Проект «ХРОНО». За гранью реальности

Лихобор

Эпоха застоя. Конец 70-х годов прошлого века. Москва уже вовсю готовится к Олимпиаде-80, а в глухих смоленских лесах колхозный пасечник, Василий Лопатин, обнаруживает находку, которая навсегда меняет его жизнь и судьбы близких ему людей. Вновь напоминает о себе завершившаяся более тридцати лет назад война. В невероятно запутанный клубок сплетаются любовь и смерть, таинственное «Аненербе» и могущественное КГБ, мистика и высшие государственные интересы. Книга содержит нецензурную брань.

Глава 9. За гранью

— Ты долго еще валяться будешь? — услышал вдруг Кудашев и открыл глаза. Повернул голову на голос. Сбоку, у стола, застеленного давно не меняной льняной скатертью, на стуле сидел парень лет двадцати пяти в синей форменной хлопковой куртке, с такими же брюками, с черными погонами с белой выпушкой и двумя звездочками. На левой груди куртки, на карманном клапане белая полоска с какими-то буквами и цифрами, а ниже, на кармане большие буквы — РБ. Из-под расстегнутого ворота выглядывала полосатое бело-голубое нижнее белье, кажется это называется — тельняшка. На столе, рядом с парнем, сидел большой черный облезлый кот с драными ушами и оба пристально смотрели на Юрия.

Парень был похож на хозяина дома, Лопатина, такие же глаза, сильный подбородок. Короткий ежик темно русых волос. Кудашев попробовал привстать, опираясь на локоть, но грудь прострелила острая боль, такая, что в глазах потемнело. Он опять откинулся на подушку, за это мгновение, парень вдруг пропал, Юрий сам не понял, как это возможно, только что был тут, и вдруг уже нет. Он стал восстанавливать сбитое болью дыхание по тибетской методике, которой учили в орденском замке. Учили хорошо, не прошло и минуты, как боль вновь стала уводить куда-то в глубь сознания, дыхание выровнялось, взор прояснился. Краем глаза справа Кудашев заметил движение, скосил глаза, на стуле, где только что сидел молодой моряк, клубился белый как молоко туман постепенно принимая форму человека. Того самого парня в синей форме.

Обершарфюрер завороженно смотрел на происходившую метаморфозу, удивляясь своему полному спокойствию. Он многое знал о мире, три года их учили и учили на совесть, но одно дело книжные знания о мироустройстве, а другое дело увидеть настоящего призрака в первый раз. А знание само собой скользнуло ему в голову, и много большее чем вложили в него в «Аненербе». Неупокоенный! Этот человек, на стуле передо мной, после смерти все еще остается привлеченным материальным миром и держится поблизости от него в своем, эфирном теле. Да, он точно из неупокоенных! Почему же мне совсем не страшно, задал себе вопрос Кудашев, дух может оставаться на Земле среди живых (будучи невидим и неощутим, но, возможно, сохраняя способность воспринимать окружающее или даже влиять на происходящее) до тех пор, пока не исчезнут тревожащие его явления и люди, либо пока тело умершего не будет погребено. По-видимому, он умер не тут, он моряк, а до морей и океанов, отсюда далеко, он вернулся домой. Но я-то его вижу, новый я. И я знаю откуда-то, что бояться не стоит, наоборот, я ему нужен.

Может, даже и говорить с ним смогу.

— Ты сын хозяина? Лопатина? — спросил Кудашев. Парень улыбнулся доброй красивой улыбкой.

— Ага, Николай Лопатин, вот и познакомились! Тебя я уже знаю, я много про тебя знаю, Юрий. Ну и история. У бати крыша прям едет. Я бы и сам не поверил. Раньше. Теперь-то я много чего повидал и узнал, после того как… умер.

Лопатин младший помрачнел и замолчал, но продолжалось это не долго, он вдруг опять оживился:

— Ты даже не представляешь, как это здорово, что я могу с кем-то из вас говорить. Ты, конечно, можешь и не говорить, если больно, мы друг друга можем понимать и без слов, но я, признаться, стосковался по обычному общению, уж извини. Я тебя, наверное, слишком гружу, а? Если бы сам лет пять назад привидение увидел, наверное, испугался до смерти. Я тут давно, почти сразу после того, как меня, то есть тело мое, ну, это… сожгли. Я не в обиде на наших, я ж фонил и светился, как новогодняя елка после реактора. А, вижу не поймешь, что к чему? Я чувствую, что не то несу. Пойми, меня же до тебя никто не мог видеть и слышать тут. Кот только, да Серко иногда, но редко. Это пес наш. Да с котом-то, даже с таким особенным, как наш Лаврентий, много ли поговоришь? Так что несет меня, чувствую сильно. Николай Лопатин, вновь улыбнулся, но на этот раз как-то жалостливо.

Кудашев прерывисто вздохнул, боль кольнула опять, правильно учили, боль делает слабым, а слабость угнетает дух, то-то я этого неупокоенного перестал чувствовать, когда встать пытался. Юрий медленно поднялся, сначала отперевшись на локоть, а потом, так же осторожно сел. Глаза затуманились, голова закружилась от слабости. Но сознание было ясным.

Николай более не пропадал, наоборот с интересом смотрел на Кудашева, как он устраивался сидя на кровати подложив под спину подушки.

— Здорово тебя приложило! Когда отец тебя притащил, я признаться подумал, что ты не жилец. Ну, думаю, нашему экипажу пополнение. — Николай усмехнулся — но, похоже, душа у тебя гвоздями к телу прибита. Здоров, чертяка! А уж ночью-то с тобой вовсе странные вещи творились, я не особенно и понял, но силы над тобой такие были, что я, признаться, испугался и подальше отсюда убрался. Хотя, кажется, чего уж мне бояться то? Все. Ан нет, даже не знаю, как и объяснить. Только стал ты уже другим человеком. И человеком ли.

Видно было, что парень никак не может остановиться, если все так, как он говорит, оно и понятно, когда тебя только кот и воспринимает, будешь дико рад, наконец найти собеседника. Обершарфюрер так и не перестал удивляться своей более чем спокойной реакции на сидящего напротив призрака хозяйского сына. Лопатин младший, при жизни был, видно, отличным парнем, душой компании, остался таким и в небытии, он как-то сразу понравился Юрию, как ни дико это было по отношению к бесплотному существу. То ли еще будет, чувствовал Кудашев.

— Ты теперь вроде как… колдун или маг? Я много чего узнал, о чем и подумать не мог, так что не удивляюсь, но такого, как ты, за эти три года вижу впервые, хотя знал, что есть они. Про ваш мир тоже знаю, ну, вернее, не про ваш, а про то, что их много, но отсюда никак до него не добраться, ну или я не знаю, как, — Николай поднялся со стула и переместился, не прошел, а именно проплыл что ли к окну, — да, у меня от этого всего просто ум за разум заходил, хорошо, что с ума сойти уже нельзя.

— А как ты… Ну, что с тобой случилось, Николай? Ты пойми, я сейчас сам не очень себе доверяю, я же до сего дня неупокоенных не видел и знал о вас, только по книгам. Кудашев поднялся повыше и сел уже прямо, опершись на подушки.

Неупокоенный все тем же плывуще-скользящим движением вернулся к столу, поднес руку к голове кота как бы гладя его между ушами. К удивлению Юрия, кот поступил как самый обычный кот которого погладили. Задрал нос вверх, немного оскалился и громко замурлыкал.

— Слово-то какое, неупокоенный, — удивился моряк, — хотя, кажется, очень точное.

Он помолчал немного, потом начал рассказ:

— Я на Северном флоте служил, на подводном ракетоносце, ха, долго рассказывать, я и забыл, что ты можешь не только ушами слышать и глазами глядеть. Ну-ка попробуй закрой глаза и постарайся ни о чем не думать. Николай Лопатин опять сел на стул напротив Кудашева. Юрий расслабился и закрыл глаза.

Неожиданно его как волной накрыло чередой очень четких, реалистичных образов. Лопатин в парадной морской форме, держа руку под козырек, вытянувшись в струнку, рапортует какому-то пожилому офицеру. Заснеженные скалы под хмурым северным небом, пронзительный ветер гонит густые облака, большая подводная лодка отходит от причала, тесные кубрики, боевая работа, другие моряки, матросы и офицеры, то тревожно сосредоточенные, то весело разговаривающие и смеющиеся. Их сменили огоньки приборов, шкалы, циферблаты, тумблеры, тревожный зуммер боевой тревоги, мигающий красный свет, страх в глазах моряков, дверь боевой рубки с нанесенным на ней символом радиации. Кудашев напрягся, увидел лихорадочно одеваемый ОЗК, огонь, лижущий панель приборов, оранжево — красные языки, вылетающие из щелей, снятые перчатки и противогаз, лопающиеся волдыри на руках крепко держащих раскаленный контрольный блок, треск зашкаливающего дозиметра, слезы в глазах товарищей, огонь.

Некоторое время они сидели молча. Кудашев никак не мог отдышаться и прийти в себя, настолько реальным было то, что он видел и чувствовал. Лопатин, переживший все вновь и, наверняка, не в первый раз сидел, опустив голову, бесплотная рука его лежала на столе, пройдя прямо через свернувшегося калачиком Лаврентия, который полуприкрыв желтые свои глаза смотрел, то на одного, то на другого.

— Вот оно как, значит… а парень-то герой! Доброго сына воспитал этот Лопатин, настоящего русского солдата, — думал пилот.

— А где отец-то, Николай? — Кудашев вдруг забеспокоился.

— Знамо дело, батя поехал за помощью, очень он перенервничал от всего случившегося. Теперь уже поди в Чернево, будет народ поднимать, он, когда выпьет, дюже шобутной, да и не мудрено, не каждый день такое узнаешь. спокойно и даже немного весело произнес неупокоенный.

Кудашев встревожено завозился и попытался встать, морщась от боли в груди.

— Ты чего? Да ладно тебе, — младший Лопатин пренебрежительно усмехнулся, — ты ему вчера верно все сказал, не поверит ему никто, я наших Черневских знаю, кончится тем, что, Серега Горохов, дружек мой старый, ему мозги прочистит. Он участковый у них. Да и давно пора, слишком папенька на медовуху налегать начал.

— Что за участковый? — удивился незнакомому слову, Юрий. Николай объяснил:

— Вроде урядника полицейского или нашего немецкого участкового жандарма.

— Урядник, жандарм. — слух режет прям, дивился неупокоенный.

Кудашев все не мог перестать воспринимать неупокоенного, как обычного человека, так он естественно себя вел.

А тем временем, организм стал напоминать обершарфюреру о физиологических потребностях, а особенно о том, что последний раз он ел утром перед вылетом на задание. Лопатину ничего говорить не пришлось, он все понял и так.

— Ну раз голодный, значит, брат, на поправку идешь! Я сам понимаешь, тут тебе не помощник. — Николай улыбнулся, на этот раз совсем не весело, — нужник во дворе найдешь, хлеб в шкафу на кухне, не очень свежий, правда, отец его раз в неделю привозит с села. В ледник спустись, там щи в кастрюле стоят, да посмотри сало в бочке осталось еще. В курятнике посмотри, яйца лежат. Отец их несколько дней не собирал.

От перечисления яств, желудок Кудашева скрутило. Он поднялся, пошатываясь от слабости, стянул с себя форменную куртку, кинув ее на спинку стула и медленно, пошатываясь, побрел к выходу, крутя головой по сторонам. Дом хоть и из добротного кругляка, но явно знавал лучшие времена, светлица с тремя окнами, потом вход в кухню, большую, выполнявшую и роль столовой. на грани видимости и восприятия, он чувствовал присутствие неупокоенного, гадая про себя, будет ли тот сопровождать и в нужник.

Сил на то что бы греть щи не было. Его трапезу составляли: принесенные из ледника шмат сала и кусок колбасы, краюха суховатого хлеба, луковица, порезанная на кухне ножом. В сенях стояло ведро колодезной воды, чему Юрий обрадовался, сил идти к колодцу уже не осталось. Простую еду эту, Кудашев в тот момент не променял бы ни на какие ресторанные изыски, стоявшую на кухонном столе початую бутыль самогона он решительно отставил в сторону. И так не сильно пристрастный к выпивке, он после последних событий, никакого желания пить чего-то кроме воды не имел.

Поев, вернулся в светлицу, тяжело опираясь на стол, подошел к простенку, посмотрел на большое фото молодого моряка с такой знакомой уже улыбкой, навечно молодого. От фото веяло сильной аурой, горячей и сильной, как огонь и кровь. Кудашев, провел рукой по рамке фотографии, впитывая эту силу. Рядом висело такое же большое фото молодой красивой девушки с длинными русыми волосами и с такой похожей улыбкой. Тот же волевой подбородок, смешливые глаза. Юрий залюбовался, почувствовал тепло исходящее от фото и умиротворенность, сердце, почему-то забилось сильнее, он вздохнул и прошел дальше. Следующее фото — Лопатин старший с женщиной. По-видимому, с женой. Характерные черты привлекательного лица, передавшиеся детям. Обоим лет по 35—40, фото было не новым. От него веяло смертью и смертью плохой, болью, мукой и пустотой. Женщина на фото, без сомнения, была давно мертва. Желающий было дотронуться до фото Кудашев, отдернул руку.

Он подошел к столу, сел на тот самый стул, где впервые увидел неупокоенного. Не успел он устроиться на стуле, как рядом, но уже на кровати, где ранее полулежал Юрий, материализовался Лопатин младший, кот к тому времени ушел, по ему только ведомым делам.

Обершарфюрер пододвинул к себе стопку лежавших на столе документов. Взял лежавшее сверху удостоверение, пролистал. Взял в руку фото Маргарет и девочек. «Как вы там, милые, одни теперь», отложил в сторону. Следующее фото было его, пятилетней давности, с семьей. Кудашев всмотрелся в милые лица матери и отца, сердце защемило тоской. Он попробовал, сосредоточиться на фото, положил руку сверну и прислушался к ощущениям. Ничего. Ни тепла, ни холода, просто пустота.

В этом мире их нет. Хотя, может и живут до сих пор где-то, Эльза Деринг и Николай Кудашев, но это совершенно другие люди, с иными судьбами.

А может, нашла большевистская пуля семнадцатилетнего добровольца Колю Кудашева, в августе 1920 года на Тамани. Вдруг, не спасли его истекающие кровью в арьергардных боях, прикрывая эвакуируемый десант генерала Улагая, юнкера. И ноябрьским вечером 1928 года не оказалось его рядом в Веймаре. В тот день озверевшие «Ротфронтовцы» на вокзале, напали на пожилого инвалида Первой мировой, Ульриха Деринга, который с дочерью возвращался домой в Херинген и крикнул марксистским боевикам, проходя мимо их митинга, что они — предатели Германии и жидовские прихвостни.

В том, привычном ему миру, раненому вольноопределяющемуся Кудашеву несказанно повезло остаться живым практически единственному из всего своего 135-го пехотного полка. Вернуться в Крым, окончить Крымский кадетский корпус и Николаевское кавалерийское училище за рубежом. Стать поручиком 12-го гусарского Ахтырского полка. Потом была работа в РОВС, бои с красными в Испании, Вторая Мировая и Освободительный Русский поход. Но это было потом, а в промозглый ноябрьский вечер 1928 года, неведомо как, молодой русский офицер, оказался на железнодорожном вокзале немецкого Веймара. Отходя от кассы, остановившись пересчитать полученные на сдачу марки, соображая, хватит ли их на хоть самый скудный ужин, услышал недалеко женский крик. Четверо молодчиков в кожанках, с красными повязками на рукавах, молотили ногами оседающего по стене однорукого инвалида, а молоденькая, худенькая девушка с разбитой бровью, пыталась защитить отца, громко крича, взывая о помощи. Красные везде одинаковы, в России, Испании или Германии, Николай Кудашев, жалел только, что не было с собой другого оружия кроме кулаков. Не ждавшие отпора со стороны, да еще от человека, для которого продолжалась его война и имевшего свои счеты с марксистами, «Рот Фронтовцы» сбежали. Оставив инвалида хоть и крепко избитым, но живым, как и его дочь, смотрящую на нежданного спасителя, как на спустившегося с неба ангела. И не веря своим глазам. А вот поручика русской армии, Николая Всеволодовича Кудашева с ножевой раной в боку, которую он поначалу пытался скрыть.

В себя Николай Всеволодович пришел уже в доме уважаемого Херингенского пивовара, Ульриха Деринга, бывшего некогда вахмистром у Маккензена, которого 9 сентября 1916 г. осколок румынского снаряда при штурме Силистрии оставил без левой руки. И первым что увидел, придя в себя Кудашев, были прекрасные глаза шестнадцатилетней Эльзы Деринг, Прекрасное лицо, не испортила ни разбитая бровь, ни багровеющий справа синяк. Так и остался он там, а через два года, его жена, княгиня Эльза, урожденная Деринг, родила ему сына, которого они назвали Юрием.

Сейчас обершарфюрер СС Юрий Николаевич Кудашев, держащий в руках фото строгого офицера с седыми висками и статной красивой женщины в синем, так ей любимом платье, чувствовал щемящую сердце грусть. Увижу ли я вас когда-нибудь, родные мои. Юрий представил, как в дверь их дома позвонят. Если откроет отец, сам старый солдат, он, увидев стоящих перед дверью, со строгими лицами, офицеров СС в парадной форме, поймет все сразу. А если мать.

А этот мир, такой чужой и новый в своей странности. Юрий молчал, с тоской глядя на фото. Лопатин младший, как про себя стал называть неупокоенного Юрий, чувствовал настрой пришельца и на этот раз тоже молчал, понимая каково сейчас Кудашеву. Всю глубину его одиночества, человека, оставшегося не только без родственников и друзей, но и вообще без каких-либо корней в чужом, непривычном мире. Неизвестно, понял ли он все, о чем думал пилот, или только почувствовал его эмоции, но поднялся и молча поплыл в сторону двери. У выхода, оглянулся.

— Я оставлю тебя, Юра! Тебе сейчас надо в себе разобраться, примириться с тем, что ты есть и где ты есть. Я знаю, каково это: вдруг оказаться таким, как ты сейчас, осознать себя. Я по-другому, но прошел через это. А ты тут располагайся, идти тебе все одно некуда. Батя, знаю, сегодня не вернется, да и завтра не раньше, чем к обеду… Ты вон в комнате у сестренки, на полке, учебники по истории глянь. Может проще будет разобраться, что тут у нас и как.

Кудашев поднялся из-за стола:

— Да ты не выдумывай, что тебе одному-то…

Николай Лопатин, пристально посмотрел на Юрия:

— Кто тебе сказал, что я один?

Прежде чем обершарфюрер, понял смысл его слов, призрак растаял в воздухе.