясь в экипаж.

В любом другом месте мальчишки, обманутые в самых сокровенных своих ожиданиях, подняли бы страшный вой; здесь же они ограничились ворчанием и протестами, которые прервал доктор Алек, объявив:

— Не переживайте, друзья, завтра ваши страдания окупятся, если не станете поднимать шум; а если станете, ничегошеньки вам не перепадет из моих сундуков.