Южнорусское Овчарово

Лора Белоиван, 2017

Лора Белоиван – художник, журналист и писатель, финалист литературной премии НОС и Довлатовской премии. Южнорусское Овчарово – место странное и расположено черт знает где. Если поехать на север от Владивостока, и не обращать внимание на дорожные знаки и разметку, попадешь в деревню, где деревья ревнуют, мертвые работают, избы топят тьмой, и филина не на кого оставить. Так все и будет, в самом деле? Конечно. Это только кажется, что не каждый может проснуться среди чудес. На самом деле каждый именно это и делает, день за днем.

© Лора Белоиван, текст, 2017

© ООО “Издательство “Лайвбук”, 2017

* * *

Сгущёнка

Наша деревня носит странное для здешних мест имя — «Южнорусское Овчарово». Да и само место странное. Деревня расположена всего лишь в семидесяти километрах от Владивостока, а большинство горожан уверено, что она черт знает где. Между тем прямая и широкая федеральная трасса домчит вашу машину до поворота на Южнорусское Овчарово всего за тридцать пять минут. После знака следует свернуть налево, пересечь встречную полосу и, скатившись на двухполоску, проехать еще одиннадцать километров через лес, стараясь больше не обращать внимания на дорожные знаки и разметку.

Каменная стела, на которой высечено имя нашей деревни, установлена за пять километров от центрального в нее въезда, однако ровно напротив стелы имеется хитрое ответвление от основной дороги. Оно ведет вглубь леса. Если незнакомый с местными реалиями водитель рискнет и съедет на эту ухабистую грунтовку, через два с половиной километра он упрется в заборы, объехать которые не сумеет по незнанию топографии. Штук шесть или семь широких ухоженных дорог, обещая объезд, приведут его во дворы селян. Лишь одна из них является настоящей дорогой. Летом она прячется в кустах дикого шиповника и разнотравья, зимой — в сугробах, и надо быть очень прозорливым человеком, чтобы с первого раза догадаться о ее существовании. Эта объездная дорога способна вывести путника в центр Южнорусского Овчарова, но, говорят, еще ни одному новичку не удавалось достичь цели таким способом: все, кто пробовал, сгинули в пути. Возможно, это объясняется наличием близких болот, чей гибельный воздух дышит в затылок и морочит голову. Честно говоря, мы не в курсе насчет болот. В той стороне мы присматривали себе дом, но ничего подходящего не нашли — в том числе и потому, что не смогли проехать дальше самых первых заборов. Хитрая дорога в тот раз спряталась и от нас; но мы не сгинули, а просто развернулись и выехали обратно к стеле.

Дом мы купили в другом месте. Из окна гостевой комнаты на втором этаже виднелся ветряк Константина Сергеевича, которого в деревне звали «дед Костик». Ветряк не крутился, и вся деревня считала, что дед Костик еблан. Говорят, ветряк он строил несколько лет, и какое-то время механизм действительно работал, питая Костиковы лампочки, а потом встал: что-то то ли заржавело из-за ненормальной нашей влажности, то ли сломалось в тайфун от дикого ветра — никто не знает. Факт тот, что лопасти ветряка было видно из гостевой комнаты, и лопасти эти никогда не вращались. Правда, нельзя сказать, что они не меняли положения: еще на первом году жизни здесь мы как-то заметили, что крестовина лопастей, еще вчера торчавшая в небо верхушкой буквы «Х», наутро переехала в диагональ. Но мало ли что ей взбрело.

Дед Костик, как и большинство местных, находился в давней оппозиции к компании «Дальэнерго». Враждебность жителей по отношению к энергетикам выразилась в том, что никто и никогда не оплачивал здесь счетов за электричество, полагая, что платить за некачественное и, к тому же, невидимое глазу фуфло не обязательно и даже глупо. Но однажды в канун зимы энергетики прислали всем счета с красной полосой, а затем, выждав короткое время, проехали по деревне на машине с подъемником и сняли со столбов провода.

Конец ноября в наших краях — очень печальное время: в последних его числах делается ясно, что внезапное похолодание до минус пятнадцати не является кратковременным, и что ждать потепления «на днях» уже не приходится — дальше будет только хуже. Потом, спустя пару или тройку недель, многие смиряются с фактом наступления зимы, а некоторые даже начинают находить в ней прелесть — например, возможность подледной рыбалки, или празднование Нового года и Рождества, или рождение теленка, или хотя бы отсутствие необходимости поливать огурцы и капусту. Но в самом начале морозов большинство народу находится в состоянии крайней растерянности и подавленности. Оно и понятно: чего стоит хотя бы тот факт, что именно с наступлением холодов абстрактное электричество, которого и так-то никто никогда не видел, вдруг начинает шутить шутки и выкидывать фортели. Измерители тока, установленные в зажиточных домах, в ту зиму показывали цифру, невозможную для практического применения. 130 вольт на входе — этого хватало для тусклого свечения ламп, но было катастрофически мало, чтобы оживить бытовые приборы. Именно тогда овчаровцам пришли бестактные счета с красной полосой. После чего мстительные энергетики и проехались по деревне, останавливаясь, подобно блудливым кобелям, у каждого столба.

И Южнорусское Овчарово накрылось тьмой. Все, кроме подворья деда Костика. По вечерам у него были ярко освещены не только окна, но и амбразуры крольчатника и даже щели уборной. Деревня недоумевала, но не показывала виду.

Конечно, нашлись и штрейкбрехеры, платившие за свет. В их числе были мы. Но штрейкбрехеров набралось слишком мало, чтобы энергетики пошли на мировую. Две недели деревня палила свечи и проклинала «Дальэнерго» и его детей, пока в скандал не вмешалось губернское правительство: энергетиков убедили повесить провода на место, а Южнорусское Овчарово — подписать бумагу с клятвой об уплате долгов в рассрочку, до конца будущего июня. Провода повесили на все столбы, кроме того, который стоял напротив Костикова дома. Дед Костик сказал, что ничего подписывать не будет, потому что у него ветряк.

Вечером того дня, когда энергетики вернули Южнорусскому Овчарову ток, случилось ЧП. Соскучившиеся по электричеству селяне разом включили в розетки все, что смогли. Деревенская подстанция, много лет дышавшая на ладан, полыхнула, как бумажная, и даже пожарным было ясно, что тушить ее нет никакого смысла. Наутро глаз местного населения мог бы порадоваться грудам покореженного обугленного металла: это был самый настоящий труп врага. Но даже полудикие деревенские кошки понимали, что на сей раз Овчарово осталось без электричества всерьез и надолго. Мы и еще несколько семей купили дорогие корейские генераторы.

А остальные жители Овчарова потянулись к деду Костику.

Конечно, не сразу и не все, а по одному, по двое, по трое люди приходили к нашему соседу, мялись у калитки, и дед Костик выходил в валенках на босу ногу (если точнее, то был он одет в ромашковые трусы и телогрейку нараспашку — так, что был виден худой седовласый торс). Полуголый старик, извиняясь за ромашки, жаловался односельчанам на жару, и те вопросительно глядели на старика, на распахнутые форточки его дома, на замерший буквой «Х» ветряк и на трубу, над которой уже давным-давно никто не замечал дыма.

Затем ходоки, переговорив с дедом, кивали и убирались восвояси, чтобы вскоре появиться вновь. Теперь они несли пустую кастрюлю или ведро — кому сколько было нужно. Говорят, дед Костик не жадничал. Он брал тару, заходил с нею в сарай и выносил обратно, явно потяжелевшую и уже обвязанную сверху тряпицей. Когда паломничество к деду сделалось массовым, он попросил приходить с ведрами из-под корейской штукатурной мастики: во-первых, они большие и, значит, не надо приходить дважды; во-вторых, корейские ведра плотно закрываются пластиковыми крышками, и в этом случае деду Костику не нужно морочиться с полотенцами и скотчем.

Наши соседи тетя Галя и дядя Вася наведались к деду в числе первых, и в их доме появился свет. Тетя Галя пересказала нам дедову бредятину, которую он нес, выдавая односельчанам потяжелевшие ведра. По его словам, он раздавал людям сгущенную темноту — или, как он ее называл, «ночную сгущенку». Самое примечательное, что жители Южнорусского Овчарова, даже перейдя на этот альтернативный источник освещения и обогрева, пользуясь им направо и налево и вообще зажив припеваючи, так и не поняли, каким образом все это дело работало. Просто убедились в эффективности дедовой продукции, не пытаясь вникнуть в природу трансформации ночной сгущенки в электричество.

Да и сам изобретатель, честно говоря, с ходу не смог объяснить сути открытого им явления. Вдобавок альтернативный овчаровский энергетик разнервничался и нажрался накануне приезда телевизионщиков.

— Ну, смотри, блядь, — шатаясь, говорил дед Костик в интервью Первому каналу, — по ночам у нас как? Темно, аж пиздец, да? Это значит что? Это значит, что все, блядь, не так просто. Точней, все, блядь, не просто так. Это значит… — Тут дед Костик поднял корявый палец и значительно пошевелил им в направлении неба. — …что темнотой можно пользоваться. Если темноты по ночам так дохуя, то это значит, она бесплатная, как вроде, блядь, говно. Неужто ее применить нельзя, так сказать, в мирных целях, если ее так дохуя и она, блядь, бесплатная? Говно можно, значит, применить, а темноту, блядь, нет? — объяснил дед Костик и резюмировал: — Так я думал и оказался прав.

Из-за того, что дед Костик был выпивши, сюжет про переход Южнорусского Овчарова на самодельное электричество не показали. И это было очень кстати, потому что овчаровцы уже начинали опасаться, что при массовом подключении человечества к темноте от нее ничего не останется. Дед Костик был тоже рад:

— У меня жена на Урале, — говорил он, — я для ней утонул. А увидала бы? Хорошо было бы? Всплыл утопленничек. Тут как тут бы уже приехала, а на черта она мне сдалась. Поди, старая уже стала. И молодая-то была — змея. Правда, красивая. И то! А старая змея мне и подавно ни к чему.

Нельзя сказать, что мы совершенно не верили в чудесное открытие деда Костика. В него одинаково невозможно было и поверить, и не верить. С одной стороны, ведра сгущенки тете Гале и дяде Васе хватило на всю зиму. Они подсоединили к добыче не только домашнюю электропроводку, но и никогда не бывший в эксплуатации электробойлер, который вдруг взял и заработал: прежде ему сроду не удавалось нагреть котел, потому что по техусловиям для этого требовалось пять киловатт, выжать которые из дрянных внешних проводов было невозможно даже с помощью мощного повышающего стабилизатора.

С другой стороны, неплохое образование, в комплект которого входила и физика, не позволяло нам поверить в ведро. А с третьей — у всех, кто возвращался от деда Костика не с пустыми руками, тем же вечером зажигались окна в домах, а на занавесках мельтешил отсвет телевизоров.

Нельзя сказать и того, что мы не попытались обзавестись этим — до полной дурацкости фантастическим — электричеством. Пытались. Мы приходили к деду Костику трижды, но один раз дед сказал нам, что у нас неподходящее ведро, а еще дважды — что сгущенку всю разобрали, нету ничего, ни капли; после чего мы видели из окна, как он выносил кому-нибудь из односельчан полное ведро.

Было досадно ощущать себя чужаками там, где все остальные друг другу свои. От глубокой обиды на деда Костика нас спасало то, что не нам одним он отказал в сгущенке. Примерно половина деревни сверкала по вечерам ярко освещенными окошками, в то время как вторая половина томилась при свечах. Отследить, кому и по каким критериям дед Костик соглашался выдать свой продукт, было невозможно. Среди отказников были самые разные люди. Настолько разные, что при попытке хоть как-то их систематизировать возникал полный сумбур.

Мы бы непременно попытались выяснить для себя принцип работы Костикова изобретения, но у нас самих ведро так и не побывало, а в пересказе удачливых ведровладельцев все выглядело настолько дико, что мы лишь молча переглядывались, никак не комментируя и не переспрашивая рассказчиков. По словам наших односельчан выходило, что ночью — но только не в полнолуние и не накануне — густая тьма облепливается вокруг всех предметов, стекая по ним в землю (именно там, где ночи особенно темны, водится самый качественный чернозем — приводил доказательство дедовой правоты один из его клиентов), так что дело оставалось за малым — собрав тьму в подходящую емкость, тут же закрыть ее крышкой, чтоб не расплескать по дороге. Для сбора тьмы деду Костику и служил ветряк: ночь стекала по его лопастям, под которые дед Костик знай подставлял тазы. Работал он в полной темноте, отключая на это время все домашнее освещение. Наполненную тьмой-сырцом тару старик отволакивал в сарай, где у него находился большой самогонный аппарат с центрифугой в комплекте. Центрифуга, служившая раньше для ускорения процесса брагообразования, стала теперь работать сгустителем тьмы. Дед Костик аккуратно сливал в нее сырец, на ощупь тыкал пальцем в кнопку «пуск» и на выходе получал легкую, но тягучую, как расплавленный гудрон, готовую к хранению и употреблению ночную сгущенку. Наши собеседники утверждали, что в сгущенном виде тьма уже не боялась света, разве что под прямыми лучами солнца черная поверхность подергивалась корочкой, а содержимое ведра немного уменьшалось в объеме.

Слушать эти рассказы было невыносимо. Нам постоянно казалось, что либо над нами в открытую издеваются, либо мы сходим с ума. И было очень непонятно, что хуже.

Готовую сгущенку дед хранил в желтой полуцистерне с надписью «КВАС». Какими судьбами квасная бочка попала к деду Костику, нам было неинтересно. В нескольких хозяйствах нашей деревни имелись подводные лодки, и на этом фоне глупо было бы интересоваться такими вещами, как емкость из-под кваса. Гораздо интересней было ее содержимое. Однажды по дороге в магазин нам встретился ближайший сосед, ландшафтный дизайнер Вова, несший от деда Костика пластмассовое ведро. Оно было явно не пустым, хоть и не выглядело тяжелым. Но Вова нес ведро на отлете руки и шел так быстро, что едва кивнул нам на ходу и тут же скрылся за калиткой своего двора.

Что касается квасной бочки, то, как мы слышали, рядом с ней мог находиться только сам дед Костик — никто, кроме него, не умел вытерпеть ни секунды подле емкости с полукубом ночного концентрата, чем бы ни являлся этот концентрат на самом деле. Выстоять возле бочки, от которой отталкивало и к которой в то же время притягивало, не смог ни один доброволец, так что деловитое спокойствие деда Костика заставляло подозревать его в общении с сатаной. Иногда эта гоголевщина раздражала нас. Иногда казалась смешной.

Дед Костик снабдил всех до единого потребителей ночной сгущенки специальными, изготовленными им самим, переходниками. Потом Вова показал нам один такой переходник. Это была папиросная гильза. В нее надо было засунуть концы проводов, чтобы затем погрузить их в ведро с темнотой. Почему нельзя было обойтись без бумажных гильз, никто не понимал, но дед Костик сказал: «Так надо». Спорить с ним было бы глупо — в конце концов, дед Костик дал людям возможность спокойно перезимовать, так трудно ль им было молча засовывать провода в бумажные гильзы?

Рвануло ближе к апрелю. Точней, это случилось ранней ночью с 21 на 22 марта. Наш дом, расположенный к подворью деда Костика ближе остальных, качнулся, как перед стартом, и едва не оторвался от земли. Сам взрыв был абсолютно беззвучным; к тому же он не сопроводился обязательной для взрывов вспышкой света. Наоборот: то была вспышка тьмы, которая разошлась кругами и пожрала деревню. На некоторое время исчезло все — контуры домов и дальних крыш, абрис леса, силуэты столбов и деревьев. Когда тьма стала помаленьку рассеиваться и привычный рисунок в окне гостевой комнаты вернулся на свое место, в нем недоставало одной характерной детали — ветряка.

Это было первое, чего мы не увидели. Затем мы не увидели крыши дедова дома и угла сарая, где стояли бочка и центрифуга. Крольчатник и уборная, впрочем, оставались на месте.

Дед Костик исчез бесследно. Наутро после взрыва был обыскан каждый миллиметр дедова двора, но никаких останков — пусть даже самых микроскопических — не обнаружили. Дед Костик как будто сгинул во тьме, концентрированием которой занимался в ту ночь точно так же, как и во все предыдущие ночи. Когда схлынул первый шок и начались разговоры, все пришли к единому мнению: дед Костик просто уснул возле центрифуги, проворонил процесс, и тьма сгустилась до точки самопоглощения.

Но есть в нашей деревне люди, уверенные, что дело совсем в другом. Они полагают, будто дед Костик в ту ночь сделал некое новое открытие. Дед Костик, думают они, догадался, как делать тьму из света. И еще он догадался, что не он один догадался о том, о чем догадался. Например, сосед Вова выразился так:

— И тьма милосердно прибрала к рукам великого овчаровского изобретателя до наступления рассвета.

С Вовой это иногда бывает: говорит, говорит, вроде нормально — и вдруг как скажет чего, будто Библию цитирует.

— Ведь это открытие, в сущности, лежало на поверхности, — продолжил Вова. — Берешь отвертку и плоскогубцы и через полчаса запускаешь центрифугу в противоположном направлении — с противоположным содержимым.

Полстакана концентрированного света и, как сказал бы сам дед Костик, пиздец Южнорусскому Овчарову и другим населенным пунктам.

Никто так и не успел спросить деда, сколько времени и на какой скорости должна вращаться центрифуга, чтоб, с одной стороны, тьма сгустилась до нужной концентрации, а с другой — чтоб она не успела — выражаясь словами деда Костика — ебануть. Никаких записей старик не оставил.

Кроме, разве что, одной. У Вовы сохранилась развернутая бумажная гильза-переходник. Дед Костик дал ее нашему соседу, когда одна из выданной ему пары упала в коровье дерьмо возле дедова забора и, как показалось Вове, была тут же раздавлена. А позже он нашел гильзу в кармане куртки. В карман попал снег, гильза расклеилась и развалилась. На ее внутренней стороне было написано слово «ГИНИРА».

Как хочешь, так и понимай.

P. S. ОАО «Дальэнерго» больше никогда не приезжало в нашу деревню снимать провода. Даже после того как здесь — после исчезновения деда Костика — наскоро построили новую подстанцию и по проводам побежало нормальное привычное электричество. Дело в том, что за него по-прежнему мало кто платил. Однако санкций больше не следовало. Объясняется это просто: на центральном въезде в деревню кто-то внес исправление в дорожный знак, оповещающий путников о том, что они прибыли в населенный пункт «Южнорусское Овчарово». Поправка — в виде красной полосы из угла в угол знака — гласит, что деревня Южнорусское Овчарово осталась позади.

К нам сюда действительно не всякий может добраться.