Трамонтана. Король русалочьего моря

Лоурелл Т.К., 2023

Европа стоит на грани катастрофы, но у тех, кто принадлежит к тайному народу магов, свои проблемы. На плечах потомков благородных семей лежит бремя древних тайн, а Дар, способный творить чудеса, не может спасти их от смертоносных проклятий. В тайную Академию Трамонтана в числе избранных поступают наследница знатного рода Исабель, герцогиня Альба, которую пожирает проклятье волшебного огня, и ее скованный древней клятвой вассал Ксандер ван Страатен, прозванный принцем русалок. Когда над Трамонтаной сгущаются тучи, готовые поглотить мир, героям придется противостоять надвигающейся буре и разобраться в том, кто же они есть на самом деле.

Глава 3

Башня Воды

Прежде чем шагнуть через заветный порог, Исабель крепко зажала завоеванный камень в руке, а уже занеся ногу, зажмурилась. По словам ректора, испытание на этом заканчивалось, но после всего произошедшего пещерный зал с талисманами казался таким надежным, таким… настоящим, что уходить было почти невмоготу. Да и кто поручился бы, что представший ей огромный, гулкий даже шепотами зал под высокими сводами не очередная иллюзия?

Исабель замерла, как в полусне выхватывая взглядом только отдельные детали. Своды украшала карта то и дело двигавшихся созвездий; в глаза ей бросался Овен, с энтузиазмом наскакивавший на опустившего грозные рога Тельца. На выступавших из стен могучих колоннах возвышались статуи со светильниками в руках — впрочем, света в зале что от них, что от огромных стрельчатых окон было не так уж много: день явно уже клонился к закату. Хотя, учитывая, сколько длилось испытание — не иначе как целую вечность… или — ее дернуло ознобом — сейчас и день вовсе уже другой?

Мимо нее летящей походкой, не оглядываясь, проскользнул в сторону других людей щуплый Клаус фон Бабенберг, и она тоже посмотрела туда, прищурилась, стараясь разглядеть лица.

В конце зала, на небольшом возвышении, стояло кресло, и в нем уютно расположился ректор — во всяком случае, фигурой и одеждой сидевший очень его напоминал. Как бы то ни было, Клаус ему почтительно поклонился и тихонько отошел в сторонку. На мгновение по нему скользнул луч света от колонны — там статуя прекрасной дамы, надменно вздернувшей голову с тяжелыми косами до пят, одной рукой опиралась на длинный посох с пылающим набалдашником, а другую положила на спину готовой к прыжку пантеры. Под колонной уже стоял, сощурившись, широкоплечий авзон, которого Исабель приметила еще в атриуме. Впрочем, нелюдимым авзон, похоже, вовсе не был: подошедшему Клаусу он протянул руку. Что сказал Клаус, расслышал разве что его собеседник, да и то авзону пришлось наклониться ближе, зато у самого авзона голос был зычный.

— Джандоменико Фальер, — донеслось до Исабель.

Венецианец, значит. Гордая Венеция не признает себя частью Авзонии и знает лишь один закон — волю своего дожа и сената; это осталось в памяти Исабель. Обычно политику она находила скучной и бесполезной, но идея, что один город в стране может не считать себя частью страны, ей показалась слишком смешной. Впрочем, когда она поделилась своим весельем с дедом, тот неожиданно ее одернул и сказал, что это вопрос серьезный. Да и род Фальер, прославившийся казненным за измену республике дожем, удержался в ее памяти — и вот, поди ж, пригодилось!

У подножия противоположной колонны, которую освещала покореженная временем лампа в исхудавших руках древнего старца, шевельнулась тень, и проходившую мимо Исабель дернуло туда поглядеть. Каменный старец смотрел исподлобья, подозрительно подняв свою лампу, словно чтобы получше изучить потревоживших его покой, а рядом огромная змея — ее толстые кольца частью сползли с резного камня, нависая над полом — подняла плоскую морду почти к его уху, словно шепчась с ним. Под этой-то змеей Исабель и разглядела давешнюю светлокосую девочку, чей реверанс одобрил ее дед там, в атриуме. Правда, кос у нее уже не было: теперь ее бледные волосы были обрезаны неровно и так коротко, что она едва смогла бы заправить их за уши. На свет она не вышла — наоборот, подалась назад, почти исчезнув в полумраке.

Поклонившись ректору — в кресле и в самом деле сидел Сидро д’Эстаон, — Исабель стала вглядываться в лица тех, кто ее опередил. Только эти трое? А нет, вот из-за широкой спины Джандоменико (вот уж кто нисколько не смущался присутствием ректора и спокойно разглядывал статуи) выплыла полуундина, умудрившаяся в Лабиринте ни волосы не растрепать, ни платьице не помять. Просияв улыбкой, она протянула Клаусу нежную руку, и остмаркский мальчик залился краской.

— Мишель Дюбуа, — звонко прожурчал ее голос.

Клаус ответил неслышно, но улыбка Мишель стала еще ласковее, а Клаус из алого стал пунцовым. Правда, кряжистый венецианец тоже побагровел и пододвинулся поближе, но остановился как вкопанный, едва лучистая галлийка обернулась к нему.

Нашли чем заняться, и главное — где!

Едва кивнув, чего, наверное, по правилам вежливости было мало, но уж как-нибудь обойдутся, благо на нее оба парня еле глянули, а галлийская стерва лишь заулыбалась еще шире, Исабель отвернулась от них и стала вглядываться в другие группки в тенях колонн и во входящих. Вот прошагал мимо кудрявый гельвет… Так, если посчитать — она прищурилась — их было уже одиннадцать человек, не считая ее самой.

Двенадцать. А ректор сказал, всего будет двадцать два?

Она замерла, будто ноги обратились в свинец, и оглянулась еще раз, проверяя подсчет с растущим беспокойством: трое… одна… там еще пятеро… тут двое, нет — четверо, она ошиблась, и еще она, да этот вот идет, значит, пятнадцать!

Проклятье, что с ней такое?!

Она рванула воротник, чувствуя, как подкатывает удушье к горлу, и одновременно как льдом разливается по жилам озноб. Шаги кудряша теперь казались гулкими как колокол. В последний раз с ней было такое два года назад, когда Ксандер…

Ксандер. В зале не было Ксандера.

Задыхаясь, она напряженно, до рези в глазах, вглядывалась в тени под статуями, в каждого нового входящего, даже в ректора, будто он мог знать и каким-то жестом или взглядом намекнуть ей. Лицо д’Эстаона оставалось усталым и бесстрастным, и если он и видел, что с ней творится, то не торопился помочь. А в ушах у нее издевательски звенели слова отданного Приказа, за который она уже была готова себя проклясть. Потерять вассала вот так, по глупости, дав задачу, которую даже со всем желанием не пройдет и один из тысячи! При мысли о том, что скажет ей дед, она чуть не застонала. Опять, опять она сделала прежде, чем подумала, — и теперь что, у нее снова нет вассала?!

— Только после вас!

При первом же звуке этого голоса у нее отлегло от сердца так стремительно, что она пошатнулась, жадно впиваясь взглядом в новопришедших. В дверях чуть не столкнулись — да, Ксандер, живой и невредимый, и тот парень, которого так бурно обнимал министр де Шалэ. Посмеявшись, они обменялись быстрым рукопожатием и пошли вперед, галлиец — уже явно представляясь. Но не успели они дойти до середины зала, как разговор оборвался, а когда, отдав должное ректору, они поравнялись с Исабель, лицо Ксандера было как обычно замкнутым.

— Сеньора. Поздравляю вас.

Сейчас, глядя в это лицо и холодные, изучавшие ее, словно особенно отвратительную тварь, глаза, она напрочь забыла, почему еще минуту назад была хоть сколько-то рада его видеть.

— Тебя тоже есть с чем поздравить, принц, — сказала она, стараясь не сорваться на шипение, и до боли сцепила руки, уже наливающиеся предательским жаром. — Сумел выполнить Приказ. Для тебя это даже неплохо.

— Ваша уверенность, что мне легко удастся то, что по плечу только лучшим из лучших, придавала мне сил, сеньора.

Исабель, не успев огрызнуться, вдруг задумалась, издевается он или льстит. Пока она молчала, подошел тот галлиец Франсуа, точно, Франсуа де Шалэ: Исабель порадовалась своей памятливости. Он глянул на Ксандера с той жалостью, которая вечно Исабель раздражала, безмолвно кивнул ей и отодвинулся, чтобы сухо пожать руку Клаусу и остановиться поближе к Джандоменико, которого, похоже, откуда-то уже знал.

«У Альба всегда все самое лучшее», — пришло ей на ум, прекрасная фраза ведь, ничего не возразишь! Но она молчала уже слишком долго, теперь отвечать на дерзость было поздно, и опять выходило, что последнее слово осталось за Ксандером. Чувствуя, как запылали уши от обиды, она раздраженно потянулась поправить волосы и нащупала в ближайшей пряди колтун.

Она сложила потеплевшие руки ладонь к ладони, спрятав их в складках юбки. Вдох. Выдох. Еще раз. Как учил дед, она поискала, на чем бы сосредоточиться: да хоть бы на светильнике на ближайшей колонне. Да, в нем горел огонь, но белый и холодный. Постепенно похолодели и ее пальцы, и она бросила исподлобья взгляд на Ксандера, заметил ли он. Если фламандец что и заметил, то промолчал и сейчас просто стоял, глядя перед собой, спокойный, если не считать тонкой складки между бровями.

— Исабель, querida!

Что бы ни случилось с кудрявой Алехандрой в Лабиринте, на ее веселую энергичность это не повлияло. С быстротой особенно неуемной белки она подскочила к Исабель, таща за собой Катлину — надо же, и эта прошла! — и узкоплечего парня с лисьим лицом.

— Мой кузен Хуан де ла Серда!

Лисообразный Хуан никак это не оспорил, только улыбнулся и поклонился, ловко прикрыв при поклоне рваную дырку на щегольски вышитом рукаве.

— Целую ваши ноги, сеньориты!

Это подошел Мигель Геваро-Торрес, и представлять его компании довелось уже Исабель: его дядя был в кортесах человеком не последним и в доме Альба бывал не раз, как и его племянник. Впрямую ног целовать Мигель, конечно, не стал, ограничившись тем, что склонился к рукам, которые подали ему Исабель и Алехандра, а с Хуаном они обменялись изящными полупоклонами, после чего Мигель занял почетное место близ Исабель, демонстративно повернувшись спиной к Ксандеру. Ксандер, впрочем, никак на это не отреагировал и вообще стал тихонько переговариваться с Катлиной, так что упражнения юных кабальеро в надменных усмешках и брезгливых взглядах пропали втуне. Исабель никак не могла решить, приятно ей это или нет. Конечно, наглость вассала поощрять не стоит, но…

— Добро пожаловать.

Шелест разговоров тут же стих. Все как по команде вытянулись и даже выстроились. Кто-то попробовал ответить — судя по акценту, кто-то из неугомонных авзонов, — но на него шикнули, и воцарилась окончательная тишина.

Ректор еще с минуту обозревал их, опершись подбородком на сложенные ладони, а потом встал и вышел вперед, опираясь на свою трость.

— Вы молодцы, — сказал он наконец в это гробовое молчание, и на его лице вдруг появилась усталая, но теплая улыбка. — Вы замечательные молодцы, знайте это. И запомните этот день и этот час, потому что, что бы ни случилось с вами потом, вы навсегда останетесь теми, кто выдержал испытание Академии.

По залу прошел легкий вздох, и Исабель поняла, что в нем был и ее выдох облегчения. Все расслабились, заоглядывались, словно и в самом деле пытались запомнить окружающее во всех деталях, заулыбались друг другу; кто-то из парней одобрительно хлопнул соседа по спине, другие приосанились. Алехандра, оказавшаяся рядом с Исабель, порозовела от удовольствия и обняла свою фламандку за плечи. Исабель решила, что она тоже довольна. Одно дело — знать, что ты лучшая по праву крови, и совсем иное, когда получаешь награду по своим заслугам, и другие это признают.

— И не думайте, — продолжил ректор, снова заставив всех умолкнуть, — что здесь будут иметь значение ваша кровь или слава ваших родственников. Вы попали сюда только своими силами, и здесь вас будут судить только по вашим словам и делам. И постарайтесь и дальше оставаться достойными звания учеников Трамонтаны. Потерять это достоинство из-за небрежности или глупости — вот это будет настоящий позор.

Теперь уже никто не улыбался, не выпячивал грудь и не краснел от радости. Исабель и сама вдруг ощутила что-то вроде тяжести, будто каждое слово ректора д’Эстаона было камнем, и все они падали ей на плечи, но сутулиться нельзя…

Ректор же, сделав паузу, окинул их еще одним взглядом серых, как свинец, глаз и вдруг нахмурился. В режущей слух тишине раздалось громкое жужжание и снова смолкло, на этом лоб д’Эстаона разгладился, и он снова улыбнулся.

— Но теперь вам надо освоиться, ведь Академия отныне ваш второй дом, а в доме надо устроиться как следует, не так ли? Поступим мы так, — он прижал указательный палец к губам, задумчиво постучал им, словно еще решая, куда их всех девать. — Вы сейчас вернетесь к той двери, через которую вошли… Не переживайте, в Лабиринт вы оттуда уже не попадете. Там вас встретят ученики старшего курса и проводят в Башню Воды, где в этом году вам предстоит жить.

— О да, — выдохнула рядом Алехандра, — сейчас бы ванну!

— Другое дело, что там вас ждет еще одно небольшое испытание, — сообщил ректор, прищурившись. — Сущие мелочи по сравнению с тем, что вам уже удалось пройти, поэтому я верю, что уж с этим препятствием на пути к еде и сну вы справитесь легко. Благо теперь вы вместе.

На лицах окружающих — волей-неволей многие при этих словах переглянулись, и Исабель решила, что беды не будет, если она сделает то же — отразился тот же сплав сомнения, готовности и беспокойства, который наполнял и ее.

— Что еще… Завтрашний день принадлежит вам, кроме, конечно, ужина, который все-таки в вашу честь, — улыбка ректора стала немного ироничной. — Так что постарайтесь его не пропустить. А теперь я желаю вам успеха и доброй ночи, господа… студенты.

И, развернувшись на каблуке, он снова, как тогда в атриуме, исчез.

Озадаченные этим действием, они все как один еще мгновение просто пялились туда, где только что стоял глава Академии. Наконец кто-то шевельнулся, кто-то потянул за рукав соседа, кто-то произнес первое слово, и двадцать два новоиспеченных студента пошли к той двери, откуда они так недавно победно появились.

— Нас двадцать один, — сказал Ксандер за ее спиной, будто прочитав мысли.

Она не обернулась, только кивнула: ей-то какое дело?

Но невольно стала пересчитывать, только быстро сбилась со счета и бросила это занятие.

Перешагнув порог, она, уже готовая, несмотря на уверения, увидеть былую комнатку, обнаружила белопесочную дорожку и аккуратно подстриженный газон. Ее спутники заоглядывались, кто-то даже наклонился потрогать траву. Исабель оглянулась тоже: позади была самая что ни на есть обычная дверь и изящное, все в причудливой готической резьбе, здание. Над головами шумели вполне обычные деревья, через которые вдали виднелись могучие стены гор. А впереди, с торжественной важностью ожидая их, стояли двое — молодой человек и девушка, и на груди у каждого сиял звездой тот самый камень, что и у всех новичков.

— Добро пожаловать, братья наши меньшие, — сказал наконец парень, завладев всеобщим вниманием.

— И сестры, — поправила его девушка, глаза у нее искрились таким же несколько снисходительным весельем; они переглянулись и перемигнулись.

— Следуйте за нами, — продолжил парень.

— Только не отставайте! А то тут недолго и заплутать.

И, больше ничего не говоря и только лукаво улыбаясь на просьбы об объяснениях, они пошли вперед, так что их подопечным ничего не оставалось, кроме как идти следом.

Так они пересекли центральную шестиугольную площадь и прошли сквозь платановую рощицу. При первом же виде полагавшегося новичкам жилища провожатые опять улыбнулись, оставив их и пожелав удачи. Впрочем, новички, уже увлеченно разглядывавшие доставшуюся им резиденцию, задерживать их не стали.

От одного взгляда на их новый дом Исабель поежилась.

Дело было даже не в том, что один его вид легко доказывал, что его создатели не только ничего не знали о земном тяготении, но и знать не хотели. Будто созданные из струй весенних ручьев и летних ливней, взмывали ввысь своды в сверкающей дымке брызг. Сам камень башенных стен был, казалось, полупрозрачным, как зеленоватый алебастр или неграненый аквамарин. Всюду в прихотливом узоре мелькали искусно выточенные рыбы, взлетали на гребнях каменных волн веселые ундины, поддерживая на тонких руках ажурные балконы, и причудливо, как водоросли, изгибались немыслимые лестницы. Над озером, окружавшим башню, как широкий ров, и полускрытым лотосами и склоненными ивами, парил на стройных арках легкий мост, на котором едва прошли бы плечом к плечу двое. И отовсюду, словно полотном вывешенных на праздник знамен, бесшумно и блистательно лилась вода.

Даже авзоны, дети лагун Средиземноморья, уставились на это видение с откровенным изумлением, а уж Исабель, рожденной в выжженных солнцем горах Иберии, и вовсе стало немного дурно. Огонь, всегда согревавший ее руки, притих настолько, что она даже озябла, вдруг осознав, что на землю опустились сентябрьские сумерки и воздух совсем не теплый. И это еще до того, как она увидела двери — точнее, то, что здесь ими служило. Там, где во всех нормальных домах можно было бы ожидать ворота, в этом сумасшедшем строении низвергался в зеленую воду рва водопад. И при одном виде его становилось ясно как день: любого, кто дерзнет подойти к нему по ажурному, но очень уж узкому и лишенному перил мосту, полускрытому дымкой брызг, он попросту смоет.

Еще одно испытание?

— Прелесть какая, — проговорил рядом негромкий голос.

Исабель покосилась: это была та самая белобрысая.

— Ничего себе, — едва не в унисон ей отозвалась давешняя вилланка Леонор Как-то Там, в который раз нервно погладив свою пентаграмму. — У вас тут что, на каждом шагу пытаются людей убить?

— Но мы же туда не пойдем, правда? — озабоченно спросила беспокойная авзонийка, подергав за рукав Джандоменико Фальера, изучавшего замок все с тем же своим прищуром, будто он обдумывал штурм.

— Не в лесу же спать, — резонно возразил он, стряхивая ее руку. — Что скажете, парни?

Парни всех мастей и национальностей на этот призыв только переглянулись — главным образом, как показалось Исабель, чтобы удостовериться в своем единодушии. Единодушие было полное, никому явно не хотелось идти первым, но и выглядеть трусом не согласился бы никто. Немного покидав друг другу эти взгляды, вызывающие и испытующие, они почти незаметно сбились каждый в свою кучку, убедившись не без удовольствия, что быть героем и первопроходцем не жаждал ни один.

Исабель почувствовала легчайшее прикосновение юбки к юбке и бросила взгляд через плечо: к ней поближе придвинулась Алехандра, вопросительно и искательно заглянув ей в лицо. Двое юных кабальеро, закончив свой безмолвный петушиный бой с со своими новоявленными однокурсниками, тоже оказались рядом, с гордым видом готовые защищать прекрасных дам от всего и вся. И даже вилланка Леонор, несмотря на показную независимость, подобралась к их маленькой группе; впрочем, Исабель заподозрила, что, вполне возможно, она попросту не знала иного языка, кроме иберийского. Кто ж их знает, вилланов?

Ксандера рядом не оказалось. Он стоял почти у самого обрыва, вполголоса что-то говоря (по характерному хриплому «г» Исабель поняла, что по-фламандски) и глядя на замок как зачарованный. Рядом с ним была алехандрова Катлина, с ней и говорил, и ее очаровывал вовсе не замок.

— Надо идти, сеньоры, — объявил Мигель Геваро-Торрес с той важностью, с какой все мальчишки на памяти Исабель копировали манеру мужчин. — Разделимся, я так думаю. Кто-то останется с дамами, — он чуть поклонился в сторону Исабель и Алехандры, — а я пойду первым. Кто со мной?

Алехандра, похоже, была вполне готова остаться на берегу и восхищенно рукоплескать отважным героям, но Исабель это не устраивало. Она и так еле удержалась от того, чтобы не закатить глаза.

— Ничего подобного, — это она сказала сухо и отрывисто — получилось почти как у деда.

Во всяком случае, все сразу уставились на нее. Теперь следовало сказать обдуманные слова, но на обдумывание времени не было. Впрочем, как правильно, она знала и так: идти первой, а Мигель мог ее сопровождать, если уж ему так въелось. Она вдохнула напоенный влагой воздух, чтобы это им сообщить, и глянула на мост.

Лучше бы она этого не делала. Проклятая вода все лилась, мост ничуть не расширился, даже, похоже, сузился; а ров был и на второй взгляд очень глубоким. Она собралась с духом, чтобы все же выдавить из себя правильные слова, но даже образ деда и дядьев, как один отважных и суровых, помог несильно.

И тут за то мгновение, что она провела в непростительных колебаниях, к мосту подошла Мишель Дюбуа. Полуундина одной нежной улыбкой заставила расступиться подначивавших друг друга мальчишек и шагнула на мост с такой безмятежной уверенностью, будто это была мостовая ее родной Лютеции. Кто-то сзади нее охнул, но она не повела и одной безупречной бровью — прошла, легко переступая, к самому водопаду и протянула к нему руку.

Водопад взревел, как взмывший в прыжке кит — Исабель видела это жуткое диво у берега Атлантики, — и вроде даже подался назад. Но едва они затаили дыхание, уже почти уверенные в чуде, как он вдруг обрушился вниз с новой силой, будто в него вылили титаническое ведро, и облако водяной дымки скрыло и его, и Мишель плотно и безнадежно.

Исабель, стоявшая в первых рядах, невольно поежилась и оглянулась, чтобы оценить, какой это эффект оказало на ее спутников. Эффект был удручающим. Даже Мигель выглядел растерянным, Алехандра и вовсе отвернулась, прижав сведенную судорогой ладонь ко рту. Второй по смелости среди мальчишек, Хуан де ла Серда, хоть и положил покровительственно руку на ее плечи — кузен все-таки, — рука эта заметно дрожала. Авзоны после минуты потрясенного молчания вновь отчаянно залопотали между собой, особенно было слышно Джандоменико — потомок дожей и адмиралов явно унаследовал голос, способный перекрыть даже шум морского боя, но вот воодушевления в нем было маловато. Давешней светловолосой худышки, ни в одной группе до того не задержавшейся, и вовсе не было видно: похоже, побежала за взрослыми, таких вот правильных Исабель навидалась.

— Сеньора, смотрите! — крикнул девичий голос, звенящий от страха.

Алехандра обернулась так резко, что отлетела в траву сдерживавшая ее буйные кудри заколка. Исабель, конечно, обернулась тоже, хотя более плавно: дед говорил, что слишком быстрые движения могут ввести других в панику, а сейчас только этого не хватало. Но — проклятье! — вот тут-то совет и пример был выбран неудачно.

По мосту шел Ксандер.

Он шел не с бездумной грацией Мишели, а скорее чуть враскачку, как моряк по кораблю, иногда бросая сторожкие взгляды по сторонам, но шел уверенно и твердо. Следом за ним таким же шагом шел Джандоменико, а у самого плеча венецианца — высокий кудрявый гельвет, как его — Франц, Фриц? Оба широкоплечие и крепкие, они смотрелись как телохранители юного принца, не отставая от него ни на метр. А у входа на мост ломала руки Катлина, явно разрываясь между желанием последовать за ними и боязнью ослушаться своей сеньоры — она-то и крикнула.

Первым порывом Исабель было осадить негодного вассала Приказом, но, даже кипя гневом, она все-таки осознала очень вовремя, что он вряд ли ее услышит сквозь шум треклятого водопада, а уж оглядываться на нее он и не думал. Оставалось скрипнуть зубами и смолчать.

А вот Мигель и Хуан не стерпели — рванули к мосту так, что едва не смели по пути в ров Катлину… жаль, что не снесли. Им наперерез, не желая проиграть в петушином бою, помчались и пылкие авзоны, и кое-кто из галлов, и, что уж вовсе было нетерпимо, вилланка Леонор. У моста образовалась кутерьма. Исабель и сама опомниться не успела, как оказалась там же, а когда из водяного тумана вдруг раздался короткий вскрик и куча-мала на мгновение застыла, Исабель обнаружила, что уже стоит на влажных от брызг камнях моста впереди очень многих, и с обеих сторон узкой каменной тропы — обрыв и зеленая, как жаба, вода.

Бежать назад было глупо, а учитывая, что рядом стояла вилланка, и неприлично. Она зябко скрестила похолодевшие руки на груди, зажмурилась на секунду и пошла вперед, прямо к водопаду. Вблизи поток воды выглядел еще неприступнее, чем издали. Но делать нечего: вздрогнув при мысли, что одна из огненных Альба кончит жизнь в каком-то болотном рву, она выдохнула, призвала на помощь тени предков и шагнула под тугие струи.

И тут же оказалась, абсолютно сухая, перед гостеприимно распахнутыми воротами. Их никто не встречал. Башня Воды была, похоже, пуста. Хотя нет, не совсем: откуда-то с причудливой галереи вдруг донесся зычный голос Джандоменико:

–…как ты, а я тут устроюсь!

— Это что ж, комнаты мы выбираем себе сами? — недоверчиво отозвалась Леонор, зябко потирая плечи. — А что, неплохие порядки.

Исабель кивнула и решительно направилась ко входу, намереваясь выбрать так, как советовал дед, — с окнами на юг. И, конечно, лучшую. Как определить юг, она знала, этому ее учили, и дед сказал, что это важно. Но в этом лишенном малейшей строгости и четкости здании это значило заглянуть в каждую дверь, и только почти отчаявшись, она нашла искомое — ту комнату, чьи окна по законам физики должны были смотреть в нужную сторону.

Проблема заключалась в том, что искомое было заперто. Подавив приступ усталой злости, она постучала со всей вежливостью. А когда чертова дверь отказалась открыться, собралась повторить маневр, но стоило ей занести руку, как дверь распахнулась.

На пороге стояла та самая беловолосая. Вблизи, да еще на фоне освещенной комнаты, она выглядела еще худее, а огромные на узком лице глаза были невозмутимы, насмешливы и прозрачны, как вода из замкового рва.

Исабель призвала на помощь подобающую случаю вежливость. Под этим взглядом это было несколько сложно, но она справилась.

— Что вы делаете в моей спальне?

Бледные губы девочки дрогнули. Да она сейчас рассмеется ей в лицо, не иначе!

— С кем имею честь?

К ректору они прибыли не вместе, но Исабель почему-то казалось, что незнакомка знает ее имя — впрочем, кто же не знает! Но если решаешь быть вежливым, надо продолжать. Она склонила голову с достоинством, как подобает.

— Исабель де л’Анж и Альварес де Толедо, герцогиня Альба.

Девочка наклонила голову в ответ с той же грацией, с какой сделала реверанс ее деду и от которой Исабель снова почувствовала себя неуклюжей и резкой. И протянула руку.

Руку полагается пожимать, и Исабель это сделала, решив про себя с внезапной злостью, что стоит нахалке почувствовать настоящую хватку на своих хрупких пальчиках, как она поймет, с кем имеет дело, благо ее собственные руки уже яростно пылали. Альба никто не бросает вызов безнаказанно!

Но огонь ее подвел.

Нет, он не утих, собственные Исабель ладони остались горячими, и пламя внутри яростно требовало выхода — но не находило, будто Исабель не другого человека касалась, а опустила руку в прохладную воду. А незнакомая девочка изучала ее, пожалуй, с интересом. Глаза ее, теперь прищуренные, были холодными. И не такими уж светлыми, скорее свинцово-серыми, как лед северных рек. Правда, льда воочию Исабель не видела, но на картинках в книге о Снежной королеве…

Она не человек, пришла ей острая и ясная мысль. То есть, может, и человек, но как бы не оказалось, что даже меньше, чем красавица Мишель.

— Одиллия де Нордгау-Мочениго, — мягко отозвалась девочка и разжала пальцы.

И вдруг сделала приглашающий жест, шагнув в сторону и открывая путь в комнату.

— Комната предназначена для двоих, донья Исабель. Располагайтесь.

Страх и сомнения показывать нельзя, это Исабель выучила еще на драконах.

Со всей возможной царственностью она прошествовала в комнату, кивнув в ответ на приглашение, и услышала, как за спиной гулко захлопнулась дверь. Старательно изгнав из мыслей сравнение с захлопнувшейся ловушкой, почему-то враз пришедшее на ум, она сделала небольшой круг по комнате, намеренно повернувшись к бледноволосой спиной. Спина неуютно чувствовала взгляд, но надо так надо.

Одна из широких, укрытых легким пологом кроватей пустовала. На другой лежал легкий черный плащ или шаль, чем-то неуловимо напоминающая сброшенное оперение.

— Что ж, я остаюсь, — решительно заявила Исабель, снимая собственный плащ и бросая его на вторую кровать. — И приятно познакомиться.

Одиллия вздохнула, легчайшим из вздохов. Святая Мария, потрясенно осознала Исабель, да она же тоже волновалась!

— Мне тоже, — ответила она с чувством.

Исабель вдруг словно кожей ощутила, что та так же устала, голодна и скучает по дому и не знает, как они еще устроятся здесь. Иберийке стало тепло, но не от жара ее проклятого Дара, а просто по-человечески тепло.

Внимательные глаза Одиллии снова чуть сощурились, а губы изогнулись в улыбке.

— Говорят, как все устроятся, нам дадут поесть, — сказала она с такой уверенностью, что Исабель не сразу сообразила спросить, кто же такое успел сказать. — Похоже, остальные тоже уже поняли, что к чему.

Тут Исабель решила поверить на слово: смотреть на водопад, чтобы проверить, все ли его прошли, ей совершенно не хотелось. Оглядевшись, она обнаружила, что сундук, украшенный гербом Альба, уже стоит в избранной ею половине комнаты, и решила, что самое время разместиться.

Укладывая вещи в сундук, кормилица Мерседес не забыла ничего, явно рассчитывая и на холодные вечера, и на согретые весенним солнцем дни. Даже мешочки с душистыми травами и цветами то и дело попадались под руку. Исабель подумала и кинула парочку в комод, а последний, прежде чем закрыть резную дверцу, сжала в пальцах, глубоко вдыхая аромат дома. Но тут же вспомнила, что не одна, вздрогнула, закрыла дверцу и села, положив на колени веер.

Новая соседка если что и заметила, виду никак не подала. Собственно, она на Исабель и не смотрела, а вдумчиво — иного слова не подберешь — перебирала книги, придирчиво решая, в каком порядке их поставить, и порой замирала над ними, то просто поглаживая кожаные переплеты длинными худыми пальцами, то открывая наугад, чтобы потом с видимым усилием оторваться от чтения. Безжалостно и неровно обрезанные волосы она нетерпеливо заправляла за уши.

Лицо, которое таким образом оставалось всегда открытым, красивым Исабель бы не назвала. Черты его были правильные, но, словно в насмешку, чуть-чуть не дотягивали до идеальных: губы бледные и чуть тоньше, чем следует; нос хоть и прямой, но, пожалуй, длинноват и с намеком на горбинку; подбородок узкий. Но было в ней нечто — неколебимая внутренняя уверенность человека, сомневающегося во всем, кроме себя, — и это патрицианское спокойствие и влекло, и раздражало.

Фигурой она тоже не вышла и, в отличие от Исабель, чья южная кровь оставляла надежду на относительно скорое исправление, явно собиралась оставаться худощавой, узкоплечей и малогрудой до конца, как это случается у северян. Впрочем, и изящно-хрупкой, по галльской моде, она не выглядела: открытая спина и тонкие руки были сплошь сплетением сухих мускулов, как у чистокровной лошади. Зато каждое движение, каждая поза были такие, будто она их месяцами репетировала, а осанка была и вовсе несгибаемая; Исабель еле удержала вздох тихой зависти. Другое дело, что эта красота была слишком выверена, даже нарочита в своей четкости и потому тоже раздражала, словно венецианка находилась на сцене и каждую минуту рассчитывала на эффект.

— Я танцую, много.

Проклятье! Исабель и не заметила, что объект ее внимания в свою очередь наблюдала за ней краем глаза. Она спешно схватила веер и обмахнулась им пару раз, а почувствовав, что резное дерево зловеще хрустнуло в пальцах, так же поспешно свернула и положила на столик.

— Конечно, — ответила она как могла спокойно, и только тут значение сказанного новой соседкой дошло до ее мозга.

Танцует! В мире Исабель знатные дамы, конечно, танцевали, к ней и самой приглашали как-то учителя, но величавые придворные контрдансы, приличествующие дочерям благородных домов, не дают подобной мускульной выучки. Такое Исабель видела только раз — точно, вот где! — когда в Монтерей пришел табор, и цыганки, такие же вот поджарые и жилистые, изгибались в своих страстных и нечестивых плясках на площади у самой церкви. Но новая знакомая не шла с ними ни в какое сравнение в первую очередь потому, что страсти в ней не чувствовалось ни на грош, да и их животной, но все же естественности тоже.

Наверняка, решила Исабель про себя твердо, есть и приличные виды танцев. Мир большой, как любил говорить дядя Алехандро, и люди в нем бывают разные, а уж обычаи — тем более. Исабель и сама читала о разгульных венецианских карнавалах, так что, может, женщины Венеции и танцевать могут напропалую, и ничего в том дурного нет?

Новая знакомая — Одиллия, да — поставила последнюю книгу на полку, изучила результат, задумчиво покусывая верхнюю губу, а потом, видимо, решив удовольствоваться достигнутым, развернулась и уселась на кровати по-турецки. Заодно завернулась в лежавшую… да, таки шаль, но огромную, оставив открытыми и тем только подчеркивая ни на дюйм не ссутулившиеся плечи (неужели ей так удобно?) и голову на длинной, по-лебединому изогнутой шее. И уставилась на Исабель.

Исабель на своем стуле невольно выпрямилась, готовясь ответить на вызов, но венецианка смотрела не вызывающе, а словно Исабель была такой же книгой, и надо решить, куда ее поставить и скоро ли понадобится. А потом Одиллия сморгнула, и наваждение вдруг рассеялось.

— Я думаю, — пояснила она, — не стоит ли пойти на разведку.

— Тем более что самое время поужинать, — отозвалась Исабель, стараясь попасть ей в тон, и еле сдержалась, чтоб не поморщиться: получилось как-то… резковато. То ли новой соседке помогала авзонийская привычка говорить чуть нараспев, то ли еще что, но у Исабель вышло опять почти как у деда. Почему-то на этот раз ее это не порадовало.

— На ужин я бы не очень рассчитывала, — заметила Одиллия так, словно для нее это было дело обычное, — но осмотреться у нас время есть. На людей посмотреть и себя показать, — последнее она сказала так, будто кого-то цитировала, пробуя чуждую себе фразу на вкус.

Вот эту небрежность скопировать было уже полегче, чем акцент.

— Да, ты права. — Откинуть голову — да, вот прямо так, и плечи… легко! — Мне еще надо найти моего вассала. Отдать ему распоряжения.

Светлые бровки Одиллии слегка сошлись.

— Вассала?

— Да, — проронила Исабель, еще чуть приосаниваясь. — Ван Страатен, фламандский принц.

Она немного подчеркнула последнее слово на тот случай, если новая знакомая не в курсе, но лицо венецианки осталось бесстрастным как маска.

— Даже Альба позволяют фламандцам учиться?

Исабель могла бы сказать, что фламандцы в Академию попадали хоть и редко, но не настолько, чтобы их появлению тут дивиться, но это звучало бы как оправдание, а до этого она решила не опускаться.

— Конечно, не всем, — твердо отрезала она. — Но мой Ксандер лучший. А превосходство заслуживает своих привилегий, — ввернула она слова дяди Луиса.

— Конечно, — отозвалась Одиллия, снова то ли соглашаясь, то ли желая распробовать слово. — Раз он здесь. И тем более, если ты его хвалишь. — Последнее она сказала будто недоуменно. — Интересно будет на него посмотреть.

— Я его тебе представлю.

Уголки бледных губ тронула улыбка.

— Думаю, нам всем друг друга не миновать. Но… спасибо. Правда, фламандский я так и не выучила.

Тут пришла очередь Исабель сморгнуть.

— Тебе-то зачем?

Одиллия чуть пожала плечами.

— Наш северный дом недалеко от Нидерландов.

— Фландрии, — поправила Исабель, вскинув бровь.

— И Фландрии, и Голландии, и Гельдерланда, — охотно отозвалась Одиллия. — Так что одним словом называть проще.

Серые глаза были распахнуты, пожалуй, нарочито наивно. Исабель уже приготовилась ответить подобающей отповедью, но вдруг снова ощутила неприятный озноб, как от подмороженной мартовской реки. Даже гневный огонь отказался согреть руки, словно прячась подальше от этого стылого льда.

Когда Одиллия опять внезапно улыбнулась, тепло и лукаво, Исабель еле подавила порыв отшатнуться — или наклониться ближе.

— Пошли? — только и сказала венецианка.

В коридоре не было никого, но пустынности не ощущалось и на волос. Из-за дверей раздавались голоса, кто-то, судя по скрипу, двигал мебель; едва не стукнув их дверью, в коридор выскочила Леонор, глянула на них, безнадежно вздохнула и закрылась обратно, крикнув кому-то невидимому: «Нет, не мужики!» Одиллия хмыкнула. Тут же распахнулась другая дверь, и Исабель еле успела отскочить.

— Я сейчас съем быка! — объявил оттуда решительный голос кудряша Франца, ненадолго опередив хозяина. — Ой, фрейлейн, простите! Я так неуклюж!

— А вы уже устроились? — вынырнул откуда-то из-под мышки гельвета Клаус. — И вы знаете, где добыть еду?

— Мы шли на разведку, — сообщила ему Одиллия таким заговорщическим тоном, будто разведка была не иначе как в стан дикой орды. — Идемте с нами?

— Если сеньориты позволят, — Мигель возник рядом с Исабель по другую сторону от Одиллии, — я буду счастлив сопровождать вас.

Исабель признательно подала ему руку, которую он бережно положил на свою. Она бросила взгляд на Одиллию, желая поглядеть, какое впечатление на новую знакомую окажет настоящая галантность, но тут раздался самый невыносимый голос на свете и, как всегда, испортил красоту момента.

— В сражении с таким врагом, как ужин, — констатировал Ксандер, — помогать дамам легко и приятно.

Смуглое лицо Мигеля посерело, и он шагнул вперед, но в то же мгновение открылась дверь на лестницу, и появились те самые старшекурсники, которые провожали их до башни Воды. Мигель чуть поиграл желваками и закусил губу, но промолчал, благо на него уже никто не смотрел. Исабель бросила украдкой взгляд на Одиллию: венецианка смотрела на Ксандера пристально, чуть прищурившись, и так же одними уголками губ улыбалась, словно сама не знала, что улыбается.

— Ну что, устроились и проголодались? — звонко спросила старшекурсница. Даже, пожалуй, слишком звонко: Исабель бы прижала уши, если б могла, с акустикой в коридоре было все хорошо.

Ответом провожатой послужил нестройный гул, на который она кивнула.

— Тогда айда за нами!

— Интересно, — шепнула Одиллия в самое ухо Исабель — даже не шепнула, а скорее выдохнула, — у нас что, будет еще испытание?

У Исабель тоскливо засосало под ложечкой.

— С чего ты решила?

— А ты посмотри, как они нервничают.

Исабель послушно посмотрела. И парень, и девушка — она почему-то только сейчас сообразила, что они не представились — весело отбивались от вопросов следующих за ними новичков, обещая скатерть-самобранку с прочими чудесами и перемигиваясь друг с другом. Девушка разве что потерла руки. Может, и волновалась, но ничего сверхъестественного в том Исабель не нашла: наверняка сопровождение новичков — дело ответственное и важное.

— По-моему, все нормально.

Одиллия дернула худым плечом.

— Посмотрим.

Но венецианка ошиблась, и к небольшой столовой на первом этаже, где уютно горели свечи, а круглый стол полнился действительно на диво разнообразными яствами, они добрались безо всяких приключений. Исабель было шагнула в ту сторону, где Мигель уже отодвигал для нее стул, и потянула за собой Одиллию, но тут задержавшаяся у двери старшекурсница их остановила.

— Домна де Нордгау, вас хочет видеть ректор.

Бесцветные брови Одиллии взвились, но она кивнула, аккуратно высвободила руку из хватки Исабель, улыбнулась ей и пошла прочь со своей сопровождающей. Исабель заметила, что старшекурсница чуть подволакивала правую ногу, а вот Одиллия шла будто по воздуху плыла.

— Сеньора?

Нахмурившись, она вскинула глаза на Ксандера, который оказался прямо рядом с ее плечом.

— Что такое?

— Сеньора уже добрые пару минут пялится на дверь, — пояснил фламандец с ледяной любезностью. — Я бы не возражал, но сеньору Геваро-Торресу вряд ли необходимо столько времени стоять согнувшись.

— Я задумалась, — отозвалась Исабель и тут же одернула себя: еще не хватало оправдываться! — Мигель, благодарю вас.

Ибериец усадил ее, заверив в своей безграничной преданности, и ловко занял соседний стул. Ксандер почти неслышно фыркнул рядом, а Исабель отметила, что, когда Мигель кланяется или кивает, становится особенно заметно, какая у него длинная шея, пожалуй, слишком тонкая для мужчины.

— Повезло! — вдруг сказал венецианец Джандоменико через стол от нее, принимая от Хуана огромное блюдо с жаренными в оливковом масле осьминогами. — Надо же, чтоб в первый… Нет-нет, синьорина, не пытайтесь поднять, оно тяжелое! Я подержу, а вы возьмете…

— Еще чего! — отрезала вилланка Леонор, сверкнув глазами. — Вы что, думаете, я совсем слабачка? Да уж почище всяких неженок буду!

На этом она попробовала отнять блюдо. Справедливости ради, оно действительно вряд ли было таким уж неподъемным, да к тому же она перед этим украдкой погладила свою странную пентаграмму, а ведь амулеты могут обладать большой силой. Но Джандоменико не собирался позволять усомниться в своей мужественности и продолжил жонглировать блюдом, стараясь держать его подальше от худеньких ручек своей визави.

— Женщинам тяжелое все равно лучше не поднимать, — высказался он.

На этом Леонор, которая уже вскочила, стараясь сохранить свою хватку на блюде — ее соперник вознамерился попросту его поднять так, чтобы при ее небольшом росте она не смогла дотянуться — сощурилась и подбоченилась.

— Тяжелое, вот как?! А ведра ты, товарищ дорогой, носил? А корову доил?

Наследник дома Фальер не нашелся что ответить, и в зале воцарилась тишина: видимо, и остальным не меньше Исабель хотелось услышать, что еще доводилось делать вилланке.

— А дрова рубить и хворост носить тебе доводилось? А, — она перевела дыхание, и на еще детском личике отразилось торжество, — ружья заряжать и стрелять?

Из уст присутствовавших вырвался общий вздох, и начался пандемониум.

— Ружья?! — аж взвизгнула Алехандра. — Прямо настоящие? Ты их щупала?

— И стреляла? — это от Катлины: глаза фламандки стали круглыми, как блюдца.

— Я стрелял из аркебузы, — важно сообщил всем и никому конкретно Франц. — Но из лука удобнее.

— А я стрелял из пушки! — отпарировал обидевшийся Джандоменико. — Что там эти ружья!

Леонор, до того наслаждавшаяся успехом своего заявления, такое пропустить никак не могла.

— Знаю я ваши пушки, — небрежно заявила она. — И что, по человеку будете из пушки палить?

— По человеку, — вдруг раздался очень серьезный и тихий голос, — теперь стреляют из самолетов, с воздуха.

Они все умолкли и как по команде посмотрели на вдруг заговорившего старшекурсника. А он сидел неподвижно, лицо его было бледнее бумаги, и даже показалось, что его темные кудри подернуты пеплом.

— Тут же неподалеку… тот город, — все так же тихо продолжил он почти шепотом, и Исабель наклонилась вперед, чтобы точно расслышать. — Точнее, был. Теперь там развалины. И погибли тысячи. Я и не знал, что такое бывает… Здесь земля тряслась, как в лихорадке, и такое зарево…

Молчание нарушила Мишель. Тонкая рука галлийки скользнула по столу к руке старшего, осторожно погладила, будто раненую птицу.

— Кажется, я видела об этом картину, — в тон ему тихонько проговорила она. — Дома. Все о ней говорили, и я упросила отца посмотреть…

Он благодарно ей улыбнулся.

— Да, говорят, такую написали.

— Точно, — раздался резкий голос Леонор. — Товарищ Ибаррури об этом в газете напечатала.

— Да что там, все знают, — пробасил Франц. — Матушка чуть не поседела, говорила еще нехорошие слова, а мне сказала, что вообще их говорить нельзя, но бывают такие люди, про которых можно.

— А моя мама молилась, — тоже тихо, что было уж вовсе необычно, сказала Алехандра. — И попросила нашего капеллана прочитать заупокойную. Папе мы, конечно, не сказали, он в кортесах… — Она подняла голову и потупилась, столкнувшись с сочувственным взглядом Клауса.

Исабель закатила глаза. Действительно, зачем бы сеньору де Мендоса этакие нежности знать! Да и где это произошло? Картину видели в Лютеции, значит, наверно, в Галлии и дело было — вечно по ту сторону Пиренеев невесть что происходит. Сеньора де Мендоса, правда, богомольница знатная: ей лишь бы падать на колени перед алтарем, она и галлийцев, и альбатроса в Южном море пожалеет.

— Я бы не хотел, чтобы такое случилось у меня на родине, — услышала она голос Клауса.

А вот Леонор вежливости не понимала и фыркнула не хуже дельфина.

— Поэтому вы вообще решили не драться за себя!

К удивлению Исабель, худенький мальчик из Остмарка не стушевался, наоборот, глянул исподлобья, и что-то нехорошее сверкнуло в его глазах.

— Можно подумать, — отрезал он, — тем, кто решил драться, это сильно помогло.

Ручки вилланки сжались в кулачки, и какое-то время казалось, что она кинется на Клауса, как растрепанный бойцовый петушок, но она вдруг сникла и осела на стул. Клаус сглотнул, встал, робко коснулся ее плеча — она дернулась от прикосновения, но глянула на него и примирительно кивнула.

Старшекурсник откашлялся — видно, тоже чувствовал себя неловко.

— В общем, ребята, давайте не будем про стрельбу, войну и всякое такое. Это вообще нехорошо как-то, — добавил он немного беспомощно. — Кто его знает, как оно теперь обернется… И давайте-ка есть. Леонор, ты не против, если я тебе помогу и подержу блюдо?

— Черт знает что такое, — пробормотала Исабель себе под нос.

Ужин уже давно закончился, сокурсники разошлись по своим комнатам, притихшие и серьезные, — проклятый город и его гибель так всех впечатлили, что потом никому в горло кусок не лез. Исабель заглянула к себе, но Одиллия так и не вернулась. Иберийка попробовала полежать с книгой, но все привезенные ею почему-то оказались ужасно скучны, а книги Одиллии трогать она поостереглась. Повалявшись просто так, она не утерпела, вскочила, закуталась в теплую, крупной вязки шаль и пошла искать Ксандера.

Спален в их извилистом, как змея, коридоре, как она выяснила, было всего одиннадцать, а в нужной стороне от ее собственной двери — три. В одной из них кто-то негромко напевал песню на языке, похожем на фламандский, но голос был женским, и Исабель вычеркнула эту комнату из списка потенциальных убежищ своего непутевого вассала. В других двух царила тишина, и она замерла, вслушиваясь. Наконец в одной из них голос — и голос не фламандца — предупредил: «Я гашу свет, Карло!», и она с облегчением постучалась в другую дверь.

Ксандер открыл не сразу — судя по пижаме и смятой постели, он уже лег и, может быть, даже спал. При ее виде он поднял бровь.

— Сеньоре что-то нужно?

— Не могу уснуть, — сказала она и прошла мимо него в спальню.

Свои вещи фламандец расположил только в одной половине комнаты, как и все, но вторая половина оставалась пустой. Она прошлась, потрогала пальцем деревянный маяк, стоявший на окне, и повернулась наконец к нему.

— Я думала о том, что у галлийцев вечно все не как у людей. Вот, например, этот город. На него напали, а они только что картину намалевали.

— Галлия тут ни при чем, — вздохнув, сказал Ксандер и аккуратно поправил маяк. — Это было по другую сторону Пиренеев.

— Чушь, — отрезала она. — Сотни и тысячи убитых и обстрелянный город — это война. Если бы где-то рядом с нами была война, мне бы сказали.

— Вы уже забыли, как нас два года назад увезли в горы и запретили выходить без сопровождающих?

Исабель помнила. С ней поехал дядя Алехандро, добрый и веселый, всегда готовый рассказывать ей истории о приключениях благородных идальго, а Ксандеру — про травы и мази. Она совершенно не возражала против такого путешествия, поэтому не стала особенно расспрашивать, почему планы деда на ее лето изменились. И потом, она же Альба и понимает всю важность слов «долг» и «надо».

Но что-то все-таки в памяти застряло, и она победоносно это вытащила.

— Это были небольшие беспорядки, — сказала она со всей надменностью дяди Франко. — Вилланские беспорядки. И все.

— Леонор бы с вами не согласилась.

Исабель пожала плечами так пренебрежительно, как могла. Это вышло не очень — при упоминании Леонор она вспомнила ее сжатые до белизны маленькие кулачки и бледное детское личико, горевшее яростью, а потом поникшую от горя спину — но кто-то всегда страдает, и дед говорил, что такие мелочи не должны мешать государственному мышлению. Говорил он это Фелипе, но потом жаловался, что тот это никак не запомнит, а вот Исабель помнила твердо.

— Леонор — вилланка!

Ксандер опять вздохнул.

— Будь по-вашему, сеньора.

— К тому же, если бы это было что-то серьезное, — выпалила она, — ты бы только порадовался!

Ее наградой были распахнувшиеся на всю ширину глаза фламандца. Уж что-что, а шокировать его удавалось ей нечасто.

— Я же не зверь, сеньора! — а потом, словно застыдившись и даже чуть сощурившись, он добавил: — И потом, пострадали же просто люди, а не…

Она дожидалась этих слов с почти болезненным удовольствием. Ладони уже начали теплеть, а на языке вертелись слова Приказа, и она даже в душе подгоняла его: «Давай-давай, скажи про мой проклятый род!»

— Исабель? — раздалось из коридора. — Ты спишь?

При звуках этого голоса Ксандер умолк, и по его упрямому лицу она поняла: больше он ничего не скажет. Развернувшись на каблуках, она прошествовала мимо него к двери и вышла в коридор, где в их комнату заглядывала Одиллия.

— А, вот ты где.

Бледное лицо венецианки почти светилось в темноте. Исабель шагнула ей навстречу, на мгновение подумав, что вот сейчас бы и представить ей Ксандера, но тут же забыла об этом, когда увидела глаза Одиллии. Они смотрели прямо на нее, но будто вовсе не видели ничего. Что бы ни ужаснуло так венецианку, сейчас было не до куртуазности, да и вряд ли она поблагодарит Исабель, если Ксандер увидит ее такой. Иберийка схватила новую подругу за худую жилистую руку и затащила в их общую комнату.

— Что случилось?

Одиллия только досадливо дернула уголком губ.

— А что от тебя было нужно ректору?

Одиллия ответила не сразу — сначала нащупала стул, села, завернулась в шаль, нервно завязала ее в узел на груди и раздраженно тут же дернула. Еще помялась, должно быть, подбирая слова, и наконец подняла глаза, но не на Исабель, а куда-то на окно.

— Мой брат пропал.