Могучий Русский Динозавр №4 2023 г.

Литературно-художественный журнал

В начале было Чтиво. Затем родился Русский Динозавр. Вместе они плечом к плечу стояли на защите интересов современной малой прозы, публикуя для вас лучшие рассказы современников. Журнал вырос и который год находится в свободном плавании. Перед вами все номера ежегодника: каждый год двенадцать избранных рассказов, двенадцать авторов под одной обложкой — итог двенадцати месяцев работы журнала. Держись, читатель, ибо Русский Динозавр воистину могуч! Книга содержит нецензурную брань

Мне путь укажите… Дарья Сомова

1

В старших классах, в последний год своего обучения, я переехал с семьёй в другой город, сменил школу. Вырвали из моей жизни и поселили в чужую. Это был весьма напряжённый опыт, всё случилось в середине года. Самый обычный город, о котором никто никогда не вспоминает, пока по новостям не упоминают какое-то событие из жизни местных вроде потопов или оползней… Когда мы ехали по автостраде, я наблюдал за пейзажем, который не менялся часами. Лишь дождливое небо, затянутое тонкими прозрачными облаками, будто серой ватой, и чёрные острые электрические вышки, из земли торчащие, как копья.

Дорога, похожая на сон, уносила меня в новый мир, стирая моё прошлое. Бросил друзей, покинул родной дом, исчез из школы. Переезд — это такая странная вещь… Как будто ты заново рождаешься, примеряешь новую маску, обставляешь чуждую совсем комнату, дышишь неизвестным воздухом; меня никак не покидала мысль о том, что я занимаю чьё-то место и прошлый владелец такой жизни забыт.

Я совсем не понимал, что принесёт мне моё будущее, мой путь как будто бы менял направление от каждого порыва ветра. Эта двойственность жизни, её темп… пугали меня. Я не понимал, почему люди покидают своё место рождения, движутся вслепую и со связанными руками. Неужели можно покинуть место, где зародились свои тепло и любовь?

Сидя на заднем сиденье в машине, я достал из рюкзака коричневый блокнот в кожаном переплёте, который нашёл среди вещей своего деда, и он мне его подарил с улыбкой. Так и вырвал несколько исписанных листов, вложил мне в руку и сказал: «Даже к пути нужно прийти». Я записал эту фразу на форзац моего нового блокнота, ещё полностью не понимая всю глубину этого выражения, но зная интуитивно, что дедушка мудр.

2

У себя в голове я называл её красивым словом «пенинсула».

Новая школа оказалась самой обычной, с такими же подростками: все так же болтали в коридорах, перебрасывались записками на уроках, списывали тесты у соседа. Учителя тоже не выбивались из общей картины: были добрые, были не очень, помоложе и совсем древние.

Я немного всё же адаптировался, но как таковых друзей не нажил. Часто читал на переменах, отвечал на уроках, задавал вопросы одноклассникам, если требовалось. Меня обычно воспринимали и привыкли моментально, как будто я всегда был частичкой коллектива.

Это был обычный четверг. В расписании математика, литература, русский, география, история и английский. Математика — первый урок, на котором меня, слава Богу, не спрашивают на правах новенького, свежего в знаниях программы. Я высиживаю его в полном напряжении, потому что технарь из меня никакой.

Время литературы, русского, однако выпадает целых два окна: учительница сломала ногу — вот уж поцелуй фортуны! Так бывает: случается у человека несчастье, а три дюжины глупых подростков остаются в выигрыше, довольствуются его отсутствием. Не знаю, насколько жизнь может быть справедливой, а я — гуманным, если радуюсь таким происшествиям.

А я… если честно, слова родителей «вливайся в коллектив» звучат как нечто сомнительное, и мне это всё не нужно. Не думаю, что смогу внести свою лепту в уже образовавшиеся компании. Я никогда не являлся частичкой в отлаженном механизме маленького общества — школьных коллективах или типа того. Все отлично справлялись, и свою помощь в виде присутствия я никому предложить не мог.

Поэтому вместо того, чтобы сидеть в душном классе, где все болтали, сидели группками, я, лишний, выбрал пойти в школьный двор. Прихватив свои вещи, вышел из класса, стараясь выскользнуть, не привлекая внимания. Четыре лестничных пролёта, турникет — и вот уже ноябрьское промозглое утро встречает тишиной.

Мир хорош, когда молчит.

Клумбы с голыми розовыми кустами. Земля засушена, притоптана и в трещинах. Природа, всё органическое с приходом осени сжалось всем естеством, застыло, стараясь спрятать своё сокровище — жизнь.

Я сел на скамейку под высоким каштаном, который был наполовину в рыжих сухих листьях, наполовину гол, и, решив дать отдых мозгам, погрузился в чтение. В руках были «Танатонавты» Бернара Вербера.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я ощутил рядом с собой тепло от постороннего человека. Кто-то плюхнулся рядом со мной на холодную скамейку.

Я вздрогнул, повернув голову.

Девушка. Я бы даже окрестил её девочкой — она была ниже меня на голову, вся такая маленькая. Наверняка младше меня года на три. У неё были тёмные распущенные волосы. На меня устремились светло-зелёные, красивой формы глаза такой прозрачности, будто их радужки были из тончайшего бутылочного стекла.

Она сидела ко мне вплотную и откровенно пялилась.

— Что читаешь? — она нарушила тишину первой, так как я оставался нем.

— Это Вербер, — я закрыл книгу и показал ей обложку. — Книга про людей, изучающих…

— Смерть, я знаю, — она мельком взглянула на обложку, и та её не заинтересовала. — Читала в пятом классе.

— В двенадцать лет? — я проронил скептический смешок, однако она выглядела слишком серьёзной, чтобы привирать.

— Да, — бросила она невозмутимо, копаясь в сумке. Ветер ворошил её волосы, оголяя тонкие и розовые от холода уши.

— «Танатонавты» на любителя, — сказал я осторожно.

— Ага. Поначалу не по себе, — хмыкнула она, завязывая непослушные волосы в хвост. — Помню, читала по ночам философскую книгу про смерть и считала себя такой взрослой и серьёзной…

Она поправила подол своей юбки. На безымянном пальце у неё было серебряное кольцо с бирюзовым камнем.

— Но действительно серьёзные и взрослые люди спят по ночам, — мягко усмехнулась она, потом последовала незначительная пауза, она молчала, разглядывая меня.

— Из какого ты класса? — спросил я. Мы всё так же сидели вплотную.

— Из твоего.

— Ты выглядишь младше… Извини, я ещё никого не знаю, не заметил.

— Да, я знаю… Мне часто дают меньший возраст — это всё генетика, — она улыбнулась и склонила голову набок. — Мама говорит, позже состарюсь.

Я не мог шевельнуться — боялся нарушить ореол её существования, как будто вокруг неё была неощутимая дымка, и смотрел, смотрел на неё не отрываясь.

— Ты выбрал не лучшее место, чтобы убить время.

— Что? Почему?

— Мы напротив окна директора.

Так мы и оказались у неё дома.

Она сказала, что это недалеко, время у нас было — на тот момент полтора урока. Я почему-то согласился, хотя перспектива прогулять уроки меня не радовала. Но любые её действия казались верными… Меня пугало, как сильно она меня влечёт.

–…Также советую тебе «Бойцовский клуб» Чака Паланика, — она стояла на коленках перед полностью заставленным книжным стеллажом, пытаясь выискать необходимое на нижней полке. — Но это похлеще Вербера. Так же своеобразно, но намного динамичней, как по мне. Не так жидко.

Она посадила меня к себе на кровать (за неимением другого места: её стул был завален одеждой) и сама складывала стопку книг рядом, попивая кофе, который мы сделали вместе на кухне. Я оглядывался по сторонам, стараясь подметить какие-то мелочи, которые могли бы мне помочь судить о ней как о человеке.

В её комнате было очень светло и просторно; свет, льющийся сквозь занавески, казался холодно-белым, как будто ангел заглянул к ней в комнату. При этом повсюду валялись какие-то листочки, исписанные мелким почерком с двух сторон, одежда лежала горой и в кресле, и на стуле. Стол был заставлен несколькими кружками, как и у меня в комнате, их всегда лень относить. И книги… книги — везде они были, куда бы ни падал мой взгляд. Они поглощали её жизнь, выходя за рамки книжного стеллажа. Весь этот бардак был как будто бы искренним и честным, отчего мне становилось тепло, пока сидел здесь, в её комнате. Мама часто попрекала меня за такое, и я усмехнулся, отметив, как мы похожи с моей новой знакомой в неидеальности.

— У тебя много растений, — сказал я, глядя на подоконник.

— Ну да, — она проследила за моим взглядом. — В прошлом году я всё лето ни с кем не общалась и глушила в себе одиночество, посвятив всё своё время и мысли технологии бонсай, фикусам и монстерам.

Она молча оглянулась и прищурилась. Стоя на корточках, она разглядывала бордовую книгу у себя в руках, всем своим видом давая понять, что я могу говорить, — она слушает.

— Почему ты вдруг столкнулась с одиночеством? Мы же сейчас легко общаемся… Ты кажешься экстравертом.

— Ну, это долго рассказывать, если честно. Просто другое общение не даст мне столько, сколько я пойму, будучи одной.

Она встала и начала массировать колени.

— Когда-то, когда я была ещё совсем слабой духовно, я цеплялась за людей, как будто они были единственным моим спасением. Спасением от мыслей, наверное, от разговора с собой, когда начинаешь понимать что-то. Но понимание и пугает. Я позволяла себе не задумываться ни о чём, оставаться на плаву, не ныряя в тяжёлые думы. Просто веселилась. Но это не выход, это от проблем бегство.

Она легла на кровать на живот, согнула ноги в коленях и начала болтать ими взад-вперёд, отпивая свой кофе.

— Счастье от безумья, горе от ума? — спросил я, глядя на неё так близко.

— Именно. Нельзя не думать в жизни. Иначе растеряешь честь и холодный разум.

Она опустила взгляд, задумавшись, касаясь губ кончиками пальцев. Я сидел, глядя в полупустую кружку.

— Однако мир состоит из крайностей. Я впала в болезненное одиночество… Когда придумываешь себе комплексы, страхи и проблемы от скуки, — она села, обхватив свои колени, глядя перед собой, голос был так тих и спокоен.

— Вроде ментальной тюрьмы… — слова давались мне с трудом, я хотел было взглянуть на неё, но боялся повстречать глубину её глаз. Я отвернулся и сфокусировался на кирпичном сером доме в окне. — Когда собственные мысли доводят до безумия. В окружающем мире всё в норме, но твои мысли множат хаос и разруху. Так и сходят с ума.

— Типа такого, но я не могла иначе… Выбрать пустую жизнь с подростковыми гулянками и слухами? Я искала друзей раньше среди ровесников, пыталась им понравиться, но это бессмысленно. Мой круг должен быть замкнут и приносить в мою жизнь только весомое. Мне мало той жизни, которая у меня была раньше… Понимаешь?

И я понимал.

В тот день мы всё-таки опоздали на половину урока географии, за это учитель пригрозил объяснительными. Однако он выглядел весьма добрым, был чуть сгорбившимся, и школьники говорили о нём только хорошее. Глядя на его густые седые усы и морщины-лучики вокруг глаз, какие бывают у часто улыбающихся людей, я понимал, что эти угрозы лишь для порядка.

— Пенинсула — это полуостров, — с хитрой улыбкой продолжил он урок, как будто думал, что мы процеловались с ней добрых полтора часа вместо занятий.

Я бы подумал о нас так же. Но слово, им произнесённое, закрепилось в моём сознании цепким якорем. Пенинсула… Красиво, звучно, изящно… Я никогда не слышал его раньше, и мой мозг как будто вопил: «Вот она, разгадка всей жизни!»

Пенинсула.

Я познакомился сегодня с Пенинсулой.

Отныне в голове я зову её Пенинсулой, игнорируя её настоящее имя. Как будто данное ей с рождения имя — это для всеобщего пользования, а Пенинсула — это моё отношение к ней, особая связь.

Как будто для них она одна, а для меня — другая.

3

Это обычный четверг. Шестое февраля.

Я её не видел. Она не появлялась в школе, трубку не брала, сама не давала никакой наводки. Если так прикинуть… через пару дней будет месяц. Не хочется говорить, что мне без неё пусто или я скучаю; только вот периодически ловлю себя на мысли, к которой приводила она меня. Пенинсула раскладывала свой характер на составляющие: на себя прошлую, которая была слабой и несовершенной, и на себя новую, которой так хотела стать: умной, сильной, лучше себя прошлой — во всём совершенной.

Она замечала какие-то мельчайшие детали в обыденности, поведение людей раскладывала на причины и следствие… В её лексиконе часто встречалась фраза «не знаю, как объяснить», но затем она точно выкладывала свои мысли, подробно описывала ощущения и рисовала перед моими глазами громадные картины.

Сейчас… я не знал, что с ней происходит. Бывало, мы общались с ней без перебоев, сутками, неделями напролёт. В такие моменты обычно кажется, что общение и память о человеке перманентны. Но, как и сейчас, наступал период затишья, как будто мы на разных концах континента, а связь оборвана.

После встречи с ней мне как будто открылись новые пласты всего существенного…

Как будто до неё я был неприкаян, напичкан пустяками.

Как будто до неё вся моя жизнь была тренировкой.

— Жаловаться на неприятную вещь — это удваивать зло; смеяться над ней — это уничтожать её, — она тараторила, будто боялась утерять мысль. — Только так можно вести борьбу с миром — только с осознанием внутренней силы можно воплотить её во внешнюю…

Это обычный четверг. Шестое февраля.

Математика первым уроком бодрит чреватостью плохой оценки. Литература, русский — реабилитация после полученного стресса, ты отдыхаешь. География — осознание, что на втором-третьем уроке можно было бы повторить параграф. Английский, история — сон о героических романтичных битвах при Екатерине II. И дальше только дом. День плёлся медленнее галапагосской тяжеловесной черепахи.

Это обычный четверг.

День напрягает своей монотонностью. День полон пустоты. Настолько увлекательно, что меня клонит в сон.

Ноги болят после школьной обуви. Руки чешутся. До прихода родителей нужно ещё пропылесосить весь дом. Рутина давит.

А она решает позвонить мне. Это необычный четверг.

— Я верила в дружбу. Да уж… Нежный возраст. Это была первая и главная ошибка. Показать слабость, позволить проехаться гусеницами танка по своему мягкому сердцу и расплакаться. Подобная искренность разжигает интерес. Ну, точнее, у нормальных людей это вызывает сострадание, но дети бывают жестоки. Это ещё не те люди, которые знают о душевной боли и смерти ребёнка где-то внутри тебя.

— Почему тебя не было в школе? — спросил я, не переставая чесать за правым ухом.

Я сидел на полу, прислонившись к кровати с телефоном в руке. Передо мной стояло зеркало, и я глядел на себя, на то, как слушаю её. Новый монолог, его тоже стоит запомнить, хотя каждый раз мой мозг переставал работать, когда её поток мыслей врывался в меня. В трубке слышалось, как течёт вода из-под крана. Звонит из душа, может, из кухни…

На руках кожа красная, сухая и расчёсанная.

— Жизнь — это жестокая, быстрая игра, и, если у тебя нет масти, ты просто пропадёшь, — голос её был жесток и краток, словно опущенная гильотина. — Каждую секунду что-то иголками впивается в твою кожу: требования, обязательства, мнения. Что-то заставляет современного человека вечно крутиться как белка в колесе.

— Почему тебя не было в школе?

Я слышу, как течёт вода на том конце трубки, и думаю, что стоит поменять воду в аквариуме, пока у золотой рыбки не появилась гниль в жабрах.

— Ведь раньше я была тенью… Во мне совсем не было моральных сил, я инфантильной какой-то выросла, неправильной… — её голос стих под конец предложения. Плеск воды звучал, как её прозрачная печаль.

«Жаберная гниль» возникает вследствие заражения рыб грибками. Среда развития грибка — запущенная грязная вода, отсутствие фильтрации и карантина. Застой приводит к смерти.

В раковине стоят грязные тарелки и кружки после завтрака большой горой.

— Если средняя школа — это зачатие личности, то у меня было мертворождение. Сейчас я воскресла, понимаешь? Ко мне пришло ощущение внутренней силы… Я люблю сейчас всё в себе, — слова Пенинсулы пылали одухотворённостью. — И я сберегу себя навсегда. Морально.

— Почему тебя не было в школе уже месяц? — меня никак не покидал этот вопрос, и я уже в голове своей зафиксировал: я скучал.

Конец ознакомительного фрагмента.